Гибралтарского
пролива "Белый орел" должен был сделать остановку на Азорских островах,  а
затем идти на Портсмут, но северо-восточный ветер задержал его  в  проливе
Ламанш.
   Пароход под названием "Вильгельм Телль",  шел  из  Германии  по  Эльбе;
пройдя Гамбург, он направлялся к Гавру.
   Оба судна, сделавшись игрушкой ветра, волн и прилива, неслись к  утесам
с ужасающей быстротой. Потрясающее  зрелище  представляла  палуба  того  и
другого судна. Неизбежная смерть угрожала пассажирам, об этом  можно  было
судить по той неистовости, с какой суровые волны разбивались  об  утесы  у
подножия скалы.
   Капитан "Белого орла"  мужественно  и  хладнокровно  отдавал  последние
приказания, стоя на корме и держась за  обрывки  снастей.  Шлюпки  сорвала
буря. Впрочем, если бы они и сохранились, то спустить их не  было  никакой
возможности. Оставалось одно средство  спасения:  связаться  с  берегом  с
помощью каната. Средство опасное и возможное лишь в том  случае,  если  бы
корабль не разбился о гряду скал.
   Пассажиры, покрывавшие палубу, испускали отчаянные  крики,  еще  больше
усиливая всеобщее смятение. Некоторые, впрочем, не кричали. Одни  из  них,
оцепенев от ужаса, держались за канаты, обломки  мачт  и  ждали  смерти  в
каком-то бесчувственном состоянии; другие ломали руки и бились в  отчаянии
на палубе, испуская страшные проклятия.
   Женщины в ужасе закрывали лицо  руками,  чтобы  не  видеть  приближения
смерти, или, стоя на коленях, молились.  Одна  молодая  мать  с  отчаянием
бегала от матроса к матросу, умоляя спасти жизнь ее  ребенку  и  предлагая
драгоценности и кошелек, полный золота.
   Все это смятение, крики и слезы разительно отличались от  молчаливой  и
суровой  покорности  моряков.  Признавая  очевидность  гибели,  ужасной  и
неизбежной, одни из них снимали одежду, чтобы сделать последнее усилие для
спасения жизни, другие, отказавшись от всякой надежды,  стоически  ожидали
конца.
   На мрачном фоне отчаяния и  ужаса  происходили  сцены,  трогательные  и
страшные.
   Завернувшись в плащ, прислонясь  спиной  к  обломку  мачты  и  упираясь
ногами в какой-то деревянный брус, стоял молодой человек лет  восемнадцати
или двадцати,  с  черными  блестящими  волосами,  с  правильным,  красивым
смуглым лицом медного оттенка и  с  выражением  грустного  спокойствия  на
челе. Такое выражение бывает обыкновенно  у  людей,  привыкших  к  большим
опасностям. Несчастная мать, тщетно молившая о спасении ребенка,  заметила
этого человека, столь спокойного среди общего смятения, и бросилась  перед
ним на колени, протягивая к нему в порыве невыразимого отчаяния свое  дитя
и золото. Молодой человек принял ребенка из рук  несчастной,  но,  покачав
печально головой, показал ей на  разъяренные  волны;  затем  выразительным
жестом дал понять, что сделает все возможное для спасения малютки... Тогда
женщина, в безумном опьянении пробудившейся  надежды,  начала  целовать  и
поливать слезами руки молодого человека с лицом медного цвета.
   Другой пассажир "Белого орла" оказал более активную помощь товарищам по
несчастью. Казалось, ему не более двадцати  пяти  лет.  Длинные  белокурые
локоны падали до плеч, обрамляя ангельское лицо. Одежда  его  состояла  из
длинной черной рясы и белого воротника. Он переходил от одного пассажира к
другому, избирая тех, кто выказывал наибольшее  отчаяние,  утешая  словами
надежды или покорности. Слушая, как  он  ободрял  одних  и  утешал  других
речью, исполненной нежности и любви, со спокойной кротостью  и  твердостью
духа,  можно  было  подумать,  что   он   презирает   опасность,   которой
подвергались в эту минуту все.
   На прекрасном молодом лице лежало выражение такой святости  и  холодной
неустрашимости, что,  казалось,  он  вполне  отрекся  от  всякого  земного
чувства. Напротив, во взоре его голубых глаз можно было  прочесть  столько
любви и душевного спокойствия, что он как будто был даже благодарен  Богу,
подвергающему его такому испытанию, где мужественный и  сердечный  человек
мог, жертвуя собой, если не спасти своих собратьев,  то  по  крайней  мере
умереть с  ними,  указывая  им  на  небо.  Казалось,  Творец  послал  этим
несчастным одного из  своих  ангелов,  чтобы  облегчить  удары  неизбежной
судьбы.
   И рядом с ним, прекрасным,  как  архангел,  находился  другой  человек,
казавшийся исчадием ада. Трудно себе представить более резкий контраст!..
   Отважно взобравшись на вершину обломка одной  из  мачт,  этот  человек,
казалось, царил над сценой ужаса  и  отчаяния,  которая  разыгрывалась  на
палубе. Желтое лицо этого человека, метиса,  по  всем  признакам  выражало
какую-то злобную, дикую радость. На  нем  была  надета  только  рубашка  и
холщовые штаны, а на шее, на шнурке, висела жестяная коробка,  похожая  на
те, которыми пользуются солдаты, пряча в них свои  отпускные  бумаги.  Чем
более увеличивалась опасность, чем сильнее несло  корабль  к  утесам,  чем
ближе  грозило  страшное  столкновение  с  пароходом,  тем  сильнее  сияло
выражение адской радости на его лице. Казалось, он ждал гибели  корабля  с
каким-то хищным нетерпением. Видя, до какой степени наслаждался он сценами
ужаса и отчаяния, можно было подумать, что это -  посланник  какого-нибудь
кровожадного   Божества   варварских   стран,    требующих    человеческих
жертвоприношений.
   Вскоре "Белый орел", подгоняемый ветром,  так  приблизился  к  пароходу
"Вильгельм Телль", что пассажиры одного судна могли  различить  пассажиров
другого.
   Не много оставалось их на пароходе. Волна, оторвав  барабан  и  колесо,
унесла в море планшир и проделала такую брешь, что каждая  из  последующих
волн отбирала все новые и новые жертвы.
   В числе оставшихся, обреченных на  не  менее  страшную  участь  -  быть
разбитыми о скалы или раздавленными  при  столкновении  кораблей,  -  одна
группа привлекала к себе особенно грустное и нежное внимание.
   В задней части парохода, привязав себя к борту концом длинной  веревки,
стоял высокий старик с большой лысиной на голове и седыми усами. Он крепко
прижимал к груди двух девушек, лет пятнадцати или шестнадцати, укутанных в
тяжелую шубу из оленьего меха. У ног их сидела большая собака,  с  которой
ручьями стекала вода и которая яростно лаяла на волны.
   Девушки, обвитые руками старика, крепко прижимались одна к  другой.  На
их лицах не видно было ни ужаса, ни боязни; их взоры,  полные  упования  и
надежды, обращены были к небу,  как  будто  они  доверчиво  и  с  надеждой
ожидали,  что  будут   спасены   в   результате   вмешательства   какой-то
сверхъестественной силы.
   Вдруг раздался душераздирающий крик пассажиров обоих  судов,  казалось,
покрывший грохот бури. Пароход, погрузясь в пучину  волн,  открыл  боковую
поверхность кораблю, который, поднявшись на самой высокой волне, висел над
"Вильгельмом Теллем" в течение секунды, предшествовавшей столкновению...
   Описать подобную сцену наивысшего ужаса абсолютно невозможно...
   Во время таких катастроф, быстрых, как  мысль,  запечатлеваются  иногда
мимолетные картины, которые словно видишь при вспышке молнии.  На  корабле
молодой человек с ангельски  прекрасным  лицом  вскочил  на  борт,  чтобы,
ринувшись в море, спасти хоть кого-нибудь.
   В  эту  минуту  он  увидел  на  борту  парохода  девушек,   с   мольбой
простирающих к нему руки.
   Казалось, они знали  его  давно  и  смотрели  на  него  с  неизъяснимым
чувством восторга и благоговения.
   Среди грохота бури, на  краю  гибели,  взгляды  этих  трех  существ  на
секунду встретились.
   Черты молодого человека выразили глубокое сострадание: девушки  умоляли
его так, как если бы он был их ожидаемым спасителем.
   Старик, сбитый с ног падением оснастки, свалился на палубу. Вскоре  все
исчезло.
   Огромная масса воды, среди облака белой пены, опрокинула "Белого  орла"
на пароход.
   Послышался страшный треск  от  столкновения  громадных  масс  железа  и
дерева.  Треск  этот  сопровождался  страшным  криком  агонии   и   смерти
погибавших в морской пучине.
   Затем ничего не  стало  видно.  Только  несколько  минут  спустя  среди
разъяренных волн показались обломки кораблей, тут и  там  виднелись  руки,
мелькали   посинелые,   полные   отчаяния   лица   нескольких    уцелевших
путешественников, пытавшихся  вплавь  достигнуть  берега,  с  риском  быть
раздавленными под напором яростно разбивавшихся об утесы волн.



        "3. ПОТЕРПЕВШИЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ"

   Пока управляющий бежал на берег моря, чтобы попытаться  оказать  помощь
пассажирам, которые  могли  спастись  после  неминуемого  кораблекрушения,
Роден, проведенный Катрин в зеленую комнату, взял там  вещи,  за  которыми
приехал из Парижа.
   Роден  провел  в  зеленой  комнате  часа  два  и  вернулся  в  комнату,
прилегавшую к длинной галерее; его нисколько не заботила  судьба  гибнущих
кораблей, волновавшая в данный момент всех обитателей замка. Он  принес  с
собой почерневшую от времени шкатулку с серебряным замком, а  из  бокового
кармана у него торчал красный сафьяновый бумажник. В комнате в  ту  минуту
не было никого.
   Размышления  Родена  были  прерваны  появлением  мадам  Дюпон,  которая
усердно готовилась оказать помощь потерпевшим крушение.
   - Теперь разведи и в соседней комнате огонь; да поставь вино греться, -
говорила Катрин служанке. - Месье Дюпон должен скоро вернуться.
   - Ну  что,  -  спросил  Роден,  -  можно  надеяться  на  спасение  этих
несчастных?
   - Увы! не знаю,  месье...  Вот  уже  два  часа  как  мужа  нет...  Я  в
смертельной тревоге: он  до  безрассудства  отважен,  когда  речь  идет  о
спасении людей...
   - Отважен... до безрассудства, - раздраженно прошептал Роден. - Это мне
совсем не нравится!
   - Я там все приготовила, - продолжала Катрин, -  и  согретое  белье,  и
лекарства... Дал бы только Бог, чтобы это кому-нибудь пригодилось!
   - Не следует никогда терять надежды, мадам. Мне очень жаль,  что  я  не
мог помочь вашему супругу: годы уже не те!.. Еще больше жаль, что я даже и
дождаться его не могу, чтобы узнать об исходе его трудов... и порадоваться
с ним, если они будут удачны... К несчастью, мне надо ехать: у меня каждая
минута на счету... Будьте добры, прикажите заложить мне лошадей.
   - Сейчас.
   - На одно словечко, мадам Дюпон...  Вы  женщина  добрая  и  умная...  Я
предложил вашему мужу остаться здесь управителем...
   - Неужели, месье? Ах, какое счастье, как мы вам благодарны!  Мы  просто
бы погибли без этого места...
   - Я только поставил  ему  два  условия...  пустяшные...  он  вам  потом
расскажет...
   - Ах, месье! Вы нас спасаете!
   - Вы слишком добры!.. Но вот эти два маленьких условия.
   - Мы  не  два,  а  сто  условий  выполнить  готовы!  Подумайте:  у  нас
решительно нет ничего... и если потеряем это место, не имея ни гроша...
   - Значит, я рассчитываю на вас... Учитывая ваши собственные интересы, я
вам советую... повлиять на вашего супруга...
   -  Господин  Дюпон  возвращается!  -  воскликнула,  вбегая  в  комнату,
служанка.
   - Ведет он кого-нибудь?
   - Нет, мадам, он один.
   - Один?.. Как один?
   В эту минуту в комнату вошел господин Дюпон.  С  платья  его  струилась
вода, шляпу он был вынужден привязать к  голове  при  помощи  галстука,  а
гетры были до колен в грязи.
   -  Наконец-то  ты  вернулся,  мой  друг.  Я  страшно  беспокоилась!   -
воскликнула Катрин, нежно обнимая мужа.
   - Пока спасли троих!
   - Ну, слава Богу, господин Дюпон, - заметил Роден, -  хоть  недаром  вы
потрудились.
   - Боже мой! Трое... только трое! - сказала Катрин.
   - Я говорю только о тех, кого я видел в  заливе  Гоэланд.  Может,  и  в
других местах кого-нибудь еще спасли.
   - Ты прав... Берег не везде одинаково опасен.
   - А где же те, кого спасли? - сказал  Роден,  невольно  задерживаясь  с
отъездом.
   - Они поднимаются сюда... им помогают наши люди.  Так  как  они  быстро
идти  не  могут,  то  я  побежал  вперед,  чтобы  все  здесь  приготовить.
Во-первых, жена, необходимо принести женские платья...
   - Значит, спаслась и женщина?
   - Даже двое: молоденькие девочки лет  пятнадцати-шестнадцати...  совсем
еще дети и такие хорошенькие!..
   - Бедные, малютки! - сокрушенно заметил Роден.
   - С ними идет и тот, кто спас их жизнь... вот уж настоящий герой!
   - Герой?
   - Да... представь себе...
   - Ну, ты мне это  расскажешь  после...  А  теперь  надень  покуда  хоть
халат... ведь ты совсем промок... нитки  сухой  не  осталось...  И  еще...
выпей подогретого вина...
   - Не откажусь... я совсем промерз... Так я тебе говорю, спаситель  этих
девушек - настоящий герой!.. Он  показал  просто  беспримерную  храбрость.
Когда мы, я и работники с фермы, спустились к подножию утеса, к маленькому
заливу Гоэланд, отчасти защищенному выступами скал от сильного прибоя,  то
увидели этих самых девушек, ноги которых были еще в воде, а тела на  суше.
Естественно, их вытащили из воды и положили на берег...
   - Бедные девочки...  это  ужасно!  -  сказал  Роден,  привычным  жестом
смахивая несуществующую слезу.
   - Меня поразило, во-первых, что малютки так походят друг  на  друга,  -
продолжал управляющий, - что их, не зная, невозможно различить...
   - Верно, близнецы, - заметила его жена.
   - Одна из девушек держала в руке небольшую бронзовую медаль, висевшую у
нее на шее, на бронзовой же цепочке.
   Господин Роден держался обыкновенно сгорбившись. При  последних  словах
Дюпона он невольно выпрямился, и краска на минуту оживила  его  мертвенное
лицо. У человека, привыкшего к сдержанности,  каким  был  Роден,  подобные
признаки волнения, совершенно ничего не значащие у другого,  указывали  на
сильнейшее  смятение.  Подойдя  поближе  к  Дюпону,  он   спросил   слегка
изменившимся голосом, но сохраняя безразличный вид:
   - А вы не заметили, что было написано на этой медали?..  вероятно,  это
какой-нибудь образок?
   - Я, знаете ли, месье, об этом не подумал.
   - И девушки, вы говорите... очень похожи друг на друга?
   - Удивительно похожи!.. верно, это сиротки, потому что они в трауре...
   - А! в трауре?.. - переспросил Роден, вновь испытывая волнение.
   - Увы!.. такие молоденькие и уже сиротки! - воскликнула госпожа  Дюпон,
утирая слезы.
   - Они были в обмороке, и мы  перенесли  их  подальше,  на  более  сухое
место... Когда мы этим занимались, то увидали  у  скалы  голову  человека,
употреблявшего неимоверные усилия,  чтобы  на  нее  взобраться.  Мои  люди
подбежали к нему и схватили его за руки... и вовремя: как раз в эту минуту
он потерял сознание. Я потому назвал его героем, что он, не  довольствуясь
спасением девушек, снова бросился в море, чтобы спасти еще одну  жертву...
Но силы ему изменили, и не будь наших работников, ему бы не удержаться  на
утесе.
   - Да... это настоящий подвиг!
   Месье Роден, казалось, не слушал больше разговора управляющего с женой.
Он опустил голову и крепко задумался.  И  чем  больше  он  размышлял,  тем
сильнее возрастали его смятение и ужас: спасенные девушки имели на вид  по
пятнадцати лет, были в трауре, поразительно походили друг на друга,  и  на
шее у одной оказалась бронзовая медаль:  без  сомнения,  это  были  дочери
генерала Симона. Но как они попали сюда?  Как  они  вышли  из  Лейпцигской
тюрьмы? Почему его об этом никто не уведомил? Не сбежали ли  они?  Или  их
освободили? Но почему ему не дали знать? Все эти мысли теснились в  голове
Родена, причем их подавляла одна главная мысль: "Дочери генерала Симона во
Франции", - указывавшая на то,  что  интрига,  так  хитро  задуманная,  не
удалась.
   - Когда я говорю  о  спасителе  молодых  девушек,  -  продолжал  Дюпон,
обращаясь к жене и не замечая озабоченности  Родена,  -  ты,  быть  может,
представляешь себе Геракла?.. Ничуть не бывало... Это  совсем  еще  юноша,
почти дитя. Как он хорош со своими длинными белокурыми  локонами!  Бедняга
был в одной рубашке, и я оставил ему свой плащ. Меня удивило, что  на  нем
были длинные черные чулки и такие же панталоны...
   - Правда... моряки так не одеваются.
   - Впрочем, хотя судно  было  и  английское,  но  этот  молодой  человек
несомненно француз: он говорит на нашем языке не хуже меня... Но что  было
необыкновенно трогательно, - это когда молодые девушки  пришли  в  себя...
Увидав своего спасителя, они  бросились  перед  ним  на  колени  и  начали
благодарить его с таким выражением,  как  будто  молились  Богу...  затем,
оглядевшись  кругом,  как  бы   кого-то   отыскивая,   они   перемолвились
несколькими словами и, заплакав, бросились друг другу в объятия.
   - Боже ты мой, какое кораблекрушение! Сколько же жертв!
   - Море выкинуло уже семь трупов, прежде чем мы ушли... выброшено  также
множество обломков, ящиков. Я дал  знать  таможенникам...  они  будут  там
караулить весь день. Если еще кто-нибудь спасется, их пришлют  сюда  же...
Но послушай... мне послышались голоса?.. Да, да, это наши спасенные!
   И оба, муж и жена, побежали к дверям, выходившим в галерею,  между  тем
как Роден грыз с досады свои плоские ногти, сердито  и  беспокойно  ожидая
прибытия спасшихся от кораблекрушения.  Вскоре  его  глазам  представилась
следующая картина.
   Из глубины довольно длинной и темной галереи - она освещалась только  с
одной стороны  узкими  окнами  -  медленно  приближались  три  человека  в
сопровождении крестьянина. Это были две девушки и их  отважный  спаситель.
Роза и Бланш поддерживали с двух  сторон  молодого  человека,  который,  с
трудом передвигая ноги, опирался на плечи девушек. Несмотря на то, что ему
минуло уже двадцать пять лет, он казался гораздо моложе. Длинные и  мокрые
пепельно-белокурые  волосы,  разделенные  спереди  пробором,   падали   на
воротник широкого коричневого плаща, в который его укутали. Трудно было бы
описать необыкновенную красоту бледного и кроткого молодого лица. В  самых
лучших своих творениях кисть Рафаэля не создавала  ничего  прекраснее.  Но
только такой Божественный художник и мог  бы  передать  грустную  прелесть
этого дивного лица, чистоту небесного взора, ясного и глубокого,  как  очи
архангела или мученика, возносящегося на небо. Да,  мученика,  потому  что
кровавый венец уже опоясывал это прелестное чело.
   Грустное впечатление производил глубокий рубец, покрасневший от холода,
охватывавший его лоб над бровями точно красным шнуром. На руках были также
следы глубоких ран, точно следы распятия; такие же раны были и  на  ногах.
Он двигался с таким трудом оттого, что раны раскрылись во время  борьбы  с
морем, когда он спешил  на  помощь  утопающим,  ступая  по  острым  камням
утесов.
   Это был Габриель, миссионер, приемный сын жены Дагобера.  Габриель  был
одновременно священником и мучеником, так  как  и  в  наши  дни  есть  еще
мученики, как во времена цезарей, когда первых христиан  бросали  львам  и
тиграм в цирке. И в  наши  времена  храбрые  сыны  народа,  -  потому  что
обыкновенно из них вербуются такие люди, - идут под влиянием бескорыстного
и героического усердия, повинуясь святому призванию, во все страны  света,
чтобы, не страшась ни мучений, ни смерти, распространять святую веру.
   И сколько из них падают безвестными жертвами варваров в  пустынях  двух
континентов! И этих скромных солдат святого креста, богатых только отвагой
и верой, по возвращении не ждут ордена и награды от духовной  власти  -  а
возвращаются они редко. Ни пурпур,  ни  митра  не  украшают  их  покрытого
шрамами чела, их изуродованных членов: как  большинство  знаменосцев,  они
падают не известные никому (*11).
   В порыве благодарности дочери генерала Симона, когда они пришли в себя,
никому не позволяли помочь миссионеру, вырвавшему их из рук смерти  и  еле
державшемуся на ногах.
   С черных платьев сестер вода бежала ручьями. Их бледные  лица  выражали
глубокую печаль, следы недавних слез виднелись на  щеках.  Бедные  девочки
дрожали от  волнения  и  холода  и  казались  совсем  убитыми  печалью.  С
потухшими