сколько  денег  у  тебя  есть,
думаешь, какие вещи можно отнести  в  комиссионный,  подсчитываешь,  сколько
можно взять в долг с тем расчетом, чтобы отдать  с  первой  же  зарплаты.  И
таким образом, двигаясь постепенно, совмещаешь обе цели. Идея понятна?
   - Понятна, Вадичек, -  пробормотала  Наташа  сонным  голосом.  -  Я  буду
думать. Давай спать, нам с утра еще на рынок ехать. И  вообще,  завтра  день
тяжелый.
   Назавтра  было  воскресенье,  в  выехавшем  на  дачу   детском   саду   -
родительский  день,  и  Наташа  с  Вадимом  собирались  навестить   сыновей.
Электричка уходила с Казанского вокзала в  9.32,  но  до  этого  нужно  было
успеть купить на рынке клубнику, черешню и персики - мальчики их так  любят!
Домой следовало вернуться не позже четырех, чтобы успеть проводить на  поезд
Люсю.
   К детям их не пустили - в садике объявлен карантин, у нескольких  детишек
пищевое отравление.
   - Ну хоть ягоды передайте, -  умоляла  Наташа,  -  они  их  любят.  Я  их
несколько раз в кипяченой воде промыла, на них ни одного микроба нет, я  вам
гарантирую.
   - Да вы что, мамаша, - возмущенно  зашипела  на  нее  воспитательница.  -
Увозите свои ягоды, сами их ешьте. У нас карантин, я же вам ясно сказала.
   - А вы не можете позвать наших мальчиков, а?  Алеша  Воронов  из  младшей
группы и Саша Воронов из средней. Ну пожалуйста!
   - Ничего не могу сделать,  контакты  с  родителями  запрещены,  -  твердо
заявила мегера в белом халате. - Уезжайте домой. И не вздумайте через  забор
детей  звать.  Если  увижу  -  детей  накажу,  так   и   знайте,   за   вашу
безответственность ваши сыновья отвечать будут.
   - Да почему же безответственность! Ну вы поймите, я -  мать,  а  это  мой
муж, их отец, он моряк-подводник, служит на Севере, он почти  год  мальчиков
не видел, мы соскучились по своим детям, нам бы хоть одним  глазком  на  них
посмотреть...
   - Езжайте, мамаша, езжайте. У меня уже язык отсох с  каждым  объясняться,
вон посмотрите, сколько родителей приехало - и никого не пускаем. Нельзя.
   Действительно рядом с воротами вдоль забора  уныло  слонялись  женщины  с
набитыми  гостинцами  и  игрушками  сумками.  Многие  сидели  на  корточках,
уткнувшись носами в щели между досками и высматривая своих чад на территории
садика.  Наташа  с  Вадимом  тоже  побродили,  то  становясь  на  цыпочки  и
заглядывая поверх забора, то опускаясь на колени и отыскивая щель пошире, но
увидеть мальчиков им так и не удалось. Наташа  ужасно  расстроилась,  потому
что Вадим не смог повидаться с сыновьями. Ей все-таки легче, она  в  прошлое
воскресенье к ним приезжала, и в следующее приедет, и вообще  они  весь  год
рядом с ней, а муж не видел детей десять месяцев, в кои веки вырвался на три
дня в Москву - и такая неудача!
   - Как я их всех ненавижу! - в сердцах бросила Наташа, когда  они  шли  по
пыльной дороге к железнодорожной платформе. - Это садисты какие-то,  которых
специально придумали, чтобы мучить детей и их родителей.
   - Ты не права, - спокойно  возразил  Вадим.  -  Карантин  есть  карантин.
Родителей пускать нельзя и передачи брать тоже нельзя. Она права.
   - Кто права? - взорвалась Наташа. - Эта выдра?! Эта мразь, которая с нами
разговаривала, словно мы ей тысячу рублей должны?
   -  Успокойся,  -  Вадим  обнял  ее  за  плечи,  прижал  к  себе,  -   она
действительно хамка и разговаривала с нами в непозволительном  тоне.  Но  по
существу она поступила правильно. Ей дали команду "не пущать"  -  она  и  не
пущает. Она выполняет свой долг, отрабатывает свою зарплату. Что ты  от  нее
хочешь? Чтобы она тебя пожалела, вошла в твое положение,  а  потом  получила
выговор?
   - Я не понимаю, почему если несколько детей съели что-то не то, остальным
детям нельзя общаться с родителями! Я не понимаю, кто придумал это идиотское
правило! И  зачем  его  придумали!  Нет,  я  понимаю,  я  все  понимаю!  Это
специально сделали, чтобы мы все  были  зависимыми,  чтобы  нас  можно  было
унижать по каждому поводу, чтобы мы чувствовали свою ничтожность и  слабость
и заискивали перед ними, взятки им давали, конфеты в коробках носили!
   У нее началась истерика. Наташа рыдала, молотила кулаками в грудь Вадима,
захлебывалась, выплескивая наружу  все  напряжение,  скопившееся  за  долгие
месяцы болезни отца. Его смерть, похороны, обиды на сестру,  страх  за  явно
слабеющую  мать,  постоянная  тоска  по  живущему  в  другом  городе   мужу,
хроническая тревога за  неуправляемую  Иринку  -  все  выходило  из  нее  со
слезами,  рыданиями  и  такими  детскими   беспомощными   ударами,   которых
мускулистый Вадим, похоже, даже не чувствовал. Он дал жене  выплакаться,  не
обращая внимания на прохожих, с любопытством  поглядывающих  в  их  сторону.
Потом довел до платформы, усадил на скамейку и начал кормить темно-бордовой,
почти черной сладкой черешней. До ближайшей электрички было еще сорок минут,
и когда подошел поезд, оказалось, что Наташа, сама того  не  заметив,  съела
все предназначавшиеся сыновьям фрукты.
   - Давай погуляем, - предложил Вадим, когда они приехали в Москву и  вышли
на Комсомольскую площадь.
   Наташа посмотрела  на  часы.  Они  обещали  вернуться  к  четырем,  чтобы
проводить Люсю, а сейчас  только  без  четверти  два.  Действительно,  лучше
погулять, побыть вдвоем, чем  сидеть  дома  и  вымученно  общаться  с  вечно
недовольной  сестрой.  Они  нырнули  в  метро,  проехали  две  остановки  от
"Комсомольской" до "Кировской", вышли на  Чистопрудный  бульвар  и  медленно
пошли вдоль бульварного кольца в сторону Арбата. Народу  вокруг  было  мало,
летними воскресными днями Москва  пустела  -  все  разъезжались  на  дачи  и
садовые участки. Они шли,  держась  за  руки,  разговаривали,  и  постепенно
Наташа стала  чувствовать,  как  к  ней  возвращаются  душевное  равновесие,
спокойствие и обычно присущая ей уверенность  в  своих  силах,  которые  она
вдруг потеряла там, за городом, после неудачной попытки увидеть своих детей.
Вообще Вадим всегда так на нее действовал: что бы ни случилось,  как  только
он оказывался рядом, все  проблемы  начинали  казаться  разрешимыми,  а  все
расстройства и обиды - пустячными.
   - Хочешь мороженого? - спросил он, когда они проходили мимо киоска.
   - Мороженого? - удивленно переспросила Наташа. - Да нет, не хочу. Что  я,
маленькая?
   - А когда маленькая была - любила?
   - Конечно. Все дети любят мороженое.
   - Раз раньше любила, значит, и теперь любишь, -  уверенно  сказал  Вадим,
покупая ей трубочку "Бородино". - А  соку  хочешь?  Давай  я  тебе  еще  сок
возьму, яблочный или виноградный.
   - Да что с тобой? - рассмеялась Наташа. - Ты не забыл, сколько мне лет? Я
же твоя жена, а не дочка.
   - Ты не понимаешь. Мы с тобой все время жили врозь,  ты  в  Москве,  а  я
сначала в Ленинграде, потом в Лице. Переписывались, перезванивались, а когда
удавалось встретиться, то, извини за подробности, из постели не вылезали.  И
вот мы сейчас с тобой идем по Москве, держимся за руки, и я  вдруг  подумал,
что мы давно уже женаты, у нас двое сыновей, а ведь я за тобой так толком  и
не поухаживал. Мороженым тебя не угощал, когда  тебе  было  девятнадцать,  в
кафе не водил, цветов не дарил.
   - Неправда, - горячо возразила Наташа, сразу  вспомнив  тот  букет  белых
махровых гвоздик, который в поезде "Ленинград  -  Москва"  обильно  поливала
слезами влюбленная Инка Левина, - и цветы ты мне дарил, и в кафе водил.
   - Мало дарил. И мало водил. По пальцам можно пересчитать, сколько раз. Но
это не потому, что я невнимательный, а потому что мы мало бывали вместе. Вот
я и хочу по мере возможности это восполнить хотя бы сейчас.
   Намерение свое Вадим осуществил, и пока они  дошли  до  дома  в  переулке
Воеводина,  почти  силком  заставил  Наташу  съесть   три   порции   разного
мороженого, два эклера, выпить кофе и бокал шампанского, а также  принять  в
подарок букетик тюльпанов и охапку полевых  цветов,  купленных  за  рубль  у
какой-то бабульки.
   В квартиру они вошли, когда на часах было  без  двадцати  четыре.  Наташу
немного удивила странная тишина, ведь перед  отъездом  обычно  бывает  много
суеты, вещи постепенно выносят в прихожую и все время проверяют,  не  забыли
ли чего. Люся говорила, что поезд у  нее  в  семнадцать  часов  с  минутами,
значит, сборы должны быть в самом  разгаре.  Однако  по  коридору  никто  не
ходил, и из кухни голоса не  доносились.  Наташа  юркнула  в  свою  комнату,
достала большую вазу, сходила в ванную, чтобы налить в нее  воды,  поставила
цветы. Глубоко вздохнула.
   - Ну что, Вадичек, праздник кончился,  начинаются  суровые  будни.  Пойду
объясняться с сестрицей. Сколько веревочке ни виться,  а  разговаривать  все
равно придется.
   - Мне пойти с тобой? - предложил он.
   - Да нет, спасибо. Люсе не нужны лишние свидетели ее позора.
   - А тебе моральная поддержка тоже не нужна?
   - А я возьму с собой вот это, - Наташа зажала в кулаке маленький  кусочек
янтаря с застывшей в нем мухой - давний подарок Вадима, - и буду знать,  что
ты со мной, у меня в кармане. Ну, я пошла.
   Она открыла дверь в комнату матери и остолбенела. Галина Васильевна мирно
дремала на диване, укрывшись пледом, а Люся сидела у стола и читала  толстую
книгу. "Мама заболела! - мелькнула первая мысль. - Ей стало плохо,  вызывали
"неотложку", сделали укол, теперь она уснула, и Люся не может собрать  вещи,
боится маму потревожить."
   - Что с мамой? - шепотом спросила Наташа, с трудом сдерживая  нарастающую
панику.
   - Ничего особенного, - вполголоса ответила  сестра,  пожимая  плечами.  -
Мама спит.
   - Ты собралась? Вещи уложила?
   - Нет.
   - Почему? У тебя поезд через час с небольшим. Ты же опоздаешь.
   - Я никуда не уезжаю.
   - То есть как?
   - Молча. Сегодня я не уезжаю.
   - Но у тебя билет... - растерялась Наташа.
   - Я его поменяла. Мы уезжаем послезавтра.
   - Мы? - Наташа решила, что ослышалась.
   - Да, мы. Мы с мамой.
   - Что?!
   - Что слышишь. Мы с мамой уезжаем в Набережные Челны.  Послезавтра.  Мама
едет со мной.
   - Надолго?
   - Навсегда. Ты что не  понимаешь?  -  в  голосе  сестры  снова  появилось
ставшее привычным за последние дни раздражение. - Мама будет жить  со  мной.
То есть я хотела сказать - с нами.
   - Но почему? - Наташа все никак не могла взять  в  толк,  о  чем  говорит
Люся. - С какой стати? Мама прожила в Москве всю жизнь, у нее здесь подруги,
здесь я, мои дети - ее внуки.  Здесь  папина  могила,  наконец!  Почему  она
уезжает? Зачем? Разве ей здесь плохо? И почему она ничего не сказала мне?
   - Ты, ты, во всем и всегда ты! - Люся понизила голос до шепота, но Наташе
показалось, что сестра визжит так,  что  лопаются  барабанные  перепонки.  -
Здесь ТЫ, здесь ТВОИ дети.  Она  ничего  не  сказала  ТЕБЕ.  А  обо  мне  ты
подумала? Здесь ты и твои дети, а там - я и мой  ребенок.  И  мама  о  своем
решении сказала МНЕ. Она будет  жить  со  мной,  потому  что...  -  Люся  на
мгновение запнулась, потом продолжила, - ей со мной будет лучше.
   - Мама будет жить с тобой, потому  что  ты  решила,  что  тебе  нужна  ее
помощь, - тихо и медленно произнесла Наташа. - Ты не справляешься  со  своей
семьей,   и   ты   решила   выдернуть   из   устоявшейся   привычной   жизни
семидесятилетнюю женщину, чтобы сделать из нее домработницу. Неужели тебе не
стыдно?
   - Почему мне должно быть стыдно? - сестра  снова  заговорила  надменно  и
высокомерно, даже шепот не мог скрыть ноток презрения в ее интонациях.  -  У
меня маме будет лучше и легче, потому что я смогу за ней ухаживать,  а  если
ты думаешь, что я рассчитываю на мамину помощь, так имей в виду, что у  меня
всего один ребенок, и муж у меня есть.  Если  же  мама  останется  здесь,  с
тобой, то ты взвалишь на нее  заботы  о  двоих  детях,  при  этом  твой  муж
помогать не будет, потому что его все равно что нет. Это ты, а не я,  хочешь
сделать из мамы домработницу. А я хочу уберечь ее от этого.
   Все  Люсины  доводы  были  шиты  белыми  нитками,  Наташа  это  отчетливо
понимала. Сестра хотела увезти  с  собой  мать,  чтобы  та  помогала  ей  по
хозяйству, освободив Люсе время для написания ее бессмертных романов. Ну что
ж, тогда заодно и о романах поговорим. Наташа сунула руку в карман  джинсов,
достала кусочек янтаря и покрепче сжала его в кулаке.
   - Давай выйдем на кухню, а то маму разбудим. Я хочу  поговорить  о  твоих
рукописях.
   В глазах сестры мелькнуло беспокойство,  граничащее  с  паникой,  но  уже
через мгновение на ее лице снова была маска абсолютной уверенности  в  своей
непогрешимости.
   - Ты все прочла? - спросила она, усаживаясь на табуретке  за  стол  Бэллы
Львовны.
   Наташа заняла привычное  место  в  уголке  между  холодильником  и  своим
столом.
   - Да, все.
   Она сделала паузу, чтобы подобрать нужные слова, но Люся не выдержала.
   - И что ты молчишь? Ты будешь делать из этого сценарии?
   - Нет, дорогая, не буду.
   - Почему?
   - Потому что это не мои идеи, не мои слова, не  мои  чувства.  Это  не  я
придумала. Я не могу работать с материалом, который идет не из моей головы и
не из моего сердца. Ты понимаешь? Я могу писать только авторский сценарий, а
не экранизацию.
   - Ты дура! - внезапно взорвалась Люся. - Ты  непроходимая  дура!  Тебе  в
руки дают такой материал, причем дают бесплатно, просто так, дарят!  Неужели
ты настолько тупа и бездарна, что не можешь из такого богатейшего  материала
сделать приличный сценарий? Ты никогда не напишешь  сама  ничего  толкового,
неужели ты до сих пор этого не  поняла?  У  тебя  нет  и  не  будет  никогда
собственных мыслей и чувств, из которых  можно  сделать  хорошее  кино,  так
пользуйся хотя бы тем, что создают другие!
   Наташа долго готовилась к этому разговору, и после  вчерашних  объяснений
Вадима о совмещении несовместимых целей придумала, как и что скажет  сестре.
Она решила, что не будет давать никаких оценок  Люсиным  романам,  а  просто
сошлется на то, что не может делать экранизацию, потому что не  в  состоянии
правильно понять и  донести  до  зрителя  те  мысли,  которые  не  она  сама
продумала и прочувствовала. И Люсе  не  обидно,  и  сама  Наташа  при  такой
постановке вопроса  не  выглядит  человеком,  не  способным  понять  высокое
творчество.  Теперь  же  вся  ее  разумная  и   приправленная   добротой   и
деликатностью стратегия полетела  в  тартарары.  Она  больше  не  может  это
слушать, она больше не хочет терпеть Люсино безмерное самомнение, она больше
не считает возможным делать вид, что все нормально.  Всему  есть  предел,  и
сестринской любви тоже.
   - Не смей называть меня дурой, - ровным голосом ответила  Наташа,  вполне
владея собой и с удивлением ощущая неизвестно откуда взявшееся хладнокровие.
- И не смей называть меня тупой и  бездарной.  Тебе  никто  не  давал  права
оценивать мои способности. Именно  поэтому  я  не  оцениваю  качество  твоих
произведений. Но  если  ты  считаешь,  что  один  человек  вправе  оценивать
другого, то я скажу тебе все, что думаю о твоих графоманских писульках.  Так
как, Люсенька? У тебя два варианта:  либо  ты  берешь  свои  слова  назад  и
извиняешься передо мной, здесь же и  сейчас  же,  либо  ты  услышишь  мнение
профессионального критика о своих романах и повестях. Выбор за тобой.
   Она слышала слова, которые произносила какая-то другая женщина, сидящая в
этой же кухне, женщина в таких же  дешевых  индийских  джинсах  за  двадцать
четыре рубля, купленных лет  десять  назад,  с  такими  же,  как  у  Наташи,
рыжекаштановыми коротко остриженными волосами, с таким же голосом и таким же
лицом, но все равно это была не настоящая Наташа.  Настоящая  Наташа  сейчас
сжалась до размеров собственного  кулачка,  в  котором  притаилась  частичка
Вадима, дающая ей силу  переступить  через  привычное  отношение  к  сестре,
разорвать порочное  сочетание  любви,  сочувствия,  понимания  и  жалости  и
вырваться наконец на свободу.
   Люся  долго  и  с  интересом  разглядывала  младшую  сестру.   Постепенно
выражение любопытства, смешанного с  недоумением,  уступило  место  холодной
ярости.
   - Где мои рукописи? - сухо спросила она.
   - Сейчас принесу.
   Наташа ушла к себе, вернулась со стопкой папок и с грохотом бросила их на
кухонный стол Бэллы Львовны. Люся бережно  собрала  папки  и  молча  ушла  в
комнату.
   В тот же вечер Наташе позвонил знакомый режиссер с телевидения.
   - Наталья, есть классная  халява.  Гостелерадио  заказало  цикл  из  пяти
документальных  фильмов  о   проблемах   несовершеннолетних.   Школы,   ПТУ,
комсомольские инициативы,  тимуровцы  там  всякие,  детская  безнадзорность,
неблагополучные семьи, малолетние преступники и все такое. Я первым делом  о
тебе подумал, ты же у нас такие душераздирающие тексты сочиняешь.
   - А какой формат? - сразу поинтересовалась она.
   - Двадцать минут. Пять по двадцать - сто минут, сорок процентов  максимум
- живые интервью, остальные шестьдесят минут, если  не  больше  -  авторский
текст. Как тебе, а? И деньги серьезные, заказ с самого верха  пришел,  в  ЦК
решили вплотную заняться нашей молодежью.
   Предложение было соблазнительным. И работа большая, и гонорар  приличный,
а  то  в  последнее  время   Наташе   доставались   все   больше   крошечные
документальные  фильмы  "о  родных  просторах"  или   передовом   опыте   на
производстве,  которые  показывали  в  кинотеатрах   перед   художественными
фильмами и которые вызывали у зрителей, жаждущих посмотреть "Фитиль", кислую
мину и стоны разочарования. Но вот как быть с собственными планами на личную
жизнь? Коль мама все равно уезжает с Люсей, а до 15  августа  есть  еще  две
недели, Наташа собиралась взять детей и вместе с Вадимом уехать  в  Западную
Лицу.
   - А какие сроки?
   Может быть, проект находится только в  стадии  подготовки,  до  написания
сценариев дело пока не дошло и она все-таки успеет побыть с  мужем,  пока  у
того не начнется "первая задача".
   - Сроки... - режиссер замялся, и Наташа поняла, что со  сроками  какие-то
проблемы. - В общем, как говорится, срок - вчера.
   - Почему так? - насторожилась она.  -  Вы  что,  давно  занимаетесь  этим
проектом?
   - Давно, - признался режиссер. - Нас сценарист подвел. Да ты его  знаешь:
Кудряков.
   - Кудряков? - пораженно переспросила Наташа. - Он уже  лет  двадцать  как
запойный алкоголик. Я думала, он давно не работает.
   - Да мы тоже так думали. А тут нам звоночек, мол, привлекайте Кудрякова к
работе, он опытный мастер, в прошлом сделал несколько фильмов о  подростках.
Мы уж и так, и эдак отбрыкивались, но ни в какую, уперлись  наверху  и  все,
подавай им Кудрякова.  Видно,  какой-то  его  старый  дружбан  решил  своего
собутыльника поддержать. Короче, он написал пять страниц  и  ушел  в  запой.
План горит, с трудом продление срока выбили, теперь на тебя вся надежда.  Ты
у нас девушка ответственная и непьющая. Наталья,  выручай,  а  то  нам  всем
головы поотрывают, и мне в первую очередь.
   - Мне нужно с мужем поговорить, перезвони мне через полчасика.
   - Лады, - обрадовался режиссер.
   Вадим отнесся к ее сообщению без энтузиазма.
   - Ты же хотела со мной ехать. И пропуск у тебя как раз готов.
   -  Вадичек,  это  моя  работа.  Если  я  не  буду  работать,  я   потеряю
квалификацию. Если я откажусь  от  такого  предложения,  мне  вообще  больше
никогда ничего не предложат, потому что все будут  знать,  что  я  в  первую
очередь думаю о муже и поступаю,  как  ему  удобно.  Никакая  киностудия  не
захочет оказаться зависимой от мужа сценаристки.
   - Ну и пусть, - упрямо мотнул головой  Вадим.  -  Пусть  тебе  ничего  не
предлагают. Можешь вообще не работать, моей зарплаты хватит, чтобы содержать
тебя и детей. Я предпочел бы, чтобы ты взяла мальчиков и сидела с ними дома,
в Лице.
   - Ты что, - засмеялась она, - меня же в тюрьму посадят за  тунеядство.  В
нашей стране нельзя работать женой и матерью, если у тебя всего двое  детей