стную водку, мешая ее то с шампанским,  то  с  вином,  и  не  придется
просиживать часами в душных банях, созерцая далеко не совершенные мужские  и
женские потные тела, слегка прикрытые полотенцами.
   Она не стала доносчицей. Просто один раз в месяц встречалась  с  Виктором
Федоровичем в ГУМе, они  не  спеша  бродили  вдоль  прилавков  и  вполголоса
беседовали о самых разных вещах, как и в тот,  самый  первый,  раз.  Он  был
интересным собеседником, энциклопедически образованным, умел  излагать  даже
самые сложные вещи просто и понятно и спорить так, что Наташа не чувствовала
себя глупой, темной и униженной. Легко  и  без  нажима  он  предоставлял  ей
возможность рассказывать о настроениях в среде сокурсников, о том, кто каким
кино интересуется, какие образцы для подражания выбирает для себя в западном
кинематографе, какие идеи собирается вкладывать в свои будущие сценарии. Это
совсем не было похоже на доносы или на беседы агента  с  резидентом.  Просто
встретились случайно в крупнейшем универмаге города профессор и студентка из
одного вуза и разговорились на профессиональные темы. Ни  разу  после  такой
встречи у Наташи не осталось неприятного осадка.
   А  потом  отчислили  за  неуспеваемость  и  нарушения  дисциплины  Вальку
Южакова. Еще и из комсомола исключили. Но  Валька  действительно  прогуливал
занятия и несколько раз являлся в институт в нетрезвом виде. Собственно, для
студентов это не было чем-то из ряда вон выходящим, прогуливали все,  кто  -
постоянно, кто - частенько, кто изредка.  И  пьянство  было  делом  обычным.
Просто не все попадались. Вальке не повезло, он попался. Правда, за месяц до
этого  Наташа  рассказывала   Виктору   Федоровичу   о   том,   как   Южаков
распространялся на тему диссидентской подпольной литературы и  строил  планы
создания диссидентского кино, но "по-умному",  чтобы  ни  один  чиновник  из
министерства культуры ничего не  мог  заподозрить,  а  все  крамольные  идеи
читались бы между строк. Умный поймет, а дурак  не  заметит.  У  Вальки  был
какой-то хитрый канал доступа к "самиздату", запрещенная литература  у  него
не переводилась, и он периодически знакомил с ней своих приятелей-студентов.
Об этом, Наташа, конечно, не сказала профессору, это, по ее мнению, уж точно
было бы похоже на донос. Но, наверное, Мащенко каким-то образом сам узнал.
   В двадцать лет она вступила в партию, Виктор Федорович сдержал  слово,  и
никаких препятствий Наташе не чинили, на парткомиссии обошлись  всего  двумя
вопросами - один по биографии, другой по Уставу КПСС,  на  партсобрании  все
прошло еще проще, ведь Казанцеву хорошо знали в институте  как  отличницу  и
бессменного комсорга своего курса.
   После защиты диплома все тот же  Виктор  Федорович  помог  ей  устроиться
редактором  на  телевидение,  это  было  огромной   удачей.   Вообще   среди
выпускников сценарного отделения считалось крупным  везением  попасть  после
окончания института либо на телевидение, либо редактором-стажером на крупную
киностудию, например, на Мосфильм. Многие, не имеющие связей и возможностей,
так и оставались свободными художниками  с  дипломом  на  руках.  А  Наташа,
благодаря профессору Мащенко, получила постоянную работу и  зарплату,  целых
110 рублей. Правда, после вычета налогов  оставалось  всего  100  рублей  40
копеек, но это было существенно лучше, чем вообще ничего.
   Больше она никогда ничего не слышала о Викторе Федоровиче и ни разу с ним
не встречалась, даже случайно не сталкивалась.
   К  двадцати  пяти  годам  Наташа  начала  понемногу  прозревать.  Идейная
убежденность  в  правильности  коммунистических  идеалов  стала  шататься  и
рушиться, она пристально вглядывалась в окружающую  жизнь  и  шаг  за  шагом
продвигалась к пониманию  того,  что  ее  обманывали.  Нет  никакой  "единой
общности людей - советского народа", а  есть  люди,  очень  разные  и  очень
непохожие друг на друга, которых насильственно пытаются  сделать  равными  и
одинаковыми по образу мыслей и  образу  жизни,  по  достатку  независимо  от
трудолюбия и талантливости, по вкусам, пристрастиям и  даже  внешнему  виду.
Нельзя высовываться, нельзя выделяться, нельзя быть не  таким,  как  другие.
Все должны  быть  похожими  друг  на  друга,  жить  в  одинаковых  домах,  в
одинаковых квартирах с одинаковой мебелью, одинаково одеваться, любить  одни
и те же книги и фильмы (о том, какие именно, регулярно сообщали народу через
газеты), а также членов Правительства и Политбюро ЦК КПСС.
   - Бэлла Львовна, я просто не  верю,  что  вы  сами  этого  не  видите,  -
поделилась она как-то своими сомнениями с соседкой.
   - Ну почему же, - усмехнулась та, - я отлично все вижу и понимаю, я же не
слепая.
   - Тогда зачем вы с самого детства заставляли меня быть  сначала  активной
пионеркой, потом активной комсомолкой, советовали как можно скорее  вступить
в партию? Зачем, если вы понимали, что все это - ложь и демагогия?
   - Золотая моя, где бы ты сейчас была, если бы мы с твоими родителями тебя
вовремя не вразумили? Твой папа  Александр  Иванович  -  умный  человек,  он
понимал, что если позволить хоть капле сомнения проникнуть  в  твою  детскую
головку, то ты пропадешь в нашей стране. Ты просто не выживешь.  Не  сможешь
адаптироваться, не сможешь подладиться под существующие правила и  нормально
устроить свою жизнь. Если бы ты не  верила  свято  во  все  эти  пионерские,
комсомольские и партийные дела, ты бы не достигла того, чего достигла. И  уж
точно не работала  бы  сегодня  на  телевидении,  можешь  мне  поверить.  На
телевидение идейно непроверенных не допускают.
   Наташу сжигал стыд. Особенно при воспоминании о Вальке Южакове. Какой она
была дурой, как же она позволила  так  заморочить  себе  голову!  Дала  себя
завербовать, да-да, завербовать, никаким иным словом она не могла бы назвать
то, что сделал с ней Виктор Федорович Мащенко. Он работал на КГБ, это  яснее
ясного, вербовал среди студентов тех,  кто  мог  стать  источником  полезной
информации  и  помогать   заблаговременно   ставить   на   контроль   идейно
неблагонадежных  будущих  кинодеятелей.  Именно  они,  эти  неблагонадежные,
впоследствии  и  оставались  "свободными  художниками".   Их   ниоткуда   не
исключали, но никуда и не брали, а написанные  ими  сценарии  ни  при  каких
условиях не могли попасть в  редакционный  портфель  ни  одного  творческого
объединения, ни одной киностудии. Конечно, все это было прикрыто  мифической
доктриной  Даллеса  по  моральному   разложению   советского   общества,   и
противостоять выполнению такого  плана  -  дело  нужное  и  правильное,  тут
сомнений быть не может. Только план-то составлялся когда? Сразу после войны,
когда мораль еще была, и было, что разлагать. В этой морали была воспитана и
сама Наташа, понятия любви к Родине,  самоотверженной  борьбы  за  скорейшее
наступление коммунизма, честности,  добросовестности  в  делах  по  принципу
"сначала общественное, а  только  потом  -  личное",  преданности  интересам
коллектива, взаимопомощи и  взаимовыручки,  необходимости  выполнять  данные
обещания были ключевыми во всей ее недолгой пока жизни, и тогда, в  середине
семидесятых, она ни на секунду не усомнилась в том, что  этот  же  моральный
стержень пронизывает все общество. Теперь же, в  начале  восьмидесятых,  она
отчетливо видела, что никакой морали и никакой идеологии на самом деле  нет.
То есть все это есть в партийных документах и в громких словах, произносимых
с высоких трибун, а в реальной жизни ничего этого уже давно не осталось, все
прогнило и рухнуло,  и  на  месте  развалин  слабым  дымком  вьется  скрытое
недовольство, осколками  битого  стекла  поблескивает  ядовитый  скепсис  да
пышным цветом цветут  политические  анекдоты  и  вполголоса  пересказываемые
запрещенные книги. И бороться американцам не с чем. А Вальке Южакову  Наташа
просто-напросто искалечила жизнь, ведь будучи исключенным из  комсомола,  он
вряд ли смог устроиться на какую-нибудь более или менее  интересную  работу,
разве что дворником или сантехником, а он такой талантливый...
   Чувство  стыда,  сначала  такое  острое,   с   годами   притупилось,   но
окончательно так и  не  исчезло.  А  теперь,  после  газетных  публикаций  о
Казимере Прунскене, к нему прибавился еще и страх.  А  вдруг  где-нибудь,  в
каких-нибудь архивах есть Наташина фамилия как информатора? Конечно, в  этих
архивах сотни тысяч фамилий, и совсем не  обязательно,  что  волна  скандала
поднимется именно вокруг имени Казанцевой-Вороновой, наверняка найдутся люди
и поинтереснее. Но есть и другой аспект проблемы: Виктор Федорович  Мащенко.
В его личном архиве, в его памяти этих имен  куда  меньше,  вероятно,  всего
пара десятков. И не исключено, что ему  для  его  личных  целей  понадобится
выудить из мутного стоячего пруда золотую рыбку, которая привлечет  внимание
и  поможет  решить  какую-нибудь  проблему,  например,  политическую.   Ведь
неизвестно, чем  он  сегодня  занимается,  к  какому  политическому  течению
примкнул и чьи интересы отстаивает и защищает. Если у него есть  контакты  с
телевидением (а они наверняка  есть),  то  он  может  оказаться  втянутым  в
интриги  вокруг  рекламных  дел.  Эти  интриги  не  могли  не  затронуть   и
телекомпанию "Голос", и  Наташа  прекрасно  понимала,  что  если  кто-нибудь
захочет ее убрать, то выуженная из глубин Мащенковского пруда рыбка окажется
весьма кстати. К столу, так сказать, с пылу-с жару...
   Шел второй час  ночи.  Наташа  дождалась,  пока  Иринка  явится  домой  с
очередного романтического свидания,  она  не  хотела  откладывать  разговор.
Сыновья давно видят пятнадцатый сон, Вадим  тоже  заснул  -  он  очень  рано
встает, в пять утра, чтобы к девяти быть на службе в учебном центре, поэтому
вечером может  дотерпеть  максимум  до  одиннадцати  часов,  потом  засыпает
мертвым сном. Наташа погасила свет, взяла книжку и ушла в  Иринкину  комнату
дожидаться  соседку.  Дождалась.  И  едва  та  переступила   порог,   начала
рассказывать. Нет, не  ошиблась  она  в  своей  девочке,  ни  разу  на  всем
протяжении Наташиной исповеди  на  лице  у  Ирины  не  мелькнуло  даже  тени
презрения,  отвращения  или  негодования.  Только  внимание,  сочувствие   и
готовность помочь.

   Ирина

   Все это казалось ей таким знакомым... Нет,  совершенно  определенно,  она
тоже слышала эти слова  о  доктрине  по  разрушению  самосознания  советских
людей. Но где она их слышала? И показаться ей не могло, память Иру  пока  ни
разу не подвела.
   - Не, Натулечка, твой профессор тебя не обманул, доктрина не  мифическая,
- задумчиво проговорила Ира. -  Я  что-то  такое  слышала,  только  не  могу
вспомнить, где и от кого. Сейчас, погоди минутку, я мысли поворошу...
   Взгляд ее остановился на вырезанных из газет публикациях, которые  Наташа
выложила на стол. Ну конечно, она читала об этом  в  газете!  И  не  так  уж
трудно вспомнить, в какой именно, ведь Ира газеты вообще  почти  никогда  не
читает,  только  если  телевизионную  программу  посмотрит  или  материал  о
чем-нибудь уж очень скандальном. Несколько дней назад Ира, возвращаясь домой
поздно вечером, купила у какой-то бабульки,  торгующей  возле  метро,  батон
белого хлеба и три пучка зелени  -  петрушка,  укроп,  зеленый  лук.  Зелень
бабулька завернула в  газету.  Дома  девушка  выложила  пакет  с  витаминной
травкой на стол в кухне, вскипятила чайник и села выпить чайку с только  что
купленным хлебом, намазанным вареньем. Газетный текст оказался  прямо  перед
глазами, и Ира от нечего делать бегала глазами по  строчкам.  Точно.  Именно
так все и было.
   Она сорвалась с места и  помчалась  на  кухню.  Заглянув  в  холодильник,
убедилась, что пакет с остатками зелени  все  еще  лежит  внизу,  в  овощном
ящике, быстро переложила единственный оставшийся в живых  пучок  петрушки  в
полиэтиленовый мешочек, расправила газетный лист, стряхнула с  него  комочки
земли. Вот она, статья под названием "...И предатели нашлись." Ох, как круто
завернули!  Прямо  уж  и  предатели!  Но  Наташка  обязательно  должна   это
прочитать, и  нечего  ей  стыдиться  и  волноваться,  ведь  она  боролась  с
предателями, а не с друзьями.
   - Нашла, - радостно объявила Ира, входя в комнату с газетой  в  руках.  -
Это "Литературная Россия" за 31 июля. Я ж  помню,  что  совсем  недавно  это
читала. Здесь приводятся слова  Даллеса,  вот  послушай,  я  тебе  прочитаю.
"Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности фальшивыми и заставим их
в эти фальшивые ценности верить. Мы  найдем  своих  единомышленников,  своих
союзников  и  помощников  в  самой  России.   Эпизод   за   эпизодом   будет
разыгрываться  грандиозная  по  своему  масштабу  трагедия   гибели   самого
непокорного  на  земле  народа,  окончательного  необратимого  угасания  его
самосознания." Каково, а?  Тут  еще  дальше  есть  интересное:  "Литература,
театры  и  кино  -  все  будут  изображать  и  прославлять  самые  низменные
человеческие  чувства.  Мы  будем  всячески  поддерживать  и  поднимать  так
называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое
сознание культ секса,  насилия,  садизма,  предательства  -  словом,  всякой
безнравственности." Во дает! Так, что там дальше-то... А, вот еще:  "Хамство
и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх  друг  перед
другом и беззастенчивость,  предательство,  национализм  и  вражду  народов,
прежде всего, вражду и ненависть к русскому народу - все это мы будем  ловко
и  незаметно  культивировать.  И  лишь  немногие,   очень   немногие   будут
догадываться или даже понимать, что происходит." Ни фига  себе!  Выходит,  в
КГБ не дураки сидели, раз поняли, что происходит.
   Она чувствовала, что говорит не то и не о том, что Наташе  нужны  от  нее
какие-то другие слова, но не могла понять и придумать, что  же  ей  сказать,
чтобы стереть выражение затравленности и ужаса с ее красивого лица.  Наташке
плохо, ей страшно, она мучается, она пришла к ней за помощью, а Ира даже  не
знает, чем и как ей помочь. Хотя что значит -  не  знает?  Знает.  Прекрасно
знает. И сделает.
   Ей без труда удалось узнать, что профессор Мащенко с недавнего времени во
ВГИКе больше не работает, он теперь заместитель главного  редактора  журнала
"Депутат".  Та  же  общительная  тетенька  из  учебного   отдела   института
доверительно сообщила, что у Виктора  Федоровича  есть  сын,  между  прочим,
разведенный. И  при  этом  как-то  странно  посмотрела  на  Иру.  Но  та  не
растерялась.
   - Я потому и спрашиваю, - с ходу начала она плести. - Познакомилась тут с
одним, с виду такой приличный, а как узнал, что я  во  ВГИКе  учусь,  так  и
заявляет, что якобы у него папаша здесь работал. Я  решила  проверить,  врет
или нет? А то сейчас время сами  знаете  какое,  нарвешься  еще  на  бандита
какого-нибудь.
   - Как зовут? - живо поинтересовалась ее собеседница. - Игорем?
   - Сказал, что Игорем, - наобум брякнула Ира.
   - Тогда не врет. У Виктора Федоровича сына Игорем зовут.
   - А он не бандит?
   - Да ты что, наоборот, он в милиции работает.
   Первый шаг был сделан. Для второго уже нужны были деньги, но это не столь
сложная проблема, деньги у Иры есть, нынешний  ее  воздыхатель,  богатенький
Буратино, как раз недавно, ко дню ее рождения, подарил ей  двести  долларов,
чтобы она купила себе что-нибудь фирменное из  одежды  и  обуви.  Сам  он  в
женских шмотках ни фига не понимал, поэтому за полгода плотных ухаживаний ни
разу не сделал ей подарка-сюрприза. Всегда говорил: "Я  хочу  подарить  тебе
пальто. Поедем - выберешь."  Или  сапоги.  Или  сумочку.  Или  просто  давал
деньги. Он был щедрым, сексуально озабоченным и невыносимо скучным,  но  Ира
предпочитала его общество обществу своих ровесников, она уже  давно  поняла,
что молодые люди ее совсем не  интересуют.  С  ними,  конечно,  было  о  чем
потрепаться, они были веселыми и разделяли ее вкусы, но мысль  о  физической
близости с ними  мгновенно  вгоняла  Иру  в  уныние.  Ей  нравились  мужчины
постарше.
   Сунув в сумочку две стодолларовые купюры, Ира отправилась  искать  своего
знакомого Азамата,  продавца  из  коммерческой  палатки,  который  постоянно
нуждался в деньгах.  Легенда  родилась  сама  собой  во  время  разговора  с
сотрудницей учебного отдела, осталось только чуть-чуть отточить  ее,  сделав
пригодной для Азамата.
   - Азаматик, - начала она, для порядка купив  у  него  две  пачки  сигарет
"Мальборо", одноразовую зажигалку и бутылку ликера "Амаретто", -  у  меня  к
тебе дело. Тебе ведь нужны деньги?
   - Спрашиваешь! - хохотнул смуглокожий симпатичный парень. - А кому они не
нужны?
   - Правильно, Азаматик, всем мужчинам нужны деньги. А что нужно женщинам?
   - Как что? Мужчины, у которых есть деньги.
   - Поправочка: женщинам нужны мужчины.  Желательно  в  качестве  мужей.  И
желательно с деньгами. Желательно, но не обязательно. Главное, чтобы женщина
его любила. Короче, Азаматик, я присмотрела себе  одного  кадра.  Знаю,  как
зовут, знаю, где работает его папаня. Больше ничего не знаю. А познакомиться
хочется. Очень перспективный кадр. Поможешь?
   - Познакомиться? - вздернул густые брови Азамат.
   - Нет, это уж я как-нибудь сама. Мне нужно узнать, где мой суженый живет,
где работает и каким маршрутом добирается из дома на работу и обратно.
   - Сто пятьдесят баксов, - немного подумав, изрек Азамат.
   - Живодер ты! Хорошо, сто пятьдесят, но тогда  с  фотографиями,  чтобы  я
была уверена, что ты ничего не напутал. А  то  принесешь  мне  сведения  про
совершенно другого мужика, и что я с  ними  делать  буду?  А  денежки  тютю.
Значит, так, сто сейчас, остальные пятьдесят - когда сделаешь то,  о  чем  я
прошу.
   - Справедливо, - кивнул продавец. - А когда надо-то?
   - Побыстрее, Азаматик. У меня сейчас каникулы, время свободное есть. А то
в сентябре занятия начнутся, тогда мне его  не  выловить.  Ты  запиши  себе:
Игорь  Викторович  Мащенко,  лет  примерно  тридцать.  Говорят,  работает  в
милиции, но это не точно.
   - Обалдела?! - зашипел на нее Азамат. - Ты чего, меня посылаешь за ментом
следить? Мне жить пока не надоело.
   - Да перестань, - Ира мысленно обругала себя за то, что не  предусмотрела
реакцию молодого кавказца  и  не  продумала  заранее  объем  выдаваемой  ему
информации, - во-первых, еще не факт, что он мент, это мне так  сказали,  но
могли и соврать или напутать что-то. А во-вторых, я же не прошу тебя за  ним
следить, мне от него  ничего  не  надо.  Ты  только  выясни  адрес,  где  он
работает, где живет, на какой машине ездит  или,  может,  на  метро  или  на
автобусе. Больше от тебя ничего не требуется. Ладно,  не  дрейфь,  записывай
дальше. Отец, Мащенко Виктор Федорович, доктор наук, профессор,  заместитель
главного редактора журнала "Депутат". На вот, держи, - она вытащила из сумки
и протянула Азамату свежий номер журнала, - там  написан  адрес  редакции  и
всякие телефончики, если вдруг понадобится.
   - Если мент, тогда двести баксов, - продолжал упрямиться Азамат.
   - Риск все-таки.
   - Ой, ну какой там риск! Ты же не преступник.
   - Двести.
   - Ну хорошо, - сдалась Ирина. - Только все равно сто сейчас и сто потом.
   Судя по тому,  что  в  течение  нескольких  последующих  дней  в  палатке
торговал не Азамат, а его сменщик, работа шла, задание выполнялось. Наконец,
в очередной раз  проходя  мимо  палатки,  Ира  увидела  за  стеклом  витрины
знакомый профиль.
   - Ну как? - она просунула голову в окошечко.
   - Привет, - заулыбался Азамат. - Как в лучших домах. Заходи.
   Он отодвинул щеколду и открыл  боковую  дверь.  Парень  был  невысоким  и
щуплым, и ему вполне хватало места в тесной  палатке,  заставленной  изнутри
блоками сигарет,  бутылками  с  ликерами  и  спиртом  "Ройял",  коробками  с
конфетами и колбасами. Крупной  рослой  Ирине  пришлось  стоять  неподвижно,
чтобы ничего не уронить и, не дай бог, не разбить.