щим писателям.
     1899 - рассказ "Марусина заимка".
     1900  -  избран почетным академиком.  Очерк  "Мгновение".  Переезжает в
Полтаву.  Завершает цикл сибирских рассказов ("Государевы ямщики",  "Мороз",
"Феодалы",  "Последний луч");  работает  над  повестью о  Пугачеве (осталась
неоконченной).
     1901 - Очерк "Огоньки".
     1902 - организует защиту участников аграрных волнений в Полтавской губ.
"Академический  инцидент":  вместе  с  А.П.Чеховым  слагает  с  себя  звание
почетного академика в  знак  протеста против отмены царем выборов Горького в
Академию наук.
     1903 - третья книга "Очерков и рассказов"; рассказ "Не страшное"; очерк
"Дом No 13" о погроме в Кишиневе.
     1905,  осень  -  начал  писать автобиографическую книгу  "История моего
современника" (первый том вышел в 1909).
     1905,  декабрь -  1906,  январь -  выступает против кровавой расправы с
крестьянами местечка Сорочинцы. Цикл очерков "Сорочинская трагедия" (1907).
     1910  -  1917  -  выступает против  "дикой оргии" смертных казней после
поражения первой русской революции;  очерки "Бытовое явление" (1910), "Черты
военного правосудия" (1910),  "В  успокоенной деревне" (1911).  Неоднократно
привлекается к  суду как редактор журнала "Русское богатство" за  публикации
произведений противоправительственного содержания.
     1917, март - брошюра "Падение царской власти".
     1917  -   1921  -   работает  над  2,  3,  4-м  томами  "Истории  моего
современника".  В годы гражданской войны живет в Полтаве, переходящей из рук
в  руки;  не  раз  рискует жизнью,  выступает против  петлюровских погромов,
грабежей,    зверств;    ходатайствует   за   арестованных   большевиков   и
красноармейцев.  Вместе  с  тем  в  некоторых выступлениях пытается уравнять
противников,  апеллирует к гуманности с обеих сторон, не находя оправдания и
ответному революционному террору.
     Организует  сбор   продовольствия  для   детей  Москвы  и   Петрограда,
основывает  колонии   для   сирот   и   беспризорных,   избирается  почетным
председателем Лиги спасения детей, Всеросийского комитета помощи голодающим.
     1921, 25 декабря - смерть Короленко, наступившая от рецидива воспаления
легких;  в Полтаве объявлен траур. В телеграмме Президиума ВЦИК, подписанной
М.И.Калининым,  говорилось:  "...все  сознательные  рабочие  и  крестьяне  с
глубокой  скорбью  узнали  о  кончине  благородного друга  и  защитника всех
угнетенных  Владимира  Короленко.   Советская  власть  примет  все   меры  к
широчайшему   распространению  произведений   покойного   среди   трудящихся
республики".



        Владимир Галактионович Короленко. Омоллон



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Сибирские рассказы и очерки"
     Издательство "Художественная литература", Москва, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     На  берегу реки  Амги,  в  Сулгаченском наслеге,  есть  заросший тайгой
большой курган. Якуты тщательно обходят это место и избегают даже говорить о
нем. Это могила несчастного и мрачного Омоллона.
     У  богатого якута родился сын.  Четырех лет он  был уже так силен,  что
никто не мог с ним бороться,  а когда он достиг семилетнего возраста, то ему
принуждены были построить особую юрту,  так  как  он  был очень своенравен и
вспыльчив, что при его силе представляло большую опасность для окружающих.
     Однажды к  отцу Омоллона приехал из  Мегинского улуса знаменитый шаман.
Хозяин убил быка и  посадил почетного гостя за  стол,  предложив ему  лучшие
куски с большими костями.  Во время трапезы шаман сказал якуту:  "Говорят, у
тебя сын-богатырь. Покажи мне его". Якут испугался, чтобы строптивый мальчик
не навлек на себя страшного гнева могучего волхва, и стал просить, чтобы тот
отказался от своего требования. "Мальчик у меня дик и своенравен", - говорил
он. Но шаман настаивал, и Омоллон был позван к нему. Войдя в отцовскую юрту,
Омоллон угрюмо остановился за  камельком,  в  тени.  Тогда  шаман бросил ему
большую кость с мясом.  Омоллон, схватив кость, обглодав ее, быстро разломал
руками и,  высосав мозг,  бросил ее в огонь.  "Какой ты жадный!" - посмеялся
шаман. Мальчик осердился и, повернувшись спиной, вышел тотчас из юрты. Шаман
вскоре тоже уехал.
     Омоллон не забыл обиды,  а спрятал ее глубоко в сердце. Когда же достиг
семнадцати лет,  то отправился в  Мегинский улус и истребил там шамана и все
его семейство.  Сородичи шамана начали мстить Омоллону,  но  он  смеялся над
ними.  Разъезжая на белой кобылице, богатырь побеждал всех своих противников
и никого не боялся. Тогда за дело мести взялись мрачные духи убитого шамана.
Они наслали на Омоллона сумасшествие,  под влиянием которого он стал убивать
всех "с  краю".  Несколько лет ездил помешанный богатырь на своей кобылице в
тайге,  наводя ужас на  всех живущих,  пока наконец под  влиянием ли  тех же
духов или по собственной воле,  не прибегнул к самоубийству.  Завязав кантес
(повод)  своей  кобылицы  себе  за  шею,  он  перекинул ее  через  наклонную
лиственницу,  и таким образом кобылица повисла на одной стороне дерева, а он
на другой. Тут его нашли и похоронили в тайге над рекой.
     Но  мрачные мстительные духи не оставили богатыря и  после смерти.  Они
ревниво сторожат его  могильный курган,  и  горе всякому,  кто так или иначе
соприкоснется с  его печальною памятью.  Бродя как-то в тайге,  сулгаченский
якут,  отец ныне живущих Неустроевых, нашел ржавые железные удила. Когда он,
наступив на  них ногою,  перегнул их в  середине,  то концы доставали ему до
колен.  Очевидно,  это были удила богатыря Омоллона. С тех пор Неустроевы не
знали ни  в  чем  удачи.  Старик повесился,  один из  его сыновей погиб тоже
преждевременной смертью, а других преследуют неудачи.

     Во 2-м  балагурском наслеге,  считающем Омоллона своим родоначальником,
верстах в  пятнадцати от  Батурусской иногородней управы,  есть исторический
памятник,  имеющий некоторую косвенную связь с памятью Омоллона.  Это старая
деревянная башня,  изображенная на  одном из моих рисунков.  Стоит она среди
обширной равнины (аласа); с одной стороны от лиственничной тайги, подходящей
к ней довольно близко, ее отделяет высохшее болото. Якуты называют эту башню
"кыргыгы-амабар",  что значит "военный амбар". Построена она в два яруса. На
первом  срубе  был  настлан потолок,  бревна которого концами выдавались над
стенами на  аршин,  и  на  этот потолок был  поставлен другой сруб,  пониже.
Теперь потолок провалился,  бревна, и без того тонкие, истлели и опустились,
все  здание  осело.  На  верхнем  срубе  вместо  потолка был  накидан тонкий
жеруняк,  служивший для  защиты от  пущенных отвесно стрел.  В  каждой стене
сделано по два отверстия -  бойницы. Таким образом, всех бойниц шестнадцать.
Рядом с  башней виднеется подполье,  огражденное хорошим срубом,  но  теперь
почти совсем засыпанное землею.
     Якуты плохо помнят события даже сравнительно недавней своей истории. Об
этой башне точных известий у них тоже нет.  По мнению одних,  - ее построили
сами якуты. Когда русские нарядили экспедицию для поимки Омоллона, то якуты,
боясь с их стороны насилий,  выстроили для защиты башню;  по другим -  башню
строили балагурские якуты для  защиты от  мегинских,  во  время междоусобий,
причем,  так  как сами они не  сумели бы  выстроить под[обную] башню,  то  в
качестве строителей пригласили кандаласских якутов,  живших ближе к городу и
знакомых с русской архитектурой.
     Все это мало вероятно,  так как башня, очевидно, могла лишь служить для
защиты небольшого отряда от  нападения более  многочисленного врага;  но  не
могла прикрыть балагурских "жен и  детей" от  чьего бы  то  ни  было набега.
Поэтому гораздо вероятнее третье мнение,  -  что башню построили русские. Во
время набегов небольшого отряда башня могла помочь удальцам "отлеживаться" в
случае,  если бы разрозненные якуты вздумали соединиться для нападения. Один
из моих знакомых,  человек интеллигентный,  передавал мне,  что ему случайно
довелось  прочитать  донесение  казачьего  десятника  об   усмирении  именно
балагурских якутов, донесение, гласившее, что "балагурские якуты приведены в
покорность",  причем "побито их без числа,  а  начальник со всем семейством,
будучи заперт в юрте, сожжен живым".
     Кажется,  что это и  есть вероятнейший вариант истории военного амбара,
доживающего свой  век  среди  мирного  аласа.  По  рассказу одного  старика,
впоследствии якуты  хранили в  нем  "души  своих  родных" -  попросту грубые
деревянные изображения умерших;  а  затем,  по принятии христианства,  здесь
укрывался скот в непогоду.  Следы этого последнего фазиса из истории военной
башни - совершенно несомненны.



        Владимир Галактионович Короленко. Станочники



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Сибирские рассказы и очерки"
     Издательство "Художественная литература", Москва, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     От Титаринской станции нам пришлось ехать на лодке.
     Ямщик,  которому довелось в  очередь везти  нас,  оказался бедняком,  у
которого было только две лошади,  а нас было трое.  Он предложил нам ехать в
лодке на гребях. Мы согласились, не подумав о том, что значит идти на гребях
верст тридцать вверх по Лене.
     Только мы  успели оттолкнуться от  берега,  на одну из лодок,  стоявших
рядом на отмели, вбежала девушка и передала старику узелок.
     - Что это?
     - Так,  ничего,  посылка!  -  слукавил старик;  оказалось,  что это был
чайник и хлеб.
     Нам предстояло варить чай на острову. Выезжали мы со станка утром, а на
другой могли попасть не ранее как к ночи.  Гребцы - старик и молодой парень,
привычными руками налегали на весла.  Волны бурлили по бокам лодки, брызги и
пена уносились назад,  но лодка подавалась вперед тяжело. Переехав через так
называемую курью (залив,  где удобно ловить рыбу),  мы  пристали к  песчаной
отмели, и гребцы, выйдя на берег, потянули лодку на бечевой, лямками. Потом,
обогнув отмель, они опять сели и направили лодку к острову. "На этом острову
будем пить чай", - заявил нам старик. Только тогда мы поняли свое положение.
     До острова, казалось, рукой подать, но плыть пришлось около часу. Между
тем  вверху  на   реке  появился  какой-то  белесоватый  столб,   постепенно
расширявшийся.  Одну за  другой охватывал он береговые скалы.  Вот около нас
закружились легкие,  мелкие снежинки,  заволакивая божий мир  непроницаемой,
холодной,  белесоватой пеленой. Снежинки эти, кружась, падали на потемневшую
реку и  тотчас таяли в  ней,  но  на смену валились новые и  новые.  Вот еще
маячат причудливые очертания высоких камней, темнеет кое-где тайга на крутых
склонах,  но все это постепенно тонет в  снеговом облаке,  все более и более
окутывающем землю.  Вот еще выделились каким-то призраком очертания плывущей
вниз,  откуда-нибудь с  приисковой Мачи,  большой якутской лодки с  парусом.
Выделились на минуту и потонули в снежном хаосе.
     Ничего, кроме воды под нашей лодкой и снега, - вверху, впереди, кругом.
Гребцы вытирают по  временам свои лица,  по которым стекают струйки горячего
пота и талого снега. Но вот и остров.
     Через  минуту на  берегу затрещал костер,  на  согнутых талинах повисли
наши чайники. Гребцы сели к огню.
     - Эх,  сторона наша,  -  говорит старик, - гиблое место. Отдал нас царь
под якутов на веки вечные. Горе наше великое.
     - Как так? Кто же вас под якутов отдавал? Вы люди вольные!
     - Нет,  отданы мы под них. Да как же, ты посмотри: чьи луга, чьи хлеба,
речки чьи самолучшие -  все ихние.  А  мы  на  камнях сидим,  пестрые столбы
караулим.  С какой радости? Нет, брат: царь сам своих людей им отдал, потому
что осердился...
     - За что?
     - Да ты эту историю-то не слыхал, видно. Погоди, я расскажу тебе.
     - Раньше вся  эта сторона якутская была.  Дыкан был у  них царь.  Росту
ба-альшого,  между плечей печатная сажень,  а  с  лица нашему царю как  есть
родной брат. Жил этот Дыкан - где ныне якутской город. Вот раз пришли к нему
трое русских и  стали жить в  работниках.  Живут,  а  сами все смотрят и  на
бересте пишут:  планты,  значит.  Вот раз ушли они в  тайгу и  две недели не
приходили. Потом вернулись. Дыкан спрашивает: где, мол, были? А они говорят:
пошли в тайгу и заблудились. Жена говорит Дыкану: что это русские все пишут?
А он говорит:  пущай.  А русские-то,  значит,  к своим на низ ходили, планты
снесли и велели башни строить.  Потом вернулись. Малое время спустя просят у
Дыкана:  дай нам земли на одну воловью шкуру. Дыкан посмеялся: что, мол, они
будут делать на эдаком месте? Ну и дал.
     После  того  они  опять  скрылись и  дня  через три  приплыли вместе со
своими,  порезали шкуру в тонкие ремешки и обвели кругом, где ныне город, да
за ночь башни из срубов сложили.
     Дыкан видит:  обманули его.  Давай воевать. А русские навешали на стены
ситца всякие,  сукна,  красные товары. Якуты бросились хватать, а русские их
из пушек - перебили страсть!.. А Дыкан долго не давался, однако и его взяли.
Взяли его и повесили на виселице,  на холмике - по сей день холмик тот есть.
Висит он день -  жив.  Другой висит -  жив. Третий висит - тоже жив. Что тут
делать?  Вот казак один приставил лестницу, влез туда к нему и ударил его...
по лицу,  сейчас он и  умер.  Сняли его и послали в Петербург к нашему царю.
Посмотрел царь и говорит: как же вы смели убить его? Почему этакого царя мне
живьем не доставили? И осердился.
     А  между прочим,  приехал в  С.-Петербург Дыканов сын и  явился к царю.
Явился к царю да и говорит:  как теперь ты,  белый царь,  нами владеешь,  то
пошли мне русских людей станки держать, потому моим якутам никак невозможно.
Приедет начальник какой, говорит им что-нибудь по-русски, а они не понимают.
Возьмут и разбегутся, а твои начальники сердятся. Царь и говорит: бери.
     И стали тут,  братец мой, русский народ в якутскую неволю гнать. Кого в
зачет некрутчины,  кого помещики ссылали за провинности,  а  которые сами от
тесноты на новое место шли;  начальники много дураков сманили: там, говорят,
гор золотых много...
     - Почему же ты говоришь про якутскую неволю?
     - Как  же  не  неволя,  подумай:  чьи пашни,  чьи луга самолучшие,  чьи
выгоны?  Вся под якутами земля.  Из милости скот вместе с  якутским ходит...
Сено по  двадцати рублей иную пору воз покупаем.  Это ли не горе?  А  уйти -
куда  же  уйдешь?  Гоньбой только и  кормимся,  да  и  то  платой ноне  беда
стеснили. Видят нужду - тут и плату сбавляют. Это ли не неволя? Э-эх!..
     Старик закашлялся.



        Владимир Галактионович Короленко. Огоньки



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Избранное"
     Издательство "Просвещение", Москва, 1987
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Как-то  давно,  темным осенним вечером,  случилось мне плыть по угрюмой
сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, под темными горами мелькнул
огонек.
     Мелькнул ярко, сильно, совсем близко...
     - Ну, слава богу! - сказал я с радостью, - близко ночлег!
     Гребец повернулся,  посмотрел через  плечо  на  огонь и  опять апатично
налег на весла.
     - Далече!
     Я  не поверил:  огонек так и  стоял,  выступая вперед из неопределенной
тьмы. Но гребец был прав: оказалось, действительно, далеко.
     Свойство этих ночных огней - приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и
обещать,  и  манить своею близостью.  Кажется,  вот-вот  еще  два-три  удара
веслом, - и путь кончен... А между тем - далеко!..
     И  долго мы  еще плыли по темной,  как чернила,  реке.  Ущелья и  скалы
выплывали,  надвигались и уплывали,  оставаясь назади и теряясь, казалось, в
бесконечной дали,  а огонек все стоял впереди, переливаясь и маня, - все так
же близко, и все так же далеко...
     Мне часто вспоминается теперь и эта темная река,  затененная скалистыми
горами,  и этот живой огонек.  Много огней и раньше и после манили не одного
меня своею близостью.  Но жизнь течет все в  тех же угрюмых берегах,  а огни
еще далеко. И опять приходится налегать на весла...
     Но все-таки... все-таки впереди - огни!..

        1900


                             Примечания

     Произведение,   близкое   по   жанру   к   "Стихотворениям   в   прозе"
И.С.Тургенева,  написано экспромтом 4  мая  1900 года в  альбом писательницы
М.В.Ватсон.