братии,  преимущественно отсутствующих, хотя и присутствующим тоже не давали
спуску. Смирнов говорил мало, но глупо, и, что было всего глупее, - держался
совершенным властителем.  Ему, видите ли, было неприятно, что в этот вечер у
Калерочки он  не один.  Может быть,  он как раз возлагал на него надежды,  -
только он  явно выказывал всем нам оскорбительное пренебрежение,  не скрывал
дурного расположения духа,  много пил и начинал пьянеть. Между прочим, когда
заговорили  о   талантах,   он  вдруг  как-то  вульгарно  грубо  вмешался  в
разговор...
     - Слушаю я,  слушаю,  - говорит, - и все это пустяки... Никто не знает,
что такое талант...  Ведь вот и вы,  господин Граматин,  не знаете?  А?  - И
посмотрел на Граматина нахальными глазами... Бывают такие взгляды, в которых
как-то  сразу  отразится вся,  так  сказать,  ситуация.  И  на  этот  раз  в
пренебрежительной фразе  Смирнова  все  мы  сразу  услышали и  то,  что  он,
Смирнов,   всех  нас  считает  ничтожествами,   и  что  он  недоволен  нашим
присутствием,  и  что  он  торжествует над Калерочкой,  а  Граматина считает
бездарностью. И сразу стало как-то особенно тихо.
     Граматин сидел весь вечер молча,  не принимая участия в  разговоре.  На
вопрос Смирнова он поднял голову и очень спокойно, даже вежливо ответил:
     - Я могу,  если вы непременно желаете,  удовлетворить ваше любопытство,
господин Смирнов.
     - Н-ну-с, - тот говорит. - Это оч-чень любопытно, что господин Граматин
может сказать о... таланте!..
     - Талант,  -  ответил все так же спокойно Граматин,  - есть драгоценная
ноша, которую судьба часто взваливает на спину осла!
     - Ха-ха-ха! - захохотал Грегуар. - Это замечательно.
     - М-да... остроумно, - поддержал поэт.
     - А главное,  -  ведь удивительно верно! Афоризм, и сам по себе имеющий
цену,  удивительно шел  к  данной минуте.  Анюточка,  наивное существо,  как
услышала это,  так из груди у нее вырвалось этакое выразительное: а-а-х... и
даже руками всплеснула...  Граматин сказал это так просто и  вежливо,  точно
совсем не подозревал,  куда попадает его ответ. Положение вышло такое, что и
умному человеку впору.  А Смирнов был,  говорю вам,  остолоп.  Услышав ответ
Граматина,  он даже несколько разинул рот, повел глазами, как бык, увидевший
красное сукно, и сказал:
     - Это вы... милсдарь, - по моему адресу?
     Граматин сдержанно ответил:
     - Вам лучше знать, насколько вас тяготит этот груз...
     Анюточка прыснула так выразительно,  что не могли удержаться и  другие.
Улыбнулась даже  Калерочка,  и  Смирнов увидел эту  улыбку.  Лицо его  сразу
сделалось свирепо,  он  поднялся,  слегка  покачнувшись,  из-за  стола  и...
неожиданно для всех,  кинулся на Граматина с кулаками...  Ну,  тут произошла
неожиданность.  Граматин,  высокий этакий и стройный,  как стальная пружина,
сразу  поднялся,   сделал  что-то,   и  через  несколько  секунд  Смирнов  с
недоумением на лице лежал на полу,  под стенкой...  Граматин без суеты,  без
возни,  уложил его  как-то  спокойно,  как  можно уложить бревно под стенкой
сарая...
     - Превосходно! - сказал экспансивный Грегуар, вскакивая со стула. - Ну,
и что же?..
     - Да что же, - дуэль. Оба учились в одном университете, только Граматин
лет на  двадцать ранее...  Ну,  два бурша...  Час и  место...  рапиры...  Их
предложил на свое несчастье сам Смирнов.
     - Неужели Граматин убил его?
     - Нет,  только после дуэли у  Смирнова оказался отрезанным самый кончик
носа...  Положим, хирурги ему опять этот кончик пришили... И, представьте, -
даже   пришили   недурно.   Однако...   карьера  его   оказалась  совершенно
испорченной...  Точно  вместе  с  кончиком  носа  Граматин  отрезал  у  него
драматический талант...
     Грегуар опять захохотал:
     - Ну, послушайте! Ну, это невозможно... Вы нас просто дурачите...
     - Я  вам  рассказываю  то,   что  было.  И  что  же  тут  невероятного?
Артистический  талант,   -  это  своего  рода  двусторонний  гипноз.  Артист
гипнотизирует массу,  а она обратным,  так сказать,  током гипнотизирует его
самого.  И  у  Смирнова этот самогипноз был в  степени превосходной.  Первый
любовник!..  Он был уверен,  что он Адонис.  И в жизни, и на сцене. Манера у
него была чисто кавалерийская: шел уверенно в атаку в самообаянии красоты. И
особенно гордился - носом. А тут - чувствует: уязвлен в самое ответственное,
так  сказать,  место.  Стал все смотреться в  зеркало и  щупать кончик носа.
Товарищи,  вдобавок,  народ подлый. То и дело пристают с вопросами: "Ну что,
ну как?..  Покажите,  пожалуйста..."  -  "Удивительно,  -  ведь совсем почти
незаметно".  -  "Нет,  все-таки заметно..." -  "Говорят,  со временем станет
лучше".   -   "Нет,   со  временем  станет  хуже..."  Ну,   и  т.д.  Бедняга
сосредоточился весь на этом:  стал спрашивать у посторонних, как они находят
его  нос,  и  понемногу обратился в  посмешище.  На  сцене тоже потерял весь
апломб,  ежился под биноклями,  отворачивался...  Одним словом,  потерял эту
гипнотическую уверенность в  своей власти над публикой,  а  с  нею потерял и
власть.
     - А Любецкая?
     - Ну,  она еще до дуэли,  непосредственно после скандала, очень холодно
просила его не приходить к  ней больше...  Вот,  господа,  и вся история.  А
теперь давайте опять скучать.  Я -  за свой пасьянс.  Грегуар,  посмотрите в
окно: дождь?
     - Дождь,  - безнадежно сказал Грегуар. - Э! Да что это? Кажется, судьба
посылает нам еще кого-то.


                                Талант

     Да,  что такое в самом деле талант?  И может ли глупец быть талантливым
человеком?
     Несомненно,   может.   Талант,   по  чьему-то  (может  быть,   и  моему
собственному) выражению,  часто  похож на  драгоценный груз,  который судьба
возложила на спину осла.
     Есть всякие таланты,  -  не только в  литературе и  искусстве.  Человек
скачет,  стоя на  спине лошади,  между пятками он держит шар от бильбоке,  а
стерженек приделан у  него к  носу.  На  всем скаку он поддает шар пятками -
высоко кверху,  и своим отверстием шар попадает ему на нос.  Это несомненный
талант,  почти гениальность мускулов и двигательных нервов.  Она накоплялась
предками жонглера в течение поколений,  как предками Ньютона накоплялась для
него способность наблюдения и обобщений...
     Я знаю даму сорока шести лет,  которая имеет вид семнадцатилетней:  тот
же цвет лица,  тот же взгляд, недоумевающий и невинный, та же манера держать
себя,  та же наивность...  - нет, наивность значительно больше. Говорят, это
стоит ей многих усилий,  - скульптурных, артистических и всяких иных. Многие
знакомые полагают,  что этого объяснения достаточно:  "Старая дура, дескать,
которая подкрашивается каждое утро..."  -  Позвольте,  однако.  Дело не  так
просто.  Мы  видим много "старых дур",  оскорбляющих зрение грубыми приемами
поддельной молодости. Более умелая имитация?
     Вот уже и  талант.  Художественная скульптура,  художественная окраска,
потом художественная игра молодости,  -  все это таланты,  но таланты только
служебные,  -  они  все  служат  одному господствующему таланту,  -  таланту
живучей женственности и юности женского чувства...
     - ?
     - Конечно. Посмотрите на глаза: ведь их можно только подрисовать, но не
осветить,  не заставить сверкать и темнеть,  манить, обещать, отталкивать...
Пока у женщины такие глаза,  - она молода, а цвет лица или морщинки - только
случайные недочеты,  которые она  вправе исправить,  как фотограф ретуширует
портрет,  не устраняя сходства... Попробуйте изо дня в день, недели, месяцы,
годы, играть несвойственную вам роль, - вы увидите, что это вам не под силу.
Но  когда женщина,  все равно во сколько лет,  все еще чувствует в  себе эту
силу производить иллюзию,  когда она готова к ней каждую минуту...  нет, это
сама натура,  и не говорите мне,  что она красит волосы... Если это и глупо,
то разве потому, что, вероятно, с седыми волосами она была бы еще красивее и
привлекательнее,  но у  нее есть свой женский талант,  и она будет молода до
тех пор, пока ей не изменит сила - желать этого...
     В  одном приволжском городе я  знал исправника.  Это был человек самого
ординарного  полицейского  вида,  и  все  его  считали  феноменально глупым.
Пожалуй,  это  была  правда:  трудно было представить себе человека глупее в
обычных сношениях уездно-городского обихода.  Пока он  являлся в  клубе,  за
бильярдом,  во время разговоров за буфетом или за чайным столом в гостях,  -
перед вами был самый банальный дурак, некоторые речения которого давали пищу
уездному остроумию.  Но...  все это только до тех пор,  пока... "не требовал
поэта к  священной жертве Аполлон"...  Его священная жертва была служба,  то
есть "сбор податей" и  "водворение порядка" в  крестьянской массе.  Тут  его
таланты просыпались внезапно,  -  именно, "как пробудившийся орел". Начать с
того,  что  он  весь преображался.  В  "нашем" обществе он  обладал походкой
военного и  отчасти светского человека,  -  гибкой в  носках и с грациозными
движениями стана.  Но  вот,  он кончил с  вами беседу a  parte* в  отдельной
комнате.  Перед  крыльцом позвякивает колокольчик,  и  бравый урядник пришел
доложить,  что  все готово.  Последнее пожатие вашей руки -  и  знакомый вам
образ куда-то испаряется.  Грациозность походки,  гибкость носка,  волнистые
движения стана исчезли. Иван Спиридонович внезапно окаменел, превратился как
бы  в  паралитика.  Зрелище  до  того  внушительно и  отчасти трагично,  что
сотский, подающий шубу, уже дрожит, и даже у урядника, обматывающего шею его
высокоблагородия  теплым  шарфом,   слегка  вздрагивают  руки.   Старшина  с
урядником подхватывают его под руки,  сотские и десятские распахивают двери,
общее трепетное благоговение, начиная от порога комнаты, так и веет до самых
саней.  Боже  мой,  как  трудно Ивану Спиридоновичу сесть в  эти  сани.  Его
бережно подсаживают, подымают, вносят, сажают, точно причудливый драгоценный
тюк,  на котором написано:  "осторожно" и  "верх".  И  у всех в это время на
лицах  выражение необыкновенного участия и  испуга.  Даже  не  участвующий в
процессе волостной рассылка являет на  своем  лице  такую  смену  выражений,
точно вот-вот сейчас Ивана Спиридоновича уронят,  и он расшибется вдребезги,
как хрупкое стекло.  А вслед за этим произойдет взрыв, от которого неминуемо
погибнет вселенная...  Зато,  -  какой вздох облегчения,  когда все обошлось
благополучно, и - какой трепет у следующего волостного правления.
     ______________
     * Наедине (франц.).

     Знаю,  вы  опять скажете -  глупость.  Но  ведь я  и  не отрицаю этого.
Посмотрите,  однако,  что за талант!  Подите,  каменейте этак всякий раз при
данных обстоятельствах.  Не выдержите и полугода,  попроситесь в отставку. А
Иван Спиридонович выдерживает всю карьеру.  Почему?  Потому, что это талант,
мастер,  художник! Художественное творчество - беструдно, - говорит, если не
ошибаюсь,  Шиллер.  Это  именно так.  Талантливая красавица сорока пяти  лет
потому именно находит силы для  своей роли,  что  она  ей  "беструдна".  Она
делает это  wie  der  Vogel singt*.  Я  часто наблюдал Ивана Спиридоновича в
процессе окаменения и  пришел к  заключению,  что он каменеет действительно,
искренне,  настояще, не токмо за страх, но и за совесть. Сразу же, при входе
урядника и при звуке почтительного доклада:  "готово-с",  - какое-то нервное
вещество разливается по  его существу,  проникает до  тончайших исправницких
фибр.  И  по  мере того как он  шествует среди двух рядов своих подчиненных,
объятых трепетом,  - его собственное окаменение возрастает. Ученые, кажется,
называют это контактом.  Иван Спиридонович воздействует на  среду,  -  среда
возвращает ему отраженное воздействие...  Чем более они трепещут,  тем более
он каменеет.  И вот почему,  дойдя до саней,  он уже превращается во что-то,
подобное стеклянному сосуду.
     ______________
     * Как птица поет (нем.).

     - Но зачем же все это?
     - А-а, как вы не понимаете; разумеется, для пользы службы...
     - Позвольте,  однако... какая же польза от стеклянного исправника... То
и гляди расшибется.
     - Ну,  нет-с.  Это вы так говорите только потому, что я описал вам лишь
отъезд талантливого человека из  города.  Это  ведь только первый акт,  даже
вернее: только поднятие занавеса. Теперь представьте себе дальнейшее: приезд
в  деревню.  Вообразите  глухое  село  земледельческого  уезда,  запустившее
недоимки.  Занесенные снегом  крыши,  большое  дерево  с  старыми  грачиными
гнездами посредине улицы,  лениво вьющийся дымок,  ну,  и все остальное... И
вдруг  вдали...   колокольчик...   Ближе,  ближе...  К  крыльцу  подкатывает
взмыленная тройка.  От лошадей валит пар,  у  ямщика на лице тупое отчаяние,
только седок имеет вид грузной сидящей статуи,  - вроде фараона Аменофиса, -
только,   конечно,  одетого  в  шубы,  соответственно  климату,  и  фуражку,
соответственную  современно-полицейскому  званию.  Процедура  высаживания  -
опять с теми же подробностями и теми же опасениями. Его члены неподвижны. Он
ничем  не  облегчает как  будто  процесса  высаживания,  который  весь,  так
сказать,  возлагается  на  ответственность подчиненных.  И  ведь  подумайте:
танцор,  -  а  тут совсем паралитик.  На  лицах высаживающих:  благоговение,
напряжение, ужас. Храни господи, - уронят. Расшибется и - взрыв вселенной...
Наконец он водворен на въезжей,  шубы сняты, подан самовар, а уж в это время
по занесенным снегом проселкам бегут посыльные, собирать сотских, десятских,
просто стариков к  приехавшему начальству...  И  все,  заметьте,  уже видели
приезды и  отъезды,  уже  испытали "контакт",  уже предрасположены известным
образом.   В   передней  избе,   за  дверью  которой  в  горнице  происходит
таинственный процесс насыщения грозной особы,  уже столпились "подчиненные".
Не  дышат,  не  заговорят,  не  смеют кашлянуть...  Тишина волшебная...  "Не
шелохнет,  не прогремит" -  как это сказано у Гоголя. Именно - не прогремит:
попробуй  какая-нибудь  сошка  кашлянуть,   ведь  это  была  бы  потрясающая
дерзость,  -  гром,  да  и  только,  за коим последует уже с  другой стороны
испепеляющая молния.  Вот у  какого-то старика на тусклом лице,  обрамленном
лохматой рыжей бородкой,  появляется выражение предсмертной тоски... Это ему
хочется кашлянуть или  он  почувствовал резь и  урчание в  животе...  Другой
тихонько,  на  цыпочках выходит  в  коридор,  чтобы  высморкать нос.  И  все
провожают смельчака неодобрительными взглядами.  Вдруг дверь отворится, и он
будет застигнут на середине комнаты...
     Может быть,  исправник ляжет еще отдыхать.  Нельзя быть уверенным,  что
ему  этого  хочется,   -   это  будет  опять  по  долгу  службы.   Результат
таинственного "контакта".  Напряжение передней горницы так  и  рвется сквозь
запертую дверь,  производя обратное воздействие.  Исправник отлично понимает
это  напряжение  (сам  ожидал  губернатора) и  бессознательно взвешивает его
силу. Мало, недостаточно!.. Как капельмейстер-художник неслышными движениями
своей палочки в  воздухе взбивает все выше волны fortissimo и  сам плавает в
этих волнах,  так  Иван Спиридонович невидимым своим присутствием за  дверью
напрягает трепетное ожидание и рабьи чувства... Недостаточно!.. И он стучит,
и ему приносят подушку, и он ложится... И он спит именно сколько надо...
     Просыпается...  На  столе  стоит  остывший  самовар,  по  стенам  висят
портреты  и  картины  патриотического  содержания...  Все  то  же,  но  Иван
Спиридонович чувствует, что в атмосфере произошла значительная перемена. Все
тихо до невероятности.  Тихо не только в  горнице,  в  передней,  -  тихо на
дворе,  на улице,  во вселенной...  О  том,  что исправник спит,  а "мужики"
(отцы,  дети,  мужья,  братья) дожидаются на въезжей,  знает уже село, знают
ближние  деревни  и  поселки...   Напряжение  ожидания  разлилось  из  избы,
пронеслось над занесенными снегом крышами,  пробежало по  сумеречной дорожке
от перелеска к  перелеску,  остановилось у  колодца с неясно видными бабами,
стукнуло  в  подслеповатые оконца  и  -  летит  обратно,  волшебно  обрастая
недоумением,  ожиданием,  страхом,  и Иван Спиридонович уже его чувствует...
Душа проснувшегося Ивана Спиридоновича играет какую-то  симфонию,  ликующую,
торжественную и...  мрачную...  Он  подымается...  Подымается не просто,  не
банально встает с дивана,  как у себя дома:  он чувствует себя,  как Атлант,
вздремнувший под ношей земли и подымающий ее вместе с собою... И вы скажете,
что он  не  психолог?..  Не  талант,  не  административный артист,  играющий
торжественную симфонию власти в безответной стране?  Он тут еще один,  но он
фокус всего этого коллективного настроения,  он  дирижер,  а  эта  трепетная
деревня -  его инструмент...  Он  уже настроен,  он  ждет прикосновения руки
артиста...
     И  вот отворяется дверь,  он  выходит,  он  оглядывает присутствующих и
подходит...
     - Господи, царице небесная, кажись, ко мне...
     Я прошу вас поверить,  что Иван Спиридонович никогда не читал истории и
об Иоанне Грозном,  кроме того,  что он был грозный,  ничего не знает. Это я
говорю к  тому,  чтобы уверить вас,  что он  вполне самостоятелен.  Выйдя из
дверей,  он  направляется (всегда по  вдохновению) к  любому  из  трепещущих
субъектов и  слегка наступает ему лощеным носком сапога на  лапоть.  И  ведь
удивительно:  вы знаете,  что такое лапоть: кора, потом два вершка портянки.
Между тем  многие мужики вам  скажут,  что  лапоть в  это  время болит,  как
мозоль, болит как-то особенно, - от поверхности своего лыка до самой глубины
мужицкого мозга. А Иван Спиридонович, стеклянный исправник, которого недавно
("осторожно",  "верх"!)  высаживали из  саней,  -  стоит  рядом  и  смотрит,
неподвижно смотрит в лицо... Близко... И плечо с погоном вздрагивает.
     "Господи!  Хошь бы уж ударил",  - думает в тоске бородатый старик, - но
Иван Спиридонович ударяет редко.  Он  только смотрит,  и  рука его (ей-богу,
сама, непроизвольно, искренно) вздрагивает и стремится ударить. Но что-то ее
держит,   -   и  опять  это  что-то  не  банальное  "сознание",  а  какой-то
таинственный    рефлекс,     бессознательное    чувство    меры    истинного
мастера-психолога...
     На  лице мужика,  на  лбу  и  даже на  носу появляется холодный пот,  -
внезапный, быстрый, проникающий из самого нутра. И капли тихо сплывают вниз.
Это мгновение самое удобное для начала разговора.
     И он начинает...  Как именно, - это уже все равно. Надо правду сказать:
Иван Спиридонович -  человек далеко не красноречивый. Три фразы он связывает
с трудом,  но разве дело в этом?  Дело в том, что тут даже нечленораздельное
мычание   производит  впечатление  могучей   симфонии  пробуждения  льва   в
безмолвной пустыне...
     Над  занесенным  снегом  селом  несутся  тучи,  грачи  летают,  каркают
вороны...  В  домах  со  вздохами  добывают  "лишнее  имущество".  Недоимка,
поверьте,  будет собрана в  размерах,  которые удивят губернию...  И  это не
талант? - Да, это... это сам "механизм управления"...


                            Примечания

     Работа над рассказом начата осенью 1899 г. и продолжалась, по-видимому,
в  течение  следующего,   1990  г.   (более  точные  сведения  отсутствуют).
Сохранились две  относительно самостоятельные части  рассказа,  объединенные
общностью авторского замысла:  рассказ  об  актрисе ("Таланты") и  рассказ о
"талантливом"  исправнике  ("Талант").   Обе  части  рассказа  впервые  были
опубликованы в 1927 г.



        М.Горький. В.Г.Короленко



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Избранное"
     Издательство "Просвещение", Москва, 1987
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Когда я вернулся в Нижний из Тифли