ее выдают
за ешиботника...  Он сразу так изменился в лице,  что передо мной был совсем
другой человек. Во всяком случае, другой Фроим, которого мы не знали.
     - Я знал,- тихо сказал Израиль...
     - И вот я думаю, что тут к ребяческой, может быть, любви прибавилось то
самое,  то есть лапа из другого мира. Ты говоришь: он еврей... Но, по-моему,
он не еврей-Израиль опять кивнул головой.
     - Я скажу больше:  вот нас сейчас здесь трое: русский, поляк и еврей...
Чувствуем ли  мы  какую-нибудь разницу,  что-нибудь разделяющее наши миры?..
Ведь нет!..  Правда?  И  это оттого,  что...  Как бы  это выяснить точнее...
Спросим себя:  много ли в нас осталось от национальной веры...  Ну,  хорошо.
Допустим,  что у вас кое-что осталось...  Ну, там... Magnus Ignotus [Великий
неизвестный (лат.)]  и  какой-то...  алтарь неведомому богу...  Но во всяком
случае - это субстрат, нерастворимый осадок веры, без вкуса, запаха и цвета,
без национальных особенностей...  Так можно верить и  здесь,  и  на Северном
полюсе одинаково...  По  теории Дарвина...  Нет,  к  чорту теорию Дарвина...
Проще сказать: среди вечной борьбы биологических, национальных, социальных и
всяческих  форм   -   начинает  зарождаться  новый   вид   человека,   новая
национальность,  что ли... Я бы сказал: национальность общечеловека. Фроим -
еще  мальчик.  Рассуждает он  гораздо меньше нашего,  но  он  инстинктивно -
большой  патриот этой  новой  национальности.  Все  мы  относимся к  другим,
прежним национальностям -  равнодушно,  то есть терпимо.  А заметили вы -  с
какою страстностью он высмеивает миросозерцание,  характер,  веру этого мира
хедеров  и  ешиботов...  И  вот  теперь  из  этого  именно  мира  появляется
ненавистная лапа и  протягивается к  этой девочке,  которую он  любит или...
думает, чю любит... Понятно?
     - Да, понятно,- сказал я, а Израиль опять утвердительно кивнул головой.
     - Если бы вы увидели его там, на озере, как я, то вам не надо было бы и
объяснять.  Ну...  что  же  нам теперь делать?  Мне кажется,  что необходимо
принять самые экстренные меры.
     - То есть?
     - Да...  Вот мы все говорили,  решали, спорили... В теории опрокидывали
миры.  Приходится несколько встряхнуть не  весь мир,  но...  и  это  гораздо
труднее:  близкий нам вот этот маленький мирок...  Необходимо вырвать у  них
Фруму.
     - Как?
     - В том-то все дело:  как?.. Времени было немного, но все же, пока этот
сумасбродный мальчик держал и  себя,  и  меня под дождем,-  я думал об этом.
Кажется, есть только одно средство.
     Дробыш повернул свой  стул и,  усевшись спиной к  камину,  посмотрел на
нас...
     - Девочка примет православие. Израиль сделал невольное движение...
     - Но ведь это должно быть добровольно...
     - Ну, так что же? Мы уговорим Фруму.
     - Уговорите?..  В две-три минуты? Если еще Бася допустит свидание. Нет,
это будет насилие. Дробыш пожал плечами.
     - А  это,  конечно,  не будет насилие,  если ее,  без ее ведома...  Да,
конечно,  без ведома,  потому что без сознания, что с ней делают, отдадут за
этого идиота.
     - Он, наверное, совсем не идиот,- возразил Израиль спокойно.
     - Ну,  пусть он  будет великий мудрец!  Крайности сходятся,  и  мудрого
талмудиста никак не отличишь от кретина...  Во всяком случае,  ни она, ни мы
не знаем точно:  идиот он или мудрец.  А ее отдадут за него раньше,  чем сей
вопрос будет разрешен.  По-твоему,  это не насилие? А! я знаю: вы оба опять,
пожалуй,  скажете, что я так просто решаю все вопросы, потому что у меня нет
воображения...  По-моему -  воображение только мешает действию. Для действия
нужна логика и бесстрашие. Ну, хорошо... Ну, я представляю себе: Бася придет
в неистовство, ее присные закричат: "Гевулт!"
     - Ты думаешь,- дело только в Басе и ее присных? - спросил Израиль.
     - Нет,  не  в  Басе  и  ее  присных.  Все  евреи  города тоже  закричат
"гевулт"...  Служка из синагоги выскочит,  пожалуй,  на площадь,  затрубит в
....  [Пропуск в рукописи.  (Прим.  ред.)] как в судный день...  Город,  как
Иерихон,  сотрясется в своих основаниях... Так, что ли?.. Нет? И этого мало?
Хорошо,  будем воображать дальше.  Господин и  госпожа Мендель...  Мок отец,
дворянин Дробыш,  его вот дядя -  статский советник и тетка... Одним словом,
"отцы".  Конечно,  возмутятся,  будут  негодовать  на  дерзкую  мальчишескую
выходку...  Но,  рассуждая о переворотах, вы разве думали, что все это можно
сделать к общему удовольствию, что это не вызовет столкновения взглядов даже
с  близкими,  с  любимыми из  старших поколений?  Но  тогда,-  это вы лишены
воображения, а не я. И вот, при первом приступе, можно сказать - репетиции в
малом виде,  вы уже боитесь.  Своему воображению вы даете волю только задним
ходом:  вы  так  ясно видите неудобства при  осуществлении того,  что должно
быть...  Я вижу гнусность того,  что есть... Воображение мое манит возможным
успехом, а не пугает возможной неудачей. Уверен, что и у Фроима тоже. У него
темперамент, несомненно, будущего революционера.
     На   некоторое  время  водворилось  молчание.   Потом  Израиль  сказал,
обдумывая каждое слово:
     - Слушай,  Дробыш,  что я тебе скажу. Ты верно указал на "новую нацию".
Мы  все зародыши этой нации...  Но  как ты думаешь:  у  этой нации есть своя
вера?..
     - А,-  махнул рукой Дробыш.-  Это будет что-нибудь от Спинозы,  то есть
"на городi бузина"... Ей-богу, некогда пускаться в отвлеченности!
     Но Израиль продолжал:
     - У  нее есть своя вера...  Эта вера-свобода.  Она не  позволяет делать
что-нибудь,  нарушающее эту веру.  Ты говоришь,  что глядишь в будущее.  Это
хорошо.  Но  ты  говоришь себе:  будущее...  оно  будет,  и  делаешь  вывод:
настоящего уже нет.  А оно есть, и оно еще живо, и оно страдает и болит... И
оно имеет свои права,  и  эти права определяются не его,  а нашей верой -  в
свободу!..
     - Пока мы будем рассуждать о правах...  наших противников,- нетерпеливо
начал Дробыш, а я докончил;
     - Скоро вернется Фроим.
     - Ну,  хорошо,- смиренно согласился Израиль.- Я буду говорить о деле...
У нас,  по еврейскому закону, есть одно правило. Если мужчина наденет кольцо
на  палец  девушки  и  скажет:  "Беру  тебя  в  жены  именем  6oга  праотцев
наших-Авраама, Исаака и Иакова..."
     Дробыш вскочил на ноги.
     - То  она  становится  его  женой  без  дальнейших формальностей?  Ура,
Израиль! Я что-то слышал в таком роде... Ты это хочешь сказать?.. Да?..
     - Я  хочу сказать,  что если удастся вызвать сюда Фруму,  разъяснить ей
все и спросить об ее согласии...
     - Ну,  ну,  конечно,  конечно!  Разумеется,  спросить о  согласии!..  Я
уверен,  что  она  согласится.  Вот  он  видел  этого "соперника".  Можно ли
сомневаться,  что она предпочтет нашего Фроима этому сопляку?  Ура! Теперь я
не  боюсь,  что  Mнe нечем встретить Фроима,  когда он  вернется ..  Давайте
обсуждать подробности...
     Через четверть часа пришел Фроим.  Лицо его  было теперь красно.  Глаза
горели. Прямо с порога он заговорил:
     - Ну что, придумали?.. Я говорил с матерью...
     - Ну? И что же она? -с любопытством спросил Израиль.
     Фроим махнул рукой, и глаза его гневно загорелись:
     - Ничего!  Она не может понять...  В  ней говорит самолюбие.  Ее Фроиму
предпочли ешиботника!..  "Чтобы Мендели искали у Эпштейнов".  Одним словом -
тут  безнадежно.  У  отца тем  более.  С  ним я  и  не  говорил.  Приходится
действовать нам самим. Я придумал: мы украдем Фруму.
     - Ну,  не говори пустяков,-  перебил Израиль...- Украдешь! И куда же ты
денешь ее?..
     - Мы  примем  православие  и  повенчаемся...  Теперь  глаза  у  Израиля
загорелись,  и  в лице появилось выражение,  какое я видел на площади в день
приезда рабби Акивы. Но Дробыш перебил его:
     - Разумеется,-  в  этом не  было бы ничего ужасного.  Один предрассудок
заменить другим. Вот и все... Но слушай: Израиль придумал другое.
     Когда Фроиму объяснили план  Израиля,  он  вдруг кинулся бурно обнимать
брата, лицо которого оставалось при этом озабоченно и серьезно...
     - Постой,  сумасшедший,-  сказал я.-  Давай поговорим толком...  Но ты,
кажется, дрожишь? Хочешь, подкинем дров в камин?
     - Да,  что-то немного знобит...  Хорошо,  подкинь...- Его действительно
передернуло мелкой дрожью,  но тотчас же он заговорил радостно:  -  Ну, наше
дело в шляпе... Вызовем сейчас Фруму...
     - Постой,  надо  все-таки приготовиться.  Нужны свидетели...  Кольцо...
Прежде всего вызовем сюда Аню...
     Я  вышел  и  через минуту вернулся с  Аней.  Входя,  она  с  тревогой и
любопытством поглядела на нас. Дробыш рассказал ей, в чем дело, и спросил:
     - Согласны вы помочь нам, Аня? Аня задумалась.
     - Мне так жаль Фруму и...-Она посмотрела на Фроима и  прибавила:-Да,  я
согласна... Но... как же это?.. Надо сказать маме...
     - Ни слова никому!  Вы сейчас пойдете к Басе под предлогом справиться о
здоровьи Фрумы после грозы...  Бася, конечно, не помешает вашему свиданию. И
вы передадите Фруме записочку... Чтобы она как-нибудь урвалась и прибежала к
вам завтра...
     - Завтра...  мои именины.  Не надо и записки {Прим.  стр.  429}.  Можно
сказать при Басе...
     - Ну, и отлично...
     - Фруму надо предупредить?..
     - Не надо,- быстро сказал Фроим.- Пусть только придет...
     Сестра ушла и через полчаса вернулась. Она была задумчива и озабочена.
     - Видели? - кинулся к ней Фроим.
     - Да,  видела...  И напомнила о дне рождения. Бася немного помялась, но
все-таки согласилась отпустить.  Ей,  кажется,  совестно за ее грубость... И
"этого" тоже видела,  в другой комнате.  Бася лебезит перед ним,  а он точно
никого не  видит,  Фруму тоже не  видит,  а  она смотрит на него со страхом,
точно это бука...
     - Ну,  значит,  все  отлично,-  сказал Фроим,  потирая руки,  а  Дробыш
спросил:
     - Вы хотите сказать еще что-то, Аня?..
     - Нет, ничего... Только, это так страшно...
     - Ну, разумеется, страшно. Но не бойтесь,-мы этого не допустим,- сказал
Дробыш.
     - Нет,  я не об этом...  Вообще страшно... вс+-, вс+-... и мне кажется,
право... она не согласится...
     - Ну, какие пустяки!.. Неужто предпочтет этого меламеда?
     - Нет, конечно... Но и это тоже страшно...
     На  следующий день около полудня у  нас стали собираться гости.  Пришли
поздравить  г-н  и  г-жа  Мендель,   г-да  Фаворские,   г-да  Ивановы,  г-да
Сапоженские,  вообще знакомые.  Дамы  поздравляли тетку,  целовали Аню,  ели
торты и пили за здоровье. Целый цветничок барышень окружал Аню.
     Пришла, наконец, и Фрума...
     Мужчин было мало:  день был будничный,  все были в канцеляриях и вообще
на работе. Были, конечно, оба брата Мендель и Дробыш... Мы переглядывались и
нервничали. Аня была рассеянна и порой отвечала невпопад. В молодом обществе
царствовала какая-то непонятная неловкость, которая передавалась и старшим.
     Кто-то заговорил о Басе и о сватовстве,  не замечая Фруму. Г-жа Мендель
покраснела,  и  ее  доброе красивое лицо приняло несвойственное ей выражение
упрямой суровости.  Г-н Мендель,  глядя как-то в сторону, поглаживал снизу и
сверху курчавую бороду...  Тетка быстро перевела разговор,  но этот инцидент
внес еще большую неловкость...  Дамы начали подыматься, чтобы уходить. Тетка
была огорчена,  чувствуя,  что "именины" решительно не удались,  и не знала,
чем объяснить эту неудачу.  Фрума тоже сказала, что отпущена ненадолго. Лицо
ее было как-то не по-детски печально, и она смущалась любопытными взглядами,
которые на нее кидали девушки и дамы.
     - Я пойду уже,- сказала она тихо, подходя к сестре.- А то бабушка будет
сердиться и пришлет за мной...
     Фроим,  сидевший в  углу с  лицом то бледневшим,  то красневшим,  резко
поднялся.  Но Аня сжала Фруму за руку,  что-то шепнула ей и, подойдя ко мне,
сказала:
     - Идите в  сад,  к  беседке.  Я приведу Фрумочку.  А что же Фриденсон и
Гершович?.. Не пришли?..
     Фриденсон и  Гершович были два студента,  обещавшие явиться в  качестве
свидетелей.  Это  были сыновья местных богачей,  и  мы  выбрали их  нарочно,
считая,  что их свидетельство будет иметь большую силу.  К нашему кружку они
не принадлежали, но оба были под некоторым обаянием обоих Менделей, особенно
Фроима,  и согласились участвовать в заговоре,  с условием, что потом, когда
дело дойдет до подтверждения свидетельства,-  они заявят,  что были при этом
случайными именинными гостями...
     Теперь их не было.  Но когда мы вышли в сад,-  Гершович явился. Это был
молодой человек с  очень  белым  и  очень розовым лицом,  с  медлительными и
медвежеватыми  движениями.  Теперь  он  шел  особенно  медленными  шагами  и
смутился,  узнав,  что Фриденсона нет... Казалось, если бы было возможно, он
бы охотно сбежал.
     Дробыш был весел,  Израиль по  обыкновению молчалив и  серьезен,  Фроим
сильно нервничал. Все мы сидели в беседке и нетерпеливо ждали.
     Наконец в конце аллеи со стороны дома замелькали платья.  Сестра быстро
вела за руку Фруму, которая оглядывалась с некоторым недоумением. Ее круглые
детские глаза,  когда они подошли к нам,  были как-то трогательно испуганы и
беспомощны.
     - Там  за  Фрумой уже пришли,-  торопливо сказала Аня,-  Бася приказала
придти сейчас же... Значит...
     Она  остановилась  и   перевела  дух.   Видно  было,   что  она  сильно
взволнована.  Фрума посмотрела на нее с  ожиданием!  и  вопросом.  Потом она
обвела всех нас тем же  вопросительным взглядом,  едва скользнула по  фигуре
Фроима и  дольше остановилась на  лице  Израиля,  который смотрел на  нее  с
особенным выражением какого-то особенного мудрого и понимающего участия...
     Фроим подошел к ней и заговорил:
     - Слушай,  Фрумочка...  Надо  бы  объяснить тебе...  но  времени у  нас
мало...  Ты мне веришь?  Ты знаешь,  что я  тебе не желаю зла...  Веришь нам
всем, что то, что мы хотим сделать,- хорошо...
     Он провел рукой по лицу, как будто что-то старался стряхнуть с себя, и,
посмотрев на Дробыша беспомощным взглядом, сказал:
     - Я чувствую что-то... я не могу все... ясно. Объясни ты...
     В  это  время  от  дома  с  заднего  крыльца,  которое вело  на  кухню,
послышался голос:
     - Фрумэ-э...  Ком а  ги-ир...  [Фрума...  Иди сюда (евр.)] -  Кричавшая
прибавила что-то  еще  по-еврейски.  Можно было  понять,  что  прислуга Баси
получила какие-то  решительные инструкции и  готова  пуститься тотчас же  на
поиски.  Фрума вздрогнула и двинулась было на зов. Но Аня обняла ее за талию
и нежно удержала на месте. Девочка прижалась к ней, и ее круглые глаза опять
посмотрели на всех с испугом и вопросом.
     - Фрумэ-э...- послышалось опять от крыльца. Дробыш решительно подошел к
Фруме и взял ее за руку.
     - Вот что,  милая Фрумочка.  Сейчас Фроим подойдет к  вам...  Иди сюда,
Фроим... И наденет вам на пальчик вот это кольцо... Дайте сюда палец. Фроим,
иди же  сюда...  Ну,  вот...  Тогда вас уже не  выдадут за  этого противного
цадика. Вы будете женой Фроима... Дайте руку...
     - Фру-у-мэ-э!..-  Голос звучал уже ближе...  и  наводил на всех нервную
торопливость.
     - Да что ты это,  Фроим!  Шевелись скорее.  У тебя дрожат руки. Ну, дай
сюда...  На который палец?.. Все равно? Ну, вот так... Фроим, говори скорее,
что надо...
     - Фру-умэ...- Голос был совсем близко. На боковой тропинке уже мелькало
меж кустов красное платье толстой служанки...
     Фроим торопливо шагнул к девочке и сказал:
     Лицо  его  было  теперь очень бледно,  шрам  над  глазом горел багровым
цветом.  Фрумочка,  взглянув ему в лицо,  вдруг вскрикнула: "Вай!.. Их .....
[Пропуск в  рукописи.  (Прим.  ред.)] Боюсь!  Боюсь!.." и,  вырвав у Дробыша
руку, на которую он надевал кольцо, вдруг повернулась и побежала через кусты
навстречу  служанке...  Через  минуту  из  кустов  послышался резкий,  почти
исступленный голос  служанки...  Я  узнал  могучее  контральто,  почти  бас,
оглашавший площадь в день приезда Акивы. Таща за собою Фрумочку, разъяренная
баба вышла из  кустов к  нам на площадку и  стала быстро и  сердито говорить
по-еврейски...
     Дробыш выступил ей навстречу и сказал:
     - Ну  .....  [Пропуск в  рукописи.  (Прим.  ред.)],  ладно.  Не  кричи,
пожалуйста.  "Гей цур балабусте..." [Иди к хозяйке (евр.)] Скажи,  что Фрума
повенчалась с Фроимом... Да смотри, не ори во весь голос... Не поможет.
     Женщина,  только тут понявшая,  в  чем дело,  сначала прямо окаменела с
открытым ртом,  потом хотела, очевидно, разразиться криком и ругательствами,
но Дробыш зажал ей рот, а Израиль подошел к ней совсем близко и сказал своим
убедительным голосом по-еврейски:
     - Слушай,  женщина!  Не надо кричать. Ступай к своей хозяйке и расскажи
ей первой.  Пусть посмотрит кольцо на руке Фрумы...  Если она захочет, чтобы
ты выскочила на площадь и принялась кричать об этом... Тогда...
     - Тогда хоть надорви глотку,  нам все равно,-  закончил Дробыш, немного
понимавший, как и я, местный еврейский жаргон.
     Повидимому,  служанка поняла.  Она крепко стиснула руку Фрумы,  и скоро
обе фигуры исчезли на заросшей тропинке...
     - Теперь, брат, ау! Кончено. Но что это с тобой, Фроим? Ты как вареный:
не мог caм надеть кольцо.  Постой,  дай руку! Да у тебя жар... Ступай скорее
домой и ляг в постель.  Отведи его,  Израиль,  и позови доктора. Ну, ступай,
Фроим. Не беспокойся. Дело все-таки сделано.
     -Да,-подтвердил Израиль.-Дело сделано...  Ты ведь знаешь,  Фроим.  Если
Бася упрется -  она может вынудить развод. Но Эпштейн - коган... {Прим. стр.
454} Ему нельзя жениться на  разводке...  Значит,  во всяком случае Фрума от
этого брака избавлена.
     Фроим радостно улыбнулся,  и оба брата пошли к дому. Израиль с ласковой
заботой обнял его за талию и говорил что-то, наклоняясь к нему.
     - А  где же  еще наши?  -  спросил Фроим,  оглядываясь.-  А,  вот они в
беседке.
     Действительно, Аня и Гершович были в беседке. Аня наклонилась к столу и
плакала.  Гершович,  далеко не такой румяный,  как обычно,  смотрел на нее с
глуповатым смущением.  Оказалось,  что он  убежал в  беседку при приближении
служанки.  Дробыш,  к  которому  вернулась его  беспечная уверенность,  стал
шутить  над  ним,  и  ему  удалось  успокоить Аню.  Вид  толстого Гершовича,
боявшегося,  что он  попал в  schlechtes Geschaft [Плохое дело (нем.)],  был
действительно очень комичен.
     Мы решили вернуться в дом, где, быть может, были новые посетители.
     - Каша  заварена,-   сказал  весело  Дробыш.-  Дальше  все  пойдет  уже
естественным ходом. Нам больше делать нечего...
     Вдруг он быстро наклонился к земле и поднял что-то в песке. Теперь лицо
его тоже вытянулось и напоминало отчасти лицо Гершовича.
     В руке у него было золотое колечко...
     - Бросила, значит... Или я не надел?..- Он смотрел на маленькое колечко
с комическим недоумением.
     Нам,  впрочем,  было не  до смеха,  и  мы пошли к  дому,  опечаленные и
смущенные...
     На следующий день мы узнали, что Фроим лежит в бреду...
     Бася была женщина умная.  Ни на другой день, ни в следующие дни,- никто
в городе не говорил ничего об истории с импровизированным бракосочетанием. А
еще через некоторое время она,  как ни в  чем не бывало,  явилась к  тетке с
своим узлом.  Тетка была ей рада. Бася спокойно развертывала ткани, спокойно
торговалась, и только, когда я вошел в комнату, ее глаза сверкнули особенным
блеском.
     - Здравствуйте, Бася,-сказал я, немного смущенный.
     - Дай  бог  и  вам  здоровья,-  ответила она  и,  обернувшись к  тетке,
сказала:-Я всегда говорю:  это -  счастье иметь таких детей.  Чистое золото,
как я еврейка!.. Ну, что, если он не сын, а только племянник... Хорошо иметь
и  такого племянника...  А где же барышня?..  Учится?..  В своей комнате?..-
Бася  кинула  быстрый взгляд по  направлению соседней комнаты сестры,  дверь
которой была не вполне притворена,  и  спросила с любопытством:  -  А кто ее
учит?  У  нее  несколько учителей?..  Так.