предложил  двум  карапузам  воспользоваться  гостеприимством
своего слона, он выполнил роль провидения для братьев. Братья вечером,  отец
утром - вот какова была его ночь. Покинув на  рассвете  Балетную  улицу,  он
поспешил вернуться к слону, мастерски извлек оттуда обоих малышей,  разделил
с ними кое-какой изобретенный им завтрак, а затем ушел,  доверив  их  доброй
матушке-улице, которая, можно сказать, воспитала его самого.  Расставаясь  с
ними, он назначил им свидание вечером здесь же и на прощание произнес  речь.
"Теперь драла, иначе говоря, я даю тягу,  или,  как  выражаются  при  дворе,
удираю. Ребята! Если вы не найдете папу-маму, возвращайтесь сюда вечером.  Я
вам  дам  поужинать  и  уложу  спать".  Мальчики,  подобранные   полицейским
сержантом и отведенные в участок, или  украденные  каким-нибудь  фокусником,
или просто заблудившиеся в огромном городе-этой  китайской  головоломке,  не
возвратились. На дне нашего общества полно таких потерянных  следов.  Гаврош
больше не видел ребят. С той ночи прошло месяца три. Не раз Гаврош почесывал
себе затылок, приговаривая: "Куда, черт возьми, девались мои ребята?"
     Итак, он пришел, с пистолетом в руке, на Капустный  мост.  Он  заметил,
что на этой улице оставалась открытой только одна лавчонка,  и  притом,  что
заслуживало особого  внимания,  лавчонка  пирожника.  Это  был  ниспосланный
провидением случай  поесть  еще  разок  яблочного  пирожка,  перед  тем  как
ринуться в неизвестность. Гаврош остановился, пошарил во всех своих карманах
и кармашках, вывернул их и, не найдя ни единого су, закричал: "Караул!"
     Тяжело лишаться последнего в жизни пирожка!
     Однако это не помешало Гаврошу продолжить свой путь.
     Через две минуты он был на улице Сен -Луи. Переходя  Королевский  парк,
он  почувствовал  потребность  вознаградить  себя  за  недоступный  яблочный
пирожок и доставил себе глубочайшее удовлетворение, принявшись срывать среди
бела дня театральные афиши.
     Немного дальше, увидев группу пышущих здоровьем прохожих,  показавшихся
ему домовладельцами, он пожал плечами и послал им вслед  плевок  философской
желчи:
     - До чего они жирные, эти самые  рантье!  Откормленные.  Набивают  себе
зобы до отказа. А спросите-ка их, что они делают со своими деньгами? Они  не
скажут. Они их прожирают, вот что! Жрут - сколько влезет в брюхо.


Глава вторая. ГАВРОШ В ПОХОДЕ



     Размахивать среди улицы  пистолетом  без  собачки  -  занятие,  имеющее
весьма важное общественное  значение,  и  Гаврош  чувствовал,  что  его  пыл
возрастает с каждым шагом. Между  обрывками  распеваемой  им  Марсельезы  он
выкрикивал:
     - Все идет отлично! У  меня  здорово  болит  левая  лапа,  я  ушиб  мой
ревматизм, но я доволен, граждане. Держитесь, буржуа, вы у меня зачихаете от
моих зажигательных песенок. Что  такое  шпики?  Собачья  порода.  Нет,  черт
возьми, не надо оскорблять собак! Мне так нужна собачка в пистолете!  Друзья
мои! Я шел бульваром, там варится, там закипает, там  бурлит.  Пора  снимать
пенку с горшка. Мужчины, вперед!  Пусть  вражья  кровь  поля  зальет!  Я  за
отечество умру, не видеть мне моей подружки! О да, Нини,  конец,  ни-ни!  Но
все равно, да здравствует веселье! Будем драться, черт побери! Хватит с меня
деспотизма!
     В эту минуту упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии;
Гаврош положил пистолет на мостовую, поднял всадника,  затем  помог  поднять
лошадь. После этого он подобрал свой пистолет и пошел дальше.
     На улице Ториньи все было тихо и  спокойно.  Это  равнодушие,  присущее
Маре, представляло резкий контраст с сильнейшим возбуждением вокруг.  Четыре
кумушки беседовали у входа в дом. Если в Шотландии известны трио ведьм, то в
Париже - квартеты кумушек, и "Ты будешь королем" столь же мрачно могло  быть
брошено Бонапарту на перекрестке Бодуайе, как  в  свое  время  Макбету  -  в
вереске Армюира. Это было бы почти такое же карканье.
     Но кумушки с улицы Ториньи  -  три  привратницы  и  одна  тряпичница  с
корзиной и крюком - занимались только своими обычными делами.
     Казалось, все четыре стоят  у  четырех  углов  старости  -  одряхления,
немощи, нужды и печали.
     Тряпичница была женщина смиренная. В этом обществе, живущем на  вольном
воздухе, тряпичница кланяется, привратница покровительствует. Причина  этого
коренится в куче отбросов за уличной тумбой; она бывает такой, какой создают
ее привратницы, скоромной или постной, - по прихоти того, кто сгребает кучу.
Случается, что метла добросердечна.
     Тряпичница  была  благодарна  поставщицам  ее  мусорной  корзинки,  она
улыбалась трем привратницам, и  какой  улыбкой!  Разговоры  между  ними  шли
примерно такие:
     - А ваша кошка все такая же злюка?
     - Боже мой, кошки, сами знаете, от природы враги собак.  Собаки  -  вот
кто может на них пожаловаться.
     - Да и люди тоже.
     - Однако кошачьи блохи не переходят на людей.
     - Это пустяки, вот собаки - те опаснее. Я помню  год,  когда  развелось
столько собак, что пришлось писать об этом в газетах. Это было в те времена,
когда в Тюильри большие бараны возили колясочку Римского короля. Вы  помните
Римского короля?
     - А мне больше нравился герцог Бордоский.
     -  А  я  знала  Людовика  Семнадцатого.   Я   больше   люблю   Людовика
Семнадцатого.
     - Говядина-то как вздорожала, мамаша Патагон!
     - И не говорите, мясники - это просто мерзавцы! Мерзкие мерзавцы.  Одни
только обрезки и получаешь.
     Тут вмешалась тряпичница.
     - Да, сударыни, с торговлей дело плохо. В отбросах ничего  не  найдешь.
Ничего больше не выкидывают. Все поедают.
     - Есть люди и победнее вас, тетушка Варгулем.
     - Что правда, то правда, - угодливо согласилась тряпичница,  -  у  меня
все-таки есть профессия.
     После недолгого молчания тряпичница, уступая потребности  похвастаться,
присущей натуре человека, прибавила:
     - Как вернусь утром домой, так сразу разбираю плетенку и принимаюсь  за
сервировку (по-видимому, она хотела сказать: сортировку). И все  раскладываю
по кучкам в комнате. Тряпки убираю в корзину, огрызки -  в  лохань,  простые
лоскутья - в шкаф, шерстяные - в комод, бумагу - в угол под окном, съедобное
- в миску, осколки стаканов - в камин, стоптанные башмаки - за двери,  кости
- под кровать.
     Гаврош, остановившись сзади, слушал.
     - Старушки! По какому это случаю  вы  завели  разговор  о  политике?  -
спросил он.
     Целый залп ругательств, учетверенный силой четырех глоток, обрушился на
него.
     - Еще один злодей тут как тут!
     - Что это он держит в своей культяпке? Пистолет?
     - Скажите на милость, этакий негодник!
     - Такие не успокоятся, пока не сбросят правительство!
     Гаврош, исполненный презрения, вместо возмездия  ограничился  тем,  что
всей пятерней сделал им нос.
     - Ах ты, бездельник босопятый! - крикнула тряпичница.
     Мамаша Патагон яростно всплеснула руками:
     - Быть беде, это уж наверняка. Есть тут по соседству  один  молодчик  с
бороденкой, он мне попадался каждое утро с красоткой  в  розовом  чепце  под
ручку, а нынче смотрю,  -уж  у  него  ружье  под  ручкой.  Мамаша  Баше  мне
говорила, что на прошлой неделе была революция в... в...- ну там,  где  этот
теленок! - в Понтуазе. А теперь посмотрите-ка  на  этого  с  пистолетом,  на
этого мерзкого озорника! Кажется, у Целестинцев  полно  пушек.  Что  же  еще
может  сделать  правительство  с  негодяями,  которые  сами  не  знают,  что
выдумать, лишь  бы  не  давать  людям  жить,  и  ведь  только-только  начали
успокаиваться после всех несчастий!  Господи  боже  мой,  я-то  видела  нашу
бедную королеву,  как  ее  везли  на  телеге!  И  опять  из-за  всего  этого
вздорожает табак! Это подлость! А тебя-то, разбойник, я уж, наверное,  увижу
на гильотине!
     - Ты сопишь, старушенция, - заметил Гаврош. -  Высморкай  получше  свой
хобот.
     И пошел дальше.
     Когда он дошел до Мощеной улицы, он вспомнил о  тряпичнице  и  произнес
следующий монолог:
     - Напрасно  ты  ругаешь  революционеров,  мамаша  Мусорная  Куча.  Этот
пистолет на тебя же поработает. Чтобы ты нашла побольше съедобного для своей
корзинки.
     Внезапно он услышал сзади крик; погнавшаяся за ним привратница  Патагон
издали погрозила ему кулаком и крикнула:
     - Ублюдок несчастный!
     - Плевать мне на это с высокого дерева, - ответил Гаврош.
     Немного погодя он прошел мимо особняка  Ламуаньона.  Здесь  он  кликнул
клич:
     - Вперед, на бой!
     Но его вдруг охватила тоска. С упреком посмотрел он на  свой  пистолет,
казалось, пытаясь его растрогать.
     - Я иду биться, - сказал он, - а ты вот не бьешь!
     Одна собачка может отвлечь внимание  от  другой.  Мимо  пробегал  тощий
пуделек, Гаврош разжалобился.
     - Бедненький мой тяв -тяв! - сказал он  ему.  -  Ты,  верно,  проглотил
целый бочонок, у тебя все обручи наружу.
     Затем он направился к Орм-Сен-Жерве.


Глава третья. СПРАВЕДЛИВОЕ НЕГОДОВАНИЕ ПАРИКМАХЕРА



     Почтенный  парикмахер,  выгнавший  двух  малышей,  для  которых  Гаврош
разверз гостеприимное чрево слона, в это время был занят в  своем  заведении
бритьем старого солдата-легионера, служившего во времена Империи. Между ними
завязалась беседа. Разумеется, парикмахер  говорил  с  ветераном  о  мятеже,
затем о генерале Ламарке, а от Ламарка перешли к императору. Если бы  Прюдом
присутствовал при этом разговоре брадобрея с солдатом, он приукрасил бы  его
и назвал: "Диалог бритвы и сабли".
     - А как император держался на лошади? - спросил парикмахер.
     - Плохо. Он не умел падать. Поэтому он никогда не падал.
     - А хорошие у него были кони? Должно быть, прекрасные?
     - В тот день, когда он мне пожаловал крест, я разглядел его лошадь. Это
была белая рысистая кобыла. У нее были широко  расставленные  уши,  глубокая
седловина, изящная голова с черной звездочкой, длинная шея, крепкие  колени,
выпуклые бока, покатые плечи, мощный круп. И немного больше пятнадцати пядей
ростом.
     - Славная лошадка, - заметил парикмахер.
     - Да, это была верховая лошадь его величества.
     Парикмахер  почувствовал,  что  после  таких  торжественных  слов  надо
помолчать; потом заговорил снова:
     - Император был ранен только раз, ведь правда, сударь?
     Старый солдат ответил спокойным и важным тоном  человека,  который  при
этом присутствовал:
     - В пятку. Под Ратисбоном. Я никогда не видел, чтобы он был так  хорошо
одет, как в тот день. Он был чистенький, как новая монетка.
     - А вы, господин ветеран, надо думать, были ранены не раз?
     - Я? - спросил солдат. - Пустяки! Под Маренго получил два удара  саблей
по затылку, под Аустерлицем - пулю в правую руку, другую - в левую ляжку под
Иеной, под Фридландом - удар штыком, вот сюда, под Москвой -не то  семь,  не
то восемь ударов пикой куда попало, под Люценом осколок бомбы раздробил  мне
палец... Ах да, еще в битве под Ватерлoo меня ударило картечью в бедро.  Вот
и все.
     - Как  прекрасно  умереть  на  поле  боя!  -  с  пиндарическим  пафосом
воскликнул цирюльник. -Что касается меня,  то,  честное  слово,  вместо  тою
чтобы  подыхать  на  дрянной  постели  от  какой-нибудь  болезни,  медленно,
постепенно,  каждый  день,  с  лекарствами,   припарками,   спринцовками   и
слабительными, я предпочел бы получить в живот ядро!
     - У вас губа не дура, -заметил солдат
     Только успел он это сказать, как оглушительный грохот  потряс  лавочку.
Стекло  витрины  внезапно  украсилось  звездообразной  трещиной.  Парикмахер
побледнел как полотно.
     - О боже! - воскликнул он - Это то самое!
     - Что?
     - Ядро.
     - Вот оно, - сказал солдат и поднял что то, катившееся по полу. То  был
булыжник.
     Парикмахер подбежал к разбитому стеклу и увидел Гавроша, убегавшего  со
всех ног к рынку Сен -Жан. Проходя мимо парикмахерской,  Гаврош,  таивший  в
себе  обиду  за  малышей,  не  мог  воспротивиться  желанию   приветствовать
брадобрея по-своему и швырнул камнем в окно.
     - Понимаете, - прохрипел цирюльник,  у  которого  бледность  перешла  в
синеву, - они делают пакости лишь бы  напакостить!  Кто  его  обидел,  этого
мальчишку?


Глава четвертая. РЕБЕНКА УДИВЛЯЕТ СТАРИК



     Между тем на рынке Сен-Жан, где уже успели разоружить  пост,  произошло
соединение Гавроша  с  кучкой  людей,  которую  вели  Анжольрас,  Курфейрак,
Комбефер и Фейи. Почти все были вооружены. Баорель и Жан Прувер разыскали их
и вступили в их отряд. У Анжольраса была охотничья двустволка, у Комбефера -
ружье национальной гвардии с номером легиона, а за поясом -  два  пистолета,
высовывавшихся  из-под  расстегнутого  сюртука;  у  Жана  Прувера  -  старый
кавалерийский мушкетон, у Баореля - карабин, Курфейрак  размахивал  тростью,
из которой он вытащил клинок Фейи, с обнаженной  саблей  в  руке,  шествовал
впереди и кричал - "Да здравствует Польша!"
     Они  шли  с  Морландской   набережной,   без   галстуков,   без   шляп,
запыхавшиеся, промокшие под дождем,  с  горящими  глазами.  Гаврош  спокойно
подошел к ним.
     - Куда мы идем?
     - Иди с нами, -  ответил  Курфейрак.  Позади  Фейи  шел,  или,  вернее,
прыгал, Баорель, чувствовавший себя среди мятежников, как рыба  в  воде.  Он
был в малиновом жилете и  имел  запас  слов,  способных  сокрушить  все  что
угодно. Его жилет потряс какого-то  прохожего.  Потеряв  голову  от  страха,
прохожий крикнул:
     - Красные пришли!
     - Красные, красные! -подхватил Баорель. - Что за нелепый страх, буржуа!
Я вот, например, нисколько не боюсь алых маков, красная шапочка  не  внушает
мне  ужаса.  Поверьте  мне,  буржуа:  предоставим  бояться  красного  только
рогатому скоту.
     Где-то на стене он заметил листок бумаги самого миролюбивого свойства -
разрешение  есть  яйца,   это   было   великопостное   послание   парижского
архиепископа своей "пастве".
     - Паства! - воскликнул Баорель. - Это вежливая форма слова "стадо".
     И сорвал со стены послание, покорив этим сердце Гавроша. С этой  минуты
он стал присматриваться к Баорелю.
     - Ты неправ, Баорель, -заметил Анжольрас. - Тебе бы следовало  оставить
это разрешение в покое, не в нем дело, ты зря расходуешь гнев. Береги боевые
припасы. Не следует открывать огонь в одиночку, ни ружейный, ни душевный.
     -  У  каждого  своя  манера,  -возразил  Баорель.  -  Эти   епископские
упражнения в прозе меня оскорбляют, я хочу есть яйца без всякого разрешения.
Ты вот весь пылаешь, хоть с виду и холоден, ну, а я развлекаюсь. К тому же я
вовсе не расходую себя, я  беру  разбег.  А  послание  я  разорвал,  клянусь
Геркулесом, только чтобы войти во вкус!
     Слово "Геркулес" поразило Гавроша. Он пользовался  случаем  чему-нибудь
поучиться, а к этому срывателю объявлений он  почувствовал  уважение.  И  он
спросил его:
     - Что это значит - "Геркулес?
     - По-латыни это значит: черт меня побери, -ответил Баорель.
     Тут он увидел в окне смотревшего на них бледного  молодого  человека  с
черной бородкой, по-видимому, одного из Друзей азбуки, и крикнул ему:
     - Живо патронов! Para bellum!  {bellum  -  готовься  к  войне  (лат  ).
Произношение belium (лат ) - война - сходно с bel homme (франц.) -  красивый
мужчина.}
     - Красивый мужчина! Это верно, - сказал Гаврош, теперь  уже  понимавший
латынь.
     Их сопровождала шумная толпа - студенты, художники, молодые люди, члены
Кугурды из Экса, рабочие, портовые грузчики, вооруженные дубинами и штыками,
а иные и с пистолетами за поясом, как Комбефер. В толпе шел старик,  с  виду
очень дряхлый. Оружия у него не было, но он  старался  не  отставать,  хотя,
видимо, был погружен в свои мысли. Гаврош заметил его.
     - Этшкое? - спросил он.
     - Так, старичок.
     То был Мабеф.


Глава пятая. СТАРИК



     Расскажем о том, что произошло.
     Анжольрас  и  его  друзья  проходили  по  Колокольному  бульвару,  мимо
казенных хлебных амбаров, как вдруг драгуны бросились  в  атаку.  Анжольрас,
Курфейрак и Комбефер были среди тех, кто двинулся  по  улице  Бассомпьера  с
криком: "На баррикады!" На улице Ледигьера они  встретили  медленно  шедшего
старика.
     Их внимание привлекло то, что старика  шатало  из  стороны  в  сторону,
точно пьяного. Хотя все утро моросило, да  и  теперь  шел  довольно  сильный
дождь, шляпу он держал в руке. Курфейрак узнал папашу Мабефа. Он был  с  ним
знаком, так как не раз провожал Мариуса до самого его дома.  Зная  мирный  и
более чем робкий нрав  бывшего  церковного  старосты  и  любителя  книг,  он
изумился, увидев в этой сутолоке, в двух  шагах  от  надвигавшейся  конницы,
старика, который разгуливал с непокрытой головой, под  дождем,  среди  пуль,
почти в  самом  центре  перестрелки;  он  подошел  к  нему,  и  здесь  между
двадцатипятилетним  бунтовщиком  и  восьмидесятилетним   старцем   произошел
следующий диалог:
     - Господин Мабеф! Идите домой.
     - Почему?
     - Начинается суматоха.
     - Отлично.
     - Будут рубить саблями, стрелять из ружей, господин Мабеф.
     - Отлично.
     - Палить из пушек.
     - Отлично. А куда вы все идете?
     - Мы идем свергать правительство.
     - Отлично.
     И он пошел с ними. С этого времени он не произнес  ни  слова.  Его  шаг
сразу стал твердым; рабочие хотели  взять  его  под  руки  -  он  отказался,
отрицательно покачав головой. Он шел почти в первом ряду колонны, и все  его
движения были как у человека бодрствующего, а лицо - как у спящего.
     - Что  за  странный  старикан!  -  перешептывались  студенты.  В  толпе
пронесся слух, что это старый член Конвента, старый цареубийца.
     Все это скопище вступило на Стекольную улицу.  Маленький  Гаврош  шагал
впереди, во все горло распевая песенку и как бы изображая собой живой  рожок
горниста. Он пел:

     Вот луна поднялась в небеса
     - Не пора ли? Ложится роса, -
     Молвил Жан несговорчивой Жанне.
     Ту, ту, ту
     На Шату.
     Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
     Чтобы клюкнуть, - не смейтесь, друзья! -
     Встали до свету два воробья
     И росы налакались в тимьяне.
     Зи, за, зи
     На Пасси.
     Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
     Точно пьяницы, в дым напились,
     Точно два петуха подрались. -
     Тигр от смеха упал на поляне.
     Дон, дон, дон
     На Медон.
     Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.
     Чертыхались на все голоса.
     -Не пора ли? Ложится роса, -
     Молвил Жан несговорчивой Жанне.
     Тен, тен, тен
     На Пантен.
     Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош - все мое богатство.

     Они направлялись к Сен-Мерри.


Глава шестая. НОВОБРАНЦЫ



     Толпа увеличивалась с каждым  мгновением.  Возле  Щепной  улицы  к  ней
присоединился высокий седоватый человек;  Курфейрак,  Анжольрас  и  Комбефер
заметили его вызывающую, грубую внешность, но никто  из  них  не  знал  его.
Гаврош шел, поглощенный пением, свистом, шумом, движением вперед, постукивал
в ставни лавочек рукояткой своего увечного пистолета и не  обратил  никакого
внимания на этого человека.
     Свернув на Стекольную улицу, толпа прошла мимо подъезда Курфейрака.
     - Это очень кстати, -сказал Курфейрак, -я забыл дома кошелек и  потерял
шляпу.
     Он оставил толпу и,  шагая  через  четыре  ступеньки,  взбежал  к  себе
наверх. Он  взял  старую  шляпу  и  кошелек  и  захватил  с  собой  довольно
объемистый квадратный ящик, который был запрятан у  него  в  грязном  белье.
Когда он бегом спускался вниз, его окликнула привратница:
     - Господин де Курфейрак!
     - Привратница! Как вас зовут? - вместо ответа спросил Курфейрак.
     Привратница опешила.
     - Но вы же хорошо знаете, что меня зовут тетушка Вевен.
     - Ну так вот, если вы еще раз назовете меня господин де Курфейрак, то я
вас буду звать тетушка де Вевен. А теперь го