,  блаженства.  Она
оробела, как только можно  оробеть  от  счастья.  Она  что-то  лепетала,  то
бледнея, то краснея, готова была броситься в объятия Мариуса и не  решалась.
Она стыдилась выразить свою любовь при всех. Мы безжалостны к влюбленным  мы
торчим рядом, когда  им  больше  всего  хочется  остаться  наедине.  Ведь  в
сущности им никого не нужно.
     Вместе с Козеттой,  держась  позади  нее,  в  комнату  вошел  серьезный
седовласый господин, улыбавшийся какой-то странной, горькой улыбкой. То  был
"господин Фошлеван"; то был Жан Вальжан.
     Он был "очень прилично одет", как и говорил привратник, -во все черное,
во все новое, с белым галстуком на шее.
     Привратнику и в голову бы не пришло опознать в этом  почтенном  буржуа,
вероятно нотариусе, страшного носильщика трупов, который в ночь  на  7  июня
появился перед его дверью  оборванный,  черный,  ужасный,  дикий,  с  лицом,
испачканным кровью и грязью, поддерживая бездыханного Мариуса; тем не  менее
что-то пробудило его профессиональный  нюх.  Увидев  Фошлевана  с  Козеттой,
привратник не мог удержаться, чтобы тихонько не поделиться с женой: "Не знаю
почему, мне все мерещится, будто я где-то уже видел это лицо".
     В спальне Мариуса Фошлеван стоял в сторонке, у  двери.  Он  держал  под
мышкой пакет, похожий на том в  восьмую  долю  листа,  обернутый  в  бумагу.
Обертка была зеленоватого цвета - казалось, она была покрыта плесенью.
     - Этот господин всегда таскает книги под мышкой? - шепотом  спросила  у
Николетты девица Жильнорман, которая терпеть не могла книг.
     - Что ж тут такого? - возразил Жильнорман тоже шепотом. -  Это  ученый.
Ну и что же? Чем он виноват? Господин Булар, которого я знавал, тоже никогда
не выходил из дому без книги и вечно прижимал к сердцу какой-нибудь фолиант.
     Приветствуя гостя, он проговорил уже громко:
     - Господин Кашлеван...
     Старик Жильнорман сделал это не нарочно - просто ему  была  свойственна
аристократическая манера путать фамилии.
     - Господин Кашлеван! Имею честь просить у вас руки мадмуазель для моего
внука, барона Мариуса Понмерси.
     "Господин Кашлеван" поклонился.
     - По рукам, - заключил дед.
     Повернувшись к Мариусу и Козетте, он воздел обе руки для  благословения
и воскликнул:
     - Отныне можете обожать друг друга!
     Они не заставили повторять себе это дважды. Пеняйте на  себя!  Началось
воркованье.  Они  разговаривали  вполголоса  -  Мариус,  полулежа  на  своей
кушетке, Козетта, стоя  около  него.  "О,  господи!  -  шептала  Козетта.  -
Наконец-то я  вас  вижу!  Это  ты!  Это  вы!  Подумать  только,  пойти  туда
сражаться! Зачем? Это ужасно. Целых четыре месяца я умирала со  страху.  Как
жестоко было с вашей стороны пойти в бой! Что я вам сделала? Я  прощаю  вам,
но больше так не поступайте. Когда пришли,  чтобы  пригласить  нас  сюда,  я
опять чуть не умерла, только уже от радости. Я  так  тосковала!  Я  даже  не
успела приодеться; должно быть, у меня ужасный вид. Что скажут ваши  родные,
увидев мой смятый воротничок? Да говорите же!  Все  время  говорю  только  я
одна. Мы по-прежнему живем на улице Вооруженного человека. С  вашим  плечом,
кажется, было ужас что такое? Мне говорили, что в рану можно  было  засунуть
целый кулак. А потом, кажется, вам резали тело ножницами. Как страшно! Я так
плакала, я все глаза выплакала! Даже смешно, что можно  столько  вынести.  У
вашего дедушки очень доброе  лицо.  Не  двигайтесь  так,  не  опирайтесь  на
локоть, осторожнее,  вам  будет  больно.  О,  как  я  счастлива!  Наконец-то
кончились наши страдания. Я стала совсем  дурочкой.  Я  хотела  столько  вам
сказать и все перезабыла. Вы меня любите? По-прежнему?  Мы  живем  на  улице
Вооруженного человека. Там нет сада. Я все время щипала  корпию.  Взгляните,
сударь; я натерла мозоль на пальце, это по вашей вине".
     - Ангел! - прошептал Мариус.
     "Ангел" - единственное слово,  которое  не  может  поблекнуть.  Никакое
другое слово не выдержало бы тех безжалостных повторений, к каким  прибегают
влюбленные.
     Затем, смущенные присутствием посторонних, они замолкли и, не произнося
больше ни слова, тихонько пожимали друг другу руки.
     Повернувшись ко всем находившимся в комнате, Жильнорман крикнул:
     - Да говорите же громче, эй вы, публика! Шумите,  изображайте  гром  за
сценой. Ну, погалдите  немножко,  черт  возьми,  дайте  же  детям  поболтать
всласть!
     Подойдя к Мариусу с Козеттой, он сказал им тихонько:
     - Говорите друг другу "ты". Не стесняйтесь.
     Тетушка Жильнорман растерянно  взирала  на  этот  луч  света,  внезапно
вторгшийся в ее тусклый старушечий мирок. В  удивлении  ее  не  было  ничего
враждебного,  ничего  общего  с  негодующим,  завистливым   взглядом   совы,
устремленным   на   двух   голубков.   То   был   глуповатый   взор   бедной
пятидесятисемилетней старой девы: неудавшаяся жизнь созерцала  торжествующий
расцвет любви.
     - Девица  Жильнорман  старшая!  -  сказал  ей  отец.  -  Я  давно  тебе
предсказывал, что ты до этого доживешь.
     Он помолчал с минуту и добавил:
     - Любуйся теперь чужим счастьем.
     Потом повернулся к Козетте:
     - До чего же она красива! До чего хороша! Настоящий  Грез!  И  все  это
достанется тебе одному, повеса! Ах, мошенник, ты дешево отделался  от  меня,
тебе повезло! Будь я на пятнадцать лет моложе,  мы  бились  бы  с  тобой  на
шпагах, и неизвестно, кому бы она еще досталась. Слушайте, я просто  влюблен
в вас, мадмуазель! В этом  нет  ничего  удивительного.  Ваше  право  пленять
сердца. Ах, какая прелестная, чудная, веселая  свадебка  у  нас  будет!  Наш
приход - это  церковь  святого  Дионисия,  но  я  выхлопочу  вам  разрешение
венчаться в приходе святого Павла. Там церковь лучше. Ее построили  иезуиты.
Она гораздо наряднее. Это против фонтана кардинала  Бирага.  Лучший  образец
архитектуры иезуитов находится в Намюре и называется Сен-Лу. Вам  непременно
нужно туда съездить,  когда  вы  обвенчаетесь.  Туда  стоит  прокатиться.  Я
всецело на вашей стороне, мадмуазель, я хочу, чтобы девушки выходили  замуж,
для того они и созданы. Пусть все юные девы идут по стопам праматери  Евы  -
вот мое пожелание. Остаться в  девицах  весьма  похвально,  но  тоскливо!  В
Библии сказано: "Размножайтесь". Чтобы спасать народы - нужна  Жанна  д'Арк,
но чтобы плодить народы  -  нужна  матушка  Жигонь.  Итак,  выходите  замуж,
красавицы! Право, не понимаю, зачем оставаться  в  девках?  Я  знаю,  у  них
отдельные молельни в церквах и они вступают в  общину  Пресвятой  Девы;  но,
черт побери, все-таки красивый муж, славный парень, а через год  толстенький
белокурый малыш с аппетитными складочками на пухлых ножках,  который  весело
сосет грудь, теребит ее своими розовыми лапками  и  улыбается,  как  светлая
заря, - это гораздо лучше, чем торчать  у  вечерни  со  свечой  и  распевать
Turris eburnea {Башня слоновой кости (лат.).}.
     Дедушка сделал пируэт на  своих  девяностолетних  ногах  и  зачастил  с
быстротой развертывающейся пружины:

     Твоих мечтаний круг я замыкаю так:
     Алкипп! Поистине ты скоро вступишь в брак!

     - Да, кстати!
     - Что, отец?
     - У тебя был, кажется, закадычный друг?
     - Да, Курфейрак.
     - Что с ним сталось?
     - Он умер.
     - Это хорошо.
     Он уселся рядом с влюбленными, усадил Козетту  и  соединил  их  руки  в
своих морщинистых старческих руках.
     - Она восхитительна, прелестна.  Она  просто  совершенство,  эта  самая
Козетта! Настоящий ребенок и настоящая знатная дама.  Жаль,  что  она  будет
всего только баронессой, это  недостойно  ее-  она  рождена  маркизой.  Одни
ресницы чего стоят! Дети мои, зарубите себе на носу, что  вы  на  правильном
пути. Любите друг друга. Глупейте от любви. Любовь-это глупость человеческая
и мудрость божия. Обожайте друг друга. Но только экая беда!  -  добавил  он,
вдруг помрачнев. - Я вот о чем думаю. Ведь большая часть моего  состояния  в
ренте; пока я жив, на нас хватит, но  после  моей  смерти,  лет  эдак  через
двадцать, у вас не будет ни гроша, бедные детки. Вашим прелестным  беленьким
зубкам, госпожа баронесса, придется оказать честь сухой корочке.
     В эту минуту раздался чей-то спокойный, серьезный голос:
     - У мадмуазель Эфрази Фошлеван имеется шестьсот тысяч франков.
     Это был голос Жана Вальжана.
     До сих пор он не произнес ни слова; никто, казалось,  даже  не  замечал
его присутствия, и он стоял молча и неподвижно, держась поодаль от всех этих
счастливых людей.
     - Кто такая мадмуазель Эфрази? - спросил озадаченный дед.
     - Это я, - сказала Козетта.
     - Шестьсот тысяч франков? - переспросил Жильнорман.
     - На четырнадцать или пятнадцать тысяч меньше, быть  может,  -  уточнил
Жан Вальжан.
     Он выложил на стол пакет, который тетушка Жильнорман  приняла  было  за
книгу.
     Жан Вальжан собственноручно  вскрыл  пакет.  Это  была  пачка  банковых
билетов. Их просмотрели и пересчитали. Там было пятьсот  билетов  по  тысяче
франков и сто шестьдесят восемь по пятьсот. Итого пятьсот восемьдесят четыре
тысячи франков.
     - Ай да книга! - воскликнул Жильнорман.
     - Пятьсот восемьдесят четыре тысячи франков! - прошептала тетушка.
     - Это улаживает многие затруднения, не так  ли,  мадмуазель  Жильнорман
старшая? - заговорил дед.  -  Этот  чертов  плут  Мариус  изловил  на  древе
мечтаний пташку-миллионершу! Вот и верьте  после  этого  бескорыстной  любви
молодых людей! Студенты находят возлюбленных с  приданым  в  шестьсот  тысяч
франков. Керубино загребает деньги не хуже Ротшильда.
     - Пятьсот восемьдесят четыре тысячи  франков!  -  бормотала  вполголоса
мадмуазель Жильнорман. - Пятьсот  восемьдесят  четыре!  Почти  что  шестьсот
тысяч! Каково?
     А Мариус и Козетта  глядели  друг  на  друга;  они  почти  не  обратили
внимания на такую мелочь.


Глава пятая. ЛУЧШЕ ПОМЕСТИТЬ КАПИТАЛ В ЛЕСУ, ЧЕМ У НОТАРИУСА



     Читатель,  разумеется,  догадался,  и  нам  нет   нужды   пускаться   в
пространные объяснения, что Жану Вальжану, бежавшему после дела Шанматье, за
несколько дней удалось добраться до Парижа и вовремя вынуть  из  банкирского
дома Лафита капитал, нажитый им под  именем  господина  Мадлена  в  Монрейле
Приморском, и что затем, боясь  быть  пойманным  -  а  это  действительно  и
случилось вскоре, - он спрятал и закопал эти деньги в Монфермейльском  лесу,
на так называемой прогалине Бларю.  Вся  сумма  -  шестьсот  тридцать  тысяч
франков, целиком в банковых билетах, -  была  невелика  по  объему  и  легко
умещалась в шкатулке; однако, чтобы предохранить  шкатулку  от  сырости,  он
заключил ее в дубовый сундучок, наполненный древесными стружками. В  том  же
сундучке он спрятал и другое свое сокровище - подсвечники епископа.  Как  мы
помним,  он  захватил  с  собой  подсвечники,  совершая  побег  из  Монрейля
Приморского. Человек, которого как-то вечером впервые заметил Башка, был Жан
Вальжан. Позднее, всякий  раз  как  Жану  Вальжану  требовались  деньги,  он
отправлялся за ними на прогалину Бларю.  Этим  объяснялись  его  отлучки,  о
которых мы уже упоминали. У него хранился там заступ,  спрятанный  где-то  в
зарослях  вереска,  в  только  ему  известном  тайнике.  Видя,  что   Мариус
выздоравливает,  и  чувствуя,  что  приближается  час,  когда  деньги  могут
понадобиться, он отправился за ними; его-то и видел в лесу Башка, но на  сей
раз не вечером, а под утро. Башке достался в наследство заступ.
     На самом  деле  сумма  составляла  пятьсот  восемьдесят  четыре  тысячи
пятьсот франков. Жан Вальжан отложил пятьсот франков для  себя.  "Там  видно
будет", - подумал он.
     Разница между этой суммой и  шестьюстами  тридцатью  тысячами  франков,
вынутыми из банка Лафит, объяснялась расходами за десять лет, с 1823 по 1833
год. За пятилетнее пребывание в монастыре было истрачено только  пять  тысяч
франков.
     Жан Вальжан поставил серебряные подсвечники  на  камин,  где  они  ярко
заблестели к великому восхищению Тусен.
     Заметим кстати, что Жан Вальжан в  то  время  уже  знал,  что  навсегда
избавился от преследований Жавера. Кто-то рассказал при нем, -  и  он  нашел
тому подтверждение в газете "Монитер", опубликовавшей  это  происшествие,  -
что полицейский инспектор по имени Жавер был  найден  утонувшим  под  плотом
прачек между мостами Менял и Новым  и  что  записка,  которую  оставил  этот
человек, до тех пор безукоризненный и весьма уважаемый начальством  служака,
заставляла предположить припадок умопомешательства и самоубийство. "В  самом
деле, - подумал Жан Вальжан, - если, поймав меня, он отпустил меня на  волю,
то, надо полагать, он был уже не в своем уме".


Глава шестая. ОБА СТАРИКА, КАЖДЫЙ НА СВОИ ЛАД, ПРИЛАГАЮТ ВСЕ СТАРАНИЯ, ЧТОБЫ  КОЗЕТТА


БЫЛА СЧАСТЛИВА

     Все  было  приготовлено  для  свадьбы.  По  мнению  врача,  с   которым
посоветовались, она могла состояться  в  феврале.  Стоял  декабрь.  Протекло
несколько восхитительных недель безмятежного счастья.
     Дедушка был едва  ли  не  самым  счастливым  из  всех.  Целые  часы  он
проводил, любуясь Козеттой.
     - Очаровательница! Красотка! - восклицал  он.  -  Такая  нежная,  такая
кроткая! Клянусь честью, это самая  прелестная  девушка,  какую  я  видел  в
жизни. В этой благоуханной фиалочке таятся все женские добродетели. Это сама
Грация, право! С таким созданием надо жить по-княжески. Мариус, мой мальчик,
ты барон, ты богат, умоляю тебя: брось сутяжничать!
     Козетта и Мариус вдруг попали  из  могилы  прямо  в  рай.  Переход  был
слишком внезапным и потряс бы их, если бы они не были опьянены счастьем.
     - Ты что-нибудь понимаешь? - спрашивал Мариус у Козетты.
     - Нет, - отвечала Козетта. - Но мне кажется, что сам господь смотрит на
нас с высоты.
     Жан Вальжан все сделал, все уладил, обо всем  условился,  устранил  все
препятствия. Он торопился навстречу счастью Козетты с тем же нетерпением  и,
казалось, с тою же радостью, как сама Козетта.
     Как бывший мэр,  он  сумел  разрешить  один  щекотливый  вопрос,  тайна
которого была известна ему одному, -вопрос о гражданском состоянии  Козетты.
Открыть правду о ее  происхождении?  Как  знать!  Это  могло  бы  расстроить
свадьбу. Он избавил Козетту от всех  трудностей.  Он  изобрел  ей  родню  из
покойников -верный способ избежать разоблачений. Козетта оказалась последним
отпрыском угасшего рода; Козетта не его дочь, а дочь другого Фошлевана,  его
брата. Оба Фошлевана служили садовниками в монастыре Малый Пикпюс.  Съездили
в этот монастырь; оттуда были получены наилучшие сведения и множество  самых
лестных  рекомендаций.  Добрые  монахини,  мало  смыслившие  и  не  склонные
разбираться в вопросах отцовства, не подозревали обмана; они никогда  толком
не знали, кому именно  из  двух  Фошлеванов  приходилась  дочерью  маленькая
Козетта. Они подтвердили, очень охотно, все, что  от  них  требовалось.  Был
составлен нотариальный акт.  Козетта  стала  законно  называться  мадмуазель
Эфрази Фошлеван. Она была объявлена круглой  сиротой.  Жан  Вальжан  устроил
так, что под именем  Фошлевана  стал  опекуном  Козетты,  а  Жильнорман  был
назначен ее вторым опекуном.
     Что касается пятисот восьмидесяти четырех тысяч франков, они были якобы
отказаны Козетте по завещанию лицом, которое пожелало остаться  неизвестным.
Первоначально наследство составляло пятьсот девяносто четыре тысячи франков;
но десять тысяч франков были истрачены на воспитание мадмуазель  Эфрази,  из
коих пять тысяч франков уплачены в  упомянутый  монастырь.  Это  наследство,
врученное третьему лицу, должно было быть  передано  Козетте  по  достижении
совершеннолетия или при вступлении в брак. Все в целом было, как  мы  видим,
вполне приемлемо, в особенности учитывая приложение в  виде  полумиллиона  с
лишком. Правда, здесь были кое-какие странности, но на них никто не  обратил
внимания; одному из заинтересованных лиц застилала глаза  любовь,  другим  -
шестьсот тысяч франков.
     Козетта узнала, что она не родная  дочь  старику,  которого  так  долго
называла отцом. Это только родственник, а настоящий ее отец-другой Фошлеван.
В другое время  это  открытие  причинило  бы  ей  глубокое  горе,  но  в  те
несказанно счастливые минуты оно лишь ненадолго, мимолетной  тенью  омрачило
ее душу; вокруг было столько радости, что это облачко  скоро  рассеялось.  У
нее был Мариус. Приходит юноша, и старика забывают, - такова жизнь.
     Кроме того, Козетта привыкла с давних лет  к  окружавшим  ее  загадкам,
всякое существо, чье детство окутано тайной, всегда в известной мере  готово
к разочарованиям.
     Однако она  по-прежнему  называла  Жана  Вальжана  отцом.  Козетта,  на
седьмом небе от счастья, была в восторге от старика Жильнормана. Тот  осыпал
ее подарками и  мадригалами.  Пока  Жан  Вальжан  старался  создать  Козетте
прочное общественное положение и закрепить за ней ее  состояние,  Жильнорман
хлопотал об ее свадебной корзинке.  Ничто  так  не  забавляло  старика,  как
одарять ее щедрой рукой. Он подарил Козетте платье из  бельгийского  гипюра,
доставшееся ему еще от его бабки. "Моды возрождаются, - говорил он, - теперь
все помешаны на старинных вещах, я вижу на старости лет,  что  молодые  дамы
одеваются так же, как одевались старушки во времена моего детства".
     Он    опустошал    почтенные    толстобокие    комоды     лакированного
коромандельского  дерева,  которые  не   отпирались   много   лет.   "Ну-ка,
поисповедуем этих вдовушек, - приговаривал он, -  посмотрим,  что  у  них  в
брюхе". Он с треском выдвигал пузатые ящики, набитые нарядами всех его  жен,
всех его любовниц и бабушек. Китайские шелка, штофы,  камка,  цветной  муар,
платья из тяжелого сверкающего турского  шелка,  индийские  платки,  вышитые
золотом, не тускнеющим от стирки, штуки шерстяной ткани, одинаковые и с лица
и с изнанки, генуэзские и  алансонские  кружева,  старинные  золотые  уборы,
бонбоньерки слоновой кости, украшенные изображением батальных сцен тончайшей
работы, наряды, ленты -всем этим он задаривал Козетту. Восхищенная  Козетта,
упоенная любовью к  Мариусу,  растроганная  и  смущенная  щедростью  старика
Жильнормана, грезила о безграничном счастье среди бархата и атласа.  Козетте
чудилось, что свадебную корзинку подносят ей серафимы. Душа ее  воспаряла  в
небеса на крыльях из тончайших кружев.
     Как  мы  сказали,  блаженство  влюбленных  могло  сравниться  только  с
ликованием деда. Казалось, на  улице  Сестер  страстей  господних  неумолчно
гремят трубы.
     Каждое утро дедушка подносил Козетте старинные безделушки. Всевозможные
украшения сыпались на нее, как из рога изобилия.
     Однажды Мариус, который и в эти счастливые  дни  охотно  вел  серьезные
беседы, сказал по какому-то поводу:
     - Деятели революции исполнены такого величия, что даже в  наши  дни  от
них исходит обаяние древности, как от Катона или Фокиона;  они  приводят  на
память мемуары античных времен.
     - Мемуары антич... Муар-антик! - воскликнул  дедушка.  -  Вот  спасибо,
Мариус, надоумил; это как раз то, что мне нужно.
     Наутро к свадебным  подаркам  Козетты  прибавилось  роскошное  муаровое
платье цвета чайной розы.
     Дед извлекал из своих тряпок целую философию.
     - Любовь - само собой,  но  нужно  еще  что-то.  Для  счастья  нужно  и
бесполезное. Просто счастье - это лишь самое необходимое.  Сдобрите  же  его
излишним не скупясь. С милым рай и во дворце. Мне нужно  ее  сердце  и  Лувр
вдобавок. Ее сердце и фонтаны Версаля. Дайте  мне  мою  пастушку,  но,  если
можно, обратите ее в герцогиню. Приведите ко мне Филиду в васильковом  венке
и с рентой в сто тысяч франков в придачу. Предложите мне пастушеский шалаш с
мраморной колоннадой до горизонта. Я согласен на шалаш,  я  не  прочь  и  от
роскошных палат из мрамора и золота. Счастье всухомятку похоже  на  черствый
хлеб. Он  годится  на  закуску,  а  не  на  обед.  Я  жа