просил Жавера, не
искал с ним встречи и не избегал его;  казалось,  он  с  полным  равнодушием
выносил этот тяжелый и почти давящий взгляд. Обращался он с Жавером, как  со
всеми, приветливо и непринужденно.
     По  нескольким  случайно  вырвавшимся  у  Жавера  словам   можно   было
заключить, что, побуждаемый характерным для этой породы людей  любопытством,
которое  вызывается  столько  же  инстинктом,  сколько  и  волей,  он  тайно
разыскивал все следы, какие только мог оставить за собой в  прошлом  дядюшка
Мадлен. Очевидно, ему удалось узнать - иногда  он  намекал  на  это,  -  что
кто-то наводил где-то  какие-то  справки  о  некоем  исчезнувшем  семействе.
Как-то раз он сказал вслух, разговаривая сам с собой: "Теперь, кажется, он у
меня в руках!" После этого целых три дня он был задумчив и не произносил  ни
слова. Должно быть, нить, которую он уже считал пойманной, порвалась.
     Впрочем,  человеческое  существо  не  может  не  ошибаться   -   такова
необходимая поправка к некоторым словам, иначе смысл их  мог  бы  показаться
чересчур непреложным; сущность инстинкта состоит именно в том, что он  может
поколебаться, сбиться  со  следа  и  потерять  дорогу.  В  противном  случае
инстинкт одержал бы верх над разумом и животное оказалось бы умнее человека.
     Очевидно, Жавер был отчасти сбит с толку  полнейшей  естественностью  и
спокойствием Мадлена.
     Но однажды странный образ действий Жавера, видимо, произвел впечатление
на Мадлена. И вот при каких обстоятельствах.


Глава шестая. ДЕДУШКА ФОШЛЕВАН



     Как-то утром Мадлен шел по одному из немощеных монрейльских  переулков.
Внезапно он услышал шум и увидел на некотором  расстоянии  кучку  людей,  Он
подошел к ним. У старика крестьянина, которого Звали дедушка Фошлеван, упала
лошадь, а сам он очутился под телегой.
     Этот Фошлеван принадлежал  к  числу  тех  немногих  врагов,  какие  еще
оставались в это  время  у  Мадлена.  Когда  Мадлен  поселился  в  Монрейле,
Фошлеван, довольно грамотный  крестьянин,  бывший  прежде  сельским  писцом,
занимался торговлей, но с некоторых пор дела его шли плохо. Фошлеван  видел,
как этот простой рабочий богател, а он, хозяин,  постепенно  разорялся.  Это
наполняло его сердце завистью, и  он  при  всяком  удобном  случае  старался
чем-нибудь повредить Мадлену.  Затем  наступило  банкротство,  и  старик,  у
которого от всего имущества осталась только лошадь с телегой, не  имевший  к
тому же ни семьи, ни детей, вынужден был стать ломовым извозчиком.
     При падении лошадь сломала  обе  ноги  и  не  могла  подняться.  Старик
оказался между колесами, и упал он так несчастливо, что  телега  всей  своей
тяжестью давила ему на  грудь.  Она  была  основательно  нагружена.  Дедушка
Фошлеван  испускал  душераздирающие  вопли.  Его   пытались   вытащить,   но
безуспешно. Неловкое движение, неверное усилие, неудачный толчок - и ему был
бы конец. Высвободить его можно было лишь одним способом - приподняв  телегу
снизу. Жавер, случайно оказавшийся  здесь  в  момент  несчастья,  послал  за
домкратом.
     Но вот подошел Мадлен. Все почтительно расступились.
     - Помогите! - кричал старик Фошлевая, - Добрые люди, спасите старика!
     Мадлен обратился к присутствующим:
     - Нет ли домкрата?
     - За ним пошли, -отвечал один крестьянин.
     - А скоро его сюда доставят?
     - Да пошли-то в самое ближнее место, в Флашо,  к  кузнецу,  но  на  это
понадобится добрых четверть часа.
     - Четверть часа! -вскричал Мадлен.
     Накануне шел дождь, земля размокла, телега с каждой минутой увязала все
глубже и все сильнее придавливала грудь старика Фошлевана. Все понимали, что
не пройдет и пяти минут, как у него будут сломаны все ребра.
     - Нельзя ждать четверть часа,  -  сказал  Мадлен  крестьянам,  стоявшим
вокруг.
     - Ничего не поделаешь!
     - Да ведь будет поздно! Разве вы  не  видите,  что  телега  уходит  все
глубже?
     - Как не видеть!
     - Послушайте, - продолжал Мадлен,  -  пока  еще  под  телегой  довольно
места, можно подлезть под нее и приподнять ее спиной. Всего полминуты, а  за
это время беднягу успеют вытащить. Найдется здесь человек с крепкой спиной и
добрым сердцем? Кто хочет заработать пять луидоров?
     Никто в толпе не сдвинулся с места.
     - Десять луидоров! - сказал Мадлен.
     Присутствовавшие смотрели в землю. Один из них пробормотал:
     - Тут нужна дьявольская сила. Как бы тебя самого не придавило!
     - Ну же! - настаивал Мадлен. - Двадцать луидоров!
     Опять молчание.
     - Желания-то у них хватает...- произнес чей-то голос.
     Мадлен обернулся и узнал Жавера. Он не заметил, когда тот подошел.
     - А вот силы не хватает, - продолжал Жавер. - Чтобы  поднять  на  спине
такую телегу, надо быть страшным силачом.
     Пристально глядя на Мадлена, он произнес, отчеканивая каждое слово:
     - Господин Мадлен!  В  своей  жизни  я  знал  только  одного  человека,
способного сделать то, что вы требуете.
     Мадлен вздрогнул.
     Равнодушным тоном, но не сводя с Мадлена глаз, Жавер добавил:
     - Это был один каторжник.
     - Вот как! - отозвался Мадлен.
     - Каторжник из Тулонской тюрьмы.
     Мадлен побледнел.
     Между тем телега продолжала медленно уходить в землю. Дедушка  Фошлеван
хрипел и вопил:
     - Задыхаюсь! У меня ребра трещат! Домкрат! Сделайте что-нибудь! Ох!
     Мадлен оглянул толпу.
     - Неужели никто не хочет заработать двадцать луидоров  и  спасти  жизнь
бедному старику?
     Ни один из присутствовавших не шевельнулся. Жавер продолжал:
     - В своей жизни я знал только одного  человека,  который  мог  заменить
домкрат. Это тот каторжник.
     - Ох! Сейчас меня раздавит! - крикнул старик.
     Мадлен поднял голову, встретил все тот же ястребиный,  не  отрывавшийся
от него взгляд Жавера, посмотрел на неподвижно стоявших крестьян  и  грустно
улыбнулся. Потом, не сказав ни слова, опустился на колени, и не успела толпа
даже вскрикнуть, как он уже был под телегой.
     Наступила страшная минута ожидания и тишины. На глазах у  всех  Мадлен,
почти плашмя лежа под чудовищным грузом, дважды  пытался  подвести  локти  к
коленям, но тщетно. Ему закричали: "Дядюшка Мадлен! Вылезайте!"  Сам  старик
Фошлеван сказал ему: "Господин  Мадлен!  Уходите!  Видно,  уж  мне  на  роду
написано так умереть! Оставьте меня! Не то и вас задавит!" Мадлен ничего  не
отвечал.
     Зрители тяжело дышали. Колеса продолжали уходить все глубже,  и  теперь
Мадлену было уже почти невозможно вылезти из-под телеги.
     Вдруг   вся   эта   громада   пошатнулась,   телега   начала   медленно
приподниматься, колеса наполовину вышли из  колеи.  Послышался  задыхающийся
голос:
     "Скорей! Помогите!" Это крикнул Мадлен, напрягший последние силы.
     Все бросились на помощь. Самоотверженный поступок одного придал силу  и
мужество остальным. Два десятка рук подхватили телегу. Старик  Фошлеван  был
спасен.
     Мадлен встал на ноги Он был смертельно бледен,  хотя  пот  лил  с  него
градом. Его одежда была разорвана и  покрыта  грязью.  Все  плакали.  Старик
целовал ему колени и говорил, что это сам господь. А на  лице  Мадлена  было
какое-то странное выражение блаженного неземного страдания,  и  он  спокойно
смотрел на Жавера, все еще не спускавшего с него глаз.


Глава седьмая. ФОШЛЕВАН СТАНОВИТСЯ САДОВНИКОМ В ПАРИЖЕ



     Фошлеван при падении вывихнул себе коленную чашку. Дядюшка Мадлен велел
отвезти его в больницу, устроенную им для рабочих в здании его фабрики; уход
за больными был там поручен  двум  сестрам  милосердия.  На  следующее  утро
старик нашел на тумбочке возле  кровати  тысячефранковый  билет  и  записку,
написанную рукой дядюшки Мадлена: "Я покупаю у вас телегу и лошадь".  Телега
была сломана, а лошадь околела. Фошлеван выздоровел, но его колено перестало
сгибаться. Заручившись рекомендациями монахинь и местного священника, Мадлен
устроил старика садовником при женском монастыре в квартале Сент - Антуан  в
Париже.
     Вскоре после этого  случая  Мадлен  был  назначен  мэром.  Когда  Жавер
впервые увидел Мадлена, опоясанного шарфом, дававшим  ему  власть  над  всем
городом, он ощутил такой трепет, какой  мог  бы  ощутить  пес,  который  под
одеждой хозяина почуял волка.  С  этой  минуты  он  стал  всячески  избегать
встречи с ним. Но когда служебные обязанности принуждали его являться к мэру
и  уклониться  от  этого  было  невозможно,  он  выказывал  ему  глубочайшее
почтение.
     На благоденствие, созданное дядюшкой Мадленом в Монрейле -  Приморском,
кроме видимых признаков, о которых  мы  уже  упоминали,  указывал  и  другой
признак,  который,  не   будучи   видимым,   казался,   однако,   не   менее
показательным. Признак этот безошибочен. Когда  население  нуждается,  когда
работы не хватает, когда торговля идет плохо, налогоплательщик,  вынужденный
к тому безденежьем, невольно уклоняется от уплаты, пропускает все  сроки,  и
государству приходится расходовать большие деньги на принудительные меры  по
сбору податей. Когда же работы вдоволь, когда край счастлив и богат,  налоги
выплачиваются легко, и взыскание  их  обходится  государству  дешево.  Можно
сказать, что для определения степени  общественной  нищеты  и  общественного
богатства есть один непогрешимый барометр: это расходы по взиманию  налогов.
За семь лет расходы по взиманию налогов сократились в Монрейльском округе на
три четверти, - тогдашний министр финансов де Виллель  часто  приводил  этот
округ в пример другим.
     Таково было состояние края, когда  Фантина  вернулась  на  родину.  Все
давно забыли ее. К счастью, двери фабрики Мадлена были гостеприимно раскрыты
для всех желающих. Она явилась туда, и  ее  приняли  в  женскую  мастерскую.
Ремесло было для Фантины совершенно новым, она  не  могла  проявить  особого
мастерства и зарабатывала очень мало, но ей хватало и этого; главная  задача
была разрешена: она жила своим трудом.


Глава восьмая. ГОСПОЖА ВИКТЮРНЬЕН ТРАТИТ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ФРАНКОВ ВО ИМЯ НРАВСТВЕННОСТИ



     Когда Фантина увидела, что  может  жить  самостоятельно,  она  воспряла
духом. Жить честным трудом - какая это милость неба! В  самом  деле,  к  ней
вернулась любовь к труду. Она купила  зеркало,  радовалась,  глядя  на  свою
молодость, на свои красивые волосы и красивые зубы, о многом  забыла,  стала
думать теперь только о Козетте и возможном будущем и зажила почти счастливо.
Она сняла комнатку  и  омеблировала  ее  в  кредит,  в  расчете  на  будущий
заработок; в этом сказались привычки ее прежней беспорядочной жизни.
     Не  решаясь  выдавать  себя  за  замужнюю  женщину,  она,  как  мы  уже
упоминали, всячески избегала говорить кому-нибудь о своей дочурке.
     В первое время она, как известно читателю, аккуратно платила  Тенардье.
Но писать она не умела, а  научилась  только  подписывать  свое  имя,  и  ей
приходилось для переписки с ними обращаться к писцу.
     Писала она часто.  Это  было  замечено.  В  женской  мастерской  начали
поговаривать о том, что Фантина "пишет письма" и что она "завела шашни".
     Никто не следит за поступками других так  ревниво,  как  те,  кого  эти
поступки касаются меньше всего.  "Почему  этот  господин  выходит  только  в
сумерки? Почему по четвергам господин такой-то никогда не вешает  на  гвоздь
ключ от своей комнаты? Почему он всегда ходит  переулками?  Почему  та  дама
всегда выходит из фиакра,  не  доезжая  до  дому.  Почему  она  посылает  за
почтовой бумагой, когда дома у нее "полным-полно" этой бумаги?" и т.  п.,  и
т. п. Есть особы, которые, ради того чтобы отыскать разгадку этих загадок, в
сущности говоря, совершенно им безразличных, расходуют больше денег,  тратят
больше времени, делают больше усилий, чем могло бы понадобиться  на  десяток
добрых дел; и все это бескорыстно, из любви к искусству, получая  в  награду
за свое любопытство только удовлетворение этого самого любопытства и  ничего
больше. Они готовы следить за такой-то женщиной или за таким-то мужчиной  по
целым дням, часами простаивать на перекрестках, в подъездах, ночью, в  холод
и в дождь, подкупать посыльных, подпаивать извозчиков и  лакеев,  задаривать
горничную, давать на чай привратнику. Для чего? Да просто так. Из страстного
желания увидеть, узнать, раскопать. Из непреодолимой потребности разболтать.
А ведь часто  эти  разоблаченные  секреты,  эти  обнародованные  тайны,  эти
разгаданные загадки влекут за собой катастрофы, дуэли, банкротства, разоряют
целые семейства, разбивают жизни, к великой радости того, кто "раскрыл  все"
без всякой выгоды для себя, повинуясь одному лишь  инстинкту.  И  это  очень
печально.
     Некоторые особы бывают злыми единственно из-за  того,  что  им  хочется
поговорить. Их беседы, болтовня в гостиной, пересуды в  прихожей  напоминают
камины, быстро пожирающие дрова; они требуют много топлива, а топливо -  это
ближний.
     Итак, за Фантиной стали наблюдать.
     Многие завидовали ее белокурым волосам и белым зубам.
     Заметили, что в мастерской ей часто случалось  отвернуться  и  смахнуть
слезу. Это бывало в те минуты, когда она думала о своем ребенке, а возможно,
и о человеке, которого любила когда-то.
     Рвать таинственные нити, привязывающие нас к прошлому, - мучительный  и
трудный процесс.
     Было установлено, что она пишет письма не реже двух раз в месяц, всегда
по одному и тому же адресу, и  оплачивает  их  почтовым  сбором.  Ухитрились
узнать и адрес: "Милостивому государю,  господину  Тенардье,  трактирщику  в
Монфермейле". Выпытали все в кабачке у писца, простодушного старика, который
не мог влить в себя бутылочку красного вина без того, чтобы не выложить  при
этом весь свой запас чужих секретов. Словом, стало известно, что  у  Фантины
есть ребенок. "Судя по всему, это шлюха". Нашлась кумушка, которая совершила
путешествие в Монфермейль, повидалась с Тенардье и, вернувшись, сказала:  "Я
истратила тридцать пять франков, зато все узнала. Я видела ребенка!"
     Эта кумушка была мегера по  имени  г-жа  Виктюрньен,  блюстительница  и
опекунша всеобщей добродетели. Г-же Виктюрньен было пятьдесят шесть  лет,  и
старость удваивала ее природное безобразие. Голос у нее был  дребезжащий,  а
характер брюзжащий. Как ни странно, когда-то  эта  женщина  была  молода.  В
молодости, в самый разгар 93-го года, она вышла замуж  за  монаха,  который,
надев красный колпак, сбежал из монастыря и из бернардинца  стал  якобинцем.
Она была худющая, злющая, скупая, упорная, вздорная, ядовитая, но все же  не
могла забыть покойного монаха, который сумел  подчинить  ее  и  согнуть.  Во
время Реставрации она  стала  святошей,  столь  ревностной,  что  священники
простили ей ее монаха. У нее сохранилась  землица,  которую  она  собиралась
отказать какой-то духовной общине, о чем кричала на всех  перекрестках.  Она
была на очень хорошем счету в Аррасском епископстве. Вот эта-то  самая  г-жа
Виктюрньен  съездила  в  Монфермейль  и  вернулась  со  словами:  "Я  видела
ребенка".
     На все это ушло немало времени. Фантина уже  больше  года  работала  на
фабрике, как вдруг, однажды утром, надзирательница мастерской вручила ей  от
имени мэра пятьдесят франков и, заявив, что она  уволена,  посоветовала  ей,
также от имени мэра, уехать из города.
     Это случилось в тот месяц, когда супруги Тенардье, которые уже получали
двенадцать франков  вместо  первоначальных  шести,  только  что  потребовали
пятнадцать франков вместо двенадцати.
     Фантина была сражена этим ударом. Уехать из города она  не  могла,  так
как задолжала за квартиру и за мебель. Пятидесяти франков не  могло  хватить
на то, чтобы  покрыть  долг.  Она  пробормотала  несколько  умоляющих  слов.
Надзирательница объявила ей, что она должна немедленно покинуть  мастерскую.
Фантина к тому же была посредственной работницей.  Подавленная  отчаянием  и
еще более стыдом, она покинула мастерскую и пошла  домой.  Итак,  теперь  ее
проступок был известен всем.
     Фантина чувствовала, что она не в силах защищаться. Кто-то  посоветовал
ей обратиться к мэру; она не посмела. Мэр дал ей пятьдесят  франков,  потому
что был добр, и выгнал ее, потому что был справедлив. Она  покорилась  этому
приговору.


Глава девятая. ТОРЖЕСТВО ГОСПОЖИ ВИКТЮРНЬЕН



     Итак, вдова монаха тоже на что-нибудь да пригодилась.
     Между тем сам Мадлен ничего  не  знал  обо  всей  этой  истории.  Жизнь
изобилует такими сложными сплетениями обстоятельств! Мадлен почти никогда не
заходил в женскую мастерскую. Во главе этой мастерской  он  поставил  старую
деву,  рекомендованную   ему   местным   кюре,   и   вполне   доверял   этой
надзирательнице, которая действительно была вполне почтенной, справедливой и
неподкупной особой весьма твердых правил, исполненной  милосердия,  но  того
милосердия, которое, не отказывая в подаянии,  не  возвысилось,  однако,  до
умения понимать и прощать. Мадлен во всем полагался на нее. Лучшие из  людей
часто бывают вынуждены передавать свои полномочия другим. И вот,  облеченная
всей полнотой власти и вполне убежденная в  своей  правоте,  надзирательница
произвела следствие, разобрала дело, осудила и наказала Фантину.
     Пятьдесят франков  она  взяла  из  суммы,  которая  была  предоставлена
Мадленом в ее полное и безотчетное распоряжение для  выдачи  пособий  и  для
вспомоществования нуждающимся работницам.
     Фантина стала искать места служанки; она ходила из дома в дом. Никто не
хотел ее брать. Уехать из города она  не  могла.  Старьевщик,  которому  она
задолжала за мебель - и какую  мебель!  -  сказал  ей:  "Если  вы  вздумаете
сбежать, вас арестуют, как воровку". Домохозяин, которому она  задолжала  за
квартиру, сказал ей: "Вы молоды и красивы, значит,  можете  заплатить".  Она
разделила между домохозяином и старьевщиком свои пятьдесят франков,  вернула
торговцу  три  четверти  обстановки,  сохранив  лишь  самое  необходимое,  и
осталась без работы, без всякого общественного положения,  не  имея  ничего,
кроме кровати, и все-таки обремененная долгом приблизительно в сто франков.
     Она принялась шить грубые  рубахи  для  солдат  гарнизона,  зарабатывая
двенадцать су в день. Содержание дочери стоило ей десять су.  Именно  в  это
время она и начала неаккуратно платить Тенардье.
     Тогда же  старушка,  у  которой  она,  возвращаясь  домой  по  вечерам,
зажигала свечку, научила ее  искусству  жить  в  нищете.  Вслед  за  умением
довольствоваться малым идет умение жить ничем. Это как  бы  две  комнаты:  в
первой темно, во второй непроглядный мрак.
     Фантина узнала, как зимой  обходятся  без  дров,  как  отказываются  от
птички, которая за два дня съедает у вас проса на целый лиар, как превращают
юбку в одеяло, одеяло в юбку, как берегут свечу, ужиная при свете,  падающем
из окна противоположного дома. Мы и не подозреваем, как много умеют  извлечь
из одного су иные слабые создания, состарившиеся в честности и  в  нужде.  В
конце концов  такое  умение  становится  талантом.  Фантина  приобрела  этот
высокий талант и приободрилась.
     Как-то раз она сказала соседке: "Знаете  что?  Если  я  буду  спать  не
больше пяти часов, а все остальное время  заниматься  шитьем,  мне  все-таки
удастся кое-как заработать на хлеб. И потом, когда человеку  грустно,  он  и
ест меньше. Что ж! Страдания, тревога и  кусочек  хлеба,  с  одной  стороны,
огорчения - с другой, все это вполне насытит меня".
     Жить вместе с Козеттой было бы для Фантины  в  ее  отчаянном  положении
величайшим счастьем. Она хотела было поехать за ней. Но разве это  возможно?
Заставить ребенка делить ее лишения? И потом она ведь должна  Тенардье!  Как
рассчитаться с ними? А деньги на дорогу! Где взять их?
     Старушка по имени Маргарита, которая, если можно так выразиться, давала
ей уроки нищенского существования, была святая  женщина,  истинно  набожная,
бедная, но всегда готовая помочь беднякам и даже  богачам,  грамотная  ровно
настольк