ка. Со мной тягаться у  вас  кишка
тонка.
   Она демонстративно хлопнула дверью,  вышла  из  комнаты  и  вернулась  на
кухню.
   - Где будем накрывать? - весело спросила она. - Давайте,  я  помогу.  Что
нести и куда?
   Наташа ничего не  спросила,  только  глянула  не  столько  вопросительно,
сколько затравленно. И в этом взгляде было все: и страх перед  недовольством
Вадима, который теперь устраивал чуть ли не скандалы, обнаруживая  грязь,  а
ее становилось все больше  и  больше,  ведь  в  квартире  две  старухи,  три
подростка и Люся, считающая ниже своего достоинства заниматься бытом,  и  за
всеми ними нужно мыть, убирать и  подбирать;  и  страх  перед  недовольством
сестры, такой несчастной,  с  несложившейся  судьбой,  которая  рассчитывала
найти душевное тепло и покой в доме своего детства и юности; и  страх  перед
переживаниями матери, которая все понимает, но в силу возраста, немощности и
болезней уже ничего не может изменить; и страх перед  самой  собой,  боязнь,
что в один прекрасный момент нервы сдадут, выдержка подведет, воля ослабнет,
и тогда... Даже страшно подумать, что тогда случится.
   За обедом Люся сидела напряженная, а Катя - надутая. Слава богу, кажется,
у старшей сестрицы ума хватает не выпендриваться  и  не  нарываться  на  еще
больший скандал. Зато дщерь у  нее  та  еще!  Скоро  год,  как  эта  парочка
поселилась в квартире, и за это  время  бедная  Наташка  натерпелась  от  их
присутствия выше крыши. Еще бы, девчонка  выросла  в  семье  с  непризнанным
художественным гением-папочкой (хоть и нехорошо так отзываться  о  покойном,
но ведь правда же!) и столь же мало признанным литературным гением-мамочкой.
Эти два гения, разумеется, считали ниже  своего  достоинства  опускаться  до
бытовых подробностей жизни, для чего и  вывезли  себе  в  помощь  из  Москвы
Галину Васильевну, которая взяла на себя все заботы по  дому,  освободив  от
них и дочь с зятем, и внучку. И вот мы имеем упоительный результат: вышедшая
на   пенсию   Люся   с   удесятеренной   силой   продолжает   кропать   свои
слезливо-сопливые романы, которые никто не хочет ни печатать, ни  читать,  а
паршивка Катька, не привыкшая даже  чашку  за  собой  помыть,  считает  себя
первой красавицей и умницей  Вселенной  и  ведет  себя  соответственно.  Что
говорить, она действительно очень хорошенькая и имеет  реальную  перспективу
стать настоящей красавицей, в мать пошла, с такой  же  стройной  фигуркой  и
тонкими чертами лица. И учится хорошо, мозгами в этом смысле бог не  обидел.
Но ведь ум человеческий не только в том  состоит,  чтобы  хорошо  считать  и
грамотно писать. Во всех других смыслах ума у нее  меньше,  чем  у  червяка,
зато надменности и заносчивости на пятерых хватило бы. В каком-то смысле Ире
даже ее жалко, внушили девочке с детства, что она - необыкновенная и ждет ее
прекрасная и необычная судьба, вот она и поверила, лежит на диване  и  ждет,
когда же эта прекрасная судьба  постучится  к  ней  в  дверь,  в  комнату  в
коммуналке. О том, чтобы помочь Наташе по хозяйству,  и  речь  не  идет.  Не
приучена. Да и не барское это дело - посуду мыть на коммунальной  кухне  или
драить раковину в общей ванной. Ничего, время придет - жизнь ее обравняет.
   А Галина Васильевна  сдала...  Руки  дрожат,  суп  из  ложки  то  и  дело
проливается на платье, крошки и кусочки пищи во все стороны сыпятся,  а  она
даже не замечает, зрение теряет. А  от  операции  отказывается.  Уж  сколько
Бэллочка ее уговаривала, и себя в пример приводила, и других - ни  в  какую,
не соглашается - и все. Боюсь,  мол,  еще  хуже  сделают,  совсем  без  глаз
останусь.  Хорошо,  что  Вадима  за  столом  нет,  он  такие  зрелища  плохо
переносит, чистюля несчастный! Наташка жалуется,  что  он  вообще  старается
поесть отдельно, чтобы за одним столом с  тещей  не  сидеть,  очень  уж  его
раздражает и ее глухота, и  ее  неопрятность.  Не  хочет  он  понимать,  что
старость требует уважения, потому что приходит ко всем, к  одним  раньше,  к
другим позже, но ко  всем,  кроме  тех,  кто  до  нее  просто  не  доживает.
Наверное, думает, что он до самой смерти будет молодым,  сильным,  здоровым,
зрячим и хорошо слышащим. Дурак! А может, он и не  виноват?  Просто  не  жил
никогда бок о бок со стариками, такая семья  у  него  была,  что  бабушки  и
дедушки - далеко, и перед глазами только молодые родители.
   Зато Бэллочка - просто класс! Хоть и прибаливает все чаще и  чаще,  и  на
ноги жалуется, и на почки, и на сердце, но держится в  свои  семьдесят  пять
молодцом. Спина прямая, посадка головы - некоторым молодым на зависть, после
операции на глазах стала носить очки в хорошей оправе, не в какой-нибудь там
старушечьей, а в модной, красивой, от Гуччи, Наташка ей подарила, купила  за
безумные деньги. Бэллочка  за  собой  следит,  в  халат  только  перед  сном
переодевается,  а  так  -  в  юбочках  с  блузками  ходит,  и  не  в  тапках
раздолбанных, а в домашних туфельках, без каблука,  сильно  разношенных,  но
все равно выглядящих лучше, чем войлочные шлепанцы. Вот сейчас восседает  за
столом в кремовой кофточке с  жабо,  на  плечах  -  яркий  турецкий  платок,
который ей Ира в прошлом году привезла из отпуска,  седые  волосы  тщательно
уложены, губы накрашены.  Картинка!  Ира-то  понимает,  да  и  Наташка  тоже
понимает, что все это - только ради Вадима,  чтобы  не  угнетать  его  своей
старостью. Кто ж  спорит,  что  Бэллочке  куда  удобнее  было  бы  ходить  в
шлепанцах и в теплом халате, в котором и прилечь днем можно,  и  измять  или
испачкать не страшно. До переезда Вадима она именно так и ходила.  А  потом,
когда стало ясно, что в нем бешенство понемногу копится  и  закипает,  стала
стараться Наташке помочь беречь нервную систему мужа.  Даже  когда  Бэллочка
болеет, она никогда при Вадиме об этом не говорит, не жалуется, не стонет  и
не охает. Наташке на ушко шепнет - и все.
   Саша и Алеша,  как  всегда,  поели  быстрее  всех,  для  них  обед,  даже
воскресный, с гостями, это не застолье, не повод посидеть  и  пообщаться,  а
рядовой прием пищи, который надо сократить  до  минимума,  чтобы  освободить
время для более интересных дел.
   - Мам, спасибо, мы поели. Мы пойдем к себе, ладно? -  как  всегда,  Сашка
выступает от имени обоих. В этой парочке старший брат  -  заводила,  как  он
скажет - так и будет, но не думайте, что Алешка слепо  ему  подчиняется,  не
имея  возможности  высказывать  собственные  пожелания.   При   всей   своей
несхожести они вынужденно живут в одном ритме - в ритме школьников, серьезно
занимающихся спортом в одной и той же секции. Утром вместе  бегут  в  школу,
потом на тренировку, вместе ездят на сборы и на  соревнования,  и  свободное
время у них всегда одно и то же, и друзья общие. Вот и получается, что  если
между воскресным обедом и вечерней тренировкой есть свободные три  часа,  то
понятно, что проводить эти три часа они будут вместе. Уйдут в свою  комнату,
а там видно будет. Может, уроки поделают,  может,  кино  посмотрят.  Алешка,
правда, еще и читать любит, его от  книжки  за  уши  не  оттянешь,  чего  не
скажешь о старшем мальчике. Тот свое  умение  складывать  буквы  употребляет
исключительно на чтение школьных учебников (раз уж без этого никак нельзя) и
на изучение аннотаций на коробках с видеокассетами. Никакого другого  чтения
Саша не признает.
   - Чем будете заниматься? - весело спросила Ира. - Дурака валять? Посидели
бы с нами.
   - Не, мы хотим кино посмотреть, - ответил Саша.  -  Мы  кассету  напрокат
взяли, завтра нужно вернуть, а то деньги капают.
   - Хорошее кино? - заинтересовалась Ира. - О чем?
   - "Крестный отец", про мафию. Все говорят, кино здоровское!
   - Ну так  пригласите  Катю  к  себе,  ей  ведь  тоже,  наверное,  хочется
посмотреть. Это действительно  очень  хороший  фильм,  -  с  невинным  видом
предложила Ира, прекрасно понимая, что может последовать дальше.
   Оно и последовало. Сашка  скривился,  повернувшись  так,  чтобы  тетка  и
двоюродная сестра его лица не видели, а добродушный Алеша  тут  же  послушно
сказал:
   - Катя, хочешь посмотреть с нами кино про мафию?
   - Очень надо! Барахло всякое смотреть!
   - Это не барахло,  -  тут  же  вступила  Ира  со  своей  партией,  -  это
замечательный фильм с  прекрасными  актерами  и  великолепной  музыкой.  Это
классика американского кинематографа, и если ты, Катюша, хочешь считать себя
образованным человеком, ты просто обязана ознакомиться с этой  лентой.  Тебе
уже  шестнадцать  лет,  пора  стремиться  к  тому,  чтобы  знать,  из  каких
кирпичиков складывается современная культура.
   -  Прекрати  приобщать  мою  дочь  к  культу  насилия  и  порнографии!  -
взорвалась Люся, и Ира с озорным  удовлетворением  отметила,  что  детонатор
сработал даже быстрее, чем на предполагала. - Пусть  мальчики  сами  смотрят
это безобразие, моя дочь воспитана на других культурных ценностях.
   - Да? На каких же? Уж не на твоих ли бессмертных романах?
   Люся побелела от злости, а всеобщая  миротворица  Бэлла  Львовна  тут  же
кинулась ее защищать.
   - Ну зачем ты так, Иринка? Люсенька  наверняка  имела  в  виду  Толстого,
Чехова, Тургенева. Правда, Люся?
   - Мам, ну мы с Алешкой пойдем, ладно? - тоскливо  проныл  Сашка,  который
терпеть не мог терять драгоценное время на семейные разборки,  вместо  того,
чтобы предаваться своему любимому зрелищу.
   - Идите, - бросила Наташа, собирая грязные тарелки. - Если  хотите  торт,
отрежьте себе сами, он на кухне.
   Мальчики выскочили из комнаты и с топотом промчались по длинному коридору
в свою комнату.
   - Значит ты, Люся, считаешь, что если существует искусство девятнадцатого
века, то в двадцатом веке все должны умереть и  больше  ничего  не  творить,
так, что ли? - снова начала Ира. - Тогда зачем ты пишешь свои романы? Или ты
полагаешь, что сможешь написать лучше Толстого?
   - Тебе этого не понять, - сквозь зубы прошипела Люся. - Ты вообще ничего,
кроме своих киношек, не знаешь. Актрисулька! И  не  смей  обсуждать  меня  в
присутствии моей дочери, это неэтично.
   - Согласна, извини, - весело откликнулась Ира. - Катя, выйди, пожалуйста,
мы тут с твоей мамой хотим пообсуждать ее творчество. Она не хочет, чтобы ты
при этом присутствовала.
   - И не смей выставлять мою дочь за дверь! Ты в этом доме не хозяйка.  Что
ты себе позволяешь?
   - Прелестно, милая Люси...
   - Не называй меня так! Я старше тебя на тридцать лет.
   - На тридцать два года, если быть точной. Хорошо, пусть будет Людмила.  И
даже, если хочешь, Александровна. Так вот, я в этом  доме  действительно  не
хозяйка. Но зато я хозяйка по крайне мере в своей комнате. И  могу  вышибить
тебя оттуда в любой момент. Ты это имей в виду на всякий случай. А теперь  у
меня к тебе вопрос, Людмила Александровна. А кто, собственно говоря,  хозяин
в этом доме?
   - Это коммунальная квартира, хочу тебе напомнить, - язвительно отозвалась
Люся. - Здесь нет и не может быть одного хозяина.
   - Девочки, по-моему, вы обсуждаете  что-то  совершенно  пустое,  -  снова
кинулась на выручку Бэлла Львовна. - Ну какая разница, кто здесь хозяин?
   Ира бросила быстрый взгляд на Наташу. Та с непроницаемым видом  накрывала
стол к чаю, расставляла чашки с блюдцами, сахарницу,  резала  торты  -  свой
"Наполеон" и другой,  принесенный  Ирой.  Ее  назревающий  скандал,  похоже,
ничуть не пугает. А может быть, она  думает  о  чем-то  своем  и  вообще  не
слышит, что происходит вокруг.
   - Нет уж, Бэлла Львовна, давайте внесем  ясность.  Людмила  Александровна
считает, что в этой квартире нет и не может быть одного хозяина. Тогда пусть
она ответит мне, кто должен отвечать за чистоту  и  порядок?  За  то,  чтобы
вовремя были оплачены коммунальные услуги и  счета  за  телефон?  Кто  несет
ответственность за то, чтобы были куплены продукты  и  в  доме  всегда  были
готовы завтрак, обед и ужин? И кто  должен  заработать  деньги  на  все  эти
удовольствия? Кто, если нет единого хозяина?  Ответ  очевиден,  но  я  хочу,
чтобы Люся его озвучила.
   - Я не понимаю, на  что  ты  намекаешь.  На  то,  что  у  меня  маленькая
государственная пенсия, а мой  родственник  Вадим  стал  торгашом  и  гребет
деньги лопатой? Ты собираешься меня в этом обвинить?
   - К твоему сведению, твой родственник Вадим стал торгашом только  потому,
что ты сюда приехала. Он пытается заработать деньги тебе же на квартиру,  он
уже год работает без выходных, складывает каждый  доллар,  чтобы  у  тебя  и
твоей дочери было отдельное жилье.  Неужели  ты  с  высоты  своей  идиотской
надменности допускаешь мысль, что ему, блестящему офицеру-подводнику, в кайф
торчать целыми днями за прилавком и торговать костюмами и куртками?  Это  ты
вынудила его заниматься торговлей! И тебе не стыдно? Ни капельки не  стыдно?
Он, сцепив зубы,  стоит  и  торгует  шмотками  на  рынке,  а  ты,  барыня  с
претензиями, сидишь дома и кропаешь свою никому не нужную бредятину, которую
и читать-то противно. Ты позволяешь Наташе и  Бэлле  Львовне  готовить  еду,
подавать тебе и твоей дочери, мыть за вами тарелки  и  стирать  ваше  белье.
Милостиво эдак позволяешь,  с  царственной  небрежностью.  И  Катю  к  этому
приучаешь. Она уже взрослая девица, а пуговицу сама пришить не может. Почему
ты не пустила ее смотреть кино вместе с братьями?  Да  потому,  что  ты  всю
жизнь считала себя необыкновенной, непохожей на  других,  и  пытаешься  Катю
вырастить такой же. Не место ей рядом с  рядовыми  мальчишками,  да?  Она  -
особенная, и жизнь у нее будет особенная, и женится на ней не обычный мужик,
а прекрасный принц, которого она непременно дождется, если  будет  холить  и
лелеять свою необыкновенность. Ты-то своего принца дождалась. Хочешь,  чтобы
и Катя такую же жизнь прожила? И все это не имеет никакого  отношения  ни  к
твоей маленькой пенсии, ни к заработкам Вадима. Это имеет отношение только к
одному - к уму и совести, которых ни у тебя, ни у твоей дочери нет и никогда
не было. Я все сказала. Теперь я готова выслушать тебя.
   - Иринка, мне кажется, ты неправа, - тихо проговорила, наконец, Наташа. -
То, что ты говоришь, жестоко и несправедливо.
   - Нет, я права. Может быть, то, я что сказала, и жестоко, но уж  точно  -
справедливо.
   - Зачем ты так? Люся - моя сестра, Катюша  -  племянница,  и  мне  совсем
нетрудно за ними ухаживать, все равно ведь я готовлю  на  всю  семью.  Какая
разница, на шесть человек я сварю обед или на восемь?
   - Ты сваришь обед, - подхватила Ира. - Вот именно. Ты. А почему,  позволь
спросить, не она, не Люся? Ты работаешь, она сидит дома и ничего не  делает.
Почему ты моешь полы, а не Катя? Она что, хрустальная?
   - Мама пишет книгу, - возмутилась Катя. - Почему  вы  говорите,  что  она
сидит и ничего не делает? Она работает над рукописью.
   - Наташа тоже работает. Так объясни мне, милое дитя, чем твоя мама  лучше
своей младшей сестры. Почему твоя мама имеет право работать на  рукописью  и
больше ничего не делать, а Наташа такого права не имеет.  Почему?  И  потом,
если ты с таким уважением относишься  к  труду  своей  мамы,  то  возьми  ее
обязанности на себя. Ходи с магазин, убирай квартиру, готовь еду. Что ты  на
меня смотришь с таким священным ужасом? Тебе такой простой вариант в  голову
не приходил?
   - Ну хватит, Ириша, - мягко произнесла Наташа. - Давай не  будем  портить
друг другу настроение. Берите торт. Кому наливать чай? Кому кофе?
   - Ладно, я заткнусь,  -  легко  согласилась  Ира.  -  А  тебе,  Катерина,
задание: к моему следующему приходу разработай систему аргументов  в  пользу
того, что ни ты, ни твоя мама  не  должны  заниматься  хозяйством.  Приду  -
проверю.
   Десерт поедали в гробовом молчании. Выпив чай и съев по два куска  торта,
Люся и Катя молча поднялись и вышли.
   - А  почему  Люсенька  так  быстро  ушла?  -  испуганно  спросила  Галина
Васильевна, которая ничего из сказанного не расслышала и приняла скандал  за
оживленную беседу.
   Наташа наклонилась к матери и громко сказала прямо ей в ухо:
   - Люсе нужно поработать  над  рукописью,  а  Катя  должна  делать  уроки.
Положить тебе еще кусочек торта?
   Старушка согласно закивала и принялась, роняя крошки, жевать мягкий  торт
беззубым ртом.
   Потом Ира вместе с Наташей отправилась на кухню мыть посуду.
   - Ирка, зачем ты все это затеяла? - с тоской спросила Наташа. -  Чего  ты
добивалась? Чтобы все перессорились?
   - Я не хотела, чтобы все ссорились, я только  хотела,  чтобы  эта  курица
поняла всю нелепость ситуации и всю постыдность своего поведения. Если никто
из вас не может ей сказать правду в глаза, то я должна была это сделать.
   - Зачем? - снова повторила Наташа. - Что от этого изменится?  Неужели  ты
действительно думаешь, что от твоих нравоучений в Люсе хоть что-то  дрогнет?
Ей пятьдесят семь лет, она уже не станет  другой,  и  по-другому  думать  не
начнет, и по-другому чувствовать не будет. Она только обозлится, и мы  будем
существовать в атмосфере  перманентного  конфликта.  Я,  например,  к  этому
совершенно не стремлюсь. Мне конфликтов на работе хватает.
   - Значит, пусть она думает, что тебя все устраивает? Пусть позволяет тебе
горбатиться, обихаживая ее и Катьку, и считает, что это нормально, что так и
должно быть? - кипятилась Ира.
   - Иришенька, милая, ты пойми, Люся - моя сестра. Ее дочка  -  моя  родная
племянница. Они  мне  не  чужие.  Мне  не  трудно  приготовить  для  них,  и
постирать, и погладить. Они приехали ко мне, потому что у них никого  больше
нет на этом свете. Они совсем одни. И  не  могу  я  с  ними  считаться,  кто
сколько раз не помыл за собой посуду или не подмел пол. Мы - одна  семья.  Я
трезвый человек, я понимаю, что Люся все равно  не  будет  мне  помогать,  и
Катюшка ничего по дому делать не будет. Добиваться этого - только зря  шишки
на собственном лбу набивать. Но до тех пор, пока я молчала, все было тихо  и
спокойно. А теперь, после того, что ты тут сегодня учинила,  обе  они  будут
постоянно помнить, что их приютили из милости,  и  содержат  из  милости,  и
кормят и одевают из милости. С каким сердцем они будут есть  те  пресловутые
обеды, которые я им готовлю? Да им же  кусок  в  горло  не  полезет.  Они-то
думали, что все отлично, что всех все устраивает и  все  вокруг  довольны  и
счастливы.  И  вдруг  оказывается,  что  я  недовольна,  что  мой  муж  тоже
недоволен. Они от нас зависимы, потому что мы их содержим. И они  ничего  не
могут изменить, потому что не могут и не хотят изменить  себя.  Единственный
выход - отселить их, и мы с Вадимом пытаемся эту проблему  решить,  но  пока
что мы живем вместе, и нам  нужно  как-то  сосуществовать.  Это  было  пусть
шаткое, но равновесие. А ты его разрушила. Ты уйдешь домой,  а  мы  со  всем
этим останемся. Как же нам теперь жить дальше? Об этом ты подумала?
   Ира опустила голову. Об этом она, естественно, не  подумала,  потому  что
самым главным ей казалось поставить Люсю на место,  объяснить  ей,  кто  она
есть и как выглядит в глазах окружающих.
   - Я хотела как лучше...  -  виновато  пробормотала  она.  -  Хотела  тебя
защитить. Не могу смотреть, как ты колотишься целыми  днями,  а  эти  две...
даже приличных слов нет, чтобы их назвать...
   - Спасибо тебе, - Наташа обняла ее, поцеловала в висок.  -  Спасибо,  что
защищаешь меня.
   - Ты не сердишься?
   - Нет, конечно. Ты же от чистого  сердца  поступила,  ты  не  хотела  мне
навредить.
   - Не хотела, а получилось, что навредила. Ну почему я  такая  нескладная,
а,  Натулечка?  Всегда  сначала  делаю,  потом  думаю.  Теперь   ты   будешь
расстраиваться.
   - Не буду, не буду, - улыбнулась  Наташа.  -  Расскажи  лучше,  как  твоя
семейная жизнь.
   Ира закончила  мыть  посуду,  вытерла  руки  полотенцем,  села,  вытащила
сигареты.
   - Отлично. Муж - козел, зато свекровь золотая.
   - А свекор?
   - Просто бриллиантовый. Я имею в виду, как свекор, - тут  же  поправилась
Ира. - Ты не думай, что я забыла...