нца. И  я  --  остолбенел!  Мне
показалось -- иконный лик! Позже-то я  доглядел,  что  ты  --  нисколько  не
святой, не стану тебе льстить...
   Сологдин рассмеялся.
   -- ... У тебя лицо совсем не мягкое, но оно -- необыкновенное... И  сразу
же я почувствовал к тебе доверие и уже через пять минут рассказывал тебе...
   -- Я был пораж„н твоей опрометчивостью.
   -- Но человек с такими глазами -- не может быть стукачом!
   -- Очень  дурно,  если  меня  легко  прочесть.  В  лагере  надо  казаться
заурядным.
   -- И в тот же день, наслушавшись твоих евангельских откровений, я закинул
тебе вопросик...
   -- ... Карамазовский.
   -- Да, ты помнишь! -- что делать с урками? И ты сказал? --  перестрелять!
А?
   Нержин и сейчас смотрел как бы проверяя: может, Сологдин откажется?
   Но невзмучаема была голубизна глаз Дмитрия Сологдина.  Картинно  скрестив
руки на груди -- ему очень шло это положение -- он произн„с приподнято:
   -- Друг мой! Только  те,  кто  хотят  погубить  христианство,  только  те
понуждают его стать  верованием  кастратов.  Но  христианство  --  это  вера
сильных духом. Мы должны иметь мужество видеть зло мира  и  искоренить  его.
Погоди, прид„шь к Богу и ты. Тво„ ни-во-что-не-верие --  это  не  почва  для
мыслящего человека, это -- бедность души.
   Нержин вздохнул.
   -- Ты знаешь, я даже не против того, чтобы признать  Творца  Мира,  некий
Высший Разум вселенной. Да я даже ощущаю его, если хочешь. Но неужели,  если
б я узнал, что Бога нет -- я был бы менее морален?
   -- Без-условно!!
   -- Не думаю. И почему обязательно  ты  хочешь,  вы  всегда  хотите,  чтоб
непременно признать  не  только  Бога  вообще,  но  обязательно  конкретного
христианского, и триединство, и непорочное зачатие... А в ч„м пошатн„тся моя
вера, мой философский деизм, если я узнаю,  что  из  евангельских  чудес  ни
одного вовсе не было? Да ни в ч„м!
   Сологдин строго поднял руку с вытянутым пальцем:
   -- Нет другого пути! Если ты у су мнишься хоть в одном догмате веры, хоть
в одном слове Писания, -- вс„ разрушено!! ты -- безбожник!
   Он так секанул рукою по воздуху, будто в ней была сабля.
   --  Вот  так  вы  и  отталкиваете  людей!  вс„  --  или  ничего!  Никаких
компромиссов, никакой поблажки. А если я в целом принять не  могу?  что  мне
выдвинуть? чем загородиться? Я и говорю: я только то и знаю, что  ничего  не
знаю.
   Взял пилу, подмастерье Сократа, и другой ручкой протянул Сологдину.
   -- Ладно, об этом -- не на дровах, -- согласился тот.
   Они уже обстывали и весело взялись за пиление. Пила  брызнула  коричневым
порошком коры. Пила шла не так ловко, как со Спиридоном, но  вс„  же  легко.
Друзья за многие утра спилились,  и  дело  у  них  обходилось  без  взаимных
упр„ков. Они пилили с тем  особенным  рвением  и  наслаждением,  какое  да„т
неподневольный и не вызванный нуждою труд.
   Только перед четв„ртым резом ярко разрумянившийся Сологдин буркнул:
   -- Сучка бы не зацепить...
   И после четв„ртого чурбака Нержин пробормотал:
   -- Да, сучковатое, падло.
   Душистые, то белые, то ж„лтые опилки с каждым шорохом  пилы  ложились  на
брюки и ботинки пильщиков.  Мерная  работа  вносила  покой  и  перестраивала
мысли.
   Нержин, проснувшийся нынче в дурном настроении, сейчас думал, что  лагеря
только в первый год могли оглушить его, что  теперь  у  него  совсем  другое
дыхание: он не станет карабкаться в придурки, не станет бояться общих, --  а
будет медленно, со знанием жизненных глубин выходить на  утренний  развод  в
телогрейке,  вымазанной  штукатуркой  или  мазутом,  [тянуть  резину]   весь
двенадцатичасовой день -- и так все пять лет,  оставшиеся  до  конца  срока.
Пять лет -- это не десять.  Пять  лет  выжить  можно.  Лишь  постоянно  себе
напоминать: тюрьма не только проклятье, она и благословенье.
   Так он размышлял, в очередь потягивая пилу. И никак бы не мог вообразить,
что напарник его, потягивая пилу в свою сторону, думал о тюрьме только как о
чистом проклятии, из-под которого надо же когда-то вырваться.
   Сологдин думал сейчас о том  большом  и  обещающем  ему  свободу  успехе,
которого он совершенно скрытно достиг за последние месяцы в  своей  каз„нной
работе. Решающий приговор этой работе он должен был выслушать после завтрака
и заранее предвидел одобрение. С буйной гордостью думал  сейчас  Сологдин  о
сво„м мозге, истощ„нном столькими годами то следствий,  то  голода  лагерей,
столько лет лиш„нном фосфора и  вот  сумевшем  же  справиться  с  выдающейся
инженерной задачей! Как это  заметно  у  мужчин  к  сорока  годам  --  взл„т
жизненных сил! Особенно, если избыток их плоти не направлен в  деторождение,
а таинственным образом преобразуется в сильные мысли.
 
   А между тем они пилили и пилили,  тела  их  разгорячились,  жаром  пышели
лица,  телогрейки  уже  были  сброшены  на  бр„вна,  чурбаки  доброй  горкой
громоздились у козел, -- топора же вс„ не было.
   -- А не хватит? -- спросил Нержин. -- Небось не переколем.
   --  Отдохн„м,  --  согласился  Сологдин,   отставляя   пилу   со   звоном
изогнувшегося полотна.
   Оба стянули с голов шапки. От  густых  волос  Нержина  и  редеющих  волос
Сологдина пош„л пар. Они дышали  глубоко.  Воздух  будто  проходил  в  самые
затхлые уголки их нутра.
   -- Но если тебя сейчас отправят в лагерь, -- спросил Сологдин, -- как  же
будет с твоей работой  по  Новому  Смутному  Времени?  (Это  значило  --  по
революции.)
   -- Да как? Ведь я не избалован и здесь. Хранение единой строки  одинаково
грозит мне казематом что там, что здесь. Допуска в  публичную  библиотеку  у
меня нет и тут. К архивам меня и до  смерти,  наверно,  не  подпустят.  Если
говорить о чистой бумаге, то уж бересту или сосновую кору найду я и в тайге.
А преимущества моего никакими шмонами не отнять: горе, которое я  испытал  и
вижу на других, может мне немало подсказать догадок об истории,  а?  Как  ты
думаешь?
   -- Ве-ли-ко-лепно!! -- густым  выдохом  отдал  Сологдин.  --  Значит,  ты
кое-что уже понял. Значит, ты уже отказался сперва пятнадцать лет читать все
книги по заданному вопросу?
   -- Отчасти -- да, отчасти -- где ж я их возьму?
   -- Без "отчасти"! -- предупредительно воскликнул Сологдин. --  Ты  пойми:
мысль!! -- он  вскинул  голову  и  руку.  --  Первоначальная  сильная  мысль
определяет успех всякого дела! И мысль должна быть -- своя! Мысль, как живое
древо, да„т плоды, только если развивается  естественно.  А  книги  и  чужие
мнения -- это ножницы, они перерезают жизнь твоей  мысли!  Сперва  надо  все
мысли найти самому -- и только потом сверять с книгами.
   Сологдин испытующе посмотрел на друга:
   -- А тридцать красных томиков ты по-прежнему собираешься читать от  корки
до корки?
   -- Да! Понять Ленина -- это понять половину революции.  А  где  он  лучше
сказался, чем в своих книгах? И я найду их везде, в любой избе-читальне.
   Сологдин потемнел, надел шапку и неудобно присел на козлы.
   -- Ты  --  безумец.  Ты  себе  всю  голову  затарабаришь.  Ты  ничего  не
совершишь! Мой долг -- предостеречь тебя.
   Нержин тоже взял шапку с отрожка козел и присел на груду чурбаков.
   -- Будь же достоин своей... исчислительной науки. Примени способ  узловых
точек. Как исследуется всякое неведомое  явление?  Как  нащупывается  всякая
неначерченная кривая? Сплошь? Или по собым точкам?
   -- Уже ясно! -- торопил Нержин, он не  любил  размазываний.  --  Мы  ищем
точки разрыва, точки возврата, экстремальные и наконец нолевые. И кривая  --
вся в наших руках.
   -- Так почему  ж  не  применить  этого  к...  [бытийному]  лицу?!  --  (К
историческому, перев„л для себя Нержин на Язык Кажущейся Ясности.) -- Охвати
жизнь Ленина одним оком, увидь  в  ней  главнейшие  перерывы  постепенности,
крутые смены направлений -- и прочти только то, что относится к ним. Как  он
в„л себя в [эти] мгновения? Тут -- весь человек. А остальное тебе совершенно
незачем.
   -- Значит, когда я спросил тебя, что делать с урками, я, не  предполагая,
применил к тебе метод узловых точек?
   Отклонительная усмешка  сузила  веки  вокруг  ясных  глаз  Сологдина.  Он
озабоченно накинул телогрейку, пересел  на  козлах  иначе,  но  вс„  так  же
неудобно.
   -- Ты взволновал  меня,  Глебчик.  Теперь  твой  отъезд  может  наступить
внезапно. Мы расстанемся. Один из нас погибнет.  Или  оба.  Дожив„м  ли  мы,
когда люди будут открыто встречаться и разговаривать? Мне хотелось бы успеть
поделиться с  тобой  хоть...  Хоть  некоторыми  выводами  о  путях  создания
единства цели, исполнителя и его работы. Они могут оказаться тебе полезными.
Разумеется, мне очень помешает мо„ косноязычие, я  как-нибудь  неуклюже  это
изложу...
   Это  было  в  манере  Сологдина!  Перед  тем,  как  блеснуть  мыслью,  он
обязательно самоуничижался.
   -- Ну да, твоя слабая память, -- убыстрял и помогал Нержин. -- И то,  что
ты -- "сосуд ошибок"...
   -- Да, да, именно, -- Сологдин подтвердил минующей улыбкой. --  Так  вот,
зная сво„ несовершенство, я много лет в  тюрьме  вырабатывал  для  себя  эти
правила, которые железным обручем собирают  волю.  Эти  правила  --  как  бы
[общий огляд на пут подхода к] работе.
   Методика, привычно перев„л  Нержин  с  Языка  Предельной  Ясности.  Плечи
зябли, и он тоже накинул телогрейку.
   По прибывающему свету дня видно было, что скоро им бросать дрова  и  идти
на  утреннюю  поверку.  Вдалеке,  перед   штабом   спецтюрьмы,   под   купою
волшебно-обел„нных марфинских лип мелькала утренняя  арестантская  прогулка.
Среди гуляющих возвышались худая прямая фигура  пятидесятилетнего  художника
Кондраш„ва-Иванова и согнутая в плечах, но  тоже  очень  долгая  --  бывшего
сталинского домашнего, а теперь забытого, архитектора Мержанова. Видно  было
и как Лев Рубин,  проспавший,  пытался  теперь  прорваться  "на  дрова",  но
надзиратель уже его не пускал: поздно.
   -- Смотри, вон Л„вка с растр„панной бородой.
   Засмеялись.
   -- Так вот хочешь, я буду каждое утро сообщать тебе  оттуда  какие-нибудь
положения?
   -- Давай. Попробуем.
   -- Ну, например: как относиться к трудностям?
   -- Не унывать?
   -- Этого мало.
   Мимо  Нержина  Сологдин  смотрел  за  зону,  на  мелкие  густые  заросли,
опуш„нные инеем и чуть тронутые  неуверенной  розоватостью  востока:  солнце
колебалось, показаться или нет. Лицо  Сологдина,  собранное,  худощавое,  со
светлой курчавящейся бородкой и короткими светлыми усами  чем-то  напоминало
лик Александра Невского.
   -- Как относиться к трудностям? -- вещал он. -- В области неведомого надо
рассматривать трудности как скрытый клад! Обычно: чем труднее, тем полезнее.
Не так ценно, если трудности возникают от твоей борьбы  с  самим  собой.  Но
когда трудности исходят от  увеличившегося  сопротивления  предмета  --  это
прекрасно!! -- Словно  розовая  заря  промелькнула  по  разрумяненному  лицу
Александра Невского, неся в себе отблеск прекрасных, как солнце, трудностей.
-- Самый благодарный путь исследования: наибольшее внешнее сопротивление при
наименьшем  внутреннем.  Неудачи  следует  рассматривать  как  необходимость
дальнейшего приложения усилий и  сгущения  воли.  А  если  усилия  уже  были
приложены значительные -- тем радостней неудачи! Это  значит,  что  наш  лом
ударил в железный ящик клада!!  И  преодоление  увеличенных  трудностей  тем
более  ценно,  что  в  неудачах  происходит  рост  исполнителя,  соразмерный
встреченной трудности!
   -- Здорово! Сильно! -- отозвался Нержин с чурбаков.
   -- Это не значит, что никогда нельзя отказаться от дальнейших усилий. Наш
лом мог ударить и в камень. Убедясь в том, или при недостаточных  средствах,
или при резко-враждебной среде можно отказаться даже от самой цели. Но важно
строжайше обосновать отказ!
   -- А с этим я бы... не согласился, -- протянул  Нержин.  --  Какая  среда
враждебней тюрьмы? Где недостаточней наши средства?  А  мы  же  сво„  вед„м.
Отказаться сейчас -- может быть и навеки отказаться.
   Оттенки зари перешли по кустарнику и были уже погашены  сплошными  серыми
облаками.
   Словно  отводя  глаза  от  читаемых  им  скрижалей,  Сологдин   рассеянно
посмотрел вниз на Нержина. И опять стал как бы читать, слегка нараспев:
   --  Теперь  послушай:  [правило  последних  вершков]!  Область  последних
вершков! -- на Языке Предельной Ясности сразу понятно, что это такое. Работа
уже почти окончена, цель уже почти достигнута, вс„  как  будто  совершено  и
преодолено, но качество вещи -- не совсем [то]!  Нужны  ещ„  доделки,  может
быть ещ„ исследования. В этот миг  усталости  и  довольства  собой  особенно
соблазнительно покинуть работу, так и не достигнув вершины качества.  Работа
в области последних вершков очень, очень сложна, но и  особенно  ценна,  ибо
выполняется самыми совершенными средствами! Правило последних вершков в  том
и состоит, чтобы не отказываться от этой работы! И не  откладывать  е„,  ибо
строй мысли исполнителя уйд„т из области  последних  вершков!  И  не  жалеть
времени на не„, зная, что цель всегда --  не  в  скорейшем  окончании,  а  в
достижении совершенства!!
   -- Хор-рошо! -- прошептал Нержин.
   Голосом совсем другим, грубовато-насмешливым, Сологдин сказал:
   -- Что же вы, младший лейтенант? Я вас  не  узнаю.  Почему  вы  задержали
топор? Уже нам не осталось времени и колоть.
   Луноподобный младший лейтенант Наделашин ещ„ недавно был старшиной. После
производства в офицеры, зэки шарашки, тепло к  нему  относясь,  перекрестили
его в [младшину].
   Сейчас, приспев семенящими шажками и смешно отдуваясь,  он  подал  топор,
виновато улыбнулся и живо ответил:
   -- Нет, я очень, очень прошу вас, Сологдин, наколите дров! На  кухне  нет
нисколько, не на чем обед готовить. Вы не представляете, сколько  у  меня  и
без вас работы!
   -- Че-го? -- фыркнул Нержин. -- Работы? Младший лейтенант! Да разве вы --
работаете?
   Своим лунообразным лицом дежурный офицер обернулся  к  Нержину.  Нахмурив
лоб, сказал по памяти:
   --  "Работа  есть  преодоление  сопротивления."  Я  при  быстрой   ходьбе
преодолеваю сопротивление воздуха,  значит,  я  тоже  работаю.  --  И  хотел
остаться невозмутимым, но улыбка осветила его лицо, когда Сологдин и  Нержин
дружно захохотали в легко-морозном воздухе. -- Так наколите, я прошу вас!
   И, повернувшись, засеменил к штабу спецтюрьмы, где как раз в этот  момент
промелькнула  в  шинели  подтянутая  фигура  е„   начальника   подполковника
Климентьева.
   -- Глебчик, -- удивился Сологдин. -- Мне изменяют глаза? Климентиадис? --
(То  был  год,  когда  газеты  много   писали   о   греческих   заключ„нных,
телеграфировавших из своих камер во все парламенты и в  ООН  о  переживаемых
ими бедствиях. На шарашке, где арестанты даже ж„нам и  даже  открытки  могли
послать не  всегда,  не  говоря  о  чужеземных  парламентах,  стало  принято
переделывать  фамилии  тюремных  начальников  на  греческие  --  Мышинопуло,
Климентиадис, Шикиниди.) -- Зачем Климентиадис в воскресенье?
   -- Ты разве не знаешь? Шесть человек на свидание едут.
   Нержину напомнили об этом, и  душу  его,  так  просветлившуюся  во  время
утренних дров,  снова  залила  горечь.  Почти  год  прош„л  со  времени  его
последнего свидания, восемь месяцев -- с тех пор, как он подал заявление, --
а ему не отказывали и не разрешали. Тут была между  другими  и  та  причина,
что, оберегая уч„бу жены в  университетской  аспирантуре,  он  не  давал  е„
адреса  в  студенческом  общежитии,  а  лишь  "до  востребования",   --   до
востребования  же  тюрьма  писем  посылать  не  хотела.   Нержин   благодаря
сосредоточенной  внутренней  жизни  был  свободен  от  чувства  зависти:  ни
зарплата,  ни  питание  других,  более  достойных  зэков,  не   мутили   его
спокойствия. Но сознание несправедливости со свиданиями,  что  кто-то  ездит
каждые два месяца, а его уязвимая жена вздыхает  и  бродит  под  крепостными
стенами тюрем -- это сознание терзало его.
   К тому же сегодня был его день рождения.
   -- Едут? Да-а... -- с той же горечью позавидовал и Сологдин. --  Стукачей
возят каждый месяц. А мне мою Ниночку не увидеть теперь никогда...
   (Сологдин не употреблял выражения "до конца срока", потому что  дано  ему
было отведать, что у сроков может не быть концов.)
   Он смотрел, как Климентьев, постояв с Наделашиным, вош„л в штаб.
   И вдруг заговорил быстро:
   -- Глеб! А ведь твоя жена знает мою. Если поедешь на свидание, постарайся
попросить Надю, чтоб она разыскала Ниночку и обо мне передала ей только  три
слова, -- (он взглянул на небо): -- любит! преклоняется! боготворит!
   -- Да отказали мне в свидании, что с  тобой?  --  раздосадовался  Нержин,
приловчаясь располовинить чурбак.
   -- А посмотри!
   Нержин оглянулся. Младшина ш„л к ним и издали манил его  пальцем.  Уронив
топор, с коротким звоном свалив телогрейкой прислоненную пилу на землю, Глеб
побежал как мальчик.
   Сологдин проследил, как младшина зав„л Нержина  в  штаб,  потом  поправил
чурбак на-попа и с таким ожесточением размахнулся, что  не  только  развалил
его на две плахи, но ещ„ вогнал топор в землю.
   Впрочем, топор был каз„нный.
 
   Приводя  определение  работы  из  школьного  учебника   физики,   младший
лейтенант  Наделашин  не  солгал.  Хотя  работа  его   продолжалась   только
двенадцать часов в двое суток, -- она была  хлопотлива,  полна  беготн„й  по
этажам и в высокой степени ответственна.
   Особенно хлопотное дежурство у него выдалось в минувшую ночь. Едва только
он  заступил  на  дежурство  в  девять  часов  вечера,  подсчитал,  что  все
заключ„нные, числом двести  восемьдесят  одна  голова,  на  месте,  произв„л
выпуск их на вечернюю работу, расставил посты  (на  лестничной  площадке,  в
коридоре штаба  и  патруль  под  окнами  спецтюрьмы),  как  был  оторван  от
кормления и  размещения  нового  этапа  вызовом  к  ещ„  не  ушедшему  домой
оперуполномоченному майору Мышину.
   Наделашин был человеком исключительным не только среди  тюремщиков  (или,
как их теперь называли -- тюремных работников),  но  и  вообще  среди  своих
единоплеменников. В стране, где водка почти и видом слова не  отличается  от
воды, Наделашин и при простуде не глотал е„. В  стране,  где  каждый  второй
прош„л лагерную или фронтовую академию  ругани,  где  матерные  ругательства
запросто употребляются не только пьяными в окружении детей (а  детьми  --  в
младенческих играх), не только при посадке на загородный  автобус,  но  и  в
задушевных беседах, Наделашин не умел ни  материться,  ни  даже  употреблять
такие слова, как "ч„рт" и "сволочь".  Одной  приговоркой  пользовался  он  в
сердцах -- "бык тебя забодай!", и то чаще не вслух.
   Так и тут, сказав про себя "бык тебя забодай!", он поспешил к майору.
   Оперуполномоченный  Мышин,  которого  Бобынин  в  разговоре  с  министром
несправедливо обозвал  дармоедом,  --  болезненно  ожиревший  фиолетоволицый
майор, оставшийся [работать]  в  этот  субботний  вечер  из-за  чрезвычайных
обстоятельств, дал Наделашину задание:
   -- проверить, началось ли празднование немецкого и латышского Рождества;
   -- переписать по группам всех, встречающих Рождество;
   -- проследить лично,  а  также  через  рядовых  надзирателей,  посылаемых
каждые десять минут, не пьют ли при этом вина, о ч„м между собой говорят  и,
главное, не ведут ли антисоветской агитации;
   -- по возможности найти отклонение от тюремного режима и прекратить  этот
безобразный религиозный разгул.
   Не сказано было -- прекратить, но -- "по возможности прекратить".  Мирная
встреча Рождества не была прямо запретным действием, однако партийное сердце
товарища Мышина не могло е„ вынести.
   Младший  лейтенант  Наделашин  с  физиономией  бесстрастной  зимней  луны
напомнил майору, что ни сам он,  ни  тем  более  его  надзиратели  не  знают
немецкого языка и не знают латышского (они и русский-то знали плоховато).
   Мышин вспомнил, что он и сам за четыре года службы комиссаром роты охраны
лагер