в  храме стал для  него ясен,  и  стали ясны все
вычисления.  И как только он захотел расправить свои члены,  он увидел,  что
его желание уже записано на стене.
     И ему послышался, как бы из другого мира, голос Необходимости:
     - Ну,  что же,  подымись,  бедный Дарну,  ведь у тебя отекли члены.  Ты
видишь: 999998 из тьмы твоих братьев делают это. Это - необходимо.
     Дарну с  досадой остался в прежнем положении,  которое теперь причиняло
ему  еще более страдания.  Но  он  сказал себе:  я  буду тем одним из  тьмы,
который не подчинится необходимости, потому что я - свободен.
     Между тем  солнце поднялось на  средину неба  и,  заглянув в  отверстие
кровли, стало сильно жарить его плохо защищенное тело. Дарну протянул руку к
своей тыкве.
     Но тотчас же он увидел,  что и это записано на стене в числе 999998,  а
Необходимость опять сказала:
     - Бедный мудрец,  тебе  необходимо напиться.  И  Дарну оставил тыкву на
месте, сказав:
     - Не  стану  пить,  потому что  я  свободен.  Кто-то  опять засмеялся в
отдаленном углу храма, а в это время один из плодов на смоковнице отяжелел и
упал у  самой руки мудреца.  И  тотчас же  на стене изменилась одна цифра...
Дарну понял,  что  это  -  новое покушение Необходимости на  его  внутреннюю
свободу.
     - Не стану есть,-  сказал он,-  потому что я  свободен.  И опять кто-то
засмеялся в глубине храма, а в журчании ручья ему послышалось:
     - Бедный Дарну!
     Мудрец окончательно рассердился.  Он  оставался недвижим,  не  глядя на
плоды, от времени до времени срывавшиеся с веток, не слушая соблазнительного
журчания воды,  и  все  только твердил про  себя  одно  слово:  я  свободен,
свободен,  свободен!  И чтобы плод как-нибудь, вопреки его свободе, не попал
ему в рот, он сжал его и крепко стиснул зубы.
     Так  он  сидел  долго,  освободившись от  голода  и  жажды  и  стараясь
распространить на  все  четыре страны света  уверенность в  своей внутренней
свободе.  Он  исхудал,  он высох,  он одеревенел,  он потерял меру времени и
пространства,  он  не  различал дня и  ночи и  все твердил про себя,  что он
свободен.   По   истечении  некоторого  времени  птицы,   свыкшиеся  с   его
неподвижностью,  прилетали и  садились на  него,  а  потом пара диких горлиц
устроили себе гнездо на голове свободного мудреца и  беззаботно вывели детей
в складках его тюрбана.
     "О,  глупые  птицы!  -  думал  мудрый Дарну,  когда  сначала воркование
супругов,  а  потом писк птенцов достигал до  его  сознания...-  Все это они
делают потому, что не свободны и подчиняются законам необходимости". И даже,
когда плечи его стали покрываться налетом птичьего помета,- он опять говорил
себе:
     - Глупые! И это тоже они делают потому, что не свободны.
     Себя  же  он  почитал свободным в  высочайшей степени и  даже близким к
богам.
     Снизу,  из почвы, потянулись тонкие стебельки ползучих растений и стали
обвивать его неподвижные члены...


        IV

     Раз только мудрый Дарну был отчасти выведен из полной бессознательности
и даже ощутил где-то в отдаленном уголке души чувство легкого изумления.
     Это было вызвано появлением мудреца Пураны.
     Мудрец Пурана,  точь-в-точь как  и  Дарну,  подошел к  храму,  прочитал
надпись над входом и, войдя внутрь, стал рассматривать начертание на стенах.
Мудрец Пурана мало походил на своего сурового товарища.  Он был благодушен и
круглолиц.  Средина  его  туловища представляла округленности,  приятные для
взгляда,  глаза светились,  а губы улыбались. В своей мудрости он никогда не
был строптив, как Дарну, и искал скорее блаженного покоя, чем свободы.
     Обойдя храм,  он подошел к нише,  поклонился божеству и, увидев ручей и
смоковницу, сказал:
     - Вот  божество  с  приятной  улыбкой,  а  вот  ручей  сладкой  воды  и
смоковница.  Что еще нужно человеку для приятного созерцания? А вот и Дарну.
Он уже блажен до такой степени, что птицы вьют на нем свои гнезда...
     Вид  мудрого  товарища  был  не   особенно  радостен,   но  Пурана,   с
благоговением поглядев на него, сказал себе:
     - Без сомнения,  он  блажен;  но  он всегда прибегал к  слишком суровым
способам созерцания. Я же воздержусь от высших степеней блаженства и надеюсь
рассказать землякам то, что увижу на ступенях низших.
     И  затем,  обильно насладившись питьем  и  самыми  сочными плодами,  он
уселся поудобнее, невдалеке от Дарну, и тоже приступил к приемам созерцания,
согласно правилам:  то есть обнажив живот и  устремив взгляд на то же место,
как и первый мудрец.
     Так проходило время,  медленнее,  чем у  Дарну,  потому что благодушный
Пурана  нередко  прерывал  созерцание,  чтобы  освежиться  водой  и  сочными
плодами. Но, наконец, из чрева второго мудреца тоже поднялся ствол бамбука и
тоже завершился пятьюдесятью коленами,  соответствовавшими годам его  жизни.
На  вершине опять  воссела "Необходимость",  но  ему,  в  тумане  полубытия,
казалось,  что она приятно улыбается,  и  он  отвечал ей  не менее приятными
улыбками.
     - Кто ты, о приятное божество? - спросил он.
     - Я  -  Необходимость,  управлявшая всеми  пятьюдесятью коленами  твоей
жизни...  Все,  что ты делал, делал не ты, а я, ибо ты не более, как листок,
уносимый потоком, а я владычица всех движений.
     - Будь же благословенна,-  сказал Пурана,- я вижу, что недаром пришел к
тебе.  Продолжай и на будущее время исполнять свое дело за себя и за меня, а
я в приятном созерцании буду наблюдать за тобою.
     И он погрузился в дремоту,  с блаженною улыбкою на устах. Так продолжал
он свое приятное созерцание,  от времени до времени протягивая тыкву к  воде
или подымая плод,  упадавший к  ногам.  Но каждый раз он делал это с меньшим
удовольствием,  так как созерцательная дремота одолевала его все сильнее,  а
ближайшие плоды были уже съедены,  и  чтобы достать их с дерева,  нужно было
делать усилия.
     Наконец, однажды, он сказал себе:
     - Я суетный человек,  слишком удалившийся от истины,  и потому предаюсь
суетным  заботам.  Не  оттого  ли  доброе  божество не  торопится со  своими
откровениями?  Вот передо мною на дереве зрелый плод,  а мой желудок пуст...
Но разве закон необходимости не гласит: где есть голодный желудок и где есть
плод,-   последний  необходимо  влечется  к  желудку...   Итак,   о,  добрая
Необходимость, я отдаюсь твоей власти... Не в этом ли высшее блаженство?
     И вот он погрузился уже в полное созерцание, как и Дарну, и стал ждать,
пока  необходимость осуществит себя  сама.  А  чтобы  несколько облегчить ей
задачу, он раскрыл свой рот по направлению к смоковнице...
     Он  ждал день,  другой и  третий...  Постепенно улыбка застывала на его
лице,  тело исхудало,  исчезла приятная округлость стана,  жир под его кожей
истощился и  из-под  нее выступили сухожилия.  Когда,  наконец,  время плода
приспело и он упал,  ударив Пурану по носу,- то мудрец уже не слышал падения
и не ощутил удара... Другая пара горлиц свила гнездо в складках его тюрбана,
в  гнезде скоро защебетали птенцы,  и плечи Пураны обильно покрылись птичьим
пометом.  Когда  же  буйная поросль перекинулась также на  него,  то  вскоре
нельзя  уже  было  отличить Пурану от  его  товарища -  строптивого мудреца,
боровшегося с  Необходимостью,  от мудреца благодушного,  который ей всецело
покорился.
     И  в  храме  водворилась полная  тишина,  среди  которой блестящий идол
смотрел на обоих мудрецов со своей загадочной и странной улыбкой.
     Срывались и  падали  плоды  с  деревьев,  журчал  ручей,  белые  облака
проносились по синему небу,  заглядывая во внутренность храма, а мудрецы все
сидели  без  признаков  жизни  -  один  в  блаженстве  отрицания,  другой  в
блаженстве подчинения Необходимости...


        V

     Вечная ночь уже распростерла над обоими свои черные крылья,  и никто из
живущих никогда не узнал бы,  какая истина являлась двум мудрецам на вершине
пятидесяти колен тростника...  Но прежде чем угас последний луч, светившийся
в  сумерках сознания мудрого Дарну,  ему  все-таки  опять послышался прежний
голос:  Необходимость смеялась в наступающем мраке, и этот хохот, молчаливый
и беззвучный, пронизал Дарну предчувствием смерти...
     - Бедный Дарну,- говорило неумолимое божество,- жалкий мудрец! Ты думал
уйти от меня,  ты надеялся скинуть мое ярмо и,  превратившись в  неподвижный
чурбан, купить этим сознание внутренней свободы...
     - Да,  я  свободен,-  мысленно ответил упрямый мудрец.-  Я один из тьмы
твоих слуг не исполняю заветов необходимости...
     - Смотри же сюда, бедный Дарну...
     И  внезапно  перед  внутренним взором  его  открылся опять  смысл  всех
надписей и всех вычислений на стенах храма. Цифры тихо изменялись, росли или
убывали сами собою,  и  одна из  них особенно привлекла его взоры.  Это была
цифра 999998...  И пока он смотрел на нее,  внезапно еще две единицы пали на
стену, и длинный итог стал тихо превращаться. Дарну внутренне содрогнулся, а
Необходимость опять засмеялась.
     - Понял ли  ты,  бедный мудрец?  На  сто  тысяч слепых моих слуг всегда
приходится один упрямец,  как ты,  и один ленивец, как Пурана... И вы пришли
сюда оба... Привет вам, мудрецы, завершающие мои вычисления...
     Тогда  из  потускневших глаз  мудреца  выкатились  две  слезинки,  тихо
покатились по иссохшим щекам и упали на землю,  как два зрелых плода с древа
его долголетней мудрости.
     А  за  стенами храма все шло по-старому.  Светило солнце,  веяли ветры,
люди в  долине предавались заботам,  в  небе набирались тучи...  Проходя над
горами, они отяжелели и обессилели. В горах разразилась гроза...
     И  опять,  как  это бывало в  старые времена,-  глупый пастух соседнего
склона пригнал свое  стадо,  а  с  другой стороны пригнала свое стадо юная и
глупая пастушка.  Они встретились у ручья и пиши,  из которой на них глядело
божество  с  странной  улыбкой,  и,  пока  шумела  гроза,  они  обнимались и
ворковали совершенно так,  как это делали 999999 пар в таком же положении. И
если бы  мудрый Дарну мог их видеть и  слышать,  он,  наверное,  сказал бы в
высокомерии своей мудрости:
     - Глупые,- они делают это не для себя, а в угоду Необходимости.
     Между тем  гроза прошла,  солнечный свет  опять заиграл в  зелени,  еще
покрытой блестящими каплями дождя,  и  осветил потемневшую было внутренность
храма.
     - Посмотри,-  сказала пастушка,-  вот два новых изваяния, которых здесь
прежде не было.
     - Молчи,- ответил пастух.- Старики говорят, что это поклонники древнего
божества.  Впрочем, они не могут сделать вреда... Останься с ними, а я пойду
отыщу твоих пропавших овец.
     И он ушел, а она осталась с идолом и двумя мудрецами. А так как ей было
немного страшно и,  кроме того, она была еще полна молодой любви и восторга,
то она не могла оставаться на месте,  а  ходила по храму и громко пела песни
любви и радости. Когда же гроза совсем прошла и края темной тучи скрылись за
дальними вершинами горной цепи,  она нарвала еще влажных цветов и убрала ими
идола.  А чтобы скрыть его неприятную улыбку,  она.  воткнула ему в рот плод
горного ореха с веткой и листьями.
     После этого она взглянула на него и  громко засмеялась.  Но и  этого ей
было мало. Она захотела убрать цветами также и старцев. Но так как на добром
Пуране было еще  гнездо с  птенцами,  то  она обратила внимание на  сурового
Дарну,  гнездо которого уже  опустело.  Она  сняла  пустое гнездо,  очистила
тюрбан,  волосы и  плечи старца от  птичьего помета,  потом обмыла его  лицо
ключевой водой.  Она думала, что этим она платит богам за их покровительство
ее счастью.  А так как и этого ей показалось мало, то, все еще переполненная
своей радостью,  она наклонилась, и вдруг блаженный Дарну, стоявший на самом
пороге  Нирваны,   ощутил  на  своих  сухих  губах  крепкий  поцелуй  глупой
женщины...
     Вскоре после этого вернулся пастух с  найденной овечкой,  и  оба  ушли,
распевая веселую песню.


        VI

     Между тем искра,  едва не угасшая в  сознании мудрого Дарну,  затлелась
опять и стала разгораться все сильнее.  Прежде всего в нем,  как в доме, где
все спят,  проснулась мысль и  стала беспокойно метаться в  темноте.  Мудрый
Дарну думал целый час и надумал одну только фразу:
     - Они подчинялись Необходимости... Еще через час:
     - Но, в конце концов, и я тоже ей подчинился... Третий час принес новую
посылку:
     - Срывая плод - я исполнял закон необходимости. Четвертый:
     - Но и отказываясь - я исполняю ее расчеты. Пятый:
     - Они, глупые, живут и любят, а мы с мудрым Пураной умираем. Шестой:
     - В этом есть, может быть, необходимость, но очень мало смысла.
     После  этого  проснувшаяся мысль окончательно поднялась и  стала будить
другие спавшие способности:
     - Если  мы  с  Пураной умрем,-  сказал себе  мудрец Дарну,-  это  будет
неизбежно,  но глупо.  Если мне удастся спасти себя и  товарища,-  это будет
тоже необходимо,  но  умно.  Итак,  будем спасаться.  Для этого нужна воля и
усилие.
     Он  отыскал в  себе маленькую искорку воли,  которая еще не угасла.  Он
заставил ее поднять свои отяжелевшие веки.
     Дневной свет ворвался в  его сознание,  как врывается он в помещение по
открытии  ставень.  И  прежде  всего  ему  представилась безжизненная фигура
товарища,  с застывшим лицом и с предсмертной слезой на щеке. Тогда в сердце
Дарну шевельнулась такая жалость к  злополучному спутнику его мудрости,  что
воля забегала в  нем  еще  шибче.  Она  кинулась в  его  руки,  и  они стали
двигаться,  потом уже руки помогли ногам...  На все это понадобилось времени
гораздо больше,  чем  ушло его  на  размышления.  Однако уже  следующее утро
застало тыкву Дарну, полную свежей воды, у самых уст Пураны, а кусок сочного
плода попал, наконец, в раскрытый рот благодушного мудреца.
     Тогда челюсти Пураны пришли сами собой в  движение,  и он подумал:  "О,
благодетельная Необходимость.  Я  вижу,  ты  уже  начинаешь  исполнять  свое
обещание".  Но затем,  убедясь,  что около него хлопочет не божество,  а его
товарищ Дарну, он несколько обиделся и сказал:
     - Восемь горных хребтов и  семь  морей,  солнце и  святых богов,  тебя,
меня,  вселенную -  всех  движет Необходимость...  Зачем  ты  разбудил меня,
Дарну? Я стоял уже на пороге блаженного покоя.
     - Но ты был подобен мертвецу, друг Пурана.
     - Кто,  подобно слепому,  не видит, подобно глухому, не слышит, подобно
древу,  бесчувствен и недвижим,-  о том знай, что он достиг покоя... Дай мне
еще напиться, друг Дарну...
     - Пей,  Пурана.  Я вижу еще слезу на твоей щеке. Не блаженство ли покоя
выжало ее из твоих глаз?
     После этого мудрые старцы еще  три недели приучали свои уста к  питью и
пище,  а члены к движению, и в течение трех недель спали в храме, согреваясь
взаимно теплотой своих тел, пока к ним вернулись силы.
     В  начале  четвертой недели  они  стояли  у  порога разрушенного храма.
Внизу,  у их ног, зеленели склоны гор, сбегавшие уступами в долину... Далеко
в долине виднелись изгибы реки,  белели домики деревень и городов,  где люди
жили обычной жизнию, предаваясь заботам, страстям, любви, гневу и ненависти,
где радость сменяется горем, и горе залечивается новой радостию, и где среди
гремящего потока жизни люди подымают глаза к небу,  отыскивая там путеводные
звезды... Мудрецы стояли и глядели на картину жизни с порога старого храма.
     - Куда нам  идти,  друг Дарну?  -  спросил ослепленный Пурана.-  Нет ли
указаний на стенах храма?
     - Оставь в покое и храм,  и его божество,- ответил Дарну.- Пойдем ли мы
направо,  это будет согласно с Необходимостию. Пойдем ли мы налево, это тоже
с нею согласно.  Разве ты не понял,  друг Пурана,  что это божество признает
своими законами все то,  что решит наш выбор.  Необходимость -  не хозяин, а
только бездушный счетчик наших движений. Счетчик отмечает лишь то, что было.
А то, что еще должно быть - будет только через нашу волю...
     - Значит...
     - Значит,-  предоставим Необходимости заботиться о своих расчетах,  как
она  знает.  А  сами выберем путь,  который ведет нас  туда,  где живут наши
братья.
     И оба мудреца веселыми ногами стали спускаться с горных высей в долину,
туда,  где жизнь людей протекает среди забот,  любви и  горя,  где раздается
смех и льются слезы...
     - ...И где ваш домоправитель,  о, Кассапа, покрывает рубцами спину раба
Джеваки,- прибавил мудрый Дарну с улыбкой укоризны.
     Вот  что  рассказал веселый  старец  Улайя  юному  сыну  раджи  Личави,
впавшему в бездействие уныния...  Дарну и Пурана улыбались,  не отрицая и не
подтверждая, а Кассапа выслушал рассказ и удалился в раздумий по направлению
к дому отца своего, могучего раджи Личави.

        1898


        ПРИМЕЧАНИЯ

     Рассказ "Необходимость" был закончен в 1898 году. На черновике рассказа
имеются даты:  "ноябрь 1894 г."  и ниже карандашом:  "сентябрь 98".  Рассказ
напечатан в журнале "Русское богатство" в 1898 году,  кн.  11. В последующих
изданиях автор вносил в него только незначительные стилистические изменения.
Идея  этого  рассказа  была  первоначально высказана  Короленко в  небольшом
наброске,   относящемся  к  1880  году,  без  заглавия,  который  сохранился
неполностью В наброске идет речь о мудром и богобоязненном факире, пришедшем
к  тем же выводам относительно роли необходимости в жизни человека,  к каким
пришли и  старцы Дарну  и  Пурана в  рассказе "Необходимость".  Отрывок этот
носит  полемический характер  и  направлен  против  приверженцев "неизменных
законов природы".

     Стр.   375.   Шастры  (санскр.)  -  так  называются  в  древнеиндийской
литературе книги,  имеющие признанный божественный авторитет,  или  сборники
законов.  Веды  -  древнейшие памятники индийской литературы,  написанные до
возникновения буддизма.



        Владимир Галактионович Короленко. Последний луч



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Избранное"
     Издательство "Вышэйшая школа", Минск, 1984
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


        I

     Нюйский  станок  расположен  на  небольшой  полянке,  на  берегу  Лены.
Несколько убогих избушек задами прижимаются к отвесным скалам, как бы пятясь
от  сердитой реки.  Лена  в  этом месте узка,  необыкновенно быстра и  очень
угрюма.  Подошвы гор противоположного берега стоят в  воде,  и здесь больше,
чем   где-либо,   Лена   заслуживает   свое   название   "Проклятой   щели".
Действительно,  это  как будто гигантская трещина,  по  дну которой клубится
темная  река,  обставленная угрюмыми  скалами,  обрывами,  ущельями.  В  ней
надолго останавливаются туманы,  стоит холодная сырость и  почти непрерывные
сумерки.  Население этого  станка  даже  среди  остальных приленских жителей
поражает  своею  вялостью,  худосочием  и  безнадежной апатией.  Унылый  гул
лиственниц  на  горных  хребтах  составляет  вечный  аккомпанемент  к  этому
печальному существованию...
     Приехав на этот станок ночью,  усталый и  озябший,  я  проснулся утром,
по-видимому, довольно рано.
     Было тихо.  В окна глядел не то тусклый рассвет, не то поздний вечер, -
что-то заполненное бесформенной и сумеречной мглой.  Ветер дул в "щели", как
в трубе,  и гнал по ней ночные туманы. Взглянув из окна кверху, я мог видеть
клочки ясного неба.  Значит,  на  всем свете зарождалось уже яркое солнечное
утро.  А мимо станка все продолжала нестись,  клубами, холодная мгла... Было
сумрачно, тихо, серо и печально.
     В  избушке,  где  я  ночевал,  на  столе горела еще простая керосиновая
лампочка, примешивая к сумеркам комнаты свой убогий желтоватый свет. Комната
была  довольно  чистая,  деревянные  перегородки,  отделявшие спальню,  были
оклеены газетной бумагой.  В  переднем углу,  около божницы,  густо пестрели
кар