оказали кое-какие материалы,  фотографии.  А
вы тут как без меня? Как Ксюша?
   - Сама видишь, - Бэлла Львовна с гордостью подняла улыбающуюся малышку, -
мы здоровы, бодры и веселы. Сейчас будем кушать.
   Ира принесла подогретый кефир,  Наташа  переоделась,  покормила  Ксюшу  и
вышла на кухню. Нужно было заниматься  ужином.  Она  открыла  холодильник  и
остолбенела.
   - Что это такое? Откуда?
   - Из магазина, - гордо сообщила стоявшая рядом Иринка.
   - Из какого магазина?
   - Да из разных. Колбасу в "Новоарбатском"  гастрономе  брала,  горошек  и
томаты - в "Смоленском", сгущенку - в молочном. А мандарины вообще на  улице
продавали.
   - Ой, какая ты молодец! - Наташа благодарно чмокнула соседку  в  щеку.  -
Настоящая добытчица, столько всего полезного купила. Когда же ты все успела?
И с Ксюшей погуляла, и в очередях постояла. Долго стоять пришлось?
   - Да нет, нас с Ксюшей без очереди пропускали, - весело поделилась  новым
опытом Иринка. - Как  увидят  молодую  маму  с  ребенком  на  руках,  так  и
пропускают сразу же.
   - Так ты что, девочку по магазинам таскала? - с ужасом спросила Наташа.
   - Ничего я не таскала, - тут же обиделась Ира. - Мы гуляли с ней.  А  тут
дефицит всякий выбросили, конец месяца.  И  нас  без  очереди  пускают.  Так
почему не взять? Я же не для себя старалась, а для  всех,  это  же  на  всех
продукты...
   - О господи, - простонала Наташа, - ты  хоть  что-нибудь  соображаешь?  В
городе грипп, эпидемия, по радио и по телевизору каждый день  предупреждают,
а ты идешь с ребенком по магазинам, где  куча  народу  и  вирусы  в  воздухе
летают. Есть у тебя голова на плечах или нет?
   - Ничего там не летало в воздухе,  -  огрызнулась  Ира.  -  Мы  в  каждом
магазине минут по пять всего были, остальное время на улице гуляли.
   - На улице... Ты ее тепло одела?
   - Не волнуйся, как ты сказала, так и одела.
   - Пледиком укрыть не забыла?
   - Да укрыла я, укрыла, не беспокойся.  Ладно,  я  пошла,  мне  еще  уроки
делать надо. Я ужинать не буду, колбаски только отрежу, можно?
   Сделав себе бутерброд с черным хлебом и сервелатом, Ира скрылась в  своей
комнате.
   В девять вечера Наташа  уложила  Ксюшу,  но  уже  к  одиннадцати  девочка
проснулась. Она хныкала каким-то  необычно  сиплым  голосом,  потом  начался
лающий кашель. Лобик был горячим, Наташа  измерила  температуру  -  тридцать
девять и одна. "Всетаки Ирка ее простудила, - со  злостью  подумала  она.  -
Ребенок в магазине вспотеет, потом на улицу, где мороз и ветер, потом  опять
в магазин, опять на улицу... Нет у девки мозгов, ну совсем нет!"
   Растворив в воде истолченную в порошок треть  таблетки  аналгина,  Наташа
дала лекарство  девочке.  Та  послушно  проглотила,  сделала  еще  несколько
глоточков сладкой водички, которую Наташа  ей  дала,  чтобы  запить  горькую
таблетку. На некоторое время Ксюша успокоилась и  даже  уснула,  однако  уже
через пятнадцать минут снова послышался сиплый лающий кашель.  Ребенку  было
трудно дышать, и Наташа со  страхом  увидела,  как  побледнела  кожа  вокруг
пухлых маленьких губ. Малышка то успокаивалась и засыпала, то вновь начинала
кашлять, появилась сильная рвота. Температура не спадала, Наташа попробовала
дать ей парацетамол, но глоток разведенного лекарства вызвал  новый  приступ
рвоты - фонтаном. Оставалось еще одно  средство  -  свечи  с  цефеконом,  но
эффект от них оказался незначительным, температура упала с  тридцати  девяти
всего лишь до  тридцати  восьми  и  пяти.  "Ничего  страшного,  это  обычная
простуда, - говорила себе Наташа,  нося  девочку  на  руках  по  комнате.  -
Мальчишки у меня столько раз болели, я  столько  раз  через  это  проходила,
ничего страшного, ничего страшного, мы справимся домашними средствами".
   К трем часам ночи Ксюша  начала  задыхаться,  обычно  розовое  ее  личико
посинело, и Наташа, прекратив бессмысленные самоуговоры, кинулась к телефону
вызывать "скорую". Приехавшему  врачу  достаточно  было  одного  взгляда  на
заходящегося в кашле и синеющего ребенка, чтобы немедленно забрать их  обеих
в инфекционную больницу.
   Звонки в дверь и шум шагов разбудили Бэллу Львовну.
   - Что случилось? - спросила она, выглядывая из своей комнаты в коридор.
   - Мы едем в больницу, - на ходу бросила Наташа, идя  с  Ксюшей  на  руках
вслед за врачом и медсестрой, - Ксюша заболела, кажется, круп. Если меня  не
будет, заберите мальчиков в пятницу из садика, хорошо?
   - Конечно, конечно, - закивала Бэлла Львовна. - Господи, да  что  же  это
такое?
   Последних слов Наташа уже не слышала, все ее внимание было  сосредоточено
на дыхании девочки, тяжелом и прерывистом, словно  ей  трудно  было  сделать
вдох.
   Все дальнейшее слилось для Наташи в сплошную непрерывную  череду  паровых
ингаляций, уколов  сначала  в  пухлую  детскую  попку,  потом  внутривенных,
измерения температуры. Температура снизилась, градусник  показывал  тридцать
семь и шесть, но Наташа видела, что ребенку  не  становится  лучше.  Дыхание
было частым, началась одышка, кожа вокруг губ не просто  временно  бледнела,
как раньше, а постоянно оставалась бескровной. Ксюша не  спала,  то  и  дело
вскрикивала, периодически возникала рвота.
   Наконец в девять утра дежурный врач "передал" их врачам  отделения.  Врач
Кира Михайловна, полная, но несмотря на это энергичная и легкая в  движении,
сразу же велела нести Ксюшу в процедурный кабинет.
   - Надо взять кровь из вены на анализ, потом поставим  капельницу.  Однако
на пороге процедурного кабинета Ксюшу у Наташи забрали, а  ей  самой  велели
ждать в коридоре.
   - Мы вас позовем, мамаша, когда нужно будет, - бросила ей медсестра.
   Через некоторое время из-за двери раздался плач Ксюши. "Боже мой, что они
с ней делают, ей же больно!" - мелькнуло в голове у Наташи,  и  она  рванула
дверь на себя.
   - Выйдите, мамаша, - недовольно крикнула медсестра, - не мешайте.  Наташа
покорно отступила и чуть не сбила с ног проходящую мимо женщину в больничном
халате - такую же, как она, мать, находящуюся здесь со своим ребенком.
   - Извините, - машинально пробормотала она.
   - Ничего, - без улыбки кивнула женщина. - Это ваш там кричит?
   - Моя. Девочка. А вы не знаете, что они  с  ней  делают?  Почему  ей  так
больно?
   - В вену, наверное, попасть не могут. С нами так тоже несколько раз было.
Вашей сколько?
   - Девять месяцев.
   - Ну так что ж вы хотите... - вздохнула женщина. - В таком возрасте им  в
вену плохо попадают, ручки пухленькие. Небось, ночью еще  уколы  внутривенно
делали?
   - Делали, - подтвердила Наташа.
   - Значит, на одной ручке вена уже спалась, теперь на другой будут искать.
С нами сколько раз такое было, - повторила она, и от этих слов Наташе  стало
легче. Ребенку этой женщины неоднократно ставили капельницу,  несколько  раз
брали кровь из вены, значит, он болен тяжелее, чем Ксюша. Значит,  с  Ксюшей
ничего страшного не произойдет.
   Наконец из процедурки вышел врач, потом выглянула медсестра.
   - Мамаша, зайдите. Только платочек наденьте, волосы приберите.
   Ксюша лежала на процедурном столе, такая маленькая, несчастная, в  глазах
застыл  страх,  одна  ручка  привязана  к  столу,  в  нее  введена  игла  от
капельницы.
   - Садитесь  рядом  и  следите,  чтобы  ребенок  не  шевелился,  -  велела
медсестра.
   Наташа послушно присела на стоящий рядом стул и взяла Ксюшу за руку. Рука
была горячей, температуру так и не удалось сбить окончательно.  Но  вводимое
через капельницу лекарство, видимо, подействовало, потому  что  Ксюша  через
некоторое время уснула и проспала примерно полтора часа.
   Через три часа капельницу сняли, и Наташа унесла девочку  в  палату.  Она
попыталась было покормить ее, но после  первого  же  глотка  снова  началась
рвота. Заглянула Кира Михайловна, послушала дыхание, посчитала пульс, велела
измерить температуру.
   - Ничего, ничего, мамочка, - сказала она  Наташе,  -  все,  что  в  таких
случаях нужно делать, мы сделали, вотвот будет эффект.  Нужно  еще  немножко
подождать.
   Она говорила еще  какие-то  успокаивающие  слова,  но  лицо  у  нее  было
встревоженное. Наташа старалась не думать о плохом. Ну мало ли отчего  может
быть встревоженным лицо врача, работающего в детской инфекционной  больнице,
в отделении острых респираторных заболеваний и крупа? Детишки лежат больные,
некоторые - тяжелые, и не с чего работающему врачу веселиться.  Может,  Кира
Михайловна тревожится о совсем другом ребенке, понастоящему тяжело  больном,
она все время только о  нем  и  думает,  а  с  Ксюшей  ничего  страшного  не
происходит, вотвот начнут действовать лекарства, дадут эффект многочисленные
ингаляции, и девочка перестанет задыхаться и пойдет на поправку.
   Но  лекарства  отчего-то  не  действовали,  обещанного  эффекта  все   не
наступало, Ксюша по-прежнему кашляла и задыхалась, температура  то  чутьчуть
снижалась, то снова повышалась. Однако Кира Михайловна каждый раз, заходя  в
палату, успокаивала Наташу и говорила, что все идет своим чередом.
   В пять часов вечера решили  ставить  вторую  капельницу.  Наташа,  как  и
утром, осталась в коридоре,  перед  дверью  процедурного  кабинета,  ожидая,
когда ее позовут, чтобы  сидеть  с  Ксюшей,  и  приготовилась  пережить  еще
несколько страшных минут, когда малышка начнет кричать от боли, ведь на этот
раз попасть в вену будет еще труднее.
   "Ксюшенька, девочка моя, потерпи, мое солнышко, это надо потерпеть, чтобы
тебе могли ввести лекарство, чтобы ты поскорее поправилась, " - едва  шевеля
губами,  шептала  Наташа,  крепко  зажмурившись,  сжав  кулаки  и   мысленно
представляя себе крошечную ручку, тонкую вену и  медицинскую  иглу,  которая
легко и безболезненно проникает внутрь. Ей казалось, что таким  образом  она
сможет передать ребенку свою силу и энергию.
   Внезапно все изменилось. Выскочившая из процедурного  кабинета  медсестра
промчалась по коридору и сорвала телефонную трубку.
   - Реанимация?
   Наташу охватила паника. Какая реанимация? Почему? Ее Ксюша не может  быть
больна настолько тяжело, чтобы ей нужна была реанимация.
   - ...сейчас принесут ребенка, - доносился до нее голос медсестры, -  круп
дал остановку дыхания.
   В это же время другая медсестра вышла из процедурки с Ксюшей на  руках  и
почти бегом направилась к лифту.
   - Куда вы ее несете? - истошно  закричала  Наташа,  хватая  медсестру  за
халат. - Что с моим ребенком?
   - Не волнуйтесь,  -  подошедшая  сзади  Кира  Михайловна  аккуратным,  но
сильным движением отстранила Наташу и встала  между  ней  и  медсестрой,  на
руках у которой лежала синюшнобледная, с закрытыми  глазами,  девятимесячная
Ксюша. - Это часто бывает при крупе. Сейчас девочкой займутся в  реанимации,
там очень опытные врачи.
   - Я пойду с вами!
   - Нет, нельзя.
   - Но я хочу быть рядом со своим ребенком!!!
   - Не кричите, мамочка, туда нельзя.  Это  реанимация,  а  не  прогулочный
дворик. Оставайтесь в отделении, девочку вам принесут, когда будет можно.
   Медсестра с Ксюшей на руках и Кира Михайловна скрылись  за  автоматически
сдвинувшимися дверьми лифта, а Наташа побрела в палату. "Больше  никогда,  -
твердила она себе, сгорбившись на краешке кровати, -  больше  никогда  я  не
доверю своего ребенка никому, кроме себя  самой.  Пусть  идет  к  черту  эта
работа, пусть идет к черту это кино, пусть идет к черту этот лидер, о  жизни
которого я должна писать сценарий. Я  откажусь  от  всех  контрактов,  верну
аванс и буду сидеть дома до тех пор, пока Ксюша не вырастет. Прав был Вадим,
не нужно мне быть сценаристом, зачем мне слава и известность, которых у меня
все равно никогда не будет.  Мне  нужно  сидеть  дома  и  заниматься  своими
детьми. Больше никогда я не доверю Ксюшу никому, никому, никому!"
   Кира Михайловна появилась только около восьми вечера.
   - Не волнуйтесь, - снова произнесла она уже ставшие привычными  слова,  -
все будет в порядке, вашей девочкой занимаются очень опытные врачи, они и не
таких детишек вытаскивали. Поешьте и постарайтесь поспать, утром девочку вам
принесут.
   Наташа с отвращением посмотрела на стоящий  на  тумбочке  давно  остывший
ужин - она даже не заметила, когда его принесли. Как там Ксюша? Не больно ли
ей? Не страшно ли? Не холодно ли? Что там с ней делают? Ей уже легче дышать?
Она уже не так сильно кашляет? Почему ее так долго не несут? А  может  быть,
все уже давно закончилось благополучно,  и  Ксюша  просто  уснула,  а  врачи
боятся ее разбудить, поэтому не несут в отделение?
   Она подошла к  сестринскому  посту  и  попросила  медсестру  позвонить  в
реанимацию. Ничего утешительного ей не сказали, состояние  ребенка  тяжелое,
меры принимаются.
   Время потеряло для Наташи  свою  равномерность.  Оно  то  замедлялось,  и
оказывалось, что прошло всего десять минут, хотя Наташе казалось, что  давно
должно было наступить утро, то вдруг совершало огромный  скачок,  и  Наташа,
очнувшись от тяжелого черного забытья, в которое погружалась, сидя на  стуле
рядом с сестринским постом,  вдруг  обнаруживала,  что  прошло  больше  двух
часов.
   Около пяти утра сестра снова позвонила в реанимацию.
   - Нет, - быстро сказала Наташа, увидев ее лицо, когда та еще не  положила
трубку. - Я не хочу этого слышать. Это не с моим ребенком. Правда же,  не  с
моим? Ксюша Воронова. Вам же не про нее сказали, правда?
   Она  продолжала  еще  долго  что-то  говорить,  убеждая  медсестру,   что
произошла ошибка, что этого не может быть,  что  ее  ребенок  еще  позавчера
днем, даже еще позавчера вечером, в восемь часов, был совершенно  здоров,  и
так просто не может быть, так же не бывает,  чтобы  за  одни  сутки...  Одна
часть ее сознания мучительно боролась со страшной правдой, другая  же  часть
приняла ее и медленно умирала.
   Наташа не знала, сколько времени прошло до того момента, пока  не  пришел
врач из реанимации. Может быть, несколько часов, может быть, несколько  лет.
Тяжелый грипп, осложненный отеком мозга.  В  таких  случаях  ничего  сделать
нельзя.
   Ее сознание словно разделилось на несколько частей, почти  никак  друг  с
другом не связанных. Одна часть знала, что рядом  -  Вадим,  Бэлла  Львовна,
Иринка, Инна с Гришей, и всем им так же больно и горько, как и ей, и они так
же страдают и плачут по Ксюшеньке, и слезы их - настоящие, искренние. Другая
же часть чувствовала, что Наташа - одна во всем мире со своим горем, и никто
не разделит с ней его тяжесть, и никто не почувствует его так же остро,  как
она, и никто не услышит, как исступленно и тоскливо воет ее  сердце.  Третья
часть пыталась вернуть Наташу к жизни, твердя о том, что у нее двое сыновей,
которых нужно растить и о  которых  нужно  заботиться,  двое  сыновей,  ради
которых нужно через все переступить и продолжать жить, ни в чем  не  ущемляя
мальчиков и не лишая  их  материнской  ласки  и  любви,  не  отбирая  у  них
повседневную радость бытия и познания мира. Мальчики ни в чем  не  виноваты,
они не заслуживают того, чтобы в доме повис вечный мрак и траурное молчание.
Четвертая же часть сознания пыталась понять...
   "Господи, за что ты  меня  наказал?  За  что,  за  какие  грехи  заставил
пережить такое? Разве я  была  плохой?  Я  всю  жизнь  трудилась,  работала,
училась, делала все честно и в полную силу. Я ни минуты не сидела без  дела,
я заботилась не только о своих родителях, муже и сыновьях, я заботилась и  о
Бэллочке, и об Иринке, даже не представляю, как у меня хватило сил и времени
на всех, но ведь хватило же! Господи, ты дал мне силы на все это, значит, ты
тоже считал, что я поступаю правильно. Так в чем же я  провинилась?  Неужели
это расплата за ТО? Но ведь тогда никто не умер, тогда речь не шла о  смерти
человека. Неужели ты действительно считаешь, что я совершила страшный  грех,
за который должна расплатиться? Хорошо, пусть так, но почему  Ксюша?  Почему
ты лишил ее жизни? Если это и был грех, то мой, а не ее. Ты мог  бы  сделать
меня калекой, наслать на меня паралич, слепоту, проказу - я бы все поняла  и
приняла. Но ребенка ты за что наказал?"
   Откуда-то издалека донесся до нее голос Инны:
   - Натка, у тебя сегодня день рождения...
   Она с трудом повернула голову, долго собиралась с силами, чтобы заставить
губы шевелиться. Лицо Инны в обрамлении  черного  шарфа  -  они  только  что
вернулись с кладбища, сегодня девять дней, как умерла Ксюша - показалось  ей
кукольным и каким-то ненастоящим.
   - У меня больше никогда не будет дня рождения, - скорее прошелестела, чем
произнесла Наташа.

   * * *

   - Мне нужен человек, имеющий доступ к информации.
   - Но у тебя же есть связи в любом ведомстве. Почему я? Зачем  тебе  нужен
именно я?
   - Мне нужен свой человек. Такой, которому я могу доверять и который  меня
не подведет. Тебе все равно давно пора идти на повышение. Это очень  хороший
вариант.
   - Я... не могу.
   - Что значит, ты не можешь? Почему?
   - Не хочу.
   - Разве я спрашиваю тебя, хочешь ли ты? Я ставлю  тебя  в  известность  о
том, что мне нужно. Оглянись на свою жизнь. Каждый раз, когда ты  делал  то,
что  хотел,  получалось  черт  знает  что.  Твои  желания  меня  больше   не
интересуют.
   - Ты не можешь меня заставить.
   - Могу. И заставлю.

   КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

   ЧАСТЬ 4

   Руслан, 1984 - 1991 гг.

   Он почти не волновался,  подходя  к  дому,  адрес  которого  узнал  всего
полчаса назад. А чего волноваться-то? Не убьют его здесь, и не съедят. Он же
ничего плохого не делает, и денег не просит. Он хочет только  одного:  чтобы
Мишин папа заступился за своего сына.  Потому  что  больше  некому  за  него
заступиться. И неважно,  что  Миши  уже  нет  в  живых.  Память  тоже  нужно
защищать, ее нужно беречь и поддерживать. Его так в школе учили.
   Вот и дом 8 по улице Лесной. Покосившийся забор, облупившаяся  краска  на
доме, бестолково бегающие  курицы,  из  полуразвалившегося  сарая  доносится
повизгивание и хрюканье. Калитка не заперта, но Руслан не посмел  войти  без
разрешения.
   - Здравствуйте! - звонко крикнул он. - Хозяин дома?
   На крыльце появилась худощавая женщина в накинутом на плечи платке, рядом
семенил карапуз лет пяти, которого женщина крепко держала за руку.
   - Тебе чего, мальчик?
   - Мне нужен Колотырин Степан Иванович. Он здесь живет?
   - А зачем он тебе?
   - Мне очень нужно. По делу.
   - По какому такому делу? Тебя кто прислал? Федосеич, небось?
   Лицо женщины перекосилось, словно от боли, и она внезапно начала кричать:
   - Покоя нет от этих алкашей! Никак не уймется,  проклятый!  Только-только
из ЛТП вернулся, так нет же,  опять  приваживают,  опять  к  бутылке  тянут,
совести у них нету, еще и мальцов  подсылают!  Гниды!  Паразиты!  Проваливай
отсюда, и Федосеичу своему передай: еще раз увижу его рядом  со  Степаном  -
топором зарублю.
   - Я не  от  Федосеича,  -  Руслан  постарался  крикнуть  погромче,  чтобы
женщина, оглушенная собственным голосом, его услышала. - Я сам по себе. Я из
Камышова приехал.
   Женщина внезапно успокоилась и замолчала,  лицо  ее  приобрело  выражение
задумчивого любопытства.
   - Из Камышова? И зачем тебе Степан Иванович? По какому делу?  -  спросила
она уже совсем ровным голосом.
   Руслан к разговору готовился заранее, и все слова, которые  он  собирался
произнести в этом  доме,  он  проговаривал  мысленно  шепотом  неоднократно.
Правда, он был уверен, что слушать эти слова будет сам Степан Иванович, а не
его жена, но в конце концов, какая разница?  Для  Степана  Ивановича  он  их
снова повторит.
   - В Камышове жил один человек, очень хороший,  добрый.  Самый  лучший  на
свете. Его убили и сказали, что это была пьяная драка, что тот  человек  сам
первый начал хулиганить и приставать. А я знаю, что этого не может быть,  он
никогда не хулиганил и ни к кому никогда  не  приставал.  Но  мне  никто  не
верит, потому что я маленький. Я хочу попросить Степана Ивановича, чтобы  он
пошел в милицию и заступился за Мишу. Пусть он им  скажет