оял
неподвижно, не выпуская, однако, Моппарнаса.
     Время от времени молодой бандит,  сильный  и  ловкий,  делал  внезапные
движения  животного,  пойманного  в  капкан.  Он  вырывался,  пытался   дать
подножку,  бешено  извивался  всем  телом,  стараясь  ускользнуть.   Старик,
казалось, этого не замечал, держа обе его руки  в  одной  своей  с  властным
спокойствием беспредельной силы.
     Задумчивость  старика  длилась  несколько  минут,   потом,   пристально
взглянув на Монпарнаса, он слегка повысил голос и среди обступившей их  тьмы
обратился к нему с чем-то вроде торжественной речи, которую Гаврош выслушал,
не проронив ни звука.
     - Дитя  мое,  из-за  своей  лени  ты  начинаешь  влачить  самое  тяжкое
существование. Ты объявляешь себя бездельником? Так готовься же работать! Ты
видел одну страшную машину? Она  называется  прокатным  станом.  Следует  ее
остерегаться - она кровожадна и коварна; стоит ей только  схватить  человека
за полу, как он весь будет втянут в нее.  Праздность  подобна  этой  машине.
Остановись, пока еще  есть  время,  и  спасайся!  Иначе  конец;  не  успеешь
оглянуться, как попадешь в шестерню. И раз ты пойман, не надейся  больше  ни
на что. За работу, лентяй! Отдых кончился. Железная рука  неумолимого  труда
схватила тебя. Зарабатывать на жизнь, делать свое дело, выполнять свой  долг
- ты этого не хочешь? Жить как другие тебе скучно? Ну  так  вот!  Ты  будешь
жить иначе. Работа-закон; кто отказывается от нее, видя в ней скуку,  узнает
ее как мучительное наказание. Раз ты не хочешь быть тружеником,  то  станешь
рабом. Труд если и отпускает нас, то только для того, чтобы снова  схватить,
но  уже  по-иному;  раз  ты  не  хочешь  быть  его  другом,  то  будешь  его
невольником.  Ты  не  хотел  честной  человеческой  усталости?   Ты   будешь
обливаться потом грешника в преисподней! Когда другие будут петь, ты  будешь
хрипеть. Ты увидишь издали, снизу, как другие работают,  и  тебе  покажется,
что они отдыхают. Пахарь, жнец, матрос, кузнец явятся тебе, залитые  светом,
подобно блаженным в раю. Что за свет излучает наковальня! Вести плуг, вязать
снопы - какое наслаждение! Варка на свободе под ветром, - ведь это праздник!
А ты, лентяй, работай киркой, таскай, ворочай,  двигайся!  Плетись  в  своем
ярме, ты уже стал вьючным животным в адской запряжке! Ничего не делать - это
твоя цель? Ну так вот! Ни одной недели, ни одного дня, ни  одного  часа  без
изнеможения.  Поднять  что-нибудь  станет  для  тебя  мукой.  Каждая  минута
заставит трещать твои мускулы. Что для других будет легким, как перышко,  то
для  тебя  будет  каменной  глыбой.  Вещи,  самые  простые,  покажутся  тебе
непреодолимой  крутизной.  Жизнь  станет  чудовищной   для   тебя.   Ходить,
двигаться, дышать- какая тяжелая работа! Твои  легкие  будут  казаться  тебе
стофунтовой тяжестью.  Здесь  пройти  или  там  -  станет  для  тебя  трудно
разрешимой задачей. Любой человек, желающий выйти из дому, отворяет дверь, и
готово - он на улице. Для тебя же выйти из дому - значит пробуравить  стену.
Чтобы очутиться на улице, что обычно делают? Спускаются по лестнице;  ты  же
разорвешь простыни, совьешь веревку, потом вылезешь в окно и  на  этой  нити
повиснешь над пропастью, - и это будет ночью, в дождь,  в  бурю,  в  ураган;
если же веревка окажется слишком короткой,  у  тебя  останется  только  один
способ спуститься - -упасть. Упасть, как  придется.  Или  же  тебе  придется
карабкаться в дымоходе, рискуя сгореть, или ползти по стокам  отхожих  мест,
рискуя утонуть. Я уж не говорю о дырах, которые нужно прикрывать, о  камнях,
которые нужно вынимать и снова вставлять двадцать раз в день, о  штукатурке,
которую нужно прятать в тифяке. Допустим, перед тобой замок; у горожанина  в
кармане есть ключ, изготовленный слесарем. А ты, если захочешь обойтись  без
ключа, будешь обречен на изготовление страшной, диковинной вещи. Ты возьмешь
монету в  два  су  и  разрежешь  ее  на  две  пластинки.  При  помощи  каких
инструментов? Ты их изобретешь. Это уж  твоя  забота.  Потом  ты  выскоблишь
внутри эти две пластинки, стараясь не попортить их поверхности,  и  нарежешь
их винтом так, чтобы они плотно скреплялись друг с другом, как дно и крышка.
Свинченные таким образом, они ничем себя не  выдадут.  Для  надзирателей,  -
ведь за тобой будут следить, - это просто  монета  в  два  су,  для  тебя  -
ящичек. Что  же  ты  спрячешь  в  него?  Маленький  кусочек  стали.  Часовую
пружинку, на которой ты сделаешь зубцы и которая превратится в пилочку. Этой
пилочкой, длиной с булавку, спрятанной  в  твою  монету,  ты  должен  будешь
перепилить замочный язычок и задвижку, дужку висячего замка,  перекладину  в
твоем окне и железное кольцо на твоей  ноге.  Изготовив  этот  изумительный,
дивный инструмент, свершив все эти  чудеса  искусства,  ловкости,  сноровки,
терпенья, что ты  получишь  в  награду,  если  обнаружат  твое  изобретение?
Карцер. Вот твое будущее. Лень, праздность - да ведь  это  омут!  Ничего  не
делать - печальное решение, знаешь ли ты это? Жить за  счет  общества?  Быть
бесполезным, то есть вредным! Это ведет прямо в глубь нищеты. Горе тому, кто
хочет быть тунеядцем! Он станет отвратительным червем. А, тебе  не  нравится
работать? У тебя только одна мысль - хорошо попить,  хорошо  поесть,  хорошо
поспать? Так ты будешь пить воду, ты будешь  есть  черный  хлеб,  ты  будешь
спать на досках, в железных цепях, сковывающих твое  тело,  и  ночью  будешь
ощущать их холод. Ты разобьешь эти цепи, ты убежишь? Отлично.  Ты  поползешь
на животе в кусты, и ты будешь есть траву, как зверь. И тебя поймают.  И  ты
проведешь целые годы в подземной  тюрьме,  прикованный  к  стене,  нащупывая
кружку, чтобы напиться, будешь грызть ужасный  тюремный  хлеб,  от  которого
отказались бы собаки, будешь есть  бобы,  изъеденные  до  тебя  червями.  Ты
станешь мокрицей, живущей в погребе. Пожалей же себя, невластное дитя,  ведь
ты еще так молод, не прошло и двадцати лет с тех пор, как ты лежал  у  груди
кормилицы; наверно, и мать у тебя еще жива! Заклинаю тебя, послушайся  меня.
Ты хочешь платья из тонкого  черного  сукна,  лакированных  туфель,  завитых
волос, ты хочешь умащать свои кудри  душистым  маслом,  нравиться  женщинам,
быть красивым? Ты будешь обрит наголо, одет в красную  куртку  и  деревянные
башмаки. Ты хочешь носить  перстни  -  на  тебя  наденут  ошейник.  Если  ты
взглянешь  на  женщину  -  получишь  удар  палкой.  Ты  войдешь   в   тюрьму
двадцатилетним юношей, а выйдешь пятидесятилетним стариком! Ты войдешь  туда
молодой,  румяный,  свежий,  у  тебя  сверкающие  глаза,  прекрасные   зубы,
великолепные волосы, а выйдешь согнувшийся, разбитый, морщинистый, беззубый,
страшный, седой! О бедное мое дитя, ты на ложном пути, безделье подает  тебе
дурной совет! Воровство - самая тяжелая работа! Поверь мне, не бери на  себя
этот мучительный труд - лень. Быть мошенником не легко. Гораздо  легче  быть
честным человеком. А теперь иди и подумай о том, что я тебе сказал.  Кстати,
чего ты хотел от меня? Тебе нужен мой кошелек? На, бери.
     Отпустив Монпарнаса, старик  положил  ему  в  руку  кошелек.  Монпарнас
взвесил его на руке и, с привычной осторожностью, как если бы он украл  его,
тихонько опустил в задний карман сюртука.
     Затем старик повернулся и спокойно продолжал прогулку.
     - Дуралей! - пробормотал Монпарнас.
     Кто был этот добрый старик? Читатель, без сомнения, догадался.
     Озадаченный Монпарнас смотрел, как он исчезает в сумерках.  Эти  минуты
созерцания были для него розовыми.
     В то время как старик удалялся, Гаврош приближался.
     Бросив искоса взгляд на изгородь, Гаврош убедился,  что  папаша  Мабеф,
по-видимому, задремавший, все еще сидит на скамье. Мальчишка вылез из кустов
и тихонько пополз к Монпарнасу, который стоял к нему  спиной.  Невидимый  во
тьме, он неслышно подкрался к нему, осторожно засунул руку в  задний  карман
его черного  изящного  сюртука,  схватил  кошелек,  вытащил  руку  и  пополз
обратно, как уж, ускользающий  в  темноте.  Монпарнас,  не  имевший  никаких
оснований остерегаться и задумавшийся первый раз в жизни, ничего не заметил.
Гаврош, вернувшись к тому месту, где сидел папаша Мабеф,  перекинул  кошелек
через изгородь и пустился бежать со всех ног.
     Кошелек упал на ногу папаши Мабефа. Это его разбудило. Он наклонился  и
поднял кошелек. Ничего не понимая, он открыл его. То  был  кошелек  с  двумя
отделениями; в одном лежало немного мелочи, в другом - шесть золотых монет.
     Господин   Мабеф   в   полной   растерянности   отнес   находку   своей
домоправительнице.
     - Это упало с неба, - сказала тетушка Плутарх.



Книга пятая,. КОНЕЦ КОТОРОЙ НЕ ПОХОЖ НА НАЧАЛО




Глава первая. УЕДИНЕННОСТЬ В СОЧЕТАНИИ С КАЗАРМОЙ



     Горе Козетты, такое острое, такое тяжкое четыре или пять  месяцев  тому
назад, незаметно для нее начало утихать. Природа, весна, молодость, любовь к
отцу, ликование птиц и цветов заставили мало-помалу, день за днем, капля  за
каплей, просочиться в эту столь юную, девственную душу нечто  походившее  на
забвение. Действительно ли огонь в ней  погасал  или  же  только  покрывался
слоем пепла? Во всяком случае, она почти не ощущала того, что прежде жгло ее
и мучило.
     Однажды она вдруг вспомнила Мариуса: "Как странно! - сказала она  себе.
- Я больше о нем не думаю".
     На той же неделе, проходя мимо садовой решетки, она заметила блестящего
уланского офицера, в восхитительном  мундире,  с  осиной  талией,  девичьими
щечками, с саблей на боку, нафабренными усами, блестящим кивером и сигарой в
зубах. У него  были  белокурые  волосы,  голубые  глаза  навыкате,  красивое
круглое  лицо  с  пустыми  глазами   и   нахальным   выражением   -   полная
противоположность Мариусу. Козетта подумала, что этот офицер,  наверное,  из
полка, размещенного в казармах на Вавилонской улице.
     На следующий день она увидела его снова. Она запомнила час.
     Была ли это простая случайность, но только теперь она видела его  почти
каждый день.
     Приятели офицера заметили, что в этом "запущенном" саду, за этой ржавой
решеткой  в  стиле  рококо,  почти  всегда  обретается  довольно  миловидное
создание в те часы, когда мимо проходит  красавец-лейтенант,  небезызвестный
читателю Теодюль Жильнорман.
     - Послушай, - говорили они ему, - тут есть малютка, которая умильно  на
тебя поглядывает, обрати на нее внимание!
     - Вот еще! Стану я обращать внимание на всех девчонок, которые на  меня
поглядывают! - отвечал улан.
     Это было как раз в то время, когда Мариус был уже  близок  к  агонии  и
повторял: "Только бы снова увидеть ее перед смертью!" Если  бы  его  желание
осуществилось и он увидел Козетту, поглядывавшую на улана, он, не  произнеся
ни слова, умер бы с горя.
     Кто был бы в этом виноват? Никто.
     Мариус принадлежал к числу людей, которые, погрузившись в печаль, в ней
и пребывают; Козетта - к числу тех, которые, окунувшись в нее, выплывают.
     Кроме того, Козетта переживала то опасное время, то  роковое  состояние
предоставленной самой себе мечтательной женской души, когда  сердце  молодой
одинокой девушки походит на усики виноградной лозы, цепляющейся  по  прихоти
случая за капитель мраморной колонны или за стойку кабачка Это быстро-летное
и решающее время опасно для всякой сироты, бедна она или богата, потому  что
богатство не защищает от дурного выбора: вступают в неравный брак и в высшем
обществе, подлинное неравенство в  браке  -  это  неравенство  душ.  Молодой
человек, безвестный, без имени, без  состояния,  может  оказаться  мраморной
колонной, поддерживающей храм великих чувств и великих идей, а  какой-нибудь
светский человек, богатый и самодовольный, щеголяющий начищенными сапогами и
лакированными словами,  если  его  рассмотреть  не  извне,  а  изнутри,  что
доступно только его  жене,  оказывается  полным  ничтожеством,  подверженным
свирепым, гнусным и пьяным страстям, - настоящей кабацкой стойкой.
     Что же таилось в душе Козетты? Утихшая или заснувшая страсть;  витавшая
ли там любовь, нечто прозрачное, сверкающее,  но  замутненное  на  некоторой
глубине и темное на дне? Образ красивого офицера  отражался  на  поверхности
этой души. Было ли там, в глубине, какое-то воспоминание? В  самой  глубине?
Быть может, Козетта и не знала об этом. Вдруг произошел странный случай.


Глава вторая. СТРАХИ КОЗЕТТЫ



     В первой половине апреля Жан Вальжан куда-то уехал. Как  известно,  ему
случалось уезжать иногда, хотя и редко. Уезжал он на  день,  на  два.  Куда?
Никто этого не знал, даже Козетта. Только раз она провожала его в фиакре  до
глухого переулка, на углу которого можно было прочитать:  "Дровяной  тупик".
Там он сошел, и фиакр отвез Козетту обратно на Вавилонскую улицу. Обычно Жан
Вальжан предпринимал эти маленькие путешествия, когда в доме не было денег.
     Итак, Жан Вальжан был в отсутствии. Уезжая, он сказал: "Я вернусь через
три дня".
     Вечером Козетта была одна в гостиной.  Чтобы  развлечься,  она  открыла
фисгармонию и начала петь, аккомпанируя себе. "В лесу заблудились охотники!"
- хор  из  Эврианты,  быть  может,  самое  прекрасное  из  всех  музыкальных
произведений. Окончив, она задумалась.
     Внезапно в саду послышались шаги.
     Это не мог быть ее отец, он отсутствовал. Это не могла быть Тусен,  она
спала. Было десять часов вечера.
     Она подошла к окну гостиной, закрытому внутренней ставней, и приникла к
ней ухом.
     Ей показалось, что это мужские шаги и что ходят очень осторожно.
     Она  быстро  поднялась  на  второй  этаж,  в  свою   комнату,   открыла
прорезанную в ставне форточку и выглянула в сад. На небе сияла полная  луна.
Было светло, как днем.
     В саду никого не оказалось.
     Она открыла окно. В саду было спокойно, а на улице, насколько удавалось
разглядеть, - пустынно, как всегда.
     Козетта подумала, что ошиблась; очевидно, ей только показалось, что она
слышала шум.  Это  была  галлюцинация,  вызванная  чудесным,  мрачным  хором
Вебера, который открывает духу пугающие неведомые глубины и  трепещет  перед
вами, подобно дремучему лесу, -  хором,  где  слышится  потрескивание  сухих
веток под торопливыми шагами скрывающихся в сумраке охотников. Она перестала
об этом думать.
     Козетта была не из  робких.  В  ее  жилах  текла  кровь  простолюдинки,
босоногой искательницы приключений. Припомним, что  она  более  походила  на
жаворонка, чем на голубку.  В  основе  ее  характера  лежали  нелюдимость  и
смелость.
     На другой день вечером, но раньше, когда еще только стало темнеть,  она
гуляла в саду. От неясных мыслей, кружившихся у нее в  голове,  ее  отвлекал
шум, подобный вчерашнему; ей начинало казаться, что  она  ясно  слышит,  как
кто-то ходит в темноте под деревьями, не очень далеко от нее. Она  подумала,
что ничто так не напоминает шаги человека в траве, как шорох двух качающихся
веток, задевающих одна другую, и не встревожилась. Впрочем, она ничего и  не
видела.
     Она вышла из "зарослей"; ей оставалось лишь пересечь  зеленую  лужайку,
чтобы дойти до крыльца. Когда Козетта направилась к дому, луна отбросила  ее
- тень на эту лужайку.
     Козетта остановилась в испуге.
     Рядом с ее тенью луна отчетливо  вырисовывала  на  траве  другую  тень,
внушившую ей страх и ужас, - тень в круглой шляпе.
     Казалось, это  была  тень  человека,  стоявшего  у  самых  зарослей,  в
двух-трех шагах от Козетты.
     Она не могла ни заговорить, ни крикнуть, ни позвать, ни пошевельнуться,
ни повернуть голову.
     Наконец собралась с духом и оглянулась.
     Никого не было.
     Она посмотрела на землю. Тень исчезла. Она вернулась в  заросли,  смело
обыскала все углы, дошла до решетки и ничего не обнаружила.
     Она вся похолодела. Неужели это новая галлюцинация? Может ли это  быть?
Два дня подряд! Одна галлюцинация - это еще куда ни шло,  но  две?  Особенно
тревожило ее то, что тень безусловно  не  была  привидением.  Привидения  не
носят круглых шляп.
     На следующий день Жан Вальжан возвратился. Козетта рассказала ему  все,
что ей послышалось и привиделось Она ожидала, что отец ее успокоит и,  пожав
плечами, скажет: "Ты глупышка".
     Но Жан Вальжан задумался:
     - Тут что-нибудь есть, - сказал он.
     Под каким-то предлогом  он  оставил  ее  и  отправился  в  сад,  и  она
заметила, что он очень внимательно осматривал решетку.
     Ночью она проснулась, на этот раз она ясно услышала, что  кто-то  ходит
возле крыльца под ее окном. Она подбежала к форточке и открыла  ее.  В  саду
был человек с большой палкой в руке. Она уже собралась крикнуть,  как  вдруг
луна осветила профиль этого человека. То был ее отец.
     Она снова улеглась, подумав: "Значит, он очень встревожен!"
     Жан Вальжан провел в саду эту ночь и две следующих. Козетта видела  его
в щель ставни.
     На третью ночь убывающая луна начала подниматься  позже,  и,  возможно,
был уже час ночи, когда она услышала взрыв громкого  хохота  и  голос  отца,
который звал ее.
     - Козетта!
     Она вскочила с постели, надела капот и открыла окно. Отец стоял  внизу,
на лужайке.
     - Я разбудил тебя, чтобы ты успокоилась, - сказал  он.  -  Смотри!  Вот
твой призрак в круглой шляпе.
     Он показал ей лежавшую  на  траве  длинную  тень,  обрисованную  луной,
действительно очень похожую на силуэт человека в  круглой  шляпе.  Это  была
тень железной печной трубы с колпаком, возвышавшейся над соседней крышей.
     Козетта  рассмеялась,  все  ее  мрачные  предположения  исчезли,  и  на
следующий день, завтракая  с  отцом,  она  потешалась  над  зловещим  садом,
который посещали призраки печных труб.
     К Жану Вальжану вернулось его спокойствие, а Козетта не задумалась  над
тем, могла ли печная труба отбрасывать тень туда,  где  она  ее  видела  или
думала, что видит, и находилась ли луна в той же точке неба. Она не задалась
вопросом относительно  странного  поведения  печной  трубы,  боявшейся  быть
захваченной с поличным и  скрывшейся  при  взгляде  на  ее  тень,  ибо  тень
исчезла, как только Козетта обернулась,  -  Козетта  была  в  этом  уверена.
Однако  она  успокоилась  совершенно.  Доказательство  отца  показалось   ей
неоспоримым, и мысль, что кто-то вечером  или  ночью  мог  ходить  по  саду,
оставила ее.
     Но через несколько дней случилось новое происшествие.


Глава третья. ОБОГАЩЕННАЯ КОММЕНТАРИЯМИ ТУСЕН



     В саду, возле решетки, выходившей на  улицу,  стояла  каменная  скамья,
скрытая от взглядов любопытных ветвями граба; тем  не  менее,  при  желании,
прохожий мог дотянуться до нее рукой через решетку и ветви.
     Как-то вечером, в том же апреле месяце, Жана Вальжана не было  дома,  и
Козетта после заката солнца пришла посидеть на  этой  скамье.  Свежий  ветер
шумел в  деревьях.  Козетта  задумалась,  беспредметная  печаль  мало-помалу
овладела ею, - та непреодолимая печаль, которую приносит  ветер  и  которую,
быть может, навевает приоткрывшая себя в этот час загробная тайна.
     Как знать, не присутствовала ли здесь Фантина, скрытая в вечерней тьме?
     Козетта встала, медленно обошла  сад,  ступая  по  росистой  траве,  и,
несмотря на меланхолический сон наяву, в который  она  погрузилась,  все  же
промолвила про себя: "Чтобы ходить по саду в  это  время,  нужны  деревянные
башмаки. А то можно простудиться".
     Она снова направилась к скамье.
     Опускаясь на нее,  она  заметила  на  том  место,  где  раньше  сидела,
довольно большой  камень,  которого  там,  конечно,  не  было  за  несколько
мгновений до этого.
     Козетта смотрела на камень и спрашивала себя, что  это  может  значить.
Внезапно у нее возникла мысль, испугавшая ее, -мысль, что камень появился на
скамье не сам собой, что кто-то положил его сюда, что чья-то рука дотянулась
сюда сквозь прутья решетки. На этот раз страх  имел  основания;  камень  был
налицо. Сомнений не остав