как
рвались снаряды, как свистели пули. Слушать об этом Игорю не хотелось. И  не
потому,  что  было  не  интересно,  нет,  он  был  мужчиной  и  не  мог   не
интересоваться войной. Но каждое Жекино слово как будто перерезало внутри  у
Игоря еще один нерв, еще один кровеносный сосуд, еще одну жилу, ведь он  был
виноват в том, что его  товарищи  попали  туда,  где  творится  кошмар,  где
ежедневный и ежечасный ад выжигает остатки человеческого и оставляет  только
обросший мясом скелет, одетый в камуфляж. Он виноват, потому что испугался и
добился "двойки" на экзамене, чтобы не  поступить  в  училище.  Он  виноват,
потому что не  признался  в  этом  ребятам,  как  только  они  заговорили  о
дружеской солидарности и о том, что заберут свои документы и тоже  не  будут
поступать, коль их товарищ так бесславно провалился. Он виноват в  том,  что
все так случилось. Виноват, виноват, виноват...
   И единственным спасением от этого постоянно  ноющего  чувства  вины  была
убежденность в нужности своей работы, в правильности ее выбора, в  том,  что
следствие - это его призвание. Насмешливый и ехидный  взгляд  Жеки  Замятина
преследовал Игоря днем и ночью, и когда он работал, и когда  вел  машину,  и
когда спал, и когда занимался любовью с Верой или еще с  кем-нибудь.  Он  не
стал поступать в адъюнктуру. Что он скажет Жеке, если  вдруг  окажется,  что
истовый борец с преступностью, самоотверженный следователь  Мащенко  осел  в
тихой  заводи  академической  кафедры?  Грош  цена  тогда  будет  всем   его
рассуждениям об ошибках юности и выборе профессии.
   "Я не виноват в том, что случилось, - через некоторое время говорил  себе
Игорь. - Я же не виноват в том, что они хотели быть  летчиками,  а  я  этого
никогда не хотел. Я хотел быть юристом, я  хотел  заниматься  расследованием
преступлений, выводить на чистую воду и предавать суду негодяев и  подонков,
воров и убийц, мошенников и бандитов. Да, я поступил  нехорошо,  сознательно
провалившись  на  экзаменах,  но  это  простительно,  ведь  мне  было  всего
семнадцать, и у меня тогда  не  хватило  мужества  начистоту  поговорить  со
своими друзьями. Я не хотел  поступать  в  летное  училище,  я  хотел  стать
юристом, следователем, но я был слишком  молод  для  того,  чтобы  набраться
храбрости и заявить об этом друзьям, которых я боялся потерять. Я дорожил их
дружбой, но у меня были собственные устремления и желания, с которыми они не
захотели считаться, они полностью подчинили меня себе и  вертели  мной,  как
куклой, а я любил их, искренне любил. Они были по-юношески жестоки,  и  если
бы я отказался поступать вместе с ними в летное училище,  они  посчитали  бы
меня слабаком. Отказаться я не мог, но и летать не хотел, я хотел  поступать
на юридический, и для этого мне пришлось пойти на обман. Моя вина  только  в
этом. Все остальное они сделали сами, они  сами  принимали  решение  забрать
документы и идти служить в армию вместе со мной, они  хотели  подчинить  мою
жизнь своим правилам. Но я отстоял свое право на самостоятельные решения,  я
хотел стать юристом - и стал им. Я люблю свою работу, я считаю ее  нужной  и
полезной, и я буду ею заниматься, чего бы мне это ни стоило."
   Сформулировав такой постулат, Игорь немного  успокоился.  Теперь  чувство
вины стало менее острым, зато с перспективами карьеры наступил полный тупик.
Нужно оставаться на следственной работе. Не хочется, а придется.  Стоит  ему
согласиться на более приятную и менее хлопотную должность, как снова вылезет
и расправит крылья чувство вины -  страшная  хищная  птица,  которая  начнет
долбить его мозг своим острым, пропитанным ядом крючковатым клювом.
   Он отказался от адъюнктуры, потом еще от нескольких очень привлекательных
со всех точек зрения предложений. У Игоря Мащенко была  явная  склонность  к
научной и аналитической работе, его звали и  в  штабные  подразделения,  где
всегда нужны аналитики,  и  в  научные  институты,  и  на  преподавательские
должности, но каждый  раз  он,  стиснув  зубы,  вежливо  отказывался.  Он  -
прирожденный следователь, хорошо,  что  он  вовремя  разглядел  в  себе  эту
склонность и правильно выбрал профессию, которую менять не собирается.
   А потом приняли Закон о милиции, и все сотрудники, мало-мальски  помнящие
право и знающие,  что  такое  договор,  или  умеющие  заниматься  охраной  и
организацией безопасности, валом повалили в коммерческие структуры. И  снова
на Игоря посыпались предложения - на этот раз от бывших коллег, мол, давай к
нам, у тебя такие мозги, ты же собаку съел на  экономических  преступлениях,
ты прекрасно разбираешься в бухгалтерских документах и финансовых хитростях,
зарплатой не обидят - для начала две  тысячи  долларов  в  месяц,  а  там  и
побольше. Две тысячи долларов в месяц по  сравнению  с  тогдашней  зарплатой
Игоря, равнявшейся в пересчете на всем понятный эквивалент сорока  долларам,
выглядели просто фантастикой, о которой даже мечтать не  приходится.  Он  до
крови закусывал губы, стискивал кулаки и ... отказывался. Он докажет, что не
струсил тогда, а поступил так, как велело сердце. Он  выбирал  профессию  не
абы какую, не из страха перед армией, а сознательно. И  отступить  от  этого
Игорь уже не мог.
   Он ненавидел всех. Жеку Замятина - за то, что сломал ему жизнь. И еще  за
то, что сам Жека сломал ему, Игорю,  карьеру.  Колбина-Колобашку  -  за  его
дурацкую общительность и информированность. Свою работу  -  за  то,  что  не
любил ее, но вынужден был ею заниматься. Своих женщин - за то,  что  они  не
умели слишком долго удерживать его интерес и  тем  самым  подвигали  его  на
разрыв, измены и связанную с этим нервотрепку. Он ненавидел даже своего отца
- за то, что тот настоял и отправил Игоря в Томск поступать на юрфак, потому
что в других вузах договориться о приеме документов сына  не  смог.  Был  бы
другой институт - была бы другая профессия и другая работа, может  быть,  не
такая тягостная, не такая ненавистная.
   ...В этот вечер  накануне  Новогодних  праздников  они  с  Женькой  снова
говорили о войне  и  пили  за  упокой  души  погибших.  Женька  с  интересом
расспрашивал о громких  преступлениях,  сообщениями  о  которых  пестрели  с
некоторого  времени  все  газеты  и  о  которых   со   смаком   рассказывали
тележурналисты, Игорь со знанием дела комментировал эту информацию, и  снова
пили за успехи в борьбе с преступностью и за неподкупность капитана  милиции
Мащенко, который не польстился на легкие деньги, а зарабатывает свой горький
хлеб на тяжелой, нервной и малооплачиваемой работе.
   Домой Игорь вернулся около полуночи, и состояние его нельзя было  назвать
трезвым даже при очень большом желании и абсолютной слепоте.

   Ирина

   Отношение к Новому году у нее было сложным. Вообще-то она  всегда  любила
этот праздник, любила даже больше, чем свой день рождения, потому  что  день
рождения касается только тебя, а Новый год - он  для  всех,  и  все  к  нему
готовятся, и все люди в последнюю  неделю  декабря  становятся  веселыми,  и
заботы у всех радостные - купить  подарки,  приобрести  что-то  красивое  из
одежды, достать продукты к  столу.  Но  потом,  после  праздника,  наступало
грустное время, когда с елки потихоньку опадают иглы, и  ты  понимаешь,  что
надо бы снять яркие переливающиеся игрушки, упаковать в коробки  и  спрятать
на антресоли, а саму елку, унылую и засохшую,  выбросить  на  помойку.  Сама
процедура снятия игрушек и выбрасывания елки неизменно,  с  самого  детства,
вызывала у Иры горькие рыдания. Сейчас она уже совсем взрослая, даже замужем
побывала, а слезы все равно наворачиваются.
   - Иринка, разбери игрушки, ладно? - на  ходу  попросила  Наташа,  надевая
дубленку и застегивая сапоги. - А Вадик вечером елку выбросит.
   Конечно, все работают, у всех дела, на  кого  ж  еще  спихнуть  горестное
мероприятие, если не на Иру? У нее  сессия,  она  дома  сидит,  к  экзаменам
готовится. Правда, часа в три мальчики, Саша и Алеша, придут из школы, можно
было бы им поручить разобраться с елкой, но они ведь обязательно  что-нибудь
разобьют, а потом еще и порежутся осколками. Не дети, а ходячая  катастрофа.
Младший, Алешка - тот поспокойнее, обстоятельный, дотошный,  никогда  ничего
не разбивает, но ходит за Сашей как привязанный, а  тот  -  ураган  какой-то
энергетический, песчаная буря в пустыне, носится по квартире, сшибая все  на
своем пути. Если есть хоть что-нибудь на этом пути, что  можно  сломать  или
разбить, он непременно сломает и разобьет,  более  того,  если  после  такой
аварии  остается  хотя  бы  малейший  осколочек,  можно  дать  стопроцентную
гарантию, что этот осколочек окажется в Сашиной ноге или в руке. А  уж  если
таких осколков несколько, то и Алешке достанется, это и к гадалке не ходи.
   Тяжко вздохнув, Ира решила в первую очередь  выполнить  грустную  работу,
чтобы она не отравляла целый день. В их квартире давно уже  не  пользовались
ключами от дверей в комнаты, друг от друга ничего не запирали,  а  в  случае
необходимости пользовались простенькими  задвижками,  ведь  мальчишки  такие
непосредственные, могут вломиться к Наташе с Вадимом или к Ире, когда у  нее
в гостях молодой  человек.  Войдя  в  одну  из  двух  комнат,  принадлежащих
Вороновым, в ту, где стояла елка, Ира бросила взгляд  на  зеркальную  дверцу
шкафа. И конечно же, застряла минут на двадцать. Надо худеть,  черт  возьми,
куда это годится - в ее возрасте иметь такие пышные формы! В  Наташины  вещи
не влезает, а это существенный момент, потому что тряпки у сестры-соседки  -
дай бог каждому в это время повального дефицита. Наташка добрая, всегда дает
любую шмотку поносить, но ведь ее, шмотку эту, еще натянуть  на  себя  надо.
Килограммов, пожалуй, шесть, а то и все восемь необходимо срочно убрать.  Да
и в институте намекают, что будущей актрисе следует следить  за  фигурой.  А
как следить, если Наташка такие торты вкусные печет? И картофельные  пирожки
с мясом, которые  постоянно  делает  Бэлла  Львовна,  тоже  сбросу  веса  не
способствуют. Да и кавалеры Ирины не балуют девушку разнообразием кулинарных
предложений, от приглашений в ресторан  Ира  отказывается,  там  обязательно
спиртное наливать будут, а ей нельзя, совсем нельзя, ну ни капельки, Наташка
убьет, если запах учует, да и самой противно. Альтернативой ресторану  может
служить только заведение, где сплошные пирожные,  торты,  взбитые  сливки  и
прочие жироотлагающие безобразия.
   "С сегодняшнего дня сажусь на диету, - решила  Ира,  поворачиваясь  перед
зеркалом и критически оглядывая бока и спину с намечающимися  предательскими
складками.  -  Праздники  закончились,  теперь  до  8  марта  -  ни-ни,   ни
граммулечки сладкого. Кто сказал, что у меня силы воли не хватит? Если уж  я
пить бросила, то с этим-то и подавно справлюсь."
   Пить она бросила, это верно. Хотя и тянуло порой ужасно, но  она  приняла
решение и твердо его выполняла. За столом поднимала рюмку вместе  со  всеми,
выпивала несколько глотков вина - и на этом все. Но чего стоило  ей  принять
это решение!
   Школу  она  закончила  еле-еле.  После  смерти  маленькой  Ксюши  Ира  на
несколько недель  впала  в  тяжелейшую  депрессию,  а  потом  не  выдержала,
написала покаянную записку и вскрыла себе вены.  Она  не  знала,  что  кровь
имеет обыкновение сворачиваться, вступая в контакт с кислородом, да и  время
выбрала неудачное, бабка Полина ушла в магазин и вернулась раньше времени, в
очереди стоять не  стала  -  силы  не  те.  Вернулась  и  увидела  внучку  с
разрезанными руками. Поскольку бабка, да будет ей земля пухом, мозги  все  к
тому времени уже пропила окончательно, она и не  сообразила,  что  на  самом
деле произошло, и вместо того, чтобы  вызывать  "скорую",  кинулась  звонить
Наташе на работу. Счастье, что та оказалась на месте. И счастье, что  поняла
все правильно. Очень скоро в их квартире появился Андрей  Константинович  со
своим саквояжиком. Крови  Ира  потеряла  немного,  больше,  конечно,  страху
натерпелась. Если бы бабка "скорую" вызвала, Иру бы наверняка  в  "психушку"
запихнули, в то время  всех,  кто  пытался  покончить  с  собой,  полагалось
считать психически больными. А так и не узнал никто, кроме близких.
   Андрей Константинович тогда записку  нашел  и  Наташе  отдал.  Ира  очень
хорошо помнит тот разговор, который состоялся у нее с соседкой.  Узнав,  что
Наташа прочла записку, в которой Ира  просит  прощения  за  смерть  Ксюши  и
кается в том, что сделала, девушка не стала ждать,  сама  пошла  к  соседке.
Наташа собиралась в детский сад  за  сыновьями,  была  пятница  -  время  их
забирать. Ира поняла, что явилась  невовремя,  но  не  в  ее  правилах  было
откладывать выполнение принятого решения. Пусть  эти  решения  и  не  всегда
правильные, но уж выполнять их она считала своим долгом.
   - Ты меня ненавидишь? - прямо спросила она.
   Наташа подняла на нее измученные запавшие глаза.
   -  Нет,  я  просто  устала  от  тебя.  Я  от  тебя   смертельно   устала.
Только-только отплакала Ксюшу - и вот тебе, пожалуйста, еще и ты  со  своими
фокусами. Ты дашь мне когда-нибудь жить спокойно?
   - Я не об этом.
   - А о чем?
   - О Ксюше. Ты читала записку, ты теперь все знаешь.
   - Я и раньше это знала. Все было  очевидно.  Ты  плохо  ее  одела,  Ксюша
замерзла, как только ребенок переохлаждается,  он  мгновенно  цепляет  любой
вирус... Что ты от меня хочешь?
   Ира растерялась. В самом деле,  чего  она  хотела  от  Наташи?  Чтобы  та
сказала, что прощает ее? Ну, на это и надеяться нечего,  такое  не  прощают.
Чего же тогда? Чтобы сказала в глаза все, что думает о ней? Что ненавидит ее
и видеть больше не  хочет?  Тоже  как-то...  сомнительно.  Тогда  зачем  она
пришла?
   - Я очень виновата, Натулечка, -  пробормотала  Ира,  -  я  даже  умереть
хотела, потому что я так виновата... Скажи мне, что я должна сделать,  чтобы
загладить вину? Я все сделаю, честное слово, честное-пречестное,  ты  только
скажи!
   - Эту вину невозможно загладить, - сухо произнесла Наташа. -  Но  я  буду
тебе благодарна, если ты хотя бы перестанешь трепать мне нервы. Возьмись  за
ум, закончи школу нормально. И не пей.
   Не пей! Легко сказать. А что же делать, если  на  сердце  такая  тяжесть,
такая боль, такое невыносимое чувство вины? Она  даже  с  Володей  не  может
по-человечески общаться, чуть что - начинает плакать,  раздражаться,  кричит
на него. Только водка немного помогает, снимает эту тяжесть и боль.  Да  что
там говорить, не "немного", а действительно  помогает.  Первое  время  после
неудачного самоубийства Ира пила потихоньку, у  себя  в  комнате,  с  бабкой
Полиной за компанию. Потом, во время летних каникул,  когда  не  нужно  было
ходить в школу, снова прилепилась к Люле  и  прочим  своим  дружкам.  Наташа
бегала за ней по всему Арбату и прилегающим  переулкам,  запирала  на  ключ,
брала честное слово, что это в последний раз, ругала, умоляла, но  толку  не
было. Ира упрямо молчала, требуемого "честного слова" не давала и раскрывала
рот только для того, чтобы сквозь  зубы  обозвать  соседку  "сукой".  И  при
первой же возможности снова напивалась. Просто удивительно, как  она  сумела
закончить школу. Все говорят, что мозги у нее хорошие,  что  она  способная,
вот при такой чумовой  жизни  и  вытянула  аттестат,  правда,  со  сплошными
"тройками", но все-таки это был именно аттестат, а не справка  об  окончании
средней школы, с которой ни в один институт не возьмут.
   После выпускного вечера Ира загуляла аж  на  целую  неделю.  После  этого
загула она долго приходила в себя, потом как-то одновременно выяснилось, что
ей нужно лечиться от венерического заболевания  и  делать  аборт.  А  потом,
когда и аборт, и лечение остались позади, Наташа сказала:
   -  Я  больше  не  могу  этого  выносить.  И  не  собираюсь  ставить  тебе
ультиматумов. Завтра ты пойдешь на работу.
   - На какую работу? - удивилась Ира.
   О работе с момента окончания школы и речи не было, сначала гуляла,  потом
опохмелялась, потом боролась с последствиями.
   - На любую. На какую захочешь. Но лучше всего - на ту, которую тебе найду
я. Чтобы ты была все время у меня на виду.  Если  ты  сама  не  в  состоянии
справиться с собственной жизнью, то мне придется водить тебя за ручку.
   Вообще-то против работы Ира ничего не  имела,  она  понимала,  что  сидит
вместе со своей бабкой-алкоголичкой на шее у семьи Вороновых, и пора бы  уже
начать содержать себя самой. Все работают, почему  она  должна  жить  как-то
иначе? А что до друзей  и  выпивки,  так  это  как-нибудь  решится,  все  же
устраиваются с этим делом, и она устроится.
   Наташа привела ее на телевидение и устроила  ассистентом  звукооператора.
Ума у Иры хватало на то, чтобы не находиться на  работе  в  подпитии,  но  в
свободное время она давала себе волю. Работа сменная,  ведь  на  телевидении
звукооператоры, как и все, работают с  раннего  утра  и  до  глубокой  ночи,
поэтому свободное время у девушки бывало то утром, то вечером,  то  днем,  и
далеко не всегда Наташа могла за ней проследить.
   Однажды соседка взяла ее с собой на Мосфильм. Собственно,  случалось  это
регулярно, если Ира в это время не работала. Но в тот раз случилось то,  что
перевернуло все сознание девушки. Наташа в кабинете разговаривала с каким-то
кинодеятелем, а Ира в ожидании слонялась по длинному  коридору,  разглядывая
фотографии-кадры из известных фильмов, которыми были увешаны все стены.
   - О! - возле нее остановились двое мужчин.
   В одном из них Ира  узнала  известного  молодого  кинорежиссера,  недавно
прогремевшего на всю страну.
   - Вот то, о чем я  тебе  говорил!  -  сказал  режиссер  своему  спутнику,
огромного роста полному дядьке с бородой. - Теперь понимаешь, что мне нужно?
Кстати, а вы кто?
   Последний вопрос был адресован Ире, которая с интересом прислушивалась  к
разговору.
   - Кто, я? - переспросила она. - Ира.
   - С ума сойти! Ира! Это профессия или должность? -  забасил  бородатый  и
тут же сам себе ответил: - Впрочем, это  не  имеет  ровным  счетом  никакого
значения. У вас есть полчаса?
   - Не знаю, надо у Наташи спросить. Она там, - девушка показала  рукой  на
массивную дверь.
   - Кто такая Наташа? - тут же начал напирать бородатый. - Мама, сестра?
   - Воронова, - только и сумела выдавить из себя Ира.
   -  Ах,  Воронова!   -   почему-то   обрадовался   режиссер.   -   Наталья
Александровна?
   - Ну да.
   - Момент!
   Он решительно потянул за ручку двери и скрылся в кабинете, а через минуту
вышел, лучезарно улыбаясь.
   - Все в порядке, Наталья вас отпустила. За мной!
   - Куда? - испугалась Ира, хотя сердце ее сладко замерло. Вот оно,  то,  о
чем грезит каждая или почти каждая девушка. Случайная встреча со  знаменитым
режиссером, один острый взгляд, брошенный мимоходом, и  тут  же  приглашение
сниматься в кино. Он сказал, полчаса? Наверное, ее ведут делать кинопробы.
   Но никаких кинопроб не было. Ее сразу посадили к гримеру, молодому парню,
который почти ничего не делал, только прическу изменил и тон-пудру  наложил.
И сразу же после этого ее повели в павильон, где была  выстроена  декорация,
имитировавшая какое-то общественное место, не то отделение  милиции,  не  то
больница. Коридор со стульями и  дверьми,  на  стульях  сидят  люди  разного
возраста и по-разному одетые.
   - Вы сидите вот здесь, - стал объяснять ей режиссер, - вам плохо,  голова
болит или еще что-нибудь в этом роде. Мимо вас проходит мужчина, вот этот, -
он показал на стоящего неподалеку актера, болтающего с бородатым  толстяком,
- вы пытаетесь схватить его за руку и говорите: "Але, мужик."  Все.  Поняли?
Только два слова: "Але, мужик". И за руку хватаете.
   - Поняла, - послушно кивнула Ира.
   - Давайте попробуем.
   Они два или три раза прорепетировали сцену, Ира хватала актера за руку  и
несчастным голосом произносила:
   - Але, мужик...
   Актер брезгливо отдергивал руку и быстро проходил дальше. Когда