н с жидом не рассчитался. А
мельник опять думал:  "Ну,  народ!  Вот так же и меня будут рады спровадить,
если я когда-нибудь дам маху".
     Так-то бедная вдова и  поплелась себе в город,  и уж бог ее знает,  что
там с нею подеялось. Может, присосалась где с детьми к какому-нибудь делу, а
может,  и пропали все до одного с голоду. Все бывает! А впрочем, жиды своего
не покидают. Худо-худо, а все-таки дадут как-нибудь прожить на свете.
     Стала  после  этого  громада  толковать,   кто  ж   теперь  у  них,   в
Новой-Каменке,  будет шинкарем? Потому что, видите ли, хоть Янкеля не стало,
а шинок все стоял себе на пригорочке,  и на дверях остались намазанные белою
краской кварта и жестяной крючок...
     И  даже Харько сидел себе на  пригорочке и  покуривал люльку,  выжидая,
кого-то бог пошлет ему в хозяева.
     Правда,  один раз,  под  вечер,  когда громадские люди стояли у  пустой
корчмы  и  разговаривали  о  том,   кто  теперь  будет  у  них  шинковать  и
корчмарить,-  подошел к  ним  батюшка и,  низенько поклонясь всем (громада -
великий человек,  пред громадою не грех поклониться хоть и  батюшке),  начал
говорить о том, что вот хорошо бы составить приговор и шинок закрыть на веки
вечные.  Он  бы,  батюшка,  и  бумагу своею рукой написал и  отослал бы ее к
преосвященному.   И   было  бы  весьма  радостно,   и  благолепно,   и  миру
преблагополучно.
     Старые люди,  а за стариками и бабы стали было говорить,  что батюшкина
чистая правда,  а  мельнику то  слово  показалось совсем неправильно и  даже
обидно.
     "Вот тебе и  батько,-  подумал он с сердцем,-  вот тебе и приятель!  Да
нет, погоди еще, пан-отче, что будет..."
     - Вот это-такк,  батюшка,  ваша правда,-  льстиво заговорил он,- что от
той бумаги будет благополучно... А только, не знаю я, кому: громаде или вам.
Сами вы,- не взыщите на моем слове! - всегда водочку из города привозите, то
вам и не надо шинка. А таки и то вам на руку, что владыка станет вашу бумагу
читать да похваливать.
     Громадяне усмехнулись себе в  усы,  а  батюшка только плюнул от великой
досады,  нахлобучил соломенную шляпу и пошел прочь от шинка по улице,  будто
не за тем и приходил...
     Ну,  что уж тут рассказывать!  Я думаю,  вы и без того догадались,  что
мельник  задумал  сам  корчмарить  в  той  жидовской  корчме.  А  задумавши,
поговорил хорошенько с  громадою,  угостил-таки кого надо в земском суде,  с
исправником умненько потолковал,  потом с  казначеем,  а наконец со становым
приставом да с акцизным надзирателем.
     Вернувшись после всего этого на  село,  пошел мельник к  шинку,  а  там
сидит Харько и  покуривает на  пригорочке люльку.  Мельник только мотнул ему
головой,  как Харько,- хоть и гордый человек,- тотчас вскочил на ровные ноги
и подбежал к нему.
     - Ну, что скажешь? - спросил у него мельник.
     - А что мне говорить? Подожду, не скажете ли вы мне чего-нибудь.
     - То-то!
     Не стал уже теперь мельника словами гвоздить, а сгреб в обе руки картуз
и, выслушавши, что ему сказал Филипп, ответил умненько:
     - Рад стараться для вашей хозяйской милости!
     И  стал мельник шинковать в Новой-Каменке лучше Янкеля,  и стал сдавать
людям на выпас свои карбованцы,  а как придет срок - сгонять их опять в свою
скрыню, вместе с приплодом. И никто уже не мешал ему в Новой-Каменке.
     А  что люди не раз от него плакали горькими слезами,-  ну,  и  это тоже
правда...  Таки плакали не мало:  может,  не меньше, чем от Янкеля, а может,
еще и  побольше,-  этого уж  я  вам не  скажу наверное.  Кто там мерил мерою
людское горе, кто считал счетом людские слезы?..
     Никто не мерил,  никто и не считал, а старые люди так говорят: идет или
ходит,  на одно выходит,  что клюкой, что палкой - все спине не сладко... Не
знаю, как кто, а я думаю, что это правда...


        VIII

     Вот,  признаться вам,  и  не  хотелось бы мне про своего приятеля такое
рассказывать,  а делать нечего: начал, так надо довести до конца,- из песни,
говорится, и слова одного не выкинешь...
     Вот,  видите,  какое дело... Старому Янкелю только и нужна была людская
копейка.  Бывало,  где хоть краем уха заслышит,  что у  человека болтается в
кармане рубль или хоть два, так у него сейчас и засверлит в сердце, сейчас и
придумывает такую причину,  чтобы тот  рубль,  как  карася из  чужого пруда,
выудить. Удалось - он и радуется себе со своею Суркой.
     Ну,  а уж мельнику этого мало.  Янкель сам перед всяким человеком в три
погибели гнулся, а мельник людей гнет, а сам голову дерет кверху, как индюк.
Янкель,  бывало,  юркнет к  становому с заднего хода и трусится у порога,  а
мельник валится на крыльцо,  как в свою хату.  Янкелю,  если под пьяную руку
кто и в ухо заедет,  так он сильно не обижался:  повизжит,  да и перестанет,
разве потом выторгует лишний пятак.  А  мельник и  сам не одному христианину
так чуприну скубнет, что, пожалуй, и в руках останется, а из глаз искры, как
на  кузнице из-под  молота,  посыплются...  Да,  вот какое дело;  мельнику и
денежки отдай,  и  почет.  Перед иконой люди низко кланялись,  а  перед моим
приятелем еще ниже.
     А  ему все что-то  мало.  Ходит сердитый да невеселый;  будто его щенок
какой за сердце теребит. И все себе думает:
     "А не так что-то на свете устроено -  нет,  не так! Что-то человеку и с
деньгами не так весело, как бы хотелось".
     Вот раз Харько его и спрашивает:
     - А  что вы это,  хозяин,  невеселый все ходите,  будто кто вас в помои
окунул? Чего еще ваша хозяйская душа хочет?
     - Может, если б я женился, то стало бы мне повеселее.
     - Так оженитесь, на здоровье вам.
     - То-то вот и оно.  А как тут оженишься, когда дело не выходит, с какой
стороны за  него ни  ухватись?  Я  уж  скажу тебе правду:  как был я  еще не
мельник,  а только подсыпка,  то любился тут на селе с Галей вдовиной, может
знаешь...  И если б дядько не утоп, то был бы я уже женатый. А теперь сам ты
рассуди: ведь я ей не ровня.
     - Какая тут ровня! Вам теперь только и жениться, что на богача Макогона
дочке, на Мотре.
     - Вот!  Я  и  сам вижу,  и люди говорят все одним голосом,  что по моим
деньгам Макогоновы как раз придутся...  Так опять...  не  по  вкусу мне она!
Сидит целый день,  как копна сена, да семечки лущит. Как взгляну на нее, так
будто кто меня за нос возьмет да и отворотит в сторону... То ли дело Галя!..
Вот и говорю:  не так как-то на свете устроено.  Одну полюбил бы,-  хвать, а
деньги-то  у  другой...  Вот  иссохну когда-нибудь,  как  былинка...  Светом
гнушаюсь.
     Солдат вынул изо рта свою носогрейку, сплюнул в сторону и говорит:
     - Плохо!  Другой человек ни  за  что и  не придумал бы,  как этому делу
помочь,  а я присоветую, так не пожалеете, что послушались. А пожалуй, еще и
отдадите новые сапоги, что остались от Опанаса в залоге, а?
     - Ну, за такое дело и сапогов не жаль, только верно ли ты придумал?..
     И  действительно,  придумал подлый  солдат,-бес  его  не  взял!  -такое
придумал,  что если б все вышло по его слову, то теперь уж на мельнике черти
на том свете воду давно возили бы...
     - Вот,-  говорит,- слушайте хорошенько. Стало быть, есть вас трое людей
- один  мужик да  две  девки.  И,  стало быть,  нельзя никак одному на  двух
жениться, потому что вы не турецкой веры.
     "Вот,  подлый,  как все верно сказал! - подумал мельник.- Что-то скажет
дальше?"
     - Хорошо!  Как вы богатый человек и Мотря богатая невеста, так тут уж и
малому ребенку ясно: посылайте сватов к старому Макогону.
     - Правда! Да только я это знал и без тебя... А как же с Галей?
     - А  вы  дослушали до  конца?  Или,  может,  сами знаете,  что я  хотел
сказать?..
     - Ну-ну, уж и осердился!
     - Вы всякого человека рассердите. Не такой я человек, чтобы начать речь
да и не кончить. Будет и о Гале речь. Она вас любила?
     - А таки так!
     - А вы тогда кто были, как она вас любила?
     - Подсыпка.
     - Так это опять малый ребенок поймет: когда девка любила подсыпку, то и
быть ей замужем за подсыпкой.
     Мельник вылупил глаза и в голове у него, точно на мельнице в помол, все
пошло кругом.
     - Да я же теперь не подсыпка!
     - Вот беда какая. А разве у вас на мельнице нет подсыпки?..
     - Это Гаврило?..  Э-э,  вот ты что придумал.  Пускай же,  когда так, он
тебе и  сапоги дарит за такую придумку.  А я скажу на это,  что не дождет ни
он,  ни его дядья с тетками,  чтоб я такое дело потерпел. Вот лучше пойду да
ноги ему переломаю.
     - А!  Какой горячий человек,  хоть яйца в  нем пеки!..  Да я  ж  совсем
другое хотел вам сказать...
     - А  что ж  ты  еще после такой шутки можешь сказать,  когда мне это не
нравится?
     - А вы послушайте.
     Харько вынул люльку изо  рта,  посмотрел на  мельника,  прищуривши один
глаз, и так прищелкнул языком, что у того сразу стало веселее на сердце...
     - А вы, говорю, ее любили и бедную?..
     - То-то что любил!..
     - Ну,  так и любите себе на здоровье, когда она будет за подсыпкой. Вот
теперь и моей речи конец: вот вы все трое и будете жить на одной мельнице, а
четвертый дурень не в счет...  Ага!  теперь поняли,  чем я вас угощаю, медом
или дегтем?  Нет!  Харька били не по голове,  а куда следует, оттого и умный
вышел: знает, кому достанется орех, кому скорлупа, а кому новые сапоги...
     - А может, еще и не выйдет дело?
     - Почему ж ему и не выйти?
     - Мало ли почему. Вот старый Макогон не согласится.
     - Вот! Когда б я с ним не говорил!..
     - Ну?
     - То-то.  Ехал из городу с водкой, а он-навстречу. То да с+-, и говорю:
"Вот вашей дочери жених - наш мельник".
     - А он что?
     - "Не дождет, говорит, ваша бабушка! Что, говорит, он стоит?"
     - А ты что?
     - А я говорю: "Вы, видно, не знаете, что нашего жида Хапун унес?"
     - "А когда так,  говорит,-то дело другое: как жида на селе не стало, то
и мельник - стоющий человек..."
     - Ну, хорошо, Макогон согласится. Так еще Галя пойдет ли за подсыпку?..
     - Э,  как девку с  матерью погонят из  хаты,  то  рада будет жить и  на
мельнице.
     - Так-то оно так...


        IX

     Мельник почесался...  А делу этому, вот, что я вам рассказываю, идет уж
не день, а без малого целый год. Не успел как-то мельник и оглянуться,- куда
девались и  филипповки,  и великий пост,  и весна,  и лето.  И стоит мельник
опять у порога шинка,  а подле, опершись спиной о косяк, Харько. Глядь, а на
небе такой самый месяц,  как год назад был, и так же речка искрится, и улица
такая же белая, и такая же черная тень лежит с мельником рядом на серебряной
земле. И что-то такое мельнику вспомнилось.
     - Э, послушай, Харько!
     - А что?
     - Какой сегодня день?
     - Понедельник.
     - А тогда, помнишь, как раз суббота была.
     - Мало ли их было суббот...
     - Тогда, год назад, в судный день.
     - А, вот вы что вспомнили! Да, тогда была суббота.
     - А теперь, когда у них судный день придется?
     - Вот я и сам не скажу,  когда он придется.  Жида поблизости нет, так и
не знаю.
     - А небо, гляди, какое чистое, как раз такое, как и в тот день..
     И  мельник со  страхом посмотрел на  окно жидовской хаты,  не увидит ли
опять, как жиденята мотают головами и жужжат, и молятся о своем батьке.
     Э,  нет!  То  все уже прошло.  От  Янкеля не осталось,  должно быть,  и
косточек,  сироты пошли по дальнему свету, а в хате темно, как в могиле... И
на душе у мельника так же темно,  как в этой пустой жидовской хате. "Вот, не
выручил я  жида,  осирочил жиденят,-  подумал он про себя.-  А теперь что-то
такое затеваю со вдовиной дочкой..."
     - Эй, хорошо ли оно у нас будет? - спросил он Харька.
     - Чем плохо?  Оно,  правда, есть и такие люди, что меду не едят. Может,
вы из таких...
     - Не из таких я, а все-таки... Ну, прощай!
     - Прощайте и вы.
     Мельник пошел с пригорка, а Харько опять посвистал ему вслед. Посвистал
хоть и не так обидно, как тот раз, а все-таки мельника задело за живое.
     - А ты что свищешь, вражий сын? - сказал он, обернувшись.
     - Вот уж и посвистать нельзя стало человеку!  -  обиделся Харько.-  Я у
капитана в денщиках жил, и то свистал, а у вас нельзя.
     "Правда,-подумал мельник,-отчего бы ему и  не свистать.  А только зачем
это все так делается, как в тот вечер?.."
     Он пошел с  пригорка,  а Харько все-таки посвистал еще,  хоть и тише...
Пошел мельник мимо  вишневых садов.  глядь -  опять будто две  больших птицы
порхнули в  траве,  и опять в тени белеет высокая смушковая шапка да девичья
шитая сорочка,  и  кто-то  чмокает так,  что  в  кустах отдается...  Тьфу ты
пропасть!  Не стал уж тут мельник и  усовещивать проклятого парня,-  боялся,
что тот ему ответит как раз по-прошлогоднему...  И подошел наш Филипп тихими
шагами к вдовиному перелазу.
     Вот и  хатка горит под месяцем,  и  оконце жмурится,  и  высокий тополь
купается себе в месячном свете...  Мельник постоял у перелаза, почесался под
шапкой и опять занес ногу через тын.
     - Стук-стук!
     "Ох,  и будет опять буча, как тот раз, а то и похуже,- подумал про себя
мельник.-  Проклятый Харько  своими проклятыми словами так  мне  все  хорошо
расписал...  А теперь, как станешь вспоминать, оно и не того... и не выходит
в тех словах настоящего толку.  Ну,  что будет,  то и будет!" - и он брякнул
опять.
     Вот в оконце промелькнуло белое лицо и черные очи.
     - Мамо моя,  мамонько,-  зашептала Галя.-  А  это же  опять проклятущий
мельник под оконцем стоит да по стеклу брякаеч.
     "Эх, не выскочит на этот раз, не обоймет, не поцелует хоть ошибкой, как
тогда!.." -  подумал про себя мельник и таки угадал: вышла девка тихонько из
хаты и стала себе поодаль, сложив руки под белою грудью.
     - А чего ты опять стучишь?
     Хотелось мельнику охватить девичий стан да  показать ей  сейчас,  зачем
стучал,  и  даже,  правду сказать,  уже пододвинулся он  бочком к  Гале,  да
вспомнил, что еще надо Харьковы слова высказать, и говорит:
     - А что мне и не стучать, когда вы мне столько задолжали, что никогда и
не выплатитесь? Того и хата ваша не стоит.
     - А  когда знаешь,  что никогда не  выплатим,  то незачем и  стучать по
ночам, безбожный человек! Старую мать у меня в могилу гонишь.
     - А какой ее бес,  Галю,  в могилу гонит? Если бы ты только захотела, я
бы твоей матери старость успокоил!
     - Брешешь все!
     - Нет,  не брешу!  Ой, Галю, Галю, не могу я так жить, чтобы с тобой не
любиться!..
     - Бреши,  как  собака  на  ветер...  А  кто  задумал к  Макогону сватов
засылать?
     - Да  уж  думал или нет,  а  я  тебе щирую правду говорю,  хоть прикажи
побожиться:  сохну без тебя...  А  как теперь будет у нас,  я тебе сейчас по
порядку расскажу,  а ты,  если ты умная девка,  послушаешься меня. Да только
смотри,  уговор:  слушай ты  меня ухом,  да отвечай языком,  а  руками чтобы
ни-ни! А то я рассержусь.
     - Чудно что-то  ты принимаешься,-сказала Галя,  сложивши руки.-  Ну,  я
послушаю,  а только смотри, если ты опять дурницу понесешь, тогда и не проси
ты своего бога...
     - Э, не дурницу... Вот видишь ты... как это Харько начинал?..
     - Харько? А что тут между нами Харьку еще начинать?
     - Э,  помолчи,  а  то я  не скажу ничего хорошего...  Отвечай:  ты меня
любила?
     - Ну, стала бы я такую скверную харю целовать, когда б не любила?..
     - А я кто тогда был: подсыпка или нет?
     - А подсыпка. Дал бы бог, чтоб и никогда не был мельником.
     - Тю!  не говори лишних слов,  а  то я собьюсь...  Выходит так,  что ты
любила подсыпку,  так,  значит, и судьба тебе выйти замуж за подсыпку и жить
на мельнице.  А  как я тебя прежде любил,  так и после буду любить,  хоть бы
сватался к десяти Мотрям.
     Галя даже глаза себе протерла,- не снится ли ей сон.
     - А что это ты такое несешь,  человече?  Или я вовсе дура, или у тебя в
голове одной клепки нехватает.  Как же  это я  пойду за  подсыпку,  когда ты
теперь мельник? И как ты на мне женишься, когда сватов пошлешь к Мотре, а?..
Что ты это несешь, человече, перекрестись ты левою рукой.
     - Вот еще! - сказал мельник.- Разве же у меня на мельнице нет подсыпки?
А Гаврило...  чем тебе не подсыпка? Что маленько дурень, это правда, так нам
это, Галечко, еще лучше, я тебе по правде скажу.
     Тут только девка разобрала, куда мельник клонит хитрую речь. Всплеснула
руками да как заголосит:
     - Ой,  мамо,  мамонько, что он тут говорит! Да это ж он, видно, в турки
хочет записаться да двух жен завести.  Тащи ты,  мамо,  кочергу из хаты, а я
покамест своими руками с ним расправлюсь...
     Да  на мельника!  А  мельник от нее.  Отбежал до перелаза,  стал на нем
ногой и говорит:
     - А,  так-то ты,  гадюка! Так выбирайтесь обе с матерью из хаты. Завтра
отберу за долги. Геть! А она ему.
     - Выбирайся и ты,  турка,  сейчас из моего саду,  пока он мой. А то как
вцеплюсь вот сейчас ногтями, то и Мотря твоя не узнает, где у тебя что было!
.
     Вот и говори с нею! Плюнул мельник, скорехонько соскочил с тына и пошел
из села сердитый.  Вышел на гребень горы, откуда уже слышно было, как вода в
потоках шумит, так еще обернулся и погрозился кулаком...
     А в это время как раз: динь, динь...
     Опять зазвонили на селе, на звоннице, самую полночь...


        X

     Мельник подошел к  своей мельнице,  а  мельница вся  в  росе,  и  месяц
светит, и лес стоит и сверкает, и бугай, проклятая птица, бухает в очеретах,
не спит, будто поджидает кого, будто кого выкликает из омута...
     Жутко стало мельнику Филиппу.
     - Эй, Гаврило! - крикнул он на мельницу.
     - У-У, У-У,- отозвался с болота бугай, а на мельнице никто ни чи-чирк.
     "Э,  проклятый  парубок!  опять  помандровал  к  девкам..."  -  подумал
мельник,  и не хотелось что-то ему идти в пустую мельницу.  Хоть и привык, а
все-таки вспоминалось иной раз,  что под мельничным полом,  промежду сваями,
не одни рыбы да ужи плавают в темной воде...
     Он  оглянулся к  городу.  Тихо,  светло,  туман чуть-чуть закурился над
речкой,  что уплывает себе за лес, и не видно ее в светлой мгле... А на небе
ни облачка...
     Назад посмотрел и опять удивился, откуда в его запруде столько глубины:
и для месяца, и для звезд, и для всего синего неба...
     Глядь,    а   в   воде   по-над   звездами   будто   комарик   летит...
Пригляделся,-вырос комарик как муха,  потом стал как воробей,  как ворона, а
вот уж как здоровый шуляк.
     - Цур  тобi,  пек  тобi ["Цур тобi,  пек тобi" -  заклинание],-  сказал
мельник и,  подняв глаза,  увидел,  что это не в  воде,  а  по воздуху летит
что-то прямо к мельнице.
     - А бей тебя сила господня!  Это,  видно, опять Хапун в город поспешает
за  добычей.  Видишь ты,  собачья вера,  как заленился на этот раз:  полночь
пробило, а он еще только в дорогу собрался...
     Он стоял так,  с задранною головой, а по воздуху уже, как орел, летело,
кружась, облако и опускалось книзу; а из того облака что-то жужжало так, как
в хорошем пчелином рою, когда рой вылетит из пасеки поверх саду...
     - А,  опять у меня на плотине отдыхать задумал?  Видишь ты,  какую себе
моду завел.  Погоди,  поставлю на тот год "фигуру" (крест),  так небойсь, не
станешь по дороге,  как в заезжий дом, на мою плотину заезжать... Э, а что ж
это он  так шумит,  как змеек с  трещоткой,  что ребята запускают в  городе?
Надо, видно, опять за явором притаиться да посмотреть.
     Не  успел  отбежать к  яворам,  поглядел кверху и  чуть  не  крикнул от
страха...  Видит -  гость уже близко над мельничною крышей,  да еще в  руках
держит... Вот ни за что и не угадаете, что такое принес чертяка в когтях.
     Жида Янкеля!  Да, того самого Янкеля, которого год назад утащил, теперь
приволок обратно.  Держит Янкеля крепко за спину,  а  Янкель держит в  руках
большущий узел,  завязанный в  простыне,  и  оба ругаются в воздухе,  да так
шибко, будто десять жидов заспорили на базаре из-за одного м