больше  не  слышал.  Порою
человеком, погрузившимся в мечты,  овладевает  внезапное  оцепенение  -  для
этого довольно какого-нибудь одного слова. Мысль сразу сосредоточивается  на
одном образе и неспособна ни к  какому  другому  восприятию.  "Жаворонок"  -
название, которым в глубокой своей меланхолии  Мариус  заменил  имя  Урсулы.
"Ax!  -  сказал  он  в   каком-то   беспричинном   изумлении,   свойственном
таинственным беседам с самим собой. - Так это ее поле! Здесь  я  узнаю,  где
она живет".
     Это было бессмысленно, но непреодолимо.
     И он каждый день стал приходить на Жаворонково поле.


Глава вторая. ЗАРОДЫШИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ТЮРЕМНОМ ГНЕЗДИЛИЩЕ



     Успех Жавера в доме Горбо казался  полным,  чего,  однако,  не  было  в
действительности.
     Прежде всего - а это было главной  заботой  Жавера  -  ему  не  удалось
сделать пленника бандитов своим пленником. Если жертва убийцы скрывается, то
она более подозрительна, чем сам убийца; вполне возможно, что эта  личность,
представлявшая драгоценную  находку  для  преступников,  была  бы  не  менее
хорошей добычей для властей.
     Ускользнул от Жавера и Монпарнас.
     Приходилось выжидать другого  случая,  чтобы  наложить  руку  на  этого
"чертова франтика". Действительно, Монпарнас, встретив Эпонину, стоявшую  на
карауле под деревьями бульвара, увел ее с собой, предпочитая быть  Неморином
с дочерью, чем Шиндерганнесом с отцом. Он избрал благую часть. Он остался на
свободе. А Эпонину Жавер  снова  "сцапал".  Но  это  было  для  него  слабым
утешением. Эпонина присоединилась к Азельме в Мадлонет.
     Наконец во время перевозки арестованных из лачуги в тюрьму Форс один из
главных преступников, Звенигрош, исчез. Никто не знал,  как  это  случилось;
агенты и сержанты "ничего не понимали"; он  словно  превратился  в  пар,  он
выскользнул из наручников, он просочился сквозь щели кареты - а щели  в  ней
были - и убежал; когда подъехали к тюрьме,  то  могли  только  сказать,  что
Звенигроша нет. Это было или волшебство, или дело  полиции.  Не  растаял  ли
Звенигрош во мраке, как тают хлопья снега в воде? Или то было  соучастие  не
признавшихся в этом агентов? Не был ли  этот  человек  причастен  к  двойной
загадке - беззакония и закона? Не был ли он олицетворением как преступления,
так и возмездия? Не опирался ли этот сфинкс передними лапами на злодеяние, а
задними на власть? Жавер не признавал этих сочетаний  и  возмутился  бы  при
мысли о подобной сделке; но в его отделении были и другие надзиратели,  хотя
и состоявшие под его начальством, но лучше посвященные в тайны префектуры, а
Звенигрош был таким злодеем, что мог  оказаться  и  очень  хорошим  агентом.
Иметь близкие отношения с ночным мраком, позволяющим незаметно  исчезать,  -
это выгодно для бандитов и удобно  для  полиции.  Такие  двуликие  мошенники
существуют. Как бы то ни было, исчезнувший Звенигрош  не  отыскался.  Жавер,
казалось, был скорее раздражен, чем удивлен.
     Что до Мариуса, "этого простофили адвоката, наверное  струсившего",  то
для Жавера, забывшего его имя, он большого интереса  не  представлял.  Кроме
того, он - адвокат, значит разыщется. Но только ли он адвокат?
     Следствие началось.
     Судебный следователь решил одного из шайки Петушиного часа не сажать  в
одиночку, рассчитывая, что он выболтает что-нибудь. Этот человек был Брюжон,
космач с Малой Банкирской улицы. Его выпустили во двор тюрьмы Шарлемань, где
сторожа бдительно надзирали за ним.
     Имя Брюжона - одно из памятных в тюрьме Форс.  В  отвратительном  дворе
так   называемого   Нового   здания,   который    администрация    именовала
Сен-Бернарским двором, а воры - Львиным рвом, с левой  стороны  есть  стена,
покрытая чешуей и лишаями плесени и подымающаяся вровень с крышами. На  этой
стене, недалеко от старых, заржавленных железных  ворот,  ведущих  в  бывшую
часовню герцогского дворца Форс, ставшую спальней преступников,  можно  было
видеть еще лет двенадцать тому назад нечто вроде изображения крепости, грубо
нацарапанного гвоздем на камне, а под ним надпись: Брюжон, 1811.
     Брюжон 1811 года был отцом Брюжона 1832 года.  Последний,  которого  мы
видели мельком в засаде у Горбо, был молодой парень, очень  хитрый  и  очень
ловкий, прикидывавшийся растерянным и жалким. Именно по причине жалкого  его
вида судья и предоставил ему некоторую свободу, полагая, что он больше будет
полезен на дворе Шарлемань, чем в одиночном заключении.
     Воры не прекращают своей  работы,  попадая  в  руки  правосудия.  Такой
пустяк их не затрудняет. Сидеть в тюрьме за уже совершенное  преступление  -
отнюдь не помеха для подготовки другого. Так художники, выставив  картину  в
Салоне, продолжают работать над новым творением в своей мастерской.
     Брюжон, казалось,  одурел  в  тюрьме.  Он  целыми  часами,  как  идиот,
простаивал во дворе Шарлемань  перед  оконцем  буфетчика,  созерцая  гнусный
прейскурант  тюремной  лавчонки,  начинавшийся:  "Чеснок-  62   сантима"   и
кончавшийся: "Сигара - 5  сантимов",  или  весь  трясся,  стучал  зубами  я,
жалуясь на лихорадку, справлялся, не освободилась ля одна из двадцати восьми
кроватей в больничной палате для лихорадочных.
     Вдруг во второй половине февраля 1832 года стало известно, что  Брюжон,
эта рохля, дал трем тюремным рассыльным от имени трех  своих  приятелей  три
разных поручения, обошедшихся  ему  в  пятьдесят  су,  -  сумма  непомерная,
обратившая внимание начальника тюремной стражи.
     Узнав об этом и справившись с тарифом поручений, вывешенным в  приемной
тюрьмы, пришли к выводу, что пятьдесят су были распределены  таким  образом:
из трех поручений одно было в Пантеон - десять су, другое в  Валь-де-Грас  -
пятнадцать су, третье на Гренельскую заставу - двадцать пять  су.  Последнее
обошлось дороже всего согласно тарифу. А близ Пантеона, в Валь-де-Грас  и  у
Гренельской заставы находились пристанища трех весьма опасных ночных бродяг:
Процентщика, или Бисарро,  Бахвала  -  каторжника,  отбывшего  наказание,  и
Шлагбаума. Этот случай привлек к ним внимание полиции.  Предполагалось,  что
они были связаны  с  Петушиным  часом,  двух  главарей  которого,  Бабета  и
Живоглота,  засадили  в  тюрьму.  Заподозрили,  что  в  посланиях   Брюжона,
переданных  не  по  домашним  адресам,  а  людям,  поджидавшим   на   улице,
содержалось сообщение о каком-то злодейском умысле. Для  этого  были  еще  и
другие основания. Трех бродяг  схватили  и  успокоились,  решив,  что  козни
Брюжона пресечены.
     Приблизительно через неделю после того,  как  были  приняты  эти  меры,
ночью один из надсмотрщиков, надзиравший за нижней спальней  Нового  здания,
уже собираясь опустить в ящик свой жетон, - таким способом проверяют, все ли
надсмотрщики точно выполнили свои  обязанности,  ибо  каждый  час  в  ящики,
прибитые к дверям спален, опускается жетон, - через глазок в дверях  спальни
увидел Брюжона: тот, сидя на койке, что-то писал при свете  ночника.  Сторож
вошел, Брюжона посадили на месяц в карцер, но не могли найти  того,  что  он
писал. Полиции также ничего не удалось узнать.
     Достоверно  одно:  на  следующий   день   через   пятиэтажное   здание,
разделяющее два тюремных двора, из Шарлеманя в Львиный  ров  был  переброшен
"почтальон".
     Заключенные  называют  "почтальоном"  артистически  скатанный   хлебный
шарик, который посылается "в Ирландию", иными словами, через крыши тюрьмы  с
одного двора на другой. Смысл этого выражения: через Англию, с одного берега
на другой, то есть в Ирландию. Шарик падает во двор.  Поднявший  раскатывает
его и находит записку, адресованную кому-либо из заключенных в  этом  дворе.
Если находка попадает в руки арестанта, то он вручает записку по назначению;
если же ее поднимает сторож или  один  из  тайно  оплачиваемых  заключенных,
которых в тюрьмах называют "наседками", а на каторге  "лисами",  то  записка
относится в канцелярию и вручается полиции.
     На этот раз "почтальон" был доставлен по  адресу,  хотя  тот,  кому  он
предназначался, был в это время в одиночке. Адресатом оказался не кто  иной,
как Бабет, один из четырех главарей шайки Петушиного часа.
     "Почтальон" заключал в себе свернутую бумажку,  содержавшую  всего  две
строки:
     - "Бабету. Можно оборудовать дельце на улице Плюме. Сад за решеткой".
     Это и писал Брюжон ночью.
     Обманув бдительность надзирателей и надзирательниц, Бабет нашел  способ
переправить записку из Форс в Сальпетриер, к одной своей "подружке", которая
отбывала там заключение. Эта девица в свою очередь передала записку  близкой
своей знакомой, некоей Маньон, находившейся под наблюдением полиции, но пока
еще не арестованной. Маньон, чье  имя  читатель  уже  встречал,  состояла  с
супругами Тенардье в близких отношениях, о которых будет  точнее  сказано  в
дальнейшем,  и  могла,  встретившись  с  Эпониной,  послужить  мостом  между
Сальпетриер и Мадлонет.
     Как раз в это время,  за  недостатком  улик  против  дочерей  Тенардье,
Эпонина и Азельма были освобождены.
     Когда Эпонина вышла из тюрьмы, Маньон, караулившая ее у ворот Мадлонет,
вручила ей записку Брюжона к Бабету, поручив ей осветить дельце.
     Эпонина отправилась на улицу Плюме, нашла решетку и сад, осмотрела дом,
последила, покараулила и несколько дней спустя отнесла к Маньон,  жившей  на
улице Клошперс, сухарь, а Маньон передала его любовнице Бабета в Салпетриер.
Сухарь на темном символическом языке тюрем означаетнечего делать.
     Таким образом, не прошло и недели, как Бабет и  Брюжон  столкнулись  на
дорожке в дозорных тюрьмы  Форс  -  один,  идя  "допрашиваться",  а  другой,
возвращаясь с допроса. "Ну, что улица П.?" -  спросил  Брюжон.  "Сухарь",  -
ответил Бабет.
     Так преступление, зачатое Брюжоном в тюрьме Форс, окончилось выкидышем.
     Однако это привело к некоторым последствиям,  правда,  не  входившим  в
планы Брюжона. Читатель узнает о них в свое время.
     Нередко, думая связать одни нити, человек связывает другие.


Глава третья. ВИДЕНИЕ ПАПАШИ МАБЕФА



     Мариус никого  больше  не  навещал,  и  только  изредка  ему  случалось
встретить Мабефа.
     В то время,  когда  Мариус  медленно  спускался  по  мрачным  ступеням,
которые можно назвать лестницей подземелья, ведущей  в  беспросветную  тьму,
где слышишь над собой шаги счастливцев, спускался туда и Мабеф.
     "Флора Котере"  больше  не  находила  покупателей.  Опыты  с  индиго  в
маленьком, плохо расположенном Аустерлицком саду окончились неудачей. Мабефу
удалось вырастить лишь несколько редких растении, любящих  сырость  и  тень.
Однако он не отчаивался. Он добился хорошего  уголка  земли  в  Ботаническом
саду, чтобы произвести там "на свой счет"  опыты  с  индиго.  Для  этого  он
заложил в ломбарде медные клише "Флоры". Он  ограничил  завтрак  парой  яиц,
причем одно из них оставлял своей служанке, которой не платил жалованья  уже
пятнадцать месяцев. Часто этот завтрак являлся единственной его трапезой  за
весь день. Он уже не смеялся своим детским смехом, стал угрюм и не  принимал
гостей.  Мариус  правильно  делал,  что  не  посещал  его.  Но  когда  Мабеф
отправлялся в Ботанический сад, старик и юноша встречались  на  Госпитальном
бульваре. Они не вступали в  разговор  -  они  только  грустно  обменивались
поклоном. Страшно подумать, что приходит минута, когда  нищета  разъединяет.
Были приятелями, а стали друг для друга прохожими.
     Книготорговец Руайоль  умер.  Мабеф  знался  теперь  только  со  своими
книгами, своим садом и своим индиго; в эти  три  формы  облеклись  для  него
счастье, удовольствие и надежды. Этого ему было достаточно, чтобы  жить.  Он
говорил себе "Когда я изготовлю  синие  шарики,  я  разбогатею,  выкуплю  из
ломбарда медные клише, потом при помощи шумной рекламы и газетных объявлений
создам новый успех моей "Флоре" и куплю, -уж  я-то  знаю  где!  -  Искусство
навигации Пьера де Медина, с гравюрами на дереве, изданное в 1559 году".
     А пока же  он  проводил  целые  дни  возле  грядки  с  индиго,  вечером
возвращался к себе, поливал  садик  и  читал  книги.  Ему  было  без  малого
восемьдесят лет.
     Однажды вечером ему представилось странное видение.
     Он вернулся к себе  еще  совсем  засветло.  Тетушка  Плутарх,  здоровье
которой пошатнулось, была больна н лежала в постели. Обглодав  вместо  обеда
косточку, на которой оставалось немного мяса, и съев кусок хлеба,  найденный
на кухонном столе,  он  уселся  на  опрокинутую  каменную  тумбу,  служившую
скамьей в его саду.
     Возле этой скамьи стояло, как водилось  прежде  в  садах,  нечто  вроде
большого, сколоченного из брусьев и  теса  ветхого  ларя,  нижнее  отделение
которого служило кроличьим садком, а верхнее - кладовой для фруктов. В садке
не было больше кроликов, но в кладовой еще лежало несколько яблок. Это  были
остатки зимнего запаса.
     Мабеф, надев очки, стал перелистывать и просматривать две книги,  очень
его волновавшие и даже, что еще удивительнее в его возрасте,  занимавшие  до
крайности.  Врожденная  робость   способствовала   его   восприимчивости   к
суевериям. Первой из этих книг был знаменитый трактат президента Деланкра  О
личинах демонов, вторая, in quarto, О воверских бесах и бьеврских  кобольдах
Мотор де ла Рюбодьера. Последняя книжица интересовала его тем более, что сад
его в старину посещали кобольды. Наступавшие сумерки окрасили в бледные тона
небо, а землю - в темные. Читая, Мабеф поглядывал поверх книги на  растения,
в частности -на великолепный рододендрон, служивший ему утешением.  Вот  уже
четыре дня стояла жара, дул ветер, палило солнце и не выпало ни капли дождя;
стебли согнулись, бутоны поникли, листья повисли, - все нуждалось в поливке.
Вид рододендрона был особенно печален.  Папаша  Мабеф  принадлежал  к  числу
людей, которые и в растениях чувствуют душу. Старик  целый  день  проработал
над грядкой индиго и выбился из сил; все  же  он  встал,  положил  книги  на
скамью и неверными шагами, сгорбившись, пошел к колодцу; но, ухватившись  за
цепь, он не мог даже дернуть ее, чтобы снять с крюка. Он обернулся и  поднял
взгляд, полный мучительной тоски, к загоравшемуся звездами небу.
     В вечернем воздухе была разлита  спокойная  ясность,  которая  смягчает
боль души скорбной и вечной радостью. Ночь обещала быть  столь  же  знойной,
как и день.
     "Все небо в звездах! - думал старик.  -  Нигде  ни  облачка!  Ни  одной
дождинки!"
     И снова опустил голову.
     Затем, опять взглянув на небо, прошептал:
     - Хоть бы одна росинка! Хоть бы капля жалости!
     Он попытался еще раз снять цепь с крюка на колодце и не мог.
     И тут он услышал голос:
     - Папаша Мабеф! Хотите, я полью сад?
     Послышался треск, словно через изгородь пробирался дикий  зверь;  из-за
кустов вышла высокая худая девушка и остановилась против него,  смело  глядя
ему в глаза.  Казалось,  это  было  не  человеческое  существо,  а  видение,
порожденное сумерками.
     Прежде чем папаша Мабеф, которого, как мы  уже  отмечали,  легко  можно
было привести в смущение и напугать, нашел в  себе  силы  произнести  что-то
членораздельное,  девушка,  чьи  движения  в  темноте   приобрели   странную
порывистость, сняла с крюка цепь, спустила в колодец ведро и,  вытащив  его,
наполнила лейку, а затем старик увидел, как это босоногое, одетое  в  драную
юбчонку привидение стало носиться  среди  грядок,  одаряя  все  вокруг  себя
жизнью. Шум воды, льющейся по листьям, наполнял душу Мабефа восхищением. Ему
казалось, что теперь рододендрон счастлив.
     Вылив одно ведро, девушка вытащила второе,  затем  третье.  Она  полила
весь сад.
     Когда она  в  развевающейся  изорванной  косынке,  размахивая  длинными
костлявыми руками, бегала по  аллеям,  черный  ее  силуэт  чем-то  напоминал
летучую мышь.
     Как только она кончила свое дело, Мабеф со слезами на глазах подошел  к
ней и положил ей руку на голову.
     - Да благословит вас господь! - сказал он. - Вы ангел,  потому  что  вы
заботитесь о цветах.
     - Ну нет, -ответила она, -я дьявол, а впрочем, мне все равно.
     Старик, не ожидая ее ответа и не слыша его, воскликнул:
     - Как жаль, что я так несчастен и так беден и не  могу  ничего  сделать
для вас!
     - Кое-что вы можете сделать, - ответила она.
     - Что же?
     - Сказать мне, где живет господин Мариус.
     Старик сначала не понял.
     - Какой господин Мариус?
     Его тусклый взгляд, казалось, всматривался во что-то исчезнувшее.
     - Да тот молодой человек, который прежде бывал у вас.
     Мабеф усиленно рылся в памяти.
     - А, да!.. - вскричал он. - Понимаю. Стойте! Господин  Мариус...  барон
Мариус Понмерси, черт возьми! Он живет... или,  вернее,  он  там  больше  не
живет .. Ах нет, не знаю!
     Он наклонился, чтобы поправить веточку рододендрона.
     - Подождите, - продолжал он, - я вспомнил. Он очень часто  проходит  по
бульвару в сторону Гласьер. На улицу Крульбарб. На Жаворонково  поле.  Идите
туда. Там его часто можно встретить.
     Когда Мабеф выпрямился, уже никого не было, девушка исчезла.
     Само собою разумеется, он был слегка напуган.
     "Право, - подумал он, - если бы мой сад не был полит, я бы  решил,  что
это дух".
     Через час, когда он лег спать, эта мысль к нему вернулась, и,  засыпая,
в тот неуловимый миг, когда мало-помалу мысль  принимает  форму  сновидения,
чтобы пронестись сквозь сон, подобно сказочной птице, превращающейся в рыбу,
чтобы переплыть море, он пробормотал:
     - В самом деле, это очень похоже на то,  что  рассказывает  Рюбодьер  о
кобольдах. Не был ли это кобольд?


Глава четвертая. ВИДЕНИЕ МАРИУСА



     Спустя несколько дней после  того  как  "дух"  посетил  папашу  Мабефа,
однажды утром, в понедельник, - день, когда  Мариус  обычно  брал  взаймы  у
Курфейрака сто су для Тенардье, - Мариус опустил монету в сто су в карман и,
прежде чем отнести ее  в  канцелярию  тюрьмы,  отправился  "прогуляться",  в
надежде, что после прогулки работа у  него  будет  спориться.  Впрочем,  это
повторялось изо дня в день. Встав, он тотчас садился  за  стол,  на  котором
лежала книга и лист бумаги, намереваясь состряпать какой-нибудь  перевод,  -
как раз в это время он  взялся  перевести  на  французский  язык  знаменитый
немецкий спор - контроверзы Ганса и Савиньи; он открывал  Савиньи,  открывал
Ганса, прочитывал четыре строки, пытался перевести хотя бы одну и не мог; он
видел звезду, сиявшую между ним и бумагой, и вставал.  "Надо  пройтись.  Это
меня оживит", - говорил он себе.
     И шел на Жаворонково поле.
     А там еще ярче сияла  перед  ним  звезда,  и  еще  тусклей  становились
Савиньи и Ганс.
     Он возвращался домой, пытался снова взяться за работу,  но  безуспешно;
ему не удавалось связать ни одной оборванной нити  своих  мыслей.  Тогда  он
говорил: "3aвтpa я не выйду из дома. Это мешает  мне  работать".  И  выходил
каждый день.
     Он жил скорее на Жаворонковом поле, чем  на  квартире  Курфейрака.  Его
настоящий адрес был таков: бульвар Санте, седьмое дерево от улицы Крульбарб.
     В это утро он покинул седьмое дерево и сел на парапет набережной  речки
Гобеленов.  Веселые  солнечные  лучи  пронизывали  свежую,   распустившуюся,
блестевшую листву.
     Он  думал  о  "ней".  Постепенно  его   думы,   обернувшись   упреками,
перекинулись на него самого; он с горечью размышлял о своей  лени,  об  этом
параличе души, о тьме, которая все сильнее сгущалась перед ним, так  что  он
уже не видел и солнца.
     Однако    сквозь    всепоглощающую    меланхолию,    сквозь    грустную
сосредоточенность, сквозь поток мучительных и  неясных  мыслей,  которые  не
являлись даже монологом, настолько ослабела в нем способность к действию,  -
у него даже не было сил отчаиваться, - Мариус  все  же  воспринимал  явления
внешнего мира. Он слышал, как позади него, где-то внизу,  на  обоих  берегах
речушки, прачки колотили белье валька