се так же храня гордое обиженное молчание,  помогла  Наташе
унести  из  комнаты  и  вымыть  грязную  посуду.  Наташа  не   пыталась   ее
разговорить, она полагала, что обиды  и  мелкие  конфликты  пойдут  девчонке
только на пользу.
   Уже лежа в  постели,  они  с  Вадимом  обсуждали,  как  назвать  будущего
ребенка. Это нужно было решить заранее, ведь в мае Вадима в Москве не будет,
и не исключено, что он снова окажется в  плавании,  а  ребенка  нужно  будет
регистрировать.
   - Давай, если будет девочка, назовем в честь  твоей  мамы,  -  предложила
Наташа.
   - Зоей? Нет, не годится.
   - Почему?
   - Это не современно. Ну какая может быть Зоя? Восемьдесят  пятый  год  на
дворе. Давай лучше в честь твоей мамы.
   - А что,  Галя  -  лучше,  по-твоему?  Сейчас  никто  девочек  Галями  не
называет, - возразила Наташа,  привычно  прикладывая  ладони  к  выпирающему
животу, словно пытаясь нащупать ребенка и спросить у него, кто  он,  мальчик
или девочка, и как его зовут.
   - А как сейчас называют?
   - Ну,  например,  Катя,  Юля,  Олеся,  Оксана.  Остаются  и  традиционные
варианты - Ира, Марина, Наташа, Оля, Лена, Таня, Люда.
   - А что? - воодушевился  Вадим.  -  Катя  -  чудесное  имя.  Давай  Катей
назовем.
   - У Люськи уже есть Катя. Не хочется повторяться. Они  все-таки  сестрами
будут, хоть и двоюродными.
   - Ладно, тогда пусть будет Юля.
   - Юля у Инки Гольдман уже есть.
   - Ну да, Ира у нас тоже есть, и Наташа есть,  и  Людмила,  Оля,  Олеся  и
Оксана мне принципиально не нравятся, не люблю имена на букву  "О".  А  если
Таня?
   - Таня? - Наташа задумалась. У Марика жена - Таня. И каждый раз произнося
это имя, она будет вспоминать о нем. И о ней... Нет, только не Таня. -  Нет,
не пойдет.
   - Капризная ты у меня, - рассмеялся Вадим. - Предлагаю компромисс.  Пусть
будет Оксана, но не в украинском варианте, а в русском. Ксения,  Ксюша.  Как
тебе?
   - Здорово, - обрадовалась Наташа. - Ксюша,  Ксюшенька.  Ксения  Воронова.
Принимается. Слушай, а если все-таки мальчик?
   - Ну, уж если опять мальчик, тогда я  предлагаю  назвать  его  Гришкой  в
честь твоего гинеколога, благодаря которому ты благополучно  переносишь  уже
третью беременность.
   - Да ну тебя, - рассмеялась Наташа. - Я серьезно спрашиваю.
   - А я серьезно отвечаю. Гриша Гольдман - крестный отец всех  моих  детей.
Неужели ты думаешь, что я не знаю, как ты  не  хотела  рожать  Алешку  сразу
после Сашеньки, как просила дать направление на аборт, а  он  тебя  уговорил
оставить ребенка!
   - Знаешь?! - ахнула Наташа. - Откуда? Я же  тебе  не  говорила  об  этом.
Неужели Инка продала?
   - Ну да, твоя Инка продаст, - усмехнулся Вадим. - Она  скорее  себе  язык
откусит. Вы с ней два сапога пара, ничего друг про друга не рассказываете.
   - Тогда кто же? Гриша?
   - Да ты что, разве Гриша  добровольно  расстанется  с  врачебной  тайной?
Только под пытками, а я не садист.
   - Бэлла Львовна? - высказала очередное предположение  Наташа,  и  тут  же
сама себе ответила: - Нет, не может быть, Бэллочка  никогда  не  сказала  бы
тебе... Все, сдаюсь. Говори, кто меня продал.
   - Никогда в жизни не угадаешь. Иринка.
   - Ирка? - от изумления Наташа  даже  приподнялась  в  постели.  -  Она-то
откуда об этом узнала? Ей же тогда десять лет было, я не  могла  с  ней  это
обсуждать.
   - Ты это обсуждала с Бэллой Львовной. А Иринка подслушивала под дверью. И
потом мне доложила. Только ты  ее  не  ругай,  она  же  маленькая  была,  не
понимала, что подслушивать неприлично, а пересказывать подслушанное - подло.
Ну так что, остановимся на Григории Воронове?
   - Остановимся, - согласилась Наташа.
   - Тогда давай спать.

   * * *

   Через два дня, 10 марта, телепрограммы обрушили на головы людей очередную
порцию симфонической  музыки  и  классического  балета.  Первой  в  квартире
печальную новость узнала, как обычно, Бэлла Львовна, она включала  телевизор
с самого утра.
   Наташа на кухне возилась с  обедом,  когда  соседка  выглянула  из  своей
комнаты.
   - Наташенька, кажется,  у  нас  опять  кто-то  умер,  -  громким  шепотом
сообщила она.
   Наташа в испуге обернулась. Что случилось? Неужели Полина Михайловна...?
   - Кто? - вмиг задеревеневшими губами спросила она.
   - Кто-то из руководства страны. Опять по телевизору  по  всем  программам
минорная музыка. Черненко, наверное.
   - О Господи, как вы меня напугали, - Наташа с облегчением перевела дух. -
Я уж думала, кто-то из наших...  Интересно,  кого  теперь  Генсеком  выберут
вместо него?
   - Завтра узнаем.
   - Думаете, уже завтра внеочередной  Пленум  ЦК  соберут?  -  с  сомнением
покачала головой Наташа. - Вряд ли так скоро, на это время нужно.
   - Ой, Наташенька, какая ты у меня правильная, - засмеялась Бэлла Львовна.
- При чем тут Пленум ЦК? Завтра в газетах опубликуют официальный некролог  и
назовут руководителя комиссии по организации похорон. Кто руководитель - тот
и будущий Генсек. Все просто. Так всегда было,  Брежнева  хоронил  Андропов,
Андропова хоронил  Черненко.  Кто  Черненко  похоронит,  тот  и  будет  нами
руководить, пока сам не помрет.  Интересно,  новый  Генсек  будет  такой  же
старый или чуток посвежее?
   - Побойтесь бога, Бэлла Львовна! Откуда такой  цинизм?  -  пряча  улыбку,
заметила Наташа.
   - Как это откуда? Оттуда же, откуда и у всех.  В  нашей  стране  все  так
думают,  только  не  все  вслух  говорят.  И  не  морочь  мне  голову  своей
идейностью, я ей цену знаю. И очень хорошо помню, как ты  переписывала  свой
сценарий, имея в виду только одну цель - обмануть партийное  руководство,  а
вовсе не следовать его указаниям. Я, между прочим, тоже член партии с  сорок
второго года, во время войны вступала в ряды коммунистов и свято  верила  во
все, во что надо было тогда верить. Но это не значит, что к сегодняшнему дню
я ослепла, оглохла и впала в маразм. Я все вижу, все понимаю и  отношусь  ко
всему со здоровой критикой. Кстати, что ты собираешься делать с этим  мясом?
- спросила соседка, глядя, как Наташа вытаскивает кусок  отварного  мяса  из
кастрюли с только что приготовленным борщом.
   - Еще не  решила,  -  Наташа  задумчиво  разглядывала  горячее  мясо,  от
которого поднимался пар. - То ли мясной салат соорудить, то ли перемолоть  и
сделать макароны "по-флотски". Вы как думаете? А может,  блинчики  с  мясом?
Вадим макароны любит, Иринка - салат, а мальчики обожают блинчики.  На  всех
не угодишь, мяса не хватит.
   - А сама-то ты что хочешь?
   - Сама я хочу картофельные пирожки с мясом, - призналась Наташа.
   - Ну вот и сделай себе на радость, - посоветовала Бэлла Львовна.
   - Сколько можно всем угождать? Ты ребенка  носишь,  тебе  о  себе  думать
надо, а не о них. Давай я тебе помогу, быстренько в четыре  руки  картошечку
почистим, отварим и налепим пирожков. Сметаны только у меня нет. А у тебя?
   - Есть немножко, но это для борща... Ладно,  уговорили,  делаем  пирожки.
Скоро Иринка из школы придет, мы ее в  магазин  пошлем  за  сметаной.  Вадим
мальчиков в зоопарк повел, они вернутся не раньше чем часа через два, мы как
раз все успеем, - решила Наташа.
   Они ловко начистили картофель и  поставили  его  варить,  а  пока  решили
выпить здесь же на кухне по чашечке чаю.
   - Как вы думаете, Бэлла Львовна,  мальчики  не  станут  ревновать,  когда
появится еще один ребенок?
   Этот вопрос отчего-то  мучил  Наташу  на  протяжении  всей  беременности.
Раньше она никогда об этом не задумывалась,  хотя  всегда  знала:  если  бог
пошлет - будет рожать еще раз.
   - Как знать, - неопределенно ответила соседка. -  Но  мне  кажется,  твои
опасения напрасны, мальчики еще  слишком  малы,  чтобы  вдоволь  насладиться
радостью быть единственным объектом  родительской  любви  и  не  желать  эту
любовь потерять. И потом, их двое, а это в корне меняет дело. Каждый из  них
знает, что он в любом случае не единственный, и тогда уже не имеет значения,
двое их или трое. А ведь я знаю, почему ты стала об этом задумываться.
   - Да? - Наташа удивленно подняла голову.  -  А  я  вот  не  знаю.  Просто
задумалась - и все. И почему же?
   - Люся, - коротко бросила Бэлла Львовна.
   - Что - Люся? При чем тут Люся?
   - При том, что она тебя достала. Достала, - по слогам повторила  соседка.
- В последний свой приезд, когда хоронили Александра Ивановича, твоя  сестра
вела себя так отвратительно, что  ты  поневоле  стала  задумываться  над  ее
отношением к себе. Да-да, - кивнула она, поймав недоверчивый взгляд  Наташи,
- именно так. И додумалась, только признаваться в этом не хочешь. Ты  права,
Наташенька, между вами была слишком большая разница. Когда Галина Васильевна
забеременела тобой, Люсе  было  уже  шестнадцать,  а  когда  ты  родилась  -
семнадцать. Она всегда была эгоистичной и себялюбивой, и мысль  о  том,  что
папа и мама будут  любить  еще  кого-то,  кроме  нее  самой,  была  для  нее
невыносимой. Ты не можешь этого знать, а я-то видела,  все  на  моих  глазах
происходило.  Как  она  рыдала!  Как  с  ума  сходила  от  бешенства,  когда
выяснилось, что в семье появится второй ребенок! Как она  этого  не  хотела!
Галина Васильевна, твоя мама, не  очень-то  радовалась  своей  беременности,
хотела на аборт идти, ей ведь уже сорок лет было. А папа очень хотел,  чтобы
она рожала, долго ее уговаривал, и уговорил-таки! Люся, естественно,  знала,
что мама тебя  не  хотела  и  что  ты  появилась  только  благодаря  папиным
уговорам. Какие истерики она закатывала, боже мой!
   Бэлла Львовна выразительно подняла глаза к потолку.
   - Не может быть, - ошеломленно прошептала Наташа,  -  я  не  могу  в  это
поверить. Неужели Люська ненавидела меня еще до моего рождения?
   - Как ни прискорбно, но это именно  так,  -  подтвердила  соседка.  -  Ну
посуди сама: комната у вас всего одна, им и втроем-то было тесно, а тут  еще
маленький ребенок появится, ему кроватка  нужна,  манежик,  коляска,  кругом
ползунки и пеленки, бутылочки с детским питанием, погремушки по  всему  дому
валяются. Ребенок плачет, писает, какает, а  Люся  уже  достаточно  большая,
чтобы можно было часть забот переложить на нее. Ей этого не хотелось. Ей  не
хотелось этих забот, хлопот, запахов  и  детского  плача  по  ночам.  Ей  не
хотелось, чтобы ее заставляли сидеть с тобой, стирать твои  пеленки,  вместо
того, чтобы идти в кино с подружками или на свидание с  кавалером.  Ей  ведь
было семнадцать, не забывай. Тебе год - а ей восемнадцать. Тебе два -  а  ей
девятнадцать. У нее в разгаре юность со всеми ее радостями, а мать то и дело
эти радости отнимает, потому что нужно заниматься  тобой.  Самое  печальное,
что твоя мама все это понимала и постоянно  испытывала  чувство  вины  перед
старшей дочерью. А Люся это видела. И пользовалась этим. Крутила матерью как
хотела. Но это уже потом, когда ты подросла. А вот папа больше любил тебя, и
это, кстати, Люсю тоже ужасно злило. Что, золотая моя, я тебя расстроила?
   - Да, немного... Но зато теперь  многое  стало  понятно.  Теперь  я  хоть
понимаю,  почему  мама  так  безропотно  поехала  с  Люсей  по  первому   ее
требованию. И почему Люся  так  ко  мне  относится,  считает  неудачницей  и
бездарностью. Хорошо, что вы мне рассказали. Жалко только, что так поздно.
   - А что изменилось бы, если бы ты узнала об этом раньше? Ты узнала  ровно
тогда, когда твое сознание оказалось готово это принять, ни минутой  раньше.
Ты сама начала об этом задумываться, значит, наступило время сказать тебе об
этом, вот и все.
   Бэлла Львовна тяжело поднялась с табуретки, сняла  крышку  с  кастрюли  и
потыкала вилкой в варящийся картофель.
   - Готово, золотая моя, можно сливать. Сиди-сиди, - поспешно замахала  она
руками, видя, что Наташа оперлась о стол  и  собирается  встать,  -  я  сама
сделаю. Отдохни пока, ты слишком много времени проводишь на  ногах,  это  не
полезно.
   Наташа оперлась спиной о прохладную стену и закрыла глаза.
   - Бэлла Львовна, - негромко позвала она, не открывая глаз.
   - Что, золотая моя?
   Соседка слила воду из кастрюли в раковину и теперь подсушивала  картофель
на маленьком огне.
   - А ведь наша Люська... Она - чудовище.  Она  страшный  человек.  Как  же
Марик мог ее столько лет любить? Неужели он этого не знал, не  видел?  Марик
был таким умным, таким тонким... Как же так, Бэллочка Львовна? Я не понимаю.
   - Этого никто не понимает, золотая моя.  Человеческая  мысль  бьется  над
этим многие столетия,  а  понять  никто  не  может.  Это  называется  "бремя
страстей человеческих".
   - Это называется "Сомерсет Моэм", - слабо улыбнулась Наташа,  по-прежнему
не открывая глаз.
   - Нет, золотая моя, это называется "жизнь". Обычная  человеческая  жизнь,
которую до сих пор никому не удалось разгадать.
   Субботний день в конце апреля выдался на редкость теплым, таким же теплым
был и вечер. В окно робко вливался нежный запах  первой  зелени,  которая  и
зеленью-то еще не была, а лишь "зеленой дымкой". В квартире царят  тишина  и
покой, Вадим давно уехал  -  отпуск  закончился,  Бэлла  Львовна  отбыла  на
выходные за город к своей давней приятельнице Тамаре, Иринка ушла в  кино  с
подружками, Полина, по обыкновению, пребывает в пьяной дреме, Саша  и  Алеша
смотрят по телевизору передачу  "Спокойной  ночи,  малыши!"  Вот  закончится
мультфильм, Хрюша и Степашка попрощаются с детьми, Наташа умоет мальчиков  и
уложит спать, а сама дочитает, наконец, "Улисса" Джеймса Джойса.
   Она уже вела детей в ванную, когда на стенке в прихожей взорвался звонком
телефон.
   - Маликова Ирина Николаевна здесь проживает? - спросил незнакомый мужской
голос, чуть грубоватый и усталый.
   - Здесь, но ее нет дома. А кто ее спрашивает?
   - Да знаю я, что ее нет дома. Мне нужны ее родители.
   - У нее нет родителей. Она сирота. А вы, собственно, кто?
   - А вы кто? - задал мужчина встречный вопрос.
   - Я ее соседка, - нетерпеливо ответила Наташа. - Вы можете объяснить мне,
наконец, в чем дело?
   - А дело в том, что  Ирина  Николаевна  Маликова  находится  в  отделении
милиции, и документов у нее при себе нет.
   - Как в милиции?! За что?!
   - За хулиганство. Вы можете принести ее паспорт?
   - Господи, да какой паспорт, нет у нее никакого паспорта, ей только через
месяц пятнадцать исполнится! Что с ней случилось?
   - Пятнадцать? - недоверчиво протянул мужчина  на  другом  конце  провода,
потом хмыкнул. - С трудом верится. По внешнему виду она на все  восемнадцать
тянет. Так с кем же она живет, если родителей нет?
   - С бабушкой.
   - Вот пусть бабушка и придет сюда к нам.
   - Да она старенькая совсем, больная... Вы скажите, куда, я сама приду.
   - В шестидесятое отделение. Если вы живете на Воеводина, то  это  от  вас
недалеко.
   Наташа заметалась по квартире. Детей оставить не с кем, не с Полиной  же,
которая все проспит и не уследит  за  малышами.  Быстро  накинув  просторное
"беременное" платье и сверху плащ нараспашку, она схватила  за  руки  сонных
мальчиков и отправилась в  отделение  милиции.  Добираться  пришлось  долго,
набегавшиеся и уставшие за день мальчики хныкали, упирались и  капризничали,
ребенок в животе то и дело начинал ворочаться и стучать  ножками,  и  Наташе
приходилось все время останавливаться. Мысли ее одолевали самые черные:  что
с Иринкой, в порядке ли она, не избили ли ее? А если в  этом  смысле  все  в
порядке, то как обстоит дело в другом? За хулиганство  ведь  с  четырнадцати
лет могут посадить, после участия в работе съемочной  группы,  выезжавшей  в
Икшу, в колонию  для  несовершеннолетних  преступников,  Наташа  это  хорошо
знает. Осужденных за хулиганство  пацанов  своими  глазами  видела.  Неужели
ничего нельзя сделать? Неужели она не уберегла девочку?
   Видно, лицо у нее было такое страшное, что дежурный по отделению милиции,
куда она наконец доползла, даже дар речи потерял.
   - Слушаю вас, - наконец выдавил он, не сводя глаз с ее огромного живота.
   - Мы за Илкой плишли! - звонко объявил Сашенька.
   - За кем-за кем? - переспросил дежурный.
   - За Илкой Маликовой! Ты что, глухой?
   - Саша! - Наташа в отчаянии дернула сына за руку и вдруг разрыдалась.
   Дежурный испуганно выскочил из-за стеклянной перегородки, осторожно обнял
Наташу за плечи и начал усаживать на жесткий колченогий  стул.  Она  плакала
горько и громко и почти не понимала, что происходит вокруг,  только  изредка
улавливала отдельные слова: "за Маликовой... беременная...  двое  детишек...
маленькие  совсем...  как  бы   плохо   не   стало...   говорят,   сирота...
участковый... завтра будет... соседка... она  же  в  драке  не  участвовала,
только рядом стояла... пьяная... на учет поставить..."
   Наташа  даже  не  видела,  откуда  вдруг  появилась  Ира,   растрепанная,
испуганная, бледная, под глазом свежий синяк.
   - Ой, Натулечка, - только и пролепетала она.
   Рядом с Ирой стоял милиционер с двумя звездочками на  погонах.  Лицо  его
было хмурым и некрасивым, а голос  -  грубоватым  и  усталым,  Наташа  сразу
узнала этот голос и поняла, что именно он ей звонил.
   - Забирайте свою соседку.  Но  учтите,  только  из  сочувствия  к  вашему
положению. Еще раз попадется - передадим  материалы  в  инспекцию  по  делам
несовершеннолетних, пусть поставят ее на  учет.  А  не  исправится  -  будем
оформлять в специнтернат.
   - Что она сделала? - давясь слезами, спросила Наташа.
   - Пьянствовала в  компании  с  сомнительным  контингентом,  приставали  к
прохожим, затеяли драку. В общем,  ничего  такого,  что  могло  бы  украсить
девушку. Ты все поняла, Маликова? Скажи спасибо, что у  твоей  соседки  двое
детишек и третий на подходе, мы тебя отпускаем, чтобы  ее  не  волновать.  В
следующий раз так легко не отделаешься. Иди. Чтоб я тебя больше не видел.
   Всю дорогу домой Ира просила прощения и давала честное слово, что она все
поняла и что это в последний раз. Наташа почти не слушала  ее  и  ничего  не
отвечала. И только переступив  порог  квартиры,  обессиленно  привалилась  к
стене и сказала:
   - Я всегда знала, что ты слабая и безответственная. Сегодня я узнала, что
ты еще и дура. Мне очень жаль, что я вынуждена тебя любить. Но  у  меня  нет
другого выхода. Я обречена на тебя. Ты - мой  крест.  Иди  к  себе,  я  тебя
видеть не хочу.
   На следующее утро,  в  воскресенье,  у  Наташи  раньше  времени  начались
схватки - слишком дорого обошлись ей волнения  вчерашнего  вечера.  И  Бэллы
Львовны, как назло нет, а  на  Иринку  надеяться  нельзя.  Хорошо,  что  все
необходимое Наташа уже несколько дней назад собрала и сложила в пакет.
   Дотерпев до восьми утра, она позвонила Инне. Никто не отвечал,  и  Наташа
поняла, что подруга с  мужем  тоже  на  даче.  Как  неудачно,  что  все  это
случилось именно в воскресенье! Наплевав  на  приличия,  она  набрала  номер
Бориса Моисеевича, Инкиного отца. Тот спросонок ничего понять не мог,  потом
разволновался, велел Наташе собираться и одевать  детей,  и  через  двадцать
минут его новенькая "Волга" уже стояла перед подъездом в переулке Воеводина.
   - Сейчас отвезу тебя в роддом, потом мальчиков  -  на  дачу.  За  них  не
волнуйся, Инна с Гришей за ними присмотрят, все будет в порядке,  только  не
волнуйся, - приговаривал он, осторожно усаживая кривящуюся от боли Наташу  в
машину.  -  Инночка  собиралась  забрать  твоих  мальчиков   после   майских
праздников, Гриша говорил, что тебе рожать  между  седьмым  и  десятым  мая.
Неужели мой зять просчитался?
   - Нет, все  правильно.  Немножко  раньше  срока  получилось,  -  неохотно
пояснила Наташа.
   В приемном покое ее встретили как родную, оказалось,  что  дежурный  врач
Наташу отлично помнит.
   - Я же училась на одном курсе с Гришей Гольдманом, а вы мне в прошлый раз
сказали, что он вас вел во время беременности, вот я  вас  и  запомнила.  Не
волнуйтесь, мамочка, все будет в порядке, третьи роды - не первые,  сами  не
заметите, как все кончится.
   И оказалась права. Третьи роды у Наташи прошли на у