душных людей?
   - Только двоих? Шутка была бы полнее, если бы вы  сказали  троих:  вас,
тетушку  и  аббата  д'Эгриньи,  потому  что,  вероятно,   это   те   самые
великодушные и добрые особы, за которых вы меня просите?
   - Ах, не в нас дело!
   - А в ком же? - с изумлением спросила Адриенна.
   - Дело идет о двух  бедняках,  подосланных,  вероятно,  теми,  кого  вы
называете своими друзьями, с целью освободить вас; они забрались  ночью  в
сад  монастыря,  а  оттуда  сюда;  выстрелы,  которые  вы  слышали,   были
направлены в них.
   - Увы! Я была в этом уверена... А мне не хотят сказать, ранили  их  или
нет! - с трогательной грустью воскликнула Адриенна.
   - Один из них был  действительно  ранен,  но,  должно  быть,  не  очень
опасно, потому что мог идти и убежал от преследователей.
   - Хвала небу! - радостно воскликнула молодая девушка.
   - Очень похвально  радоваться  тому,  что  они  ускользнули.  Но  тогда
удивительно, почему вы непременно хотите навести  полицию  на  их  след?..
Странный способ доказать свою благодарность.
   - Что вы хотите сказать?
   - Потому что ведь если их арестуют,  -  продолжал  доктор,  не  обращая
внимания на слова Адриенны, -  то  за  ночное  нападение  со  взломом  они
попадут на каторгу.
   - О!.. и все это из-за меня!
   - Мало того, что _из-за вас_, они будут осуждены вами.
   - Мною?
   - Конечно, если вы вздумаете мстить вашей тетушке и аббату д'Эгриньи. О
себе я не  говорю:  я  в  полной  безопасности.  Словом,  если  вы  будете
жаловаться в суд за лишение вас свободы, то это случится непременно.
   - Я вас не понимаю, объяснитесь!  -  сказала  Адриенна  с  возрастающей
тревогой.
   - Какое вы еще дитя! - воскликнул с убежденным видом светский иезуит. -
Как вы не можете понять, что если правосудие займется каким-нибудь  делом,
то направить или остановить его по своей охоте будет абсолютно невозможно?
Когда вы выйдете отсюда, вы подадите жалобу на меня и на  свою  семью.  Не
так ли?  Что  же  из  этого  выйдет?  Начнется  следствие,  будут  вызваны
свидетели,  правосудие  произведет  самые  подробные  дознания...  Что  же
дальше?  Конечно,  станет  известным  и  это  покушение,   которое   я   и
настоятельница  монастыря,  во  избежание  толков  хотели   оставить   без
последствий.  Ввиду  того,  что  это  деле  уголовное  и   предусматривает
наказание, связанное с поражением в правах,  начнут  деятельно  отыскивать
виновников. А так как они, вероятно, задержались в  Париже,  -  то  ли  из
долга, то ли из-за работы,  -  да  к  тому  же  чувствуют  себя  в  полной
безопасности, поскольку действовали из благородных побуждений, то их очень
скоро найдут и арестуют. Кто же будет виновен в аресте? Вы  сами,  подавая
на нас жалобу.
   - Это было бы ужасно, месье! Это невозможно!
   - Очень возможно, - продолжал господин Балейнье. - В то время, как я  и
настоятельница, несмотря  на  наше  неоспоримое  право  жаловаться,  хотим
погасить это дело,  вы...  вы...  для  которой  эти  несчастные  рисковали
каторгой... вы намереваетесь их предать!
   Адриенна достаточно понимала иезуита и сразу  догадалась,  что  чувство
жалости и милосердия доктора Балейнье к Дагоберу и его сыну вполне зависит
от того, какое решение она примет:  даст  волю  своему  законному  желанию
отомстить врагам или нет... Роден, приказания которого исполнял, сам  того
не  зная,  доктор,  был  слишком  ловок,  чтобы  объявить  мадемуазель  де
Кардовилль прямо: "Если вы  вздумаете  нас  преследовать,  мы  донесем  на
Дагобера и его  сына";  ведь  можно  добиться  тех  же  результатов,  если
хорошенько ее напугать опасностями, угрожающими друзьям. Как ни мало  была
девушка  знакома  с  законами,  она  благодаря  простому  здравому  смыслу
понимала, что ночное предприятие старика  и  сына  может  навлечь  на  них
серьезные неприятности. В то  же  время,  думая  обо  всем  том,  что  она
выстрадала в этом доме,  перечисляя  все  обиды,  накопившиеся  в  глубине
сердца, Адриенна считала оскорбительным для себя  отказаться  от  горького
удовольствия публично разоблачить и посрамить  гнусные  махинации.  Доктор
Балейнье исподтишка наблюдал за своей одураченной, по его мнению,  жертвой
и, казалось, очень хорошо понимал причину ее молчания и нерешительности.
   -  Позвольте,  однако,  месье,  -  начала  она  не  без   смущения.   -
Предположим, что я, по какому бы то ни было поводу, решусь не подавать  ни
на кого жалобы, забыть все зло, какое было мне  нанесено,  -  когда  же  я
выйду отсюда на свободу?
   - Не знаю: все  будет  зависеть  от  вашего  выздоровления,  -  отвечал
доктор. - Положим, оно идет довольно быстро... но...
   - Снова эта глупая и дерзкая комедия! -  с  негодованием  прервала  его
мадемуазель де Кардовилль. -  Я  вас  прошу  сказать  мне  прямо:  сколько
времени я буду еще заперта в этом ужасном доме...  Настанет  же,  наконец,
день, когда меня должны будут выпустить?
   - Надеюсь... - с набожной миной отвечал светский иезуит, - но  когда  -
не знаю... Впрочем, я должен вас предупредить, что  всякие  попытки  вроде
той, что сделана ночью, теперь уже неосуществимы: приняты строгие  меры...
За вами учрежден самый тщательный надзор, чтобы у  вас  не  было  никакого
сообщения с внешним миром; это необходимо для вашей же  пользы,  иначе  вы
снова можете прийти в состояние опасного возбуждения.
   - Так что, - спросила испуганная Адриенна, - по сравнению  с  тем,  что
меня ожидает, я, значит, пользовалась свободой все это время?
   - Все делается прежде всего для вашей пользы! -  отвечал  доктор  самым
убедительным тоном.
   Мадемуазель де  Кардовилль,  чувствуя  бессилие  своего  негодования  и
отчаяния,  с  раздирающим  вздохом  закрыла  лицо  руками.  В  это   время
послышались шаги, и в комнату вошла, предварительно постучавшись, одна  из
сиделок.
   - Месье, - сказала она доктору  испуганно,  -  какие-то  два  господина
требуют немедленного свидания с вами и с барышней.
   Адриенна с живостью подняла голову; лицо ее было в слезах.
   - А как зовут этих господ? - спросил Балейнье, сильно удивленный.
   - Один из них,  -  продолжала  сиделка,  -  сказал  мне:  "Предупредите
доктора, что я следователь и имею дело до  мадемуазель  де  Кардовилль  по
поручению суда".
   - Следователь! -  вырвалось  у  доктора,  вспыхнувшего  от  волнения  и
тревоги.
   - Слава Богу!  -  воскликнула  Адриенна,  вскочив  с  места;  радостная
надежда сияла на ее лице сквозь  недавние  слезы.  -  Моих  друзей  успели
уведомить!.. Наконец-то наступил час правосудия!
   - Попросите их сюда, - сказал доктор Балейнье сиделке  после  минутного
размышления.
   Потом, становясь все более и более встревоженным, он  скинул,  наконец,
маску добродушия и, подойдя к Адриенне с суровым, почти угрожающим  видом,
противоречившим его обычному спокойствию и лицемерной  улыбке,  сказал  ей
шепотом:
   - Берегитесь... мадемуазель!.. Слишком рано вы обрадовались!..
   - Теперь уж вам меня не запугать, - отвечала мадемуазель де  Кардовилль
с сияющими от радости глазами. - Вероятно, господина  де  Монброна  успели
предупредить по  его  возвращении...  и  он  сопровождает  судью...  чтобы
освободить меня!
   Затем Адриенна прибавила с горькой иронией:
   - Мне остается только пожалеть вас... и ваших сообщников...
   - Мадемуазель! - заговорил Балейнье, не в  силах  будучи  скрыть  своей
усиливавшейся тревоги. - Повторяю вам... берегитесь!.. Помните, что я  вам
сказал: ваша  жалоба  повлечет  за  собой  открытие  того,  что  произошло
позавчера ночью... Берегитесь! в ваших руках участь и доброе имя солдата и
его сына... Поразмыслите над этим!.. Речь идет о каторге.
   - Не думайте, пожалуйста, что вам удалось меня одурачить!.. Как будто я
не вижу, что вы хотите меня запугать. Признайтесь лучше прямо, что если  я
пожалуюсь на вас, то вы сейчас же донесете на солдата и его сына?
   - Я повторяю одно: что если вы пожалуетесь,  то  эти  люди  погибли,  -
уклончиво отвечал иезуит.
   Не зная, что и  думать  об  опасных  последствиях,  какими  угрожал  ее
друзьям доктор, Адриенна воскликнула:
   - Что же, вы хотите, чтобы я отвечала ложью на вопросы судьи?
   - Вы будете говорить... истинную правду, когда скажете, что  вас  сочли
нужным поместить сюда из-за необыкновенного возбуждения  ваших  нервов,  -
отвечал доктор, начиная надеяться  на  успех  своей  хитрости,  -  но  что
теперь, когда состояние вашего здоровья значительно улучшилось, вы  вполне
согласны с тем, что эта мера была очень разумна, и признаете всю  (пользу,
какую она вам принесла. Я подтвержу ваши  слова...  потому  что  ведь  это
истинная правда!..
   - Никогда! - с негодованием воскликнула Адриенна. - Никогда я не  приму
участия в этом недостойном обмане!  Никогда  не  унижусь  до  того,  чтобы
оправдать бессовестное преследование, которому меня подвергали!..
   - Вот и следователь! - сказал доктор,  прислушиваясь  к  приближающимся
шагам. - Повторяю... Берегитесь!
   Дверь отворилась, и на ее пороге,  к  неописуемому  изумлению  доктора,
появился Роден в обществе господина, одетого во все черное, с почтенным  и
строгим лицом.
   Роден, действуя коварно и осторожно в соответствии со своим  планом,  о
чем мы расскажем позднее, не только не  предупредил  аббата  д'Эгриньи  и,
следовательно, доктора о том, что он посетит больницу  вместе  с  судебным
следователем, но еще велел накануне доктору построже запереть  мадемуазель
де Кардовилль.
   Можно легко себе представить двойное изумление врача,  когда  вслед  за
чиновником, строгая физиономия которого успела уже порядочно напугать его,
в комнату вошел скромный и незаметный секретарь аббата д'Эгриньи.
   Еще у самых дверей Роден, по-прежнему нищенски одетый, почтительным и в
то  же  время  сочувственным  жестом  указал  чиновнику  на  Адриенну   де
Кардовилль.  Когда,  пораженный  редкой  красотой  девушки,  представитель
правосудия  остановился  перед  ней  с  взглядом,  полным   сочувствия   и
изумления, Роден скромно отошел в  сторону.  Доктор  Балейнье,  ничего  не
понимая во всей этой сцене, попробовал было выразительными жестами просить
у Родена какого-нибудь объяснения насчет неожиданного визита представителя
правосудия. Но, к вящему изумлению доктора, Роден делал вид, что вовсе  не
знает его, и смотрел на него как бы с величайшим изумлением. Больше  того:
когда хозяин лечебницы повторил  немые  вопросы,  Роден  подошел  к  нему,
вытянул искривленную шею и громко спросил:
   - Вы что-то сказали, доктор?
   При  этих  словах,  нарушивших  воцарившееся  молчание   и   совершенно
поразивших  Балейнье,  чиновник  оглянулся,  и   Роден   с   неподражаемым
хладнокровием заявил ему:
   - Со времени  нашего  прихода  сюда  доктор  все  делает  мне  какие-то
таинственные знаки...  Должно  быть,  он  имеет  сообщить  мне  что-нибудь
особенное... Но так как у меня секретов нет, то я попрошу его  объясниться
громко.
   При  этом   заявлении,   произнесенном   самым   вызывающим   тоном   и
сопровождавшемся ледяным взором, Балейнье так  растерялся,  что  в  первую
минуту совершенно не знал, что и отвечать.  Несомненно,  этот  инцидент  и
последовавшее за ним молчание произвели очень неблагоприятное  впечатление
на представителя правосудия, который строго взглянул на доктора.
   Мадемуазель де Кардовилль, ожидавшая  увидать  господина  де  Монброна,
тоже казалась очень удивленной.



        "6. ОБВИНИТЕЛЬ"

   Балейнье, растерявшийся вначале и от неожиданного появления следователя
и от необъяснимого поведения Родена, скоро  совершенно  овладел  собою  и,
обратясь к коллеге-иезуиту, заговорил:
   - Мое желание заставить себя понять без слов объясняется очень  просто.
Я видел, что господин чиновник не желает прервать молчания, и, уважая  его
волю,  я  только  хотел  выразить  знаками  изумление  по   поводу   столь
неожиданного визита.
   - Я сейчас  объясню  мадемуазель  де  Кардовилль  мотивы  молчания,  за
которое прошу меня извинить, -  отвечал  следователь  и  низко  поклонился
Адриенне,  к  которой  и  продолжал  обращаться  дальше.  -  Мне   сделано
относительно вас, мадемуазель, столь важное заявление, что, войдя сюда,  я
первым долгом желал собственными глазами убедиться, соответствует  ли  оно
истине: поэтому я и позволил себе так пристально  разглядывать  вас;  могу
прибавить одно: что ваш  вид,  ваше  лицо  -  все  это  подтверждает,  что
донесение вполне обоснованно.
   - Могу я узнать, - вежливо, но твердо спросил Балейнье, - с кем я  имею
честь говорить?
   -   Я   следователь,   милостивый   государь,   и   явился   сюда   для
предварительного дознания по поводу факта, о котором мне доложили...
   - Прошу вас пояснить мне, в чем дело, - спросил, кланяясь, доктор.
   Чиновник, фамилия которого была де  Жернанд,  человек  лет  пятидесяти,
серьезный,  прямой,  умел  соединять  суровость   своих   обязанностей   с
приветливой вежливостью.
   - Вас обвиняют, - сказал он, -  в  совершении  очень  грубой  ошибки...
чтобы не сказать больше... Что касается этой ошибки,  то  я  готов  скорее
допустить, что вы - хотя и светило науки, по  общему  мнению,  -  впали  в
заблуждение при определении болезни, нежели  предположить,  что  вы  могли
забыть все самое святое в вашей профессии, которая сама по  себе  является
почти что священнослужением.
   - Мне остается только доказать вам, - с некоторой горделивостью заметил
Балейнье, - что ни  совесть  ученого,  ни  совесть  честного  человека  не
заслуживала ни малейшего упрека.
   - Мадемуазель, - спросил Адриенну господин де Жернанд, - правда ли, что
вас привезли в этот дом обманом?
   - Позвольте вам заметить, месье, - воскликнул Балейнье, - что  подобная
постановка вопроса является для меня оскорбительной!
   - Я говорю с  мадемуазель  де  Кардовилль,  сударь,  -  строго  заметил
господин де Жернанд, - и позвольте мне самому решать - какие вопросы и как
задавать.
   Адриенна хотела  отвечать  утвердительно  на  предложенный  вопрос,  но
взгляд доктора напомнил ей об  опасности,  которой  она  подвергала  таким
образом Дагобера и  Агриколя.  Адриенной  руководило  вовсе  не  низкое  и
вульгарное желание мести, но она  была  возмущена  недостойным  поведением
врагов и считала необходимым сорвать с них личину. Борясь  с  этими  двумя
чувствами и желая их как-нибудь примирить, она с достоинством и  кротостью
обратилась к следователю:
   - Не позволите ли вы мне вам также задать один вопрос?
   - Прошу вас, мадемуазель.
   - Мой ответ на ваш вопрос будет ли считаться формальным обвинением?
   - Я явился сюда, мадемуазель, чтобы прежде всего  открыть  истину...  и
скрывать ее вы не должны ни в каком случае.
   - Хорошо, - продолжала Адриенна. - Но  предположим,  что  я,  для  того
чтобы  выйти  из  этого  дома,  рассказала  вам  все,  на  что   могу   по
справедливости пожаловаться... Можно ли будет потом не  давать  ходу  моим
жалобам?
   - Вы, конечно, мадемуазель, можете  не  преследовать  никого  сами,  но
правосудие во имя общественного блага должно будет  продолжить  это  дело,
если вы его и прекратите.
   - Значит, мне запрещается простить? Разве  презрение  и  забвение  того
зла, какое мне совершили, недостаточно отомстит за меня?
   - Лично вы можете прощать  и  забывать,  но  общество  не  имеет  права
оказывать  подобного  снисхождения,  если  против  одного  из  его  членов
плетутся преступные интриги, жертвой которых, как мне кажется, стали вы...
Ваша  манера  выражаться,  великодушие   ваших   чувств,   спокойствие   и
достоинство вашего обращения - все это заставляет  меня  думать,  что  мне
сообщили истинную правду.
   - Надеюсь, - заметил с возвратившимся хладнокровием доктор Балейнье,  -
вы мне объясните, что за заявление было вам сделано?
   - Меня  предупредили,  месье,  -  строго  отвечал  следователь,  -  что
мадемуазель де Кардовилль завлечена сюда обманом.
   - Обманом?
   - Да.
   - Это правда, девушка сюда привезена обманом, - отвечал светский иезуит
после недолгого молчания.
   - Вы в этом сознаетесь? - спросил его господин де Жернанд.
   - Конечно, я сознаюсь, что должен был прибегнуть  к  обычному  способу,
какой приходится обычно употреблять,  когда  особы,  нуждающиеся  в  нашей
помощи, не сознают сами своего бедственного состояния...
   - Но, -  возразил  следователь,  -  мне  заявили,  что  мадемуазель  де
Кардовилль нисколько не нуждалась в вашей помощи.
   - Это вопрос судебной медицины, который  только  правосудие  решить  не
может, сударь, а который должен быть рассмотрен  и  обсужден  при  участии
обеих сторон, - заявил Балейнье с вернувшейся к нему уверенностью.
   - Этот вопрос будет  рассмотрен  самым  серьезным  образом,  можете  не
сомневаться, тем более что, как говорят, мадемуазель де Кардовилль была  в
полном рассудке, когда ее здесь заперли.
   - Позвольте же мне узнать: с какой целью, - спросил доктор  ироническим
тоном и пожимая плечами,  -  если  уж  допустить,  что  моя  репутация  не
ограждает меня от подобных низких и нелепых подозрений?
   - Вы могли действовать в интересах  семьи  мадемуазель  де  Кардовилль,
составившей против нее заговор из корыстолюбивых интересов.
   - Кто же смел, месье, выдвинуть столь позорное обвинение, -  воскликнул
доктор Балейнье с горячим  негодованием,  -  на  человека,  смею  сказать,
уважаемого всеми? Кто осмелился обвинить честного человека в таком  подлом
сообщничестве?
   - Я... - холодно ответил Роден.
   - Вы? - воскликнул доктор.
   И, отступив на  два  шага  назад,  он  остановился,  словно  пораженный
молнией.
   - Обвиняю вас я! - заявил Роден коротко и ясно.
   - Да, сегодня утром этот господин явился ко  мне  с  весьма  серьезными
доказательствами и просил меня  принять  участие  в  деле  мадемуазель  де
Кардовилль, - поддержал Родена следователь, отступая на  шаг,  чтобы  дать
возможность Адриенне рассмотреть своего заступника.
   До сих пор имя Родена не было ни разу произнесено, и Адриенна,  хотя  и
слышала нелестные отзывы о  секретаре  аббата  д'Эгриньи,  но  никогда  не
видала его лично; поэтому, никак не предполагая, что ее освободителем  мог
быть он, она с любопытством  и  благодарностью  взглянула  на  него.  Быть
может, отталкивающее безобразие Родена, мертвенный цвет его  лица,  жалкая
одежда и внушили бы молодой девушке несколько дней  тому  назад  невольное
отвращение, но  воспоминание  о  Горбунье,  бледной,  уродливой,  нищенски
одетой девушке, с чудным,  благородным  сердцем,  оказалось  благоприятным
обстоятельством для иезуита. Адриенна уже не замечала, что  он  уродлив  и
грязен, и помнила только, что он стар, беден, по-видимому, и пришел с тем,
чтобы ей помочь.
   Как ни хитер и нахально лицемерен ни был доктор  Балейнье,  он  не  мог
скрыть, несмотря на все свое присутствие духа, до какой  степени  ошеломил
его донос Родена. Он терял теперь голову, вспоминая, что  на  другой  день
после заключения Адриенны в больницу неумолимый оклик Родена через дверное
окошечко  комнаты  помешал  ему,  доктору  Балейнье,   уступить   жалости,
испытанной им при виде отчаяния девушки, доведенной  до  того,  что  стала
сомневаться в собственном рассудке. И вдруг этот самый Роден,  беспощадный
изверг Роден, преданный подручный отца д'Эгриньи,  доносит  на  доктора  и
приводит следователя для освобождения Адриенны... тогда как  еще  накануне
отец д'Эгриньи требовал удвоить строгость  заточения  девушки!..  Светский
иезуит решил, что Роден подло предал отца  д'Эгриньи,  и  друзья  м-ль  де
Кардовилль сумели подкупить презренного секретаря. Возбужденный гневом при
виде  такой,  как  ему  казалось,  чудовищной  измены,   доктор   Балейнье
прерывающимся от гнева голосом закричал с яростью:
   - Вы имеете наглость меня обвинять!..  вы,  который...  несколько  дней
тому назад...
   Затем, сообразив, что, упрекая Родена в  сообщничестве,  он  тем  самым
выдаст и себя, Балейнье  совладал  со  своим  гнево