я  могут  арестовать  в  ее
комнате, а это потревожило бы ее покой.
     Едва он успел договорить эти слова, как на  лестнице  раздался  сильный
шум. Послышался топот ног на ступеньках и голос старухи привратницы,  громко
и пронзительно кричавшей:
     - Клянусь господом богом, сударь, что за весь день и за весь вечер сюда
не входила ни одна душа, а я ведь ни на минуту не отлучалась от дверей!
     Мужской голос возразил:
     - Однако в этой комнате горит свет.
     Они узнали голос Жавера.
     Расположение комнаты было таково, что дверь,  открываясь,  загораживала
правый угол. Жан Вальжан задул восковую свечу и стал в этот угол.
     Сестра Симплиция упала на колени возле стола.
     Дверь отворилась.
     Вошел Жавер.
     Из коридора слышалось  перешептывание  нескольких  человек  и  уверения
привратницы.
     Монахиня не поднимала глаз. Она молилась.
     Свеча, поставленная ею на камин, едва мерцала.
     Жавер увидел сестру и в замешательстве остановился на пороге.
     Вспомним, что сущностью Жавера, его основой, его  родной  стихией  было
глубокое преклонение перед всякой властью.  Он  был  цельной  натурой  и  не
допускал для себя ни возражений, ни  ограничений.  И,  разумеется,  духовная
власть стояла для него превыше  всякой  другой:  он  был  набожен,  соблюдал
обряды и был так же педантичен в этом отношении, как и во всех остальных.  В
его  глазах  священник  был  духом,  не  знающим  заблуждения,  монахиня   -
существом, не ведающим греха. То были души,  жившие  за  глухой  оградой,  и
единственная дверь ее открывалась лишь затем, чтобы пропустить в наш грешный
мир истину.
     Когда он увидел сестру, первым его побуждением было удалиться.
     Однако в нем говорило и другое чувство, чувство долга, владевшее  им  и
властно толкавшее его в противоположную сторону. Следующим  его  побуждением
было - остаться и по крайней мере осмелиться задать вопрос.
     Перед ним была та самая сестра- Симилиция, которая не солгала ни разу в
жизни. Жавер знал об этом и именно  по  этой  причине  особенно  преклонялся
перед ней.
     - Сестрица! - сказал он. - Вы одна в этой комнате?
     Наступила ужасная минута. Бедная привратница едва не лишилась сознания.
     Сестра подняла глаза и ответила:
     - Да.
     - Значит, - продолжал Жавер, - простите меня  за  настойчивость,  но  я
выполняю свой долг, - значит вы не видели  сегодня  вечером  одну  личность,
одного человека? Он сбежал, мы ищем его. Вы не видели человека по имени  Жан
Вальжан?
     - Нет, - ответила сестра.
     Она солгала. Она солгала дважды,  раз  за  разом,  без  колебаний,  без
промедления, с такой быстротой, с какой человек приносит себя в жертву.
     - Прошу прощения, - сказал Жавер и, низко поклонившись, вышел.
     О святая девушка! Вот уже много лет, как тебя пет в этом мире;  ты  уже
давно соединилась в царстве вечного света со своими  сестрами-девственницами
и братьями-ангелами. Да зачтется тебе в раю эта ложь!
     Свидетельство сестры было столь убедительно для Жавера, что он даже  не
заметил одного странного  обстоятельства:  на  столе  стояла  другая  свеча,
только что потушенная и еще чадившая.
     Час спустя какой-то человек, пробираясь сквозь деревья и густой  туман,
быстро удалялся от Монрейля - Приморского  по  направлению  к  Парижу.  Этот
человек был Жан Вальжан. Показаниями двух или трех возчиков, встретивших его
дорогой, было установлено, что он нес какой-то сверток и  что  на  нем  была
надета блуза. Где он взял ее? Неизвестно. Впрочем, за несколько дней до того
в фабричной больнице умер старик рабочий,  который  не  оставил  после  себя
ничего, кроме блузы. Не была ли это та самая блуза?
     Еще несколько слов о Фантине.
     У всех нас есть одна общая  мать-земля.  Этой-то  матери  и  возвратили
Фантину.
     Кюре считал, что  хорошо  поступил,  -  и,  может  бить,  действительно
поступил хорошо, - сохранив возможно большую часть денег, оставленных  Жаном
Вальжаном, для бедных. В конце концов о ком  тут  шла  речь?  Всего  лишь  о
каторжнике и о публичной женщине. Вот почему он крайне  упростил  погребение
Фантины, ограничившись самым необходимым-то есть общей могилой.
     Итак, Фантину похоронили в том углу кладбища, который принадлежит  всем
и никому, в углу, где хоронят бесплатно и где бедняки исчезают без следа.  К
счастью, бог знает, где отыскать душу. Фантину  опустили  в  гробовую  тьму,
среди костей, неведомо кому принадлежавших; прах ее смешался с прахом других
людей. Она была брошена в общую яму. Ее могила была подобна ее ложу.


 * Часть 2 * КОЗЕТТА


Книга первая. ВАТЕРЛОО




Глава первая. ЧТО МОЖНО УВИДЕТЬ ПО ДОРОГЕ ИЗ НИВЕЛЯ



     В   прошлом   (1861)   году,   солнечным   майским   утром,   прохожий,
рассказывающий эту историю, прибыв из Нивеля, направлялся в Ла -  Гюльп.  Он
шел по широкому  обсаженному  деревьями  шоссе,  которое  тянулось  по  цепи
холмов, то поднимаясь, то опускаясь как бы  огромными  волнами.  Он  миновал
Лилуа и Буа - Сеньер  -  Иссак.  На  западе  уже  виднелась  крытая  шифером
колокольня Брен - л'Алле, похожая на перевернутую вазу.  Он  оставил  позади
раскинувшуюся на холме рощу и, на повороте проселка, около какого-то подобия
виселицы, источенной червями, с  надписью:  "Старая  застава  э  4",кабачок,
фасад которого украшала  вывеска:  "На  вольном  воздухе.  Частная  кофейная
Эшабо".
     Пройдя еще четверть лье, он спустился в небольшую долину, где,  вытекая
из-под мостовой арки в  дорожной  насыпи,  струился  ручей.  Не  густые,  но
ярко-зеленые деревья, оживлявшие долину по одну сторону  шоссе,  разбегались
на противоположной стороне по лугам и в  живописном  беспорядке  тянулись  к
Брен - л'Алле
     Направо, на  краю  дороги,  виднелся  постоялый  двор,  четырехколесная
тележка перед  воротами,  большая  вязанка  жердей  для  хмеля,  плуг,  куча
хворосту  возле  живой  изгороди,  дымившаяся  в  квадратной  яме   известь,
лестница, прислоненная к старому открытому сараю с соломенными перегородками
внутри. Молодая девушка полола в  поле,  где  трепалась  на  ветру  огромная
желтая афиша, возвещавшая, по всей вероятности, о  ярмарочном  представлении
по случаю храмового праздника. За углом  постоялого  двора,  вдоль  лужи,  в
которой  плескалась  стая  уток,  пролегала  скверно   вымощенная   дорожка,
углублявшаяся в чащу кустарника. Туда и направился прохожий.
     Пройдя около сотни шагов вдоль ограды XV  столетия,  увенчанной  острым
щипцом из цветного кирпича, он очутился перед большими каменными  сводчатыми
воротами с прямым поперечным брусом над створками в суровом  стиле  Людовика
XIV и двумя плоскими  медальонами  по  сторонам.  Фасад  здания,  такого  же
строгого стиля, возвышался над  воротами;  стена,  перпендикулярная  фасаду,
почти вплотную подходила к воротам,  образуя  прямой  угол.  Перед  ними  на
поляне валялись три бороны, сквозь зубья которых пробивались весенние цветы.
Ворота были заперты. Затворялись они двумя  ветхими  створками,  на  которых
висел старый, заржавленный молоток.
     Солнце светило ярко; ветви деревьев  тихо  покачивались  с  тем  нежным
майским шелестом, который, кажется,  исходит  скорее  от  гнезд,  нежели  от
листвы,  колеблемой  ветерком.  Смелая  пташка,  видимо  влюбленная,  звонко
заливалась меж ветвей раскидистого дерева.
     Прохожий нагнулся и внизу,  с  левой  стороны  правого  упорного  камня
ворот, разглядел довольно широкую круглую впадину, похожую  на  внутренность
шара. В эту минуту ворота распахнулись и появилась крестьянка.
     Она увидела прохожего и догадалась, на что он смотрит.
     - Сюда попало французское ядро, - сказала  она  и  добавила:  -  А  вот
здесь, повыше, на воротах, около гвоздя, -  это  след  картечи,  но  она  не
пробила дерева насквозь.
     - Как называется эта местность? - спросил прохожий.
     - Гугомон, - ответила крестьянка.
     Прохожий выпрямился, сделал несколько шагов и заглянул за изгородь.  На
горизонте, сквозь деревья, он заметил пригорок, а на  этом  пригорке  нечто,
похожее издали на льва.
     Он находился на поле битвы при Ватерлоо.


Глава вторая. ГУГОМОН



     Гугомон  -  вот  то  зловещее  место,  начало  противодействия,  первое
сопротивление,  встреченное  при  Ватерлоо  великим  лесорубом  Европы,  имя
которого Наполеон, первый неподатливый сук под ударом его топора.
     Некогда это был замок, ныне - всего только ферма. Гугомон  для  знатока
старины - "Гюгомон". Этот замок был воздвигнут Гюго, сиром де Сомерель,  тем
самым, который внес богатый вклад в шестое капелланство аббатство Вилье.
     Прохожий толкнул ворота и, задев локтем стоявшую под их  сводом  старую
коляску, вошел во двор.
     Первое, что поразило его на этом внутреннем дворе, были ворота в  стиле
XVI века, похожие на арку, ибо все вокруг них  обрушилось.  Развалины  часто
производят величественное впечатление. Близ арки в стене  находились  другие
сводчатые ворота времен  Генриха  IV,  сквозь  которые  видны  были  деревья
фруктового сада. Около этих ворот - навозная  яма,  мотыги,  лопаты,  тачки,
старый колодец с  каменной  плитой  на  месте  передней  стенки  и  железной
вертушкой на вороте, резвящийся жеребенок, индюк, распускающий веером хвост,
часовня с маленькой звонницей, грушевое дерево в  цвету,  осеняющее  ветвями
стену часовни, - таков этот двор, завоевать который было  мечтой  Наполеона.
Если бы он сумел овладеть им, то, быть может, этот уголок  земли  сделал  бы
его владыкой мира. Тут куры роются в пыли. Рычит большая собака;  она  щерит
клыки и заменяет теперь англичан.
     Англичане не могли не вызвать изумления. Четыре гвардейские роты Кука в
течение семи часов выдерживали ожесточенный натиск целой армии.
     Гугомон, изображенный на карте в горизонтальной плоскости, включая  все
строения   и   огороженные   участки,   представляет   собой    неправильный
прямоугольник со срезанным углом. В этом углу, под защитой стены, с  которой
можно было обстреливать в  упор  атакующих,  и  находятся  южные  ворота.  В
Гугомоне двое ворот: южные -  ворота  замка,  и  северные  -  ворота  фермы.
Наполеон направил против Гугомона своего брата  Жермона;  здесь  столкнулись
дивизии Гильемино, Фуа и Башлю; почти весь корпус Рейля тут был введен в бой
и погиб. Келлерман потратил весь свой запас ядер на эту  героическую  стену.
Отряд Бодюэна с трудом проник в Гугомон с севера,  а  бригада  ,Суа  хоть  и
ворвалась туда с юга, но овладеть им не смогла.
     Строения фермы окружают двор с  юга.  Часть  северных  ворот,  разбитых
французами, висит, зацепившись за стену. Это четыре доски,  приколоченные  к
двум перекладинам, и на них отчетливо видны глубокие шрамы, следы атаки.
     В глубине двора видны полуоткрытые северные ворота с заплатой из  досок
на месте вышибленной французами и  висящей  теперь  на  стене  створки.  Они
проделаны в кирпичной с каменным основанием стене, замыкающей двор с севера.
Это обыкновенные четырехугольные проходные ворота,  какие  можно  видеть  на
всех фермах: две широкие створки, сколоченные из необтесанных досок. За ними
расстилаются луга. За этот вход бились ожесточенно. На косяках  ворот  долго
оставались следы окровавленных рук. Именно здесь был убит Бодюэн.
     Еще и сейчас ураган боя ощущается на дворе; здесь запечатлен его  ужас;
неистовство рукопашной схватки словно застыло в самом ее разгаре, это живет,
а то умирает; кажется, все это было  вчера.  Рушатся  стены,  падают  камни,
стонут бреши; проломы похожи на раны; склонившиеся и дрожащие деревья  будто
силятся бежать отсюда.
     Этот двор в 1815 году был застроен теснее, чем ныне. Постройки, которые
позже были разрушены, образовали в нем выступы, углы, резкие повороты.
     Англичане  укрепились  там;  французы  ворвались  туда,  но  не  смогли
удержаться.   Рядом   с   часовней   сохранилось    обрушившееся,    вернее,
развороченное, крыло здания - все, что осталось от Гугомонского замка. Замок
служил  крепостью,  часовня  -  блокгаузом.   Здесь   происходило   взаимное
истребление. Французы,  обстреливаемые  со  всех  сторон  -  из-за  стен,  с
чердачных вышек, из глубины погребов, изо всех окон, изо всех  отдушин,  изо
всех щелей в стенах, - притащили фашины и подожгли стены и людей. Пожар  был
ответом на картечь.
     В разрушенном крыле замка сквозь  забранные  железными  решетками  окна
видны остатки разоренных покоев главного кирпичного здания;  в  этих  покоях
засела английская гвардия. Винтовая лестница, рассевшаяся от  нижнего  этажа
до самой крыши, кажется внутренностью разбитой раковины. Лестница  проходила
сквозь два этажа; осажденные на ней и загнанные наверх  англичане  разрушили
нижние ступени. И теперь эти широкие плиты голубоватого камня  лежат  грудой
среди разросшейся крапивы. Десяток ступеней еще держится в стене; на  первой
из них высечено изображение трезубца. Эти недосягаемые степени крепко  сидят
в своих гнездах. Остальная часть лестницы похожа на челюсть, лишенную зубов.
Тут же высятся два дерева. Одно  засохло,  другое  повреждено  у  корня,  но
каждою весну зеленеет вновь. Оно начало прорастать сквозь  лестницу  с  1815
года.
     Резня происходила в часовне. Теперь там снова тихо, но у  нее  странный
вид. Со времен бойни богослужений в ней не совершали. Однако аналой уцелел -
грубый деревянный аналой, прислоненный к необтесанной каменной глыбе. Четыре
выбеленные стены, против престола дверь, два полукруглых  окошка,  на  двери
большое  деревянное  распятие,  над  распятием   четырехугольная   отдушина,
заткнутая охапкой сена, в углу, на земле, старая  разбитая  оконная  рама  -
такова эта часовня. Около аналоя прибита деревянная, XV века, статуя  святой
Анны; голова младенца Иисуса оторвана картечью. Французы, на некоторое время
овладевшие часовней и затем выбитые из  нее,  подожгли  ее.  Пламя  охватило
ветхое строение. Оно превратилось в раскаленную печь. Сгорела дверь,  сгорел
пол, не сгорело  лишь  деревянное  распятие.  Пламя  обуглило  ноги  Христа,
превратив их в почерневшие обрубки, но дальше не пошло.  По  словам  местных
жителей,   это   было   чудо.   Младенцу   Иисусу,   которого   обезглавили,
посчастливилось меньше, чем распятию.
     Стены испещрены надписями. У ног Христовых  можно  прочесть:  Henquines
{Энкинес (исп.).}, А дальше: Conde de Rio Maior {Граф де Рио Майор (исп.).}.
Marques у Marquesa  de  Almagro  (Habаnа)  {Маркиз  и  маркиза  де  Альмагро
(Гавана)  (исп.).}.  Встречаются  и  французские  имена  с  восклицательными
знаками, говорящими о  гневе.  В  1849  году  стены  выбелили:  здесь  нации
поносили одна другую.
     Возле двери часовни подобрали труп, державший в  руке  топор.  Это  был
труп подпоручика Легро.
     Выходишь из часовни и направо замечаешь колодец. На этом дворе их  два.
Спрашиваешь: почему у этого колодца нет ведра и блока? А потому, что из него
не черпают больше воды. Почему же из него не черпают больше воды? Потому что
он набит скелетами.
     Последний, кто брал воду из этого колодца, был Гильом ван Кильсом. Этот
крестьянин проживал в Гугомоне и работал в замке садовником.  18  июня  1815
года его семья бежала и укрылась в лесу.
     Лес, окружавший аббатство Вилье, давал  в  продолжение  многих  дней  и
ночей  приют  несчастному  разбежавшемуся  населению.  Еще  и  сейчас  видны
явственные следы в виде старых  обгоревших  пней,  отмечающих  места  жалких
становищ, скрывавшихся в зарослях кустарника.
     Гильом ван Кильсом,  оставшийся  в  Гугомоне,  чтобы  "стеречь  замок",
забился в погреб. Англичане обнаружили его, вытащили из убежища  и,  избивая
ножнами сабель, принудили запуганного насмерть  человека  служить  себе.  Их
мучила жажда, и Гильом должен был приносить им пить, черпая воду из колодца.
Для многих то был последний  глоток  в  жизни.  Колодец,  из  которого  пило
столько обреченных на гибель, должен был и сам погибнуть.
     После  сражения  поторопились  предать  трупы  земле.  Смерть  обладает
повадкой, присущей ей одной, - дразнить  победу,  вслед  за  славой  насылая
болезни. Тиф - непременное дополнение к триумфу. Колодец был глубок,  и  его
превратили в могилу. В него сбросили триста трупов. Быть может, это  сделали
слишком поспешно. Все ли были мертвы? Предание гласит, что не все.  Говорят,
что в ночь после погребения из колодца слышались слабые голоса, взывавшие  о
помощи.
     Колодец стоит посреди двора. Три стены, наполовину из камня, наполовину
из кирпича,  поставленные  наподобие  ширм  и  напоминающие  четырехугольную
башенку, окружают его с трех сторон. Четвертая сторона  свободна,  и  отсюда
черпали воду. В задней стене имеется  что-то  вроде  неправильного  круглого
оконца - вероятно, пробоина от разрывного снаряда. У башенки  была  когда-то
крыша, от которой сохранились балки. Железные подпорки правой стены образуют
крест.  Наклонишься,  и  взгляд  тонет  в   глубине   кирпичного   цилиндра,
наполненного мраком. Подножия стен вокруг колодца заросли крапивой.
     Широкая голубая каменная  плита,  которая  в  Бельгии  служит  передней
стенкой  колодцев,  заменена  скрепленными  перекладиной  пятью  или  шестью
обрубками дерева, узловатыми и кривыми, похожими на огромные кости  скелета.
Нет больше ни ведра, ни цепи, ни блока, но сохранился  еще  каменный  желоб,
служивший стоком. В нем скапливается дождевая вода, и время  от  времени  из
соседних рощ сюда залетает пичужка, чтобы попить из него и тут же улететь.
     Единственный жилой дом среди развалин - ферма. Дверь  дома  выходит  во
двор. Рядом с  красивой,  в  готическом  стиле,  пластинкой  дверного  замка
прибита наискось железная ручка в виде трилистника. В  то  мгновение,  когда
ганноверский лейтенант Вильда  взялся  за  нее,  чтобы  укрыться  на  ферме,
французский сапер отсек ему руку топором.
     Семья, ныне живущая в этом доме,  представляет  собой  потомство  давно
умершего садовника ван Кильсома. Седая женщина рассказывала мне:
     - Я все видела. Мне исполнилось в ту пору три  года.  Моя  сестра  была
постарше, она боялась и плакала. Нас отнесли в лес.  Я  сидела  на  руках  у
матери. Чтобы лучше расслышать, все припадали ухом к земле. А я повторяла за
пушкой: "Бум, бум!"
     Ворота во дворе, те,  что  налево,  как  мы  уже  говорили,  выходят  в
фруктовый сад.
     Вид фруктового сада ужасен.
     Он состоит из трех частей, вернее сказать - из трех актов драмы. Первая
часть-цветник, вторая- фруктовый сад, третья - роща. Все они обнесены  общей
оградой: со стороны входа -  строения  замка  и  ферма,  налево  -  плетень,
направо - стена, в глубине - стена. Правая стена -кирпичная, стена в глубине
- каменная. Прежде всего входишь в цветник.  Он  расположен  в  самом  низу,
засажен кустами смородины, зарос сорными травами  и  заканчивается  огромной
облицованной  тесаным  камнем  террасой  с  круглыми  балясинами.  Это   был
господский  сад  в  том  раннем  французском  стиле,  который  предшествовал
Ленотру; ныне же это руины и терновник. Пилястры увенчаны  шарами,  похожими
на каменные ядра. Еще и теперь насчитывают сорок три уцелевшие  балясины  на
подставках, остальные валяются в траве. Почти на всех видны следы картечи. А
одна, поврежденная, держится на перебитом своем конце, точно сломанная нога.
     Вот в этот-то цветник, находящийся ниже фруктового сада, проникли шесть
солдат  первого  пехотного  полка  и,  не  имея  возможности  выйти  оттуда,
настигнутые и затравленные, словно медведи в берлоге, приняли  бой  с  двумя
ганноверскими ротами, из которых одна была вооружена карабинами.  Ганноверцы
расположились за этой балюстрадой и стреляли сверху. Неустрашимые пехотинцы,
стреляя снизу, шесть против сотни, и не имея иного прикрытия,  кроме  кустов
смородины, продержались четверть часа.
     Поднимаешься на несколько ступеней и выходишь из цветника  в  фруктовый
сад. Здесь, на пространстве в несколько квадратных саженей, в