- Это великолепно! - воскликнул граф.
   - Читайте дальше... О! Читайте! - просила Адриенна, отирая с глаз слезы
и не сводя восторженного взгляда с барельефа.
   Граф продолжал:
   - "В другой раз принц Джальма на заре отправился в лес в  сопровождении
двух черных рабов за выводком только что родившихся тигрят. Логовище  было
найдено. Тигр и его самка еще не  возвращались  с  охоты.  Один  из  рабов
забрался через узкое  отверстие  в  берлогу.  Другой,  вместе  с  принцем,
занялся устройством ловушки для тигра и его самки.  Со  стороны  отверстия
пещера располагалась почти отвесно. Принц ловко  влез  на  вершину,  чтобы
помочь прикрепить срубленное для  западни  дерево.  Но  внезапно  раздался
страшный рев, появилась самка и одним ударом лапы  раскроила  череп  рабу,
укреплявшему дерево внизу; оно упало и легло поперек входа в пещеру, мешая
самке проникнуть в нее и загораживая в то же время  выход  негру,  который
спешил выбраться оттуда с маленькими тигрятами.
   Двадцатью футами выше, на каменной площадке,  принц,  лежа  на  животе,
видел это ужасное зрелище. Тигрица,  разъяренная  ревом  своих  детенышей,
грызла руки негра, который, стоя в пещере, старался удержать ствол дерева,
являвшийся его единственной защитой, и испускал жалобные крики".
   - Какой ужас! - сказал граф.
   - О! Продолжайте. Продолжайте! - с жаром молила Адриенна. - Вы увидите,
чего может достичь героизм доброты!
   - "Захватив кинжал в зубы, принц привязал кушак к выступу скалы и, взяв
в одну руку  секиру,  с  помощью  другой  спустился  по  импровизированной
веревке; упав в нескольких шагах от зверя и в тот  же  миг  бросившись  на
него, он с быстротой молнии нанес тигрице две смертельные раны в ту  самую
минуту, когда изнемогающий раб готов был выпустить из  рук  дерево,  после
чего был бы, конечно, растерзан".
   - И вы еще удивляетесь его сходству с  этим  полубогом,  которому  даже
мифология не приписывает столь великодушной самоотверженности! -  заметила
девушка с жаром.
   - Я больше не удивляюсь... я восхищаюсь! - сказал тронутый граф.  -  От
этих благородных  поступков  мое  сердце  бьется  в  восторге,  точно  мне
двадцать лет.
   - И вы увидите, что благородное сердце этого путешественника билось так
же, как и ваше, при этих рассказах! - прибавила  Адриенна.  -  Продолжайте
же!
   - "Этот поступок молодого принца особенно удивителен, так как, согласно
индусскому учению о кастах, жизнь раба не  стоит  ничего.  Таким  образом,
если сын раджи  рисковал  своей  жизнью  ради  жизни  бедного,  ничтожного
существа, это проявление героизма,  настоящего  христианского  милосердия,
хотя оно и неизвестно в этой стране.
   "Достаточно этих двух  случаев,  чтобы  охарактеризовать  человека",  -
совершенно обоснованно говорил полковник Дрэк. И я заношу  имя  Джальмы  в
эту книгу с чувством глубокого уважения и симпатии  к  молодому  человеку,
причем мне невольно приходит на ум грустная мысль о судьбе принца в  дикой
стране, вечно раздираемой войнами.  Как  ни  скромно  выражение  почтения,
оказываемое мною этому характеру, достойному древних героев,  но  все-таки
его имя будет повторяться с  горячим  энтузиазмом  благородными  сердцами,
сочувствующими всему, что велико и благородно".
   - И сейчас, читая эти простые, трогательные строки, - сказала Адриенна,
- я не могла удержаться и поцеловала имя этого путешественника!
   - Да! Он именно таков, каким я его считал! - сказал взволнованный граф,
возвращая книгу Адриенне.
   Она встала и с серьезным, трогательным выражением произнесла:
   - Я хотела, чтобы вы узнали, каков он,  и  поняли...  мое  обожание.  Я
сразу,  прежде  чем  ему  показаться,  во  время  невольно   подслушанного
разговора, оценила и мужество, и геройскую доброту... Я знала  с  того  же
дня, что он так же великодушен, как и храбр, так же нежен и  чувствителен,
как смел и решителен... А когда я увидала, как он  поразительно  красив...
как не похож, начиная с благородного выражения лица и кончая  одеждой,  на
все, что я до сих пор видела... когда я  заметила  произведенное  мною  на
него впечатление... когда я поняла, что мой восторг, может быть, еще более
сильный... я сразу почувствовала, что моя жизнь связана этой любовью...
   - Какие же у вас теперь планы?
   - Дивные, радостные, как радостно мое сердце! Узнав о моем счастии... я
хочу, чтобы Джальма был ослеплен так  же,  как  и  я...  Я  не  могу  ведь
решиться взглянуть на мое солнце  прямо...  до  завтра  я  переживу  целое
столетие. Я думала, что при таком  счастии  рада  буду  уединиться,  чтобы
лучше, уйти в море опьяняющих мечтаний...  а  между  тем  нет...  какое-то
лихорадочное чувство, беспокойное... пылкое, сжигает меня...  и  я  желала
бы, чтобы какая-нибудь благодетельная фея коснулась меня  своим  жезлом  и
погрузила в сон до завтрашнего дня!
   - Я буду этой благодетельной феей, - сказал, улыбаясь, граф.
   - Вы?
   - Я!
   - Каким образом?
   - А вот судите о могуществе моего жезла. Я хочу вас рассеять  от  ваших
мыслей, превратив часть их из грез в действительность.
   - Объяснитесь, пожалуйста!
   - Кроме того, мой план имеет еще и другое достоинство.  Послушайте:  вы
теперь так счастливы, что все выслушаете... Ваша отвратительная тетка и ее
омерзительные друзья распускают  слухи,  что  ваше  пребывание  у  доктора
Балейнье...
   - Было вызвано необходимостью, из-за слабости моего рассудка?  Я  этого
ждала!
   - Это нелепо, но, вы знаете, всегда есть люди, готовые поверить  всякой
нелепости, особенно когда ваше решение жить одной  создало  вам  множество
врагов и завистников.
   - Надеюсь на это...  Ведь  очень  лестно  прослыть  безумной  в  глазах
глупцов!
   - Да... но доказать  глупцам,  что  они  глупы,  тоже  бывает  довольно
приятно, особенно на глазах всего Парижа. В свете уже  начали  тревожиться
вашим отсутствием. Вы прекратили свои  обычные  прогулки  в  коляске;  моя
племянница давно уже появляется одна в нашей ложе в  Итальянской  опере...
Вы не знаете, как убить время до завтра? Превосходно. Сейчас два  часа.  В
половине четвертого моя племянница будет здесь в коляске. День  прекрасен,
в Булонском лесу будет масса публики... Вы совершите прекрасную  прогулку.
Вас все  заметят,  а  свежий  воздух  и  прогулка  успокоят  вашу  горячку
счастья... Вечером же я прибегну к магии и перенесу вас в Индию.
   - В Индию?
   - В один из ее диких лесов, где слышен рев  льва,  пантеры  и  тигра...
Героическое сражение, о котором мы только что читали... будет  происходить
на наших глазах во всем ужасе реальности...
   - Что это? Шутка, конечно?
   - Нисколько. Я обещаю вам показать  настоящих  диких  зверей,  страшных
хозяев страны нашего полубога... рыкающих львов... ревущих  тигров...  Это
ведь получше книг?
   - Но, однако... позвольте...
   - Нечего делать... надо открыть  вам  тайну  моего  сверхъестественного
могущества. Пообедав у моей племянницы после прогулки,  мы  отправимся  на
очень интересное представление в театр Порт-Сен-Мартен... Укротитель самых
удивительных и действительно диких зверей показывает  их  среди  декораций
леса и ведет со львами, тиграми  и  пантерами  ожесточенную  борьбу.  Весь
Париж сбегается  на  эти  представления,  и  весь  Париж  увидит  вас  там
прекраснее и очаровательнее, чем когда-либо...
   - Я согласна, согласна, - с детской радостью говорила Адриенна. - Да...
вы правы... я буду ощущать особое удовольствие при виде страшных  чудовищ,
которые  напомнят  мне  тех,  с  кем  геройски  сражался  мой  полубог.  Я
согласна... потому что первый  раз  в  жизни  я  хочу,  чтобы  меня  нашли
красивой... все на свете... Я согласна... потому что... я...
   Мадемуазель де Кардовилль прервал сначала легкий стук в дверь, а  затем
появление Флорины, доложившей о приходе Родена.



        "5. КАЗНЬ"

   Роден вошел.  Ему  достаточно  было  быстрого  взгляда  на  Адриенну  и
господина де Монброна, чтобы понять, что он попал в весьма затруднительное
положение. Вид обоих был далеко не _успокоительный_.
   Граф, Как мы уже говорили, довольно резко выказывал свою антипатию,  не
раз подкрепляя ее поединком; немудрено, что  при  виде  Родена  черты  его
приняли резкое и вызывающее  выражение.  Опираясь  на  камин  и  продолжая
говорить с Адриенной, он презрительно через плечо взглянул на иезуита,  не
отвечая на глубокий поклон.
   Адриенна, напротив, с изумлением  заметила,  что  появление  Родена  не
вызвало в ней ни гнева, ни ненависти. Яркое пламя, горевшее в  ее  сердце,
очистило его от всякого мстительного чувства. Напротив, взглянув на себя и
бросив гордый любящий взгляд на  индийского  Бахуса,  она  улыбнулась  при
мысли о том, отчего бы двум таким созданиям, как они,  молодым,  красивым,
любящим и свободным, бояться  грязного  старикашку  с  его  отвратительной
физиономией, приближавшегося змеинообразными  движениями.  Словом,  вместо
гнева или отвращения при виде Родена молодую девушку вдруг  охватил  порыв
насмешливой веселости, и ее глаза, блестевшие счастьем, загорелись  теперь
огнем лукавства и иронии.
   Роден чувствовал себя скверно. Люди такого сорта  предпочитают  врагов,
вспыльчивых в гневе, врагам насмешливым. С  первыми  они  справляются  или
бросаясь перед ними на колени, плача, стеная, стуча  себя  в  грудь,  или,
наоборот, являются вполне вооруженными, готовыми бороться, и обращаются  с
ними вызывающе. Но ядовитая насмешка сразу лишает  их  самообладания.  Так
было и с Роденом. Находясь между Адриенной де Кардовилль и  господином  де
Монброном, он понял, что  ему,  как  говорят,  придется  провести  _дурные
четверть часа_.
   Открыл огонь граф. Повернув голову через плечо к Родену, он произнес:
   - Ага... вот и вы... добродетельный муж!
   -  Пожалуйте,  месье,  пожалуйте,  -  с  насмешливой  улыбкой   сказала
Адриенна. - Я должна вам принести тысячу  благодарностей,  вам,  жемчужине
друзей, образцу философов... отъявленному врагу лжи и обмана...
   - Я от вас готов принять все, дорогая мадемуазель,  даже  незаслуженные
похвалы, - попытался улыбнуться иезуит, показав свои отвратительные желтые
и сломанные зубы. - Но не могу ли я узнать, в  чем  дело?..  За  что  меня
хвалят?
   - За вашу необыкновенную проницательность... - сказала Адриенна.
   - А я не могу не восхищаться вашей  правдивостью;  это  слишком  редкая
добродетель, - заметил граф.
   - Моя проницательность,  дорогая  мадемуазель?  В  чем  же?  -  холодно
спросил Роден. - Моя правдивость, ваше сиятельство? В чем же?
   - Как в чем? - сказала Адриенна.  -  Вы  проникли  в  тайну,  тщательно
оберегаемую и окруженную бесчисленными запретами, - словом, вы  ухитрились
прочитать то, что скрывалось в глубине женского сердца...
   - Я, дорогая мадемуазель?
   -  Да,  вы...  И  радуйтесь:  ваша  проницательность   принесла   самые
счастливые последствия...
   - А ваша правдивость наделала чудес... - прибавил граф.
   - Сердцу радостно, если, сделал добро  даже  бессознательно,  -  сказал
Роден, держась настороже и искоса поглядывая на графа и Адриенну. - Но  не
могу ли я узнать, за что меня хвалят?
   - Благодарность заставляет меня открыть  вам  это,  -  лукаво  заметила
Адриенна. - Вы открыли и сообщили принцу Джальме, что я страстно  люблю...
кого-то... Как же не славить вашу проницательность... Ведь это правда!
   - Вы открыли и сообщили мадемуазель Адриенне, что принц  Джальма  любит
страстно...  кого-то,  -  сказал  граф.  -  И  как  же  не  хвалить   вашу
правдивость... Ведь это истина!
   Роден стоял пораженный и молчал.
   - Тот, кого я страстно люблю, - сказала Адриенна, - это принц.
   - Особа,  которую  принц  страстно  любит,  -  продолжал  граф,  -  это
мадемуазель Адриенна.
   Эти столь важные и беспокоящие  открытия,  сделанные  одно  за  другим,
потрясли  Родена.  Он  оставался  нем,  молчалив  и  с  испугом  думал   о
дальнейшем.
   -  Понятна  вам  теперь  наша  благодарность?  -  все  более  и   более
насмешливым тоном говорила Адриенна. - В силу  вашей  проницательности,  в
силу трогательного участия, с каким вы к нам относитесь, мы оба,  принц  и
я, узнали о наших взаимных чувствах.
   Хладнокровие мало-помалу стало возвращаться к иезуиту, и его  кажущееся
спокойствие стало страшно раздражать господина де  Монброна.  Если  бы  не
присутствие Адриенны, он бы дал другой оборот этим шуткам.
   - Здесь какая-то ошибка, - сказал Роден, - во всем, что вам угодно было
мне сообщить. Я в жизни своей ни слова не сказал о  том,  конечно,  весьма
почтенном и достойном чувстве, какое вы можете питать к принцу.
   - Конечно! - возразила Адриенна. - Вы  были  столь  сдержанны  в  своей
деликатности, что, говоря мне  о  глубокой  любви  принца...  довели  вашу
скромность до утверждения, что  он  любит  столь  страстно  не  меня...  а
другую.
   -  Точно  так  же,  как  и  принца,  вероятно,  под  влиянием  той   же
заботливости, вы уверили в страстной любви мадемуазель де Кардовилль  к...
другому.
   - Ваше сиятельство, - сухо заметил Роден. - Я думал, что мне  не  нужно
будет говорить вам,  что  я  не  особенно  охотно  вмешиваюсь  в  любовные
интриги.
   - Полноте... это  излишняя  скромность  или  излишнее  самоуважение,  -
дерзко заметил граф. - Полноте, в ваших собственных интересах  не  делайте
столь неосторожных шагов!.. Что если вас поймают на слове?.. Если об  этом
станут  распространяться?..   Будьте   поосторожнее   относительно   ваших
маленьких проказ, каких у вас в запасе, верно, немало.
   - Есть одно занятие, - начал Роден столь же  вызывающим  тоном,  как  и
граф де Монброн, - которому мне  приходится  обучаться  с  большим  трудом
сегодня. Я говорю о неприятном занятии быть вашим собеседником!
   - Ага, милейший! - продолжал граф с презрением. - Вы, должно быть,  еще
не знали, что есть разные способы казнить нахалов и лицемеров.
   - Граф! - с упреком проговорила Адриенна.
   Роден продолжал совершенно хладнокровно:
   - Я не знаю только одного: во-первых, в чем заключается  мужество?..  В
том,  чтобы  угрожать  и  называть  наглым  лицемером  смиренного  старого
человека, вроде меня, а во-вторых...
   - Господин Роден, - прервал его граф. - Во-первых, смиренный  старичок,
вроде вас,  творящий  зло,  прикрываясь  старостью,  которую  он  позорит,
является и трусом и злодеем; он заслуживает, значит,  двойного  наказания.
Во-вторых, что  касается  возраста,  то  я  не  знаю,  преклоняются  ли  с
почтением охотники  перед  сединой  волков,  а  жандармы  седыми  волосами
негодяев. Как вы об этом думаете?
   Роден, продолжая оставаться невозмутимым, только вскинул вялые  веки  и
змеиными, холодными глазами бросил на графа взор  быстрый  и  острый,  как
стрела. Затем веки снова прикрыли безжизненный  взгляд  этого  человека  с
мертвенным лицом.
   - Не будучи, к счастью, ни старым волком, ни тем более старым негодяем,
- продолжал невозмутимо Роден, -  я  не  интересуюсь  нисколько  с  вашего
позволения, граф,  привычками  охотников  и  жандармов.  Что  же  касается
упреков, какие мне делают, я отвечаю на это очень просто: я не  употребляю
слова "оправдываться", так как не оправдываюсь никогда.
   - Поистине так! - сказал граф.
   - Никогда, - холодно продолжал иезуит. - Мои  поступки  свидетельствуют
об этом... Итак, я отвечу  просто,  что,  видя  глубокое,  сильное,  почти
страшное впечатление,  которое  произвела  мадемуазель  де  Кардовилль  на
принца, я...
   - Пусть эти слова, убеждающие меня  в  любви  принца,  -  прервала  его
Адриенна с чарующей улыбкой, - искупят все  зло,  которое  вы  хотели  мне
сделать. Зрелище нашего близкого счастья... да  будет  вашим  единственным
наказанием!
   - Позвольте, дорогая мадемуазель, может быть,  как  я  уже  имел  честь
заметить графу, я не нуждаюсь ни  в  прощении,  ни  в  наказании.  Будущее
оправдает мои поступки. Да, я должен был сказать  принцу,  что  вы  любите
другого, а вам, что он любит не вас, но все это  единственно  в  ваших  же
интересах. Быть может, моя привязанность к вам ввела меня в заблуждение...
я ведь не непогрешим... Но, дорогая мадемуазель, мне кажется, что хоть  за
старые заслуги я вправе удивляться такому к себе отношению. Это не жалоба.
Я не оправдываюсь никогда, но и никогда не жалуюсь.
   - Да, это нечто геройское, милейший, - сказал граф.  -  Каково!  Вы  не
изволите ни жаловаться, ни оправдываться в совершенном вами зле!
   - Я сделал зло? - и Роден уставился  на  графа.  -  Что,  мы  играем  в
загадки?
   - А разве не зло, месье,  -  с  негодованием  воскликнул  граф,  -  что
благодаря вашей лжи принц пришел в такое  страшное  отчаяние,  что  дважды
покушался на свою жизнь? А то заблуждение, в какое вы  ввели  своей  ложью
мадемуазель Адриенну и которое могло бы иметь  самые  ужасные  последствия
без моего решительного вмешательства? Это разве не зло?
   - А не сделаете ли вы  мне  честь,  ваше  сиятельство,  указать,  какую
выгоду я мог бы  извлечь  из  этого  отчаяния  и  заблуждения,  если  даже
допустить, что я в них виновен?
   - Вероятно, немалую выгоду!  -  резко  отвечал  граф.  -  И  тем  более
опасную, что она хорошо скрыта! Я вижу, вы один  из  тех,  кто  находит  в
чужом несчастье и удовольствие и пользу.
   - Вы преувеличиваете,  граф:  мне  довольно  и  барышей!  -  иронически
поклонился Роден.
   - Ваше  бесстыдное  хладнокровие  меня  не  обманет!  все  это  слишком
серьезно, - продолжал граф. - Трудно предположить, чтобы подобные коварные
плутни были  делом  одного  человека.  Кто  знает,  не  результат  ли  это
ненависти княгини де Сен-Дизье к племяннице?
   Адриенна с  глубоким  вниманием  следила  за  этим  спором.  Вдруг  она
вздрогнула, осененная внезапным открытием. После минутного молчания она  с
кротким и ясным спокойствием,  без  малейшей  горечи,  без  гнева  сказала
Родену:
   - Говорят, месье, что счастливая любовь совершает  чудеса.  Право...  я
готова этому верить, потому что после нескольких минут раздумья,  вспомнив
о некоторых обстоятельствах, я начинаю совсем с иной точки  зрения  видеть
ваши поступки.
   - В чем же заключается ваша новая точка зрения, мадемуазель?
   - Вы ее поймете, если позволите вам напомнить некоторые факты. Горбунья
мне была глубоко предана и дала много доказательств  своей  привязанности.
Ее ум стоил ее благородного сердца, но к вам она чувствовала непреодолимое
недоверие. И Горбунья таинственно исчезает, и не вы  виноваты,  что  я  не
поверила ее гнусной измене. Граф де Монброн ко мне  отечески  привязан  и,
должна признаться, недолюбливает вас. Вы  старались  поселить  между  нами
недоверие. Наконец, принц Джальма  глубоко  привязывается  ко  мне,  и  вы
употребляете самые коварные средства, чтобы убить  в  нем  эту  любовь.  С
какой целью вы  так  поступаете?  Не  знаю...  но,  несомненно,  цель  эта
враждебна мне.
   - Мне кажется, мадемуазель, - строго  заметил  Роден,  -  что  незнание
дополняется и забвением оказанных услуг.
   - Я не могу отрицать того, что вы меня освободили из больницы господина
Балейнье, - но ведь несколькими днями позже меня бы  несомненно  освободил
тот же граф.
   - Конечно, дорогое  дитя,  -  сказал  граф.  -  Быть  может,  он  хотел
приписать себе в заслугу то, что несомненно было  бы  вам  оказано  вашими
истинными друзьями!
   - Вы тонули, я вас спас; что же, вы испытываете  благодарность?  Ничего
подобного, - с горечью сказал Роден, - потому что всякий  другой  прохожий
тоже спас бы вас.
   - Сравнение не  совсем  верное,  -  возразила,  улыбаясь,  Адриенна.  -
Больница не река, и хотя теперь я считаю,  что  вы  способны  плавать  под
водой, т.е. служить и нашим и вашим, но тут ваше искусство  плавания  было
ни при чем. Вы только отворили мне дверь, которая, без сомнения, открылась
бы сама позднее.
   - Отлично, дорогая! - сказал граф, громко  расхохотавшись  над  ответом
Адриенны.
   - Я знаю, месье, что ваши любезные заботы не ограничились мною.  Дочери
маршала