таша  то  и  дело  вспоминала  данный  Ритой   совет
"почирикать с подружкой" для снятия стресса. Иринка, конечно,  не  подружка,
но все равно она - единственная, с кем можно об этом поговорить. После всего
того, что между ними происходило все эти годы, Иринка не  будет,  просто  не
посмеет осуждать Наташу. Рита права,  нельзя  молчать,  нужно  выговориться,
иначе она с ума сойдет. Нужно все рассказать и покаяться, и пусть  ее  слова
услышат уши только одного человека, все равно станет легче.
   Дома уверенность ее дала трещину. Глядя на сыновей, привезенных с Инкиной
дачи на два дня "помыться и постираться" и за обе щеки уплетающих  крохотные
пирожки с капустой, испеченные Бэллой Львовной, Наташа вдруг  подумала,  что
Иринка и в самом деле не подружка ей, а, скорее, старшая дочь. Давно ли  она
была такой же вот  девчонкой  двенадцати  лет,  энергичной  и  непоседливой,
точь-в-точь как Сашка? На самом деле, давно, десять лет  назад.  А  кажется,
будто вчера... Нет, Ира уже не ребенок, ей двадцать два года, она  учится  в
институте, а до этого работала и даже замужем побывала. И  пережила  она  за
свои двадцать два года куда больше иных своих ровесников,  росла  без  отца,
похоронила мать и бабушку, прошла через пьянки-гулянки  и  все  связанные  с
этим неприятности вплоть до гинекологических  проблем,  нашла  в  себе  силы
остановиться.  Вот  что  важно:  Иринка  прошла  через  серьезнейшую   ломку
собственной личности, когда сама решила остановиться. Разве Наташа не знает,
каких усилий ей это стоило? Разве  не  знает,  как  тяжело,  как  невыносимо
трудно было молодой девчонке держать себя в  руках  и  говорить  себе  "нет"
невероятным усилием воли? Знает Наташа, своими глазами видела. И помнит, как
приползала в ее комнату обессиленная Иринка и просила:
   - Можно, я с тобой посижу,  а  ты  меня  за  руку  подержишь?  Только  не
выпускай меня из дома, хорошо? А то сорвусь. Сил никаких нет...
   И Наташа подолгу сидела рядом с ней, держала за руку и  читала  ей  вслух
Хемингуэя, "Острова в океане", "Старика и море"  или  "Фиесту".  И  девчонка
выдержала. Сумела такое, что иному взрослому мужику не под силу. После этого
ее вряд ли можно продолжать считать ребенком.
   Но все равно, чего она ждет от разговора с Иринкой? Сочувствия? Утешения?
Предложений, как можно решить проблему? Глупо как-то. Наташе просто нужно  с
кем-то поделиться, и Иринка - единственная  подходящая  кандидатура,  потому
что все остальные могут просто отвернуться от нее после всех  откровений.  А
если и не отвернутся, то трещина все равно появится.
   Наташа мыла сыновей, замачивала перед стиркой выпачканные в земле и траве
шортики, майки, носки и  куртки,  готовила  ужин  для  Вадима,  а  мысль  ее
неотступно крутилась вокруг Иринки. Говорить с ней  или  не  говорить?  Есть
аргументы "за", но есть и "против". И взвешиванию этих аргументов все  время
что-то мешает, какая-то не то мысль,  не  то  просто  слово  или  мимолетное
ощущение,  назойливо  вторгающееся  в  Наташины  расчеты.  Кстати,  а   где,
собственно говоря, Иринка? Время - десятый час, лето,  занятий  в  институте
нет...
   "Вот оно! - мелькнуло в голове. - Институт. Вот  что  все  время  сбивает
меня с толку."
   Где сейчас Виктор Федорович Мащенко, преподававший  пятнадцать  лет  тому
назад научный коммунизм во ВГИКе? Все  еще  там  же?  Но  научный  коммунизм
сейчас не преподают. Ушел? Куда? Сама Наташа  боится  о  нем  расспрашивать,
может быть, он давно забыл о ней, да и фамилия у нее другая, ведь  во  время
учебы она была Казанцевой, а начни его искать или просто им интересоваться -
он может и вспомнить, и сообразить, что Наталья Воронова  и  есть  та  самая
Наташа Казанцева. И кто знает, к чему эти воспоминания  приведут.  А  Иринка
может знать, где Мащенко, или по крайней мере выяснить это.  Ира  самолюбива
до абсурда, во время прохождения туров при поступлении во ВГИК категорически
отказалась от любой помощи со стороны Наташи, и потом, когда  поступила,  ни
единым словом не обмолвилась (если не врет,  конечно)  о  том,  что  близко,
почти  по-родственному  связана  с  Вороновой.  После  преодоления  тяги   к
"прошлой" жизни  у  девочки  появился  просто  невероятный  кураж,  ощущение
собственной всесильности, уверенность в том, что справится с любой  задачей.
И пока действительно справляется, и поступила сама, и учится хорошо, и  даже
хвалят ее педагоги больше, чем ожидалось. Так что,  скорее  всего,  не  врет
Иринка, она и в самом деле молчит о Вороновой. Если так, то  хорошо.  Никому
не придет в  голову  связывать  Ирину  Савенич  с  Наташей.  Правда,  Виктор
Федорович однажды видел Иринку, тогда, в  театре,  но  столько  лет  прошло!
Иринке тогда было лет семь, просто невероятно, чтобы кто-то сегодня  мог  ее
вспомнить и узнать.
   Значит, с Иринкой надо поговорить. И чем скорее - тем лучше.

   * * *

   ...Наташа сразу же стала комсоргом  курса,  ведь  в  те  времена  понятие
"демократических  выборов"  было  весьма  относительным,  хотя  комсоргов  и
выбирали на комсомольских собраниях открытым голосованием. Просто выносилась
кандидатура, рекомендованная комитетом комсомола  института,  и  все  дружно
поднимали руки "за". А кого  же  еще  мог  рекомендовать  комитет,  если  не
Казанцеву,  имевшую  опыт   работы   в   райкоме   комсомола   и   блестящие
характеристики? К концу  первого  курса  ее  уже  ввели  в  состав  комитета
комсомола, на втором - избрали в бюро комитета.  Бэлла  Львовна  была  очень
довольна и все время повторяла, что Наташе необходимо постараться вступить в
партию, пока все так удачно складывается.
   - Золотая моя, необходимо воспользоваться моментом,  пока  тебя  знают  и
уважают в институте, - говорила она.  -  Как  только  ты  окажешься  за  его
стенами, тебе придется снова тратить годы на  то,  чтобы  доказать,  что  ты
достойна стать членом партии. Ты придешь в новый коллектив, где  тебя  никто
не знает, и пройдет  много  времени,  пока  ты  снова  завоюешь  уважение  и
авторитет.
   Наташа старалась. Но комсомольская работа отнимала много  времени.  Да  и
бог с ним, со временем, она давно уже научилась  жить  в  условиях  жесткого
цейтнота и при этом все успевать. Главным-то было не  это.  Наташу  угнетала
необходимость играть в игры, принятые в  среде  комсомольских  функционеров.
Семинары, совещания и активы, особенно выездные,  непременно  сопровождались
застольями и увеселениями интимного характера, увернуться от которых не было
никакой   возможности.   Все   попытки   уклониться   от   пьянки   вызывали
неодобрительное покачивание головой и совершенно недвусмысленные  намеки  на
то, что Наташа "как неродная, а ведь ей еще в партию вступать, кто ж ей даст
рекомендацию,  кто  ее  будет  поддерживать,  если  она  ставит  себя   выше
коллектива?" Еще до института, во время работы в райкоме, Наташа знала,  что
райкомовские инструкторы регулярно собираются на всяческие "мероприятия", но
ее как вчерашнюю школьницу туда не звали, и о том,  что  там  происходит  на
самом деле, она могла  лишь  догадываться  по  отдельным  репликам,  сальным
смешкам и  в  огромных  количествах  потребляемым  таблеткам  от  похмельной
головной боли. Теперь же, учась в институте, она  испытала  эти  радости  на
собственной шкуре. И если от физической близости  ей  еще  как-то  удавалось
увильнуть, хоть и с огромным трудом и массой  ухищрений,  то  все  остальные
пункты программы приходилось выполнять на совесть, участвовать в застольях и
коллективных посещениях бань и делать вид, что ей весело и интересно, да так
старательно притворяться, чтобы никто и не заподозрил, до какой  степени  ей
это тягостно и скучно.
   Одно такое "мероприятие" с выездом в Загорск пришлось как  раз  на  время
подготовки в экзамену по научному коммунизму. Наташа с трудом успела выучить
только половину билетов и явилась на экзамен со страшной головной болью.  Ей
не повезло, ни одного вопроса в билете она толком не знала, кое-что  помнила
из лекций, но  явно  недостаточно  для  связного  ответа.  Принимал  экзамен
профессор Мащенко, моложавый  стройный  красавец  сорока  с  небольшим  лет,
предмет обожания некоторых Наташиных сокурсниц. Послушав в течение двух-трех
минут ее бессвязный лепет, Виктор Федорович молча полистал Наташину зачетку,
закрыл и положил на стол.
   - Вы же отличница, Казанцева, - сказал он сочувственно, - что с вами?  Вы
плохо себя чувствуете?
   - Да, - призналась Наташа. - Голова очень болит. Ничего не соображаю.
   - Хорошо, - кивнул профессор. - Давайте мы с вами вот  как  поступим.  Вы
сейчас  пойдите  примите  какое-нибудь  лекарство,  а  когда  головная  боль
пройдет, приходите снова. Не хочется ставить вам  "неудовлетворительно",  вы
же наверняка готовились. Ведь готовились, правда?
   - Правда, - неуверенно солгала  Наташа.  -  Я  готовилась.  А  когда  мне
подойти? Завтра?
   - Какое же может быть "завтра"? - приподнял  брови  профессор.  -  Я  уже
поставил в ведомость номер вашего билета,  а  ведомость  я  должен  сдать  в
учебный отдел сразу после экзамена. Поэтому я сейчас поставлю в ведомость  и
в вашу зачетку оценку "хорошо", а  вы  мне  дадите  слово,  что  сегодня  же
придете и расскажете все вопросы из этого билета. И по  другим  темам  мы  с
вами потолкуем. Я понимаю, что головная боль - штука неприятная, и  я  готов
пойти вам навстречу, но при этом должен быть уверен, что эту  "четверку"  вы
действительно заслужили. Очень надеюсь, что вы меня не подведете и  придете.
Скажем, часа в четыре, я к этому времени освобожусь, и мы с вами побеседуем.
   - Спасибо,  Виктор  Федорович,  -  искренне  поблагодарила  Наташа,  -  я
обязательно приду.
   Она выскочила из аудитории с пылающими щеками,  одолжила  у  кого-то  две
таблетки цитрамона и запила их водой из крана  в  туалете.  До  назначенного
времени еще пять часов, она должна успеть привести мозги в порядок и хотя бы
освежить в памяти основные разделы учебника.
   Без десяти четыре из аудитории, где профессор  Мащенко  принимал  экзамен
уже у второй в этот день  группы,  вышел  последний  студент.  Наташа  робко
отворила дверь.
   - Можно, Виктор Федорович?
   - А, Казанцева! Заходите. Как ваша голова?
   - Прошла, - улыбнулась она.
   Мащенко сдержал слово и минут тридцать гонял  по  всем  темам  курса.  На
какие-то вопросы Наташе удалось ответить даже блестяще, на какие-то - вполне
сносно, ни по одной теме она не "плавала".
   - Ну что ж, Наталья... - профессор заглянул в зачетку,  -  Александровна,
мои поздравления и одновременно сожаления. Если бы вы так отвечали утром,  я
бы с чистой совестью поставил вам "отлично". Жаль,  что  пришлось  испортить
вашу зачетку, там ведь никаких оценок, кроме отличных, до  сегодняшнего  дня
не было.
   - Ничего, - вздохнула Наташа, - я сама виновата.
   - Вот как?
   Мащенко заинтересованно смотрел на нее, всем своим видом  показывая,  что
ожидает продолжения и объяснения. Наташа запнулась: не рассказывать же ему о
вчерашнем "сабантуйчике" в Загорске, с которого она вернулась домой только в
два часа ночи.
   - Редко когда мне доводилось слышать такое от студентов, - заметил  между
тем профессор, - обычно в плохом ответе  на  экзамене  бывают  виноваты  кто
угодно и что угодно, только не они сами. А что же у вас случилось?
   - Комсомольский актив,  -  коротко  ответила  она.  -  Его  проводили  за
городом, я поздно вернулась. Можно было, конечно, не поехать, ведь сессия  -
причина уважительная, но я поехала. Поэтому и говорю, что сама виновата.
   - Вот тут вы не правы, Наташа, комсомольская работа - это очень важное  и
ответственное дело,  им  пренебрегать  нельзя.  Другое  дело,  что  подобные
мероприятия  не  должны  затягиваться  до  поздней  ночи,  тем  более,  если
проводятся за городом. Это действительно безобразие. И голова  у  вас  болит
после этого. Много пришлось выпить? - неожиданно спросил Виктор Федорович.
   Наташа вздрогнула и уставилась на профессора в полном  изумлении.  Ничего
себе вопросик! И как на  него  отвечать?  Врать,  что  там  вообще  никто  к
спиртному  не  притрагивался?  Глупо.  Раз  задает  такой  вопрос,   значит,
прекрасно осведомлен о нравах, царящих в комсомольской среде. Сделать святые
глазки и уверять, что все, конечно, перепились, но  сама  она  -  ни-ни,  ни
капли? А как же головная боль? От простуды, что ли?
   - Много, - решительно ответила она. -  То  есть  по  обычным  меркам  это
немножко, но я плохо переношу спиртное,  мне  хватило,  чтобы  потом  голова
разболелась.
   - А зачем же пили? Чтобы сойти за "свою"?
   В  голосе  его  Наташа  услышала  сочувствие  и  понимание  и  решила  не
притворяться. В конце концов, человек и  сам  все  знает,  так  зачем  душой
кривить?
   - Я должна играть по их правилам. Так сказать, соответствовать. Иначе мне
в партию вступить не дадут.
   - Да-аа, - Мащенко задумчиво покивал головой, - я вас понимаю, Наташа.  К
сожалению, не вы одна в такой ситуации находитесь. А может быть, вам бросить
эту затею, а? Пожалейте себя, поберегите.
   - А как же вступление в партию?
   - Ну зачем вам это, Наташенька? Вы -  красивая  девушка,  выйдете  замуж,
родите ребенка, будете писать свои сценарии, а если  по  ним  будут  снимать
удачные фильмы, будете зарабатывать  очень  много,  больше,  чем  режиссеры.
Зачем вам непременно нужно быть членом КПСС?  И  потом,  вы  с  этим  всегда
успеете.
   Наташа ничего не понимала. И это говорит ей профессор, читающий  им  курс
научного коммунизма? Он считает, что быть членом партии не обязательно?  Что
человек не должен к этому стремиться? Да он шутит, наверное!
   - Вы... шутите? - осторожно спросила она.
   Виктор Федорович от души рассмеялся. Зубы у него были белыми,  ровными  и
блестящими, и Наташа с удивлением подумала о  том,  что  никогда  раньше  не
обращала внимания на его мужскую  привлекательность,  хотя  многие  девчонки
вокруг неоднократно твердили ей об этом.
   - Конечно, я шучу, Наташа, - весело подтвердил он. - Мне просто любопытно
было, что вы мне  ответите.  В  рамках  понимания  вами  идеологии  научного
коммунизма.  А  вы,  я  смотрю,  изрядно   подустали   от   такой   активной
комсомольской деятельности, а?
   - Смертельно, - искренне призналась Наташа. - И времени много отнимает, и
вообще... все это...
   Когда она вышла  из  аудитории,  то  с  удивлением  обнаружила,  что  уже
половина восьмого. Полчаса Мащенко ее  экзаменовал,  а  остальные  три  часа
разговаривал с ней о самых разных вещах. О комсомольской работе. О роли кино
в ее собственной жизни.  О  том  значении,  которое  киноискусство  имеет  в
современном мире, формируя образцы для подражания  как  у  детей,  так  и  у
взрослых. Они вместе наперебой вспоминали, как разошлись в народе и остались
на  долгие  годы  фразы  из  "Бриллиантовой  руки",  "Джентльменов   удачи",
"Семнадцати мгновений весны". "Поскользнулся, упал, очнулся - гипс",  "Пасть
порву,  моргалы  выколю",  "Все  под  колпаком  у  Мюллера".  Даже  в  шутку
посоревновались, кто больше цитат приведет из одного и того  же  фильма.  По
"Джентльменам удачи" победила Наташа, по сериалу о Штирлице -  профессор,  а
на комедии Гайдая разошлись вничью со счетом "восемь - восемь".  Сошлись  во
мнении, что  кинематограф  сегодня  играет  важнейшую  идеологическую  роль,
влияет на вкусы, нравы,  умы  и  сердца,  стимулирует  выбор  той  или  иной
профессии, того или иного жизненного пути и нравственных ориентиров.  Наташа
поделилась  своими  детскими  впечатлениями  от  фильмов,  рассказала,   как
плакала, когда смотрела ленту Петра  Тодоровского  "Фокусник",  и  как  была
счастлива, когда на вступительных  экзаменах  во  ВГИК  ей  пришлось  писать
рецензию  именно  на  этот  фильм.  Виктор  Федорович,   в   свою   очередь,
рассказывал, как  переживал  за  героя  фильма  "Донская  повесть",  который
вынужден был делать выбор между интересами революции и своими личными, и как
в молодости хотел быть похожим на героев "Молодой гвардии", и как восхищался
силой духа парализованного кораблестроителя из  "Неоконченной  повести".  От
силы духа и нравственной стойкости  разговор  плавно  перешел  на  секретную
послевоенную доктрину США по борьбе с  СССР.  Согласно  этой  доктрине,  как
считал Даллес, с  нашей  страной  нужно  бороться  вовсе  не  экономическими
методами, Вторая мировая  война  показала,  что  советский  народ  непобедим
именно благодаря  невероятной,  невиданной  ранее  в  истории  силе  духа  и
стойкости, и никакие экономические и народнохозяйственные трудности не могут
сломить эти качества. Для  того,  чтобы  победить  и  подчинить  себе  СССР,
необходимо парализовать  источник  всех  наших  побед,  добиться  разложения
нравов, привить культ секса, насилия и жестокости, садизма и предательства в
массовой  культуре,  тогда  страну  можно   будет   взять   голыми   руками.
"Литература, театры и кино  -  все  будут  изображать  и  прославлять  самые
низменные человеческие чувства." Наташа слушала, раскрыв рот, она никогда  и
нигде не слышала о такой доктрине, а Виктор Федорович объяснил,  что  это  -
закрытая информация, об этой доктрине давно, еще с  конца  сороковых  годов,
знает советское  руководство,  но  Вообще-то  распространяться  об  этом  не
следует, просто Наташа как сознательная комсомолка, будущий  член  партии  и
будущий кинематографист достойна того, чтобы об этом знать.
   И как-то совершенно естественно оба пришли к выводу, что в противостоянии
американской доктрине по  разрушению  самосознания  советских  людей  трудно
переоценить роль искусства кино. А это означает, что к созданию  кинофильмов
ни  в  коем  случае  нельзя  допускать  людей  идеологически  невыдержанных,
морально неустойчивых, нравственно уродливых, обладающих дурным вкусом.
   А дальше все  было  совсем  просто.  Наташа  Казанцева  не  хочет  больше
участвовать  в  разнузданной  жизни   комсомольского   актива.   Она   хочет
добросовестно учиться, стать хорошим кинодраматургом, вступить в ряды  КПСС.
И разумеется, можно избавить ее  от  выполнения  тягостных  обязанностей  по
участию в коллективных пьянках. Она получит  рекомендации  в  партию,  и  на
парткомиссии ее не станут мучить вопросами, а на открытом партсобрании никто
не будет возражать против ее приема кандидатом в члены КПСС.  Наташа  же,  в
свою очередь, внесет посильную лепту в то,  чтобы  очистить  ряды  студентов
сценарного отделения ВГИКа от  тех,  кто  может  нанести  непоправимый  вред
идейному воспитанию народных масс.
   Разумеется, она согласилась. Она не  видела  ничего  предосудительного  в
том, что предлагал ей Виктор Федорович Мащенко.  Наташа  Казанцева  искренне
верила в коммунистические идеалы. Она родилась спустя всего десять лет после
окончания войны, и на протяжении всего детства видела людей,  прошедших  это
адское пекло, разговаривала с ними, слушала  их  рассказы,  трогала  нежными
детскими пальчиками шрамы, оставленные пулями и осколками гранат. Это  и  ее
отец, и мама, и  их  друзья,  и  друзья  Бэллы  Львовны,  и  сама  Бэллочка,
воевавшая вместе с мужем и похоронившая его вскоре после войны. И  разговоры
о силе духа и потрясающей стойкости  советских  солдат  и  всего  советского
народа были для нее не  пустым  словом.  А  то,  что  кино  -  важнейшее  из
искусств, так это еще Ленин  сказал,  всем  известно,  в  каждом  кинотеатре
ленинские  слова  на  видном  месте  помещены.  И   разрушить   нравственную
целостность и идейную насыщенность советской  морали  легче  и  проще  всего
именно через кинематограф, это же  очевидно.  Если  Наташа  Казанцева  может
сделать  хоть  что-то  полезное,  чтобы  предупредить  проникновение  чуждых
элементов в киноискусство, то она просто не имеет морального права этого  не
сделать. И райкомовские инструкторы больше не будут смотреть на нее сальными
глазами и предлагать выйти в другую комнату, и ей не  придется  больше  пить
ненави