.
А что я буду делать в Западной Лице со своим образованием?
   - Можешь работать в Доме  Офицеров,  руководить  самодеятельным  театром,
вечера всякие устраивать, концерты, кинолекторий организовать.
   - Вадичек, я не культмассовый работник,  я  сценарист,  я  люблю  кино  и
профессию выбирала сознательно. Ну почему ты хочешь меня этого лишить?
   - А почему ты хочешь лишить меня жены и нормальной семьи?  В  Москве  нет
моря, к сожалению, и здесь не может быть службы  на  подлодках.  Я  не  могу
работать в Москве, но ты - я уверен - могла бы работать в Лице. То,  что  мы
до сих пор не вместе, - это твое решение.
   - Да что с тобой, Вадим? Ты никогда раньше так не разговаривал.
   Вадим действительно завел такой разговор  впервые.  С  самого  начала  их
отношений было известно, что служить он будет на подводных лодках, а это  ни
при каких условиях не может быть в Москве. И точно так же было известно, что
Наташа готовит себя к работе сценариста, следовательно,  будет  привязана  к
какой-нибудь киностудии. Они были обречены жить порознь и относились к этому
разумно и трезво. Во всяком случае тогда, в семьдесят восьмом, когда  Наташе
было двадцать три года, а Вадиму - двадцать четыре, и  они  приняли  решение
пожениться, им казалось, что настоящая любовь никак не связана с  постоянным
совместным проживанием. Она существует сама по себе и не делается сильнее от
ежедневного общения и не ослабевает от разлуки. Конечно, лучше было бы  жить
вместе постоянно, но если это невозможно, если каждый из них уже выбрал свою
профессию и будущее место работы, то это никак не может означать, что они не
должны регистрировать брак, любить друг друга и рожать детей.
   И вот вдруг оказалось, что Вадима такая жизнь не устраивает...
   Через два дня квартира опустела. Уехали Люся и Галина Васильевна,  улетел
к месту службы Вадим, так до конца и не помирившись с Наташей и  не  простив
ей того, что она приняла предложение написать сценарии  для  цикла  фильмов.
Бэлла Львовна, как и каждый год в августе, отбыла на Украину, во Львов,  где
жили ее родственники, с которыми она ездила в  Закарпатье.  Осталась  только
старенькая  Полина  Михайловна,  которая  то  где-то  с  кем-то   пила,   то
отсыпалась, то болела.
   Наташа с головой ушла в работу, ничто ее  не  отвлекало,  как  вдруг  все
перевернул одинединственный телефонный звонок.
   - Наталья Александровна? - услышала она в трубке приятный мужской голос.
   - Да, я. Кто это?
   - Вы меня не знаете.  Я  только  что  посадил  Иру  в  поезд  и  попросил
проводницу  за  ней  присмотреть.  Встретьте  ее,  пожалуйста,  послезавтра.
Запишите номер поезда и вагона.
   - Подождите... Как это вы посадили Иру в поезд? Почему?  В  какой  поезд?
Она же в деревне на Урале...
   - Запишите номер поезда, - с мягкой настойчивостью  повторил  неизвестный
мужчина. - И обязательно встретьте ее. Она нуждается в помощи.
   - Господи, что с ней?! - испугалась Наташа. - Она больна?
   Но незнакомец не ответил ни на один ее вопрос. Просто  продиктовал  номер
поезда и вагона и повесил трубку.
   В глазах у Наташи потемнело.  Что  с  Иринкой?  Почему  какой-то  мужчина
посадил ее в  поезд?  Почему  надо  обязательно  ее  встречать?  Почему  она
нуждается в помощи? Миллион вопросов - и  задать  их  некому,  ответы  знает
только этот неизвестный. Как дожить до послезавтра?
   На вокзал Наташа примчалась за час  до  прихода  поезда  и,  взглянув  на
расписание прибытия, чуть не взвыла: поезд опаздывал на три с лишним часа. В
течение четырех часов она бессмысленно ходила по  вокзалу,  что-то  пила  из
липких грязных стаканов, кажется, это был чай, а может быть, кофе с молоком,
жевала чудовищно невкусные давно  остывшие  чебуреки,  то  присаживалась  на
лавочку в зале ожидания, то  принималась  судорожно  мерять  шагами  длинные
платформы. От нервного напряжения, вызванного тревогой за девочку, она плохо
соображала, и обрела ясность мысли только тогда, когда поезд медленно  вполз
под своды вокзала и из  двенадцатого  вагона  вышла  Иринка.  Исхудавшая,  с
бескровным лицом и безумными глазами, в теплой,  несмотря  на  летнюю  жару,
вязаной кофте с длинными рукавами и в какой-то бесформенной широченной  юбке
до пят. Девочка затравленно озиралась, ища глазами Наташу.
   - Иринка! Я здесь! - закричала Наташа.
   Ей показалось, что у Иры кружится голова и она сейчас упадет  в  обморок,
если не увидит знакомое лицо и не поймет, что ее встречают. Девочка  увидела
соседку и слабо улыбнулась.
   - Привет.
   - Что с тобой? Ты здорова? Почему ты в таком виде? Что это за  одежда  на
тебе?
   - Поедем домой, Натулечка, - жалобно простонала Ира.  -  Поедем,  а?  Мне
стоять тяжело.
   На перрон вышла проводница, подошла к ним, протянула  Наташе  рюкзачок  с
Ириными вещами. Наташа поблагодарила, схватила рюкзак,  надела  на  спину  и
повела Иру к стоянке такси. Очередь выстроилась огромная, Наташа в  отчаянии
кинулась искать частника, и минут через десять ей повезло,  какой-то  парень
на серой "Волге" согласился подбросить их до Арбата, правда  за  три  рубля,
что было ровно в три раза дороже, чем нащелкало бы на счетчике  такси,  зато
без очереди. Только  в  машине  Наташа  спохватилась,  что  собиралась  ведь
поговорить с проводницей, расспросить о том мужчине,  который  сажал  Иру  в
поезд, но потрясенная видом девочки, совершенно забыла о своем намерении.
   К счастью,  Полины  Михайловны,  которую  Наташа  благоразумно  не  стала
предупреждать о внезапном возвращении  внучки,  дома  не  оказалось.  Наташа
раздела Иринку, чтобы уложить в постель, и ахнула. Теперь понятно стало, для
чего нужны были кофта с длинными рукавами и бесформенная длинная юбка.
   - Как это случилось? - в ужасе спросила Наташа.
   Ира долго не могла начать говорить, по ее лицу беспрерывно текли слезы, а
губы кривились в болезненном спазме.
   Через час Наташа позвонила Инне.
   - Инуля, нужна помощь твоего благоверного.
   - Что, опять кто-то залетел?  -  цинично  хихикнула  Инна,  муж  которой,
Григорий Гольдман, был очень неплохим гинекологом, который к  тому  же  имел
возможность направлять женщин на аборты в  такие  места,  где  делали  общий
наркоз, а не скоблили "на живую".
   - Типун тебе на язык! Слава богу, нет. Мне срочно нужен хирург, но такой,
который приедет на дом и не будет потом трепаться.
   - А в чем дело? - забеспокоилась Инна.
   - Да Иринка у меня  отличилась.  Представляешь,  поехала  с  подвыпившими
ребятами на машине кататься. Машину,  естественно,  разбили,  сами  получили
травмы, так эта дуреха вместо того, чтобы идти в больницу, села  в  поезд  и
прикатила в Москву. Вся в порезах, кое-как перевязанная, уж не знаю, кто  ее
так бинтовал... Хочу, чтобы врач посмотрел, не занесли ли инфекцию,  нет  ли
нагноения.
   - Но это точно не криминал? Почему ты ее в больницу не отвезешь?
   - Инуля, ну какая больница?  Ты  что,  врачей  наших  не  знаешь?  Начнут
допытываться, как и что, придется  рассказывать  про  пьяных  парней  и  про
разбитую машину. Ирке же только четырнадцать  лет,  представляешь,  что  эти
врачи о ней подумают и что будут говорить?  Да  они  ее  с  грязью  смешают,
мораль начнут читать, еще и милицию вызовут, вместо того, чтобы  медицинскую
помощь оказывать. И начнут  потом  девчонку  по  следователям  да  по  судам
таскать.
   - Вообще-то ты права, - задумчиво согласилась Инна. - Ладно, я поговорю с
Гришей, у него есть приятель-хирург. Но это будет стоить, сама понимаешь.
   - Конечно, конечно, - торопливо заговорила Наташа, - никаких вопросов. Ты
мне сама скажешь, сколько.
   Еще через два часа в  их  квартире  появился  хирург,  молодой  лысоватый
мужчина  по  имени  Андрей  Константинович  с  круглыми  плечами  и  круглым
животиком. В руках у него был  большой  саквояж,  из  которого  врач  достал
белоснежный  халат  и  стерильные  перчатки.   Он   ловко   снял   бинты   и
неодобрительно поморщился, глядя на тело девочки.
   - Таак, что мы тут видим... Что  мы  видим...  Там,  где  подкожножировая
клетчатка, на груди, на животе, на бедрах, там у нас  ранки  плохие,  плохие
ранки у нас, гнойные. Осложнены абсцессом мягких тканей.  Остальные  ничего,
вполне пристойно выглядят. Так... Ручку поднимем...  Теперь  другую...  Ага,
так я и думал, лимфоузлы увеличены. Температуру измеряли?
   - Тридцать восемь и пять, - ответила Наташа.
   - В весе потеряла?
   - Да, она сильно похудела.
   - Ага, ага... Предсептическое состояние. Я  смотрю,  тебе  первую  помощь
все-таки оказали. В больницу обращалась?
   - Нет... Это так, народными средствами, - пробормотала Ира.
   - Что именно делали?
   - Перекисью водорода заливали, йодом мазали. Еще  фурацилин  разводили  в
воде и тряпочки прикладывали.
   - Ааа, понятно, - протянул кругленький доктор. - Это  как  же  надо  было
разбить машину, чтобы тебя всю стеклом изрезало?
   - Да вот так. Там еще бутылки были и банки всякие.
   - Понятно, - повторил он, снова раскрывая саквояж. - Ну  что  ж,  начнем,
помолясь.  Предупреждаю  сразу,  раны  очень  грязные,  придется   тщательно
чистить, делать иссечение  тканей,  дренаж.  Это  долго.  Я  сделаю  местную
анестезию, но все равно будет больно. Если начнешь кричать - я тут же  уйду.
Соседи со всего дома сбегутся, милицию вызовут, будут  говорить,  что  здесь
кого-то убивают. Мне эти хлопоты ни к чему. Все поняла?
   - Поняла, - кивнула Ира.
   Наташа похолодела. Будет больно... Ее Иринке, ее маленькой сестричке,  ее
девочке будет больно! Как же она это вытерпит?
   Но Ира вытерпела. Скрипела зубами, не  замечая  градом  льющихся  слез  и
стекающего с висков пота, бледнела до синевы, но не издала ни звука.
   Закончив, хирург наложил стерильные повязки и выписал несколько рецептов.
   - Ей нужно дважды в день колоть антибиотик внутривенно. Купите цепарин, я
буду приходить и делать уколы. Эритромицин давайте по схеме, в  рецепте  все
написано. Если температура поднимается выше тридцати  девяти,  звоните  мне,
вот мои телефоны, -  он  протянул  Наташе  еще  один  листок,  вырванный  из
блокнота, - это домашний, а это рабочий.
   Уже у входной двери Андрей Константинович вдруг обернулся к Наташе.
   - Знаете, я все-таки хирург, а не мясник, в  ранах  немножко  разбираюсь.
Это ведь не автоавария, верно?
   Наташа молчала, уставившись на блестящий металлический замок  докторского
саквояжа.
   - Осколки стекла всегда разного размера, а у вашей девочки  порезы  почти
все примерно одной длины. Ну, впрочем, не хотите говорить - не  говорите.  Я
так понимаю, если бы вы не собирались что-то скрывать, то вы бы обратились в
больницу, а не к Грише Гольдману. Я прав?
   Она упорно молчала, не зная, что сказать.
   - А кстати, Наталья... Как вас по отчеству?
   - Александровна. Можно просто Наташа.
   - Просто Наташа... Чудно, чудно. Вы замужем?
   - Да, - удивленно ответила она, не ожидая такого поворота.
   - Удачно?
   - Кажется, да, - она слегка улыбнулась. - Пока не жалуюсь.
   - И дети есть?
   - Двое. Мальчики, четыре годика и три.
   - Жаль, - лукаво подмигнул ей Андрей Константинович.
   - Почему жаль?
   - Потому что при таком положении мои шансы равны нулю. А я всегда  мечтал
именно о такой жене, как вы. Вы умны, красивы, добры, умеете  хранить  чужие
секреты. И в вас есть еще одно немаловажное достоинство: вы не квохчете.
   - Я не... чего я не делаю? - переспросила Наташа, думая, что ослышалась.
   - Не квохчете, как наседка. Ко мне часто мамы приводят детишек со всякими
травмами, порезами, так вот когда я начинаю работать, они квохчут над своими
чадами и орут на меня, чтобы я не делал им больно. Вы не такая.  И  мне  это
очень нравится. Так что, Наташенька, если вдруг разочаруетесь в своем  муже,
вспомните про меня. Ну улыбнитесь же! Чего вы  с  таким  трагизмом  на  меня
смотрите? Девочка у вас сильная, здоровенькая,  молоденькая.  Первую  неделю
будет тяжело, а к концу второй она будет  себя  хорошо  чувствовать.  Только
проследите, чтобы она раньше времени бегать  не  начала,  лечение  мы  будем
давать интенсивное,  это  большая  нагрузка  на  организм,  и  его  придется
какое-то время поберечь. Значит, вы сейчас бегите в аптеку за лекарствами, а
в восемь часов я приду делать укол.
   Проводив врача, Наташа вернулась к Ире, села  рядом  с  ней  на  постель,
положила руку на влажный от испарины лоб.
   - Ну как ты, зайка?
   Девочка лежала с закрытыми глазами. Ресницы ее, длинные и густые,  как  у
Марика, дрогнули, веки приоткрылись.
   - Прости меня, Натулечка, - прошелестела она. - Я такая  дура.  Теперь  я
больше никогда... честное слово...
   "Неужели это и есть то, о чем говорила Бэлла Львовна? - с грустью  думала
Наташа, сидя возле уснувшей Иринки и держа ее  за  руку.  -  Пока  жизнь  по
голове как следует не стукнет, она не опомнится.  Неужели  это  и  есть  тот
самый жизненный удар, который ей нужно было перенести, чтобы понять, что так
жить нельзя?"
   Утро выдалось тихим  и  ясным,  Наташа  открыла  глаза  и  долго  еще  не
вставала, глядя на кусочек голубого  неба,  виднеющийся  в  окне.  Будильник
зазвонит в семь, сейчас только двадцать минут седьмого, и можно  полежать  и
не  спеша  подумать,  лениво  шевеля  сонными  ногами  под  тонким  одеялом.
Наконец-то  после  стольких  недель  тревог  и  волнений   наступил   период
относительного покоя. Иринка быстро  поправляется,  молодой  организм  легко
справился  с  физическими  травмами  и  психологическим  шоком.  Работа  над
сценариями идет  легко,  пишется  Наташе  в  удовольствие,  а  то,  что  она
показывает на студии, вызывает горячее одобрение. Сегодня  воскресенье,  она
поедет к мальчикам, карантин уже сняли, и ей удастся не только накормить  их
всякими вкусностями, но и наиграться с ними, надышаться чудесным запахом  их
щек и вдоволь нацеловать их  перепачканные  в  земле  пальчики.  И  наконец,
сегодня возвращается Бэлла Львовна. Ах, как Наташе не  хватает  ее!  И  дело
вовсе не в том, что присмотр за непоседливой Иринкой целиком лежит на Наташе
(на Полину Михайловну надежды никакой),  просто  есть  в  Бэллочке  какая-то
внутренняя сила, позволяющая ей не  останавливаться  и  двигаться  вперед  в
самых тяжелых ситуациях. И хотя  любимая  Наташина  подружка  Инка  Гольдман
всегда шутит, что в ней живет вековая мудрость еврейского народа, за советом
Наташа предпочитала обращаться именно к соседке,  ибо  вполне  логично  было
предположить, что этой мудрости  в  шестидесятичетырехлетней  Бэлле  Львовне
все-таки  больше,  чем  в   тридцатилетней   Инке.   А   ей   так   хотелось
посоветоваться, так нужно было поговорить об отношениях с сестрой и матерью.
Наташу грызла подспудная обида не только на Люсю, но и на Галину Васильевну,
она чувствовала  себя  брошенной  и  преданной,  хотя  толком  не  могла  бы
объяснить, откуда взялось  это  неприятное  ощущение.  И  еще  Вадим...  Он,
конечно, регулярно звонит ей, но холодок отчуждения все равно проскальзывает
в его голосе. Может быть, она неправа и ей действительно нужно все  бросить,
взять детей и уехать к нему?
   Будильник оглушительно затрещал прямо над ухом,  Наташа  прихлопнула  его
ладонью, накинула  халатик  и  пошла  на  кухню  ставить  чайник.  Пока  она
умывается, как раз вода закипит. В ванной она привычно  оглядела  в  зеркале
свое лицо. Ничего особенного, но в двадцать девять можно было  бы,  конечно,
выглядеть и получше. Кожа пока еще гладкая, но  под  глазами  уже  собрались
какие-то вялые морщинки. И вообще... Вот Инка, ее ровесница,  выглядит  так,
словно ей семнадцать лет, хотя морщинки под глазами тоже есть. У нее  нежный
овал лица, пепельно-русые волосы,  широкие  светлые  брови  над  то  и  дело
округляющимися серыми глазами, розовые, мягко и изящно  очерченные  губы,  и
вся она - словно девочка, которая  готовится  к  своему  первому  балу,  она
светится  легкостью  и  радостью  бытия,  искрится  постоянной   готовностью
смеяться и веселиться. Инка - инженер, проектирует лифты, бегает на работу в
легкомысленных  кофточках,  обрисовывающих  красивую  грудь,  и  в   длинных
элегантных юбках, но с обязательным высоким разрезом сбоку: ноги всегда были
ее гордостью, и она жутко  расстраивалась,  когда  отошла  мода  на  "мини".
Наташа несколько раз заходила к ней на работу и всякий раз отмечала, что  ее
подругу там называют не иначе как "Инночка, Инуся, Инуля". А  к  Наташе  все
чаще обращаются по имени-отчеству. Лицо у  нее  строгое,  выражение  на  нем
всегда озабоченное и деловое. Да  и  откуда  взяться  другому-то  выражению,
когда столько забот и хлопот?  Особенно  в  последний  год...  Может,  стоит
прическу изменить? Да, точно, надо перестать так коротко стричься, отпустить
волосы до плеч и укладывать их красивыми волнами, это куда более женственно,
чем то, что она носит сейчас. Конечно, короткие волосы требуют меньше ухода,
помыла голову, провела пару раз щеткой -  и  все,  сами  высохнут  минут  за
пятнадцать-двадцать, пока она кофе пьет. И не  нужно  стоять  подолгу  перед
зеркалом с феном  в  руках,  высушивая  и  укладывая  пряди.  Ладно,  насчет
прически она еще подумает, если будет  время  -  заглянет  в  салон  к  Рите
Брагиной. Рита теперь сама не стрижет, она - директор, но всегда может  дать
дельный совет и посадить Наташу к тому мастеру, который ничего не испортит.
   Выпив кофе с бутербродом,  она  взялась  за  приготовление  завтрака  для
Иринки, Полины и Бэллы Львовны. Поезд из Львова приходит около  10  утра  на
Киевский вокзал, Бэллочке нужно будет проехать всего одну остановку на метро
- от "Киевской" до "Смоленской", и вот она уже  дома.  Минут  за  пятнадцать
доберется. Самое время позавтракать, тем  более  Иринка  вряд  ли  проснется
раньше. Еще  накануне  Наташа,  привыкшая  по  возможности  все  планировать
заранее, решила, что напечет с утра оладьи с яблоками, их  все  любят,  даже
капризная Иринка, а неоспоримое преимущество этого  блюда,  помимо  вкуса  и
сытности, состоит в том, что оно готовится из доступных  продуктов.  Мука  в
магазине есть всегда, кефир, на котором Наташа замешивает тесто, пока еще не
стал дефицитом, а яблоки годятся любые, даже мелкие, некрасивые, с "бочками"
и темными пятнышками, их все равно  нужно  чистить  и  натирать  на  крупной
терке.
   Когда большая эмалированная миска заполнилась  оладьями  доверху,  Наташа
прикрыла ее крышкой и замотала в  старый  пуховый  платок,  чтобы  сохранить
тепло. Быстро собрала в сумку купленные накануне  фрукты  и  карамельки  для
детей, положила туда же чистые маечки, трусики и носочки, натянула джинсы  и
трикотажную блузку и отправилась на вокзал.
   В электричке было душно, толпы дачников стискивали Наташу со всех сторон,
но она не обращала внимания на  неудобства,  думая  только  о  том,  как  бы
сохранить фрукты нераздавленными. Выйдя на нужной платформе, она почти бегом
направилась к детсадовской даче, ей  так  хотелось  поскорее  увидеть  своих
мальчиков!
   - Мама! - завизжал четырехлетний  Сашенька,  увидев  ее  через  забор,  и
сердце Наташи сжалось: малыш  стоял  и  ждал  ее,  видно,  тоже  соскучился.
Смотрел, как подходили или  подъезжали  на  собственных  автомобилях  другие
родители, и не знал, дождется маму или нет.
   Наташа схватила его в охапку, подбросила в воздух, закружила.
   - А где Алеша? Пойдем найдем его, - сказала она, отдышавшись.
   - Алешка тебя у длугой дылки калаулит, - он все еще не выговаривал  букву
"р", несмотря на то, что Наташа упорно старалась исправить этот дефект.
   - У какой другой дырки? Разве есть еще одни ворота? - удивилась Наташа. -
Я не знала.
   -  Не,  там  не  волота,  там   дылка,   туда   лодители   лазят,   когда
воспитательница не лазлешает плиходить, - деловито пояснил малыш. - Я Алешку
туда поставил тебя калаулить, а то вдлуг ты челез ту дылку плидешь.
   Трехлетний Алеша бдительно охранял свой пост, развлекаясь  тем,  что  при
помощи найденного на земле прутика