пкой грязи, которую рабочие отважно принялись ворошить,  всюду  попадалось
множество ценных вещей, золотых и серебряных украшений, драгоценных камней и
монет. Если какому-нибудь великану вздумалось бы процедить эту клоаку, в его
сите  оказались  бы  сокровища  многих  веков.  В  месте  слияния  стоков  с
Тампльской улицы и улицы Сент-Авуа была подобрана любопытная  медная  медаль
гугенотов с изображением на одной стороне свиньи в кардинальской шапке, а на
другой - волка в папской тиаре.
     Самая поразительная находка была сделана у входа в  Главную  клоаку.  В
прежние времена вход был загорожен решеткой Ныне сохранились лишь крюки,  на
которых она держалась. На одном  из  крюков,  вероятно  занесенный  потоком,
висел, зацепившись  за  него,  безобразный,  испачканный  кровью,  истлевший
лоскут. Брюнзо поднес фонарь, чтобы рассмотреть эту тряпку. Она оказалась из
тончайшего батиста, и на одном уголке, изодранном меньше других, можно  было
различить вышитую  геральдическую  корону  над  следующими  шестью  буквами:
ЛОБЕСП... Корона была короной  маркиза,  а  шесть  букв  означали  Лобеспин.
Оказалось, что у них перед глазами находился  лоскут  от  савана  Марата.  В
юности у Марата бывали любовные приключения. Они относились к тому  времени,
когда он служил при дворе графа д'Артуа в качестве лекаря при  конюшнях.  От
любовной связи с одной знатной дамой у него осталась  эта  простыня,  то  ли
случайно забытая, то ли подаренная на память. Это было  единственное  тонкое
белье, которое нашлось в доме Марата после его смерти, и  его  похоронили  в
этой  простыне.  Старухи  завернули   сурового   Друга   народа   в   пелены
сладострастия, превратив их в погребальные. Брюнзо прошел  мимо.  Изорванный
лоскут оставили на месте, не тронув его. Из презрения или в  знак  уважения?
Марат заслужил и того и другого. Впрочем, печать судьбы была  здесь  слишком
явственна, чтобы осмелиться на нее посягнуть. К тому  же  могильные  останки
подобает оставлять в том месте, какое они сами себе избрали. Все же это была
необычайная реликвия. На ней спала маркиза, в ней истлел Марат;  она  прошла
через Пантеон, чтобы  достаться  крысам  клоаки.  Обрывок  альковной  ткани,
которую с таким веселым изяществом изобразил бы некогда Ватто,  кончил  тем,
что стал достойным пристального взгляда Данте.
     Тщательный осмотр всех подземных  свалок  нечистот  Парижа  продолжался
целых семь лет, с 1805 по 1812 год. Продвигаясь вперед, Брюнзо вместе с  тем
намечал, производил и завершал  важные  земляные  работы:  в  1808  году  он
понизил  дно  водостока  Понсо,  в  1809,  прокладывая  всюду  новые  линии,
продолжил сточный канал под улицей Сен-Дени, вплоть до  фонтана  Инносан;  в
1810 он прорыл водосток под улицами Фруаманто и Сальпетриер; в  1811  -  под
Новой Мало-Августинской улицей, улицей Майль, улицей Эшарп, под  Королевской
площадью; в 1812 - под улицей Мира и Шоссе д'Антен.  Вдобавок  он  руководил
дезинфекцией и очисткой всей сети. На втором году работ Брюнзо взял  себе  в
помощники своего зятя Нарго.
     Вот каким образом в начале нынешнего столетия общество  выгребало  свое
двойное дно и приводило в порядок свои клоаки. Так или иначе, но грязь  была
вычищена.
     Извилистая,  растрескавшаяся,  развороченная,   облупившаяся,   изрытая
ямами, вся в причудливых поворотах, с беспорядочными подъемами  и  спусками,
зловонная, дикая, угрюмая, затопленная мраком, со шрамами на каменных плитах
дна и с рубцами на  стенах,  страшная  -  такова  была,  если  оглянуться  в
прошлое, древняя  клоака  Парижа.  Развилины  во  все  стороны,  перекрестки
коридоров, разветвления - то в  виде  гусиных  лапок,  то  звездообразные  -
словно в подкопах, тупики, похожие на  отросток  слепой  кишки,  пропитанные
селитрой своды, смрадные отстойники, мокрые лишаи на стенах, капли, падающие
с потолка, кромешная тьма. Ничто не могло сравниться по ужасу с этим древним
склепом-очистителем, с этим пищеварительным трактом Вавилона, пещерой, ямой,
пересеченной улицами, бездной, необъятной кротовой норой, где  вам  чудится,
будто во мраке, среди мерзких отбросов прежнего великолепия, бродит огромный
слепой крот - прошедшее.
     Такова, повторяем, была клоака былых времен.


Глава пятая. ПРОГРЕСС В НАСТОЯЩЕМ



     В наше время клоака опрятна, строга,  выпрямлена,  благопристойна.  Она
почти олицетворяет идеал, обозначаемый в Англии словом "респектабельный".  У
нее приличный вид, она сероватого цвета, вытянута в струнку  и,  если  можно
так выразиться, одета с иголочки. Она похожа на человека, который из  купцов
вдруг вышел в тайные советники. Там почти  совсем  светло.  Там  даже  грязь
держится чинно. На первый взгляд клоаку легко принять за один  из  подземных
ходов, столь распространенных встарь и столь удобных для бегства монархов  и
принцев в доброе старое время, "когда народ  так  обожал  своих  государей".
Нынешняя  клоака,  пожалуй,  даже  красива:   там   царит   чистота   стиля.
Классический прямолинейный александрийский стиль, изгнанный из поэзии и  как
будто нашедший прибежище в архитектуре, заметен там в каждом камне длинного,
мрачного,  белесоватого  свода;  каждый  сточный  канал  кажется  аркадой  -
архитектура улицы Риволи наложила отпечаток даже на недра клоаки. К тому  же
если геометрические  линии  где-нибудь  и  уместны,  то  именно  в  каналах,
выводящих  нечистоты  большого  города.  Там  все  должно   быть   подчинено
соображениям кратчайшего расстояния. Клоака наших дней приобрела официальный
вид. Даже в  полицейских  отчетах,  где  она  зачастую  упоминается,  о  ней
говорится  с  оттенком  уважения.  Административный  язык  применяет  к  ней
выражения возвышенные и благопристойные. То, что называлось когда-то кишкой,
именуется галереей, что называлось дырой, зовется смотровым колодцем.  Вийон
не узнал бы своего бывшего ночного пристанища. Правда, эта  запутанная  сеть
подземелий по-прежнему и более чем когда-либо заселена  грызунами,  кишащими
там с незапамятных времен, и теперь еще иной  раз  почтенная  усатая  крыса,
отважившись высунуть голову в отдушину клоаки, разглядывает парижан; но даже
эти гады  мало-помалу  становятся  ручными,  настолько  они  довольны  своим
подземным дворцом. Клоака совершенно потеряла первобытный дикий облик  былых
времен. Дождь, некогда  загрязнявший  водостоки,  теперь  промывает  их.  Не
слишком доверяйте им, однако. Не  забывайте  о  вредных  испарениях.  Клоака
скорее  ханжа,  чем  праведник.  Напрасно  стараются  префектура  полиции  и
санитарные комиссии. Вопреки  всем  ухищрениям  ассенизации,  клоака  издает
какой-то подозрительный запах, точно Тартюф после исповеди.
     Как бы то ни было, выметая сор, клоака оказывает услугу цивилизации,  а
так как с этой точки зрения совесть Тартюфа - большой прогресс в сравнении с
Авгиевыми конюшнями, то нельзя не признать, что клоака  Парижа,  несомненно,
усовершенствовалась.
     Это больше чем прогресс: это превращение древней клоаки в клоаку нашего
времени. В ее истории произошел переворот. Kто же произвел этот переворот?
     Человек, которого все  позабыли  и  которого  мы  только  что  назвали:
Брюнзо.


Глава шестая. ПРОГРЕСС В БУДУЩЕМ



     Прорыть водостоки Парижа было далеко не легкой задачей. За десять веков
вплоть до наших дней не удалось закончить эту работу, так же как не  удалось
достроить Париж. В самом деле, - ведь на клоаке отражаются все  этапы  роста
Парижа. Это как бы мрачный подземный полип с тысячью щупалец, который растет
в глубине одновременно с городом, растущим наверху. Всякий  раз,  как  город
прокладывает новую улицу, клоака вытягивает новую лапу. При старой  династии
было проложено всего лишь двадцать три тысячи триста метров -  так  обстояло
дело в Париже к 1 января 1806 года. Начиная с этой эпохи, к которой  мы  еще
вернемся, работы возобновились и продолжались энергично и успешно.  Наполеон
-цифры и эти крайне любопытны - провел четыре тысячи восемьсот четыре  метра
водосточных труб; Людовик XVIII - пять тысяч семьсот девять; Карл Х - десять
тысяч восемьсот  тридцать  шесть;  Луи-Филипп  -  восемьдесят  девять  тысяч
двадцать; республика 1848 года -  двадцать  три  тысячи  триста  восемьдесят
один;  нынешнее  правительство  -  семьдесят  тысяч  пятьсот.  В  итоге   до
настоящего времени проложено двести двадцать  шесть  тысяч  шестьсот  десять
метров, другими словами, шестьдесят миль сточных труб - так необъятна утроба
Парижа. Невидимая ветвистая поросль, непрерывно увеличивающаяся;  гигантское
невидимое сооружение.
     Итак,  в  наши  дни  подземный  лабиринт  Парижа  разросся  больше  чем
вдесятеро против того, каким он был в начале  столетия.  Трудно  представить
себе, сколько настойчивости и усилий потребовалось, чтобы довести клоаку  до
того относительного совершенства, какого она достигла.  Прежние  королевские
городские ведомства, - а в последнее десятилетие XVIII века и  революционная
мэрия, - с большим трудом завершили бурение тех пяти миль водостока, который
существовал до 1806 года. Это предприятие тормозили всевозможные  трудности:
одни  были  связаны  с   особенностями   грунта,   другие   -   со   старыми
предрассудками, укоренившимися среди рабочего люда Парижа. Париж построен на
земле, до странности неподатливой для заступа и  мотыги,  земляного  бура  и
человеческой  руки.  Нет  ничего  труднее,  чем  пробить  и  просверлить  ту
геологическую  формацию,  на  которой  покоится  великолепная   историческая
формация, именуемая Парижем;  только  человек  задумает  каким-либо  образом
углубиться и проникнуть в эти наносные пласты, перед ним тотчас же возникают
бесчисленные, скрытые в  земле  препятствия.  То  это  жидкий  глинозем,  то
подземные родники,  то  твердая  горная  порода,  то  вязкий  и  топкий  ил,
прозванный на профессиональном языке "горчицей". Кирка с трудом  пробивается
сквозь известняки, чередующиеся с тончайшими жилками  глины,  сквозь  пласты
сланца, в толщу которых вкраплены окаменелые  раковины  улиток,  современниц
доисторических океанов. Иногда сквозь недостроенный свод  вдруг  прорывается
ручей и затопляет рабочих, иногда осыпь  рухляка  пробивает  себе  дорогу  и
обрушивается вниз с яростью водопада, дробя,  как  стекло,  массивные  балки
креплений.  Совсем  еще  недавно,  когда  понадобилось  провести  в  Вильете
водосток под каналом Сен -Мартен, не прерывая навигации и не осушая  канала,
в ложе канала внезапно образовалась трещина,  и  вода  хлынула  в  подземную
шахту с такой силой, что водоотливные насосы оказались беспомощны;  пришлось
посылать на поиски водолаза, - тот обнаружил трещину  в  устье  канала  и  с
большим трудом заделал ее. Помимо этого, как по берегам Сены, так и довольно
далеко от реки, например в Бельвиле, под Большой улицей и  пассажем  Люньер,
встречаются зыбучие пески, которые могут засосать и  поглотить  человека  на
ваших  глазах.  Добавьте  к  этому  вредные  испарения,  вызывающие  удушье,
оползни,  погребающие  заживо,  внезапные  обвалы.  Добавьте  также   гнилую
лихорадку, которой рано или поздно заболевают  все  работающие  в  подземных
стоках. Не так давно руководил этой работой Монно. Он прорыл  подземный  ход
Клиши с лотками для приема вод главного трубопровода Урк, производя работы в
траншее на глубине десяти метров; борясь с оползнями при помощи  котлованов,
зачастую в гнилостных грунтах, и подпорных стоек,  он  покрыл  сводом  русло
Бьевры от Госпитального бульвара до самой  Сены;  для  отведения  от  Парижа
потоков воды с Монмартра и спуска проточной лужи площадью в девять  гектаров
у заставы Мучеников он проложил длинную линию водостоков от Белой заставы до
дороги на Обервилье, работая в течение четырех месяцев,  днем  и  ночью,  на
глубине одиннадцати метров; после того как - вещь до сей поры неслыханная! -
он соорудил без открытых  траншей,  на  глубине  шести  метров  под  землей,
водосток улицы Бардю-Бек, - он умер. Вслед за ним, покрыв сводом три  тысячи
метров водостока во всех районах города, от улицы Траверсьер-Сент-Антуан  до
улицы Лурсин, спустив через боковой канал под Самострельной улицей  дождевые
воды, затопляющие перекресток Податной улицы и улицы Муфтар, построив  далее
в зыбучих  песках  на  подводном  фундаменте  из  камня  и  бетона  водосток
Сен-Жорж, проведя  затем  опасные  работы,  связанные  с  понижением  дна  в
ответвлении под улицей Назаретской Богоматери, - умер инженер Дюло. У нас не
публикуют сообщений о смелых подвигах  подобного  рода,  хотя  они  приносят
больше пользы, чем бессмысленная резня на полях сражений.
     В 1832 году парижская клоака сильно отличалась от нынешней. Брюнзо  дал
делу первый толчок, но надо было появиться холере,  чтобы  городские  власти
предприняли коренное переустройство водостоков, которое и  осуществляется  с
той поры вплоть до наших дней. Как это  ни  удивительно,  но  в  1821  году,
например,  часть  окружного  водостока,  так  называемого  Большого  канала,
полного гниющей жижи, пролегала еще по улице Гурд под открытым небом,  точно
в Венеции. И лишь в 1823 году город Париж раскошелился на двести  шестьдесят
шесть тысяч восемьдесят франков шесть сантимов, чтобы  прикрыть  этот  срам.
Три сточных колодца на улицах  Битвы,  Кюветной  и  Сен  -Мандэ,  снабженных
сточными  желобами,  вытяжными  трубами,   отстойниками   с   их   очистными
разветвлениями, сооружены только в 1836  году.  Кишечный  тракт  Парижа  был
заново переустроен и, как мы  уже  говорили,  на  протяжении  четверти  века
разросся более чем вдесятеро.
     Тридцать лет назад, в дни вооруженного восстания 5  и  6  июня,  клоака
почти всюду еще сохраняла свой прежний  вид.  На  многих  улицах,  на  месте
нынешних выпуклых мостовых, были тогда вогнутые булыжные мостовые.  В  самой
низкой точке, куда приводил уклон улицы или  перекрестка,  часто  попадались
широкие  квадратные  решетки  с  толстыми  железными  прутьями,  до   блеска
отполированные ногами прохожих, скользкие и опасные для  экипажей,  так  как
лошади спотыкались на них и падали. На официальном языке дорожного ведомства
этим низким точкам и решеткам было присвоено выразительное название  clissis
{Ловушки (лат.).}. Еще в 1832 году на множестве улиц  -  как,  например,  на
улице  Звезды,   Сен-Луи,   Тампльской,   Старой   Тампльской,   Назаретской
Богоматери, Фоли-Мерикур, на Цветочной набережной, на улице  Малая  Кабарга,
Нормандской,  Олений  мост,  Маре,  в  предместье   Сен-Мартен,   на   улице
Богоматери-победительницы, в предместье Монмартр, на улице Гранж-Бательер, в
Елисейских полях, на улице Жакоб, на улице  Турнон  -  старая  средневековая
клоака цинично  разевала  свою  пасть.  Это  были  громадные  зияющие  дыры,
обложенные необтесанным камнем и кое-где с наглым  бесстыдством  огороженные
кругом тумбами.
     Парижские  водостоки  1806  года  еще  почти  не  превышали   в   длину
установленной в мае 1663 года цифры:  пяти  тысяч  трехсот  двадцати  восьми
туаз. На 1 января 1832 года, после Брюнзо, они достигли сорока тысяч трехсот
метров. С 1806 по 1831 год ежегодно прокладывали в среднем семьсот пятьдесят
метров сточных труб; с тех пор каждый год  сооружали  от  восьми  до  десяти
тысяч метров подземных туннелей из мелкого гравия, скрепленного  известковым
гидравлическим раствором, на бетонном основании. Считая по двести франков на
метр, шестьдесят миль сточных труб современного Парижа обошлись ему в  сорок
восемь миллионов.
     Помимо отмеченного нами в  самом  начале  экономического  прогресса,  с
серьезной  проблемой  парижской  клоаки  связаны  также  и  важные   вопросы
общественной гигиены.
     Париж лежит меж двумя слоями: пеленой воды и  пеленой  воздуха.  Водная
пелена, хоть и  простертая  довольно  глубоко  под  землей,  но  уже  дважды
исследованная бурением, покоится на  слое  зеленого  песчаника,  залегающего
между меловыми пластами и  известняком  юрского  периода.  Этот  слой  можно
изобразить в виде диска, радиусом в двадцать пять миль;  туда  просачивается
множество рек и ручьев; из стакана воды, взятой в колодце Гренель, вы  пьете
воду Сены, Марны, Ионны, Уазы, Эны,  Шера,  Вьены  и  Луары.  Водная  пелена
целебна, она образуется сначала в небе,  потом  в  недрах  земли;  воздушная
пелена  вредоносна,  она  впитывает  гнилые  испарения.  Все  миазмы  клоаки
смешиваются  с  воздухом,  которым  дышит  город;  потому-то  у  него  такое
нездоровое дыхание. Воздух, взятый  на  пробу  над  навозной  кучей,  -  это
доказано наукой, - гораздо чище, чем воздух  над  Парижем.  Настанет  время,
когда благодаря успехам прогресса, научным и техническим усовершенствованиям
водная пелена поможет очистить пелену воздушную, -  иными  словами,  поможет
промыть водостоки. Как известно, под промывкой водостоков  мы  подразумеваем
отведение нечистот в  землю,  унавоживание  почвы  и  удобрение  полей.  Это
простое мероприятие повлечет за собой облегчение нужды и приток здоровья для
всего города. Теперь же болезни Парижа распространяются на пятьдесят миль  в
окружности, если принять Лувр за ступицу этого чумного колеса.
     Мы могли бы сказать, что вот уже  десять  веков  клоака  -  это  дурная
болезнь Парижа. Сточные воды - отрава в крови города. Народное чутье никогда
не обманывалось на этот счет. Ремесло золотаря в прежние времена считалось в
народе столь  же  опасным  и  почти  столь  же  омерзительным,  как  ремесло
живодера, которое так долго внушало  отвращение  и  предоставлялось  палачу.
Только за большие деньги каменщик соглашался  спуститься  в  этот  зловонный
ров; землекоп лишь  после  долгих  колебаний  решался  погрузить  туда  свою
лестницу; поговорка гласила: "В сточную яму сойти, что в могилу войти".  Как
мы уже говорили, зловещие, вселявшие ужас  легенды  окружали  эту  бездонную
канаву, эту опасную подземную трущобу, хранящую отпечаток геологических эр и
революционных переворотов,  хранящую  следы  всех  катаклизмов,  начиная  от
раковины времен потопа и кончая лоскутом от савана Марата.



Книга третья. ГРЯЗЬ, ПОБЕЖДЕННАЯ СИЛОЙ ДУХА




Глава первая. КЛОАКА И ЕЕ НЕОЖИДАННОСТИ



     В этой самой парижской клоаке и очутился Жан Вальжан.
     Еще одна черта между Парижем  и  морем.  Там  человек  может  исчезнуть
бесследно, словно пловец в океанских глубинах.
     Переход был ошеломляющим. В самом центре города Жан Вальжан скрылся  из
города и в мгновение ока, лишь приподняв  и  захлопнув  крышку,  перешел  от
дневного света к непроглядному мраку, от  полудня  к  полуночи,  от  шума  к
тишине, от вихря и грома к покою гробницы и, благодаря еще  более  чудесному
повороту судьбы, чем на улице Полонсо,  -  от  неминуемой  гибели  к  полной
безопасности.
     Вдруг провалиться в подземелье, исчезнуть в  каменном  тайнике  Парижа,
сменить улицу, где повсюду рыскала смерть, на склеп, где теплилась жизнь,  -
это была необыкновенная минута. Некоторое время он стоял, словно оглушенный,
и  с  изумлением  прислушивался.  Под  его   ногами   внезапно   разверзлась
спасительная западня. Небесное милосердие укрыло его, так сказать,  обманным
путем. Благословенная ловушка, уготованная провидением!
     Между тем раненый оставался недвижим, и Жан Вальжан не знал, живого или
мертвеца унес он с собой в эту могилу.
     Первым его ощущением была полная слепота. Он вдруг перестал видеть. Ему
показалось также, что он сразу оглох. Он ничего не  слышал.  Яростный  смерч
побоища, бушевавший в нескольких футах над его головой,  доносился  до  него
сквозь отделявшую его толщу земли глухо и неясно, как смутный гул. Он ощущал
под ногами твердую почву - вот и все, но этого было достаточно. Он  протянул
одну руку, затем другую, с обеих сторон наткнулся  на  стену  и  понял,  что
находится в узком коридоре, он поскользнулся и понял, что каменный пол залит
водой. Он  осторожно  ступил  вперед  одной  ногой,  опасаясь  какого-нибудь
провала, колодца, бездонной ямы, и убедился,  чт