свою
встречу с ним. Однако, сегодня вечером их объяснение  неизбежно.  Уходя,  он
обернулся в дверях и обдал е„ невыносимым упр„ком.  Действительно,  как  это
должно казаться подло -- вчера обещать ему, а сегодня...
   (Она не знала, что никогда уже  в  жизни  им  не  предстоит  встретиться:
Руська арестован и отведен в маленький тесный  бокс  в  штабе  тюрьмы.  А  в
Вакуумной, в  самый  этот  момент,  майор  Шикин  в  присутствии  начальника
Вакуумной взламывал и обыскивал Руськин стол.)
   Силы снова прилили к лектору. Он оживился, поднялся на ноги и, размахивая
большим кулаком, шутя громил убогую формальную логику, порождение Аристотеля
и средневековой схоластики, павшую под напором марксистской диалектики.
   Именно Марфина достигали самые свежие американские журналы, и недавно для
всей Акустической Рубин перев„л, и кроме  Ройтмана  уже  несколько  офицеров
читало  о  новой  науке  кибернетике.  Она   вся   покоится   как   раз   на
битой-перебитой формальной логике: "да" -- да, а "нет" -- нет, и третьего не
дано. И "Двузначная логическая алгебра"  Джона  Буля  вышла  в  один  год  с
"Коммунистическим манифестом", только никто е„ не заметил.
   --  Вторым  большим  разделом   диалектического   материализма   --   это
философский материализм, -- погромыхивал  лектор.  --  Материализм  вырос  в
борьбе с реакционной  философией  идеализма,  основателем  которой  является
Платон, а в дальнейшем наиболее типичными представителями -- епископ Беркли,
Мах, Авенариус, Юшкевич и Валентинов.
   Яконов охнул, так что в его сторону повернулись. Тогда он выразил гримасу
и взялся за бок. Поделиться тут он мог  бы  разве  с  Ройтманом  --  однако,
именно с ним-то и не мог. И он сидел с покорно-внимательным  лицом.  Вот  на
это он должен был тратить свой последний выпрошенный месяц!..
   -- Нет  необходимости  доказывать,  что  материя  есть  субстанция  всего
существующего! -- гремел лектор. -- Материя неуничтожима, это  бесспорно!  и
это тоже можно научно доказать. Например, сажаем в землю зерно -- разве  оно
исчезло? -- нет! оно превратилось в растение, в десяток таких же з„рен. Была
вода -- от солнца вода испарилась. Так что,  вода  исчезла?  Конечно,  нет!!
Вода превратилась в облако, в пар! Вот как! Только подлый  слуга  буржуазии,
дипломированный лакей поповщины, физик Оствальд имел наглость  заявить,  что
"материя исчезла". Но это же смешно, кому ни скажи! Гениальный Ленин в сво„м
бессмертном труде "Материализм и эмпириокритицизм", руководствуясь передовым
мировоззрением, опроверг Оствальда и загнал его в тупик,  что  ему  деваться
некуда!
   Яконов подумал: вот таких бы лекторов  человек  сто  загнать  бы  на  эти
тесные стулья, да читать им лекцию о формуле Эйнштейна, да держать без обеда
до тех пор, пока их тупые ленивые головы воспримут хоть -- куда  девается  в
секунду четыре миллиона тонн солнечного вещества!
   Но его самого держали без обеда. Ему уже тянуло  все  жилы.  Он  крепился
простой надеждой -- скоро ли отпустят?
   Все крепились этой  надеждой,  потому  что  выехали  из  дому  трамваями,
автобусами и электричкой кто в восемь, а кто и в семь часов  утра  --  и  не
чаяли теперь добраться домой раньше половины десятого.
   Но напряж„ннее их ожидала  конца  лекции  Симочка,  хотя  она  оставалась
дежурить, и ей не надо было спешить домой. Боязнь и ожидание  поднимались  и
падали в ней горячими волнами, и ноги отнялись,  как  от  шампанского.  Ведь
сегодня был тот самый вечер понедельника, который она назначила  Глебу.  Она
не могла допустить, чтоб этот торжественный высокий момент  жизни  произош„л
врасплох, мимоходом -- оттого-то  позавчера  она  ещ„  не  чувствовала  себя
готовой. Но весь день вчера и полдня сегодня она провела как  перед  великим
праздником. Она сидела у портнихи, торопя е„ окончить  новое  платье,  очень
шедшее Симочке. Она сосредоточенно мылась дома, поставив  жестяную  ванну  в
московской комнатной тесноте. На ночь она долго  завивала  волосы,  и  утром
долго развивала их и вс„ рассматривала себя в зеркало,  ища  убедиться,  что
при иных поворотах головы вполне может нравиться.
   Она должна была увидеть Нержина в три часа дня, сразу после перерыва,  но
Глеб, открыто пренебрегая правилами для заключ„нных (выговорить ему  сегодня
за это! надо же беречь себя!) с обеда опоздал. Тем временем Симочку  надолго
послали в другую группу произвести переписку и при„мку приборов  и  деталей,
она вернулась в Акустическую уже перед шестью -- и опять не  застала  Глеба,
хотя стол его был завален журналами и папками, и горела  лампа.  Так  она  и
ушла на лекцию, не повидав его и не подозревая о страшной новости -- о  том,
что вчера, неожиданно, после годичного  перерыва  он  ездил  на  свидание  с
женой.
   Теперь с горящими щеками, в новом платьи,  она  сидела  на  лекции  и  со
страхом следила за стрелками больших электрических часов. В начале  девятого
они должны были остаться с  Глебом  одни...  Маленькая,  легко  уместившаяся
между стесн„нными рядами, она не была видна из-за соседей, так что  стул  е„
издали казался незанятым.
   Темп речи лектора заметно ускорился, как в оркестре ускоряется вальс  или
полька на последних тактах. Все почувствовали это и оживились.  Сменяя  друг
друга и впопыхах чуть смешанные с пенистыми брызгами изо рта,  над  головами
слушателей проносились крылатые мысли:
   -- Теория становится материальной силой... Три черты материализма...  Две
особенности производства... Пять типов производственных отношений... Переход
к социализму невозможен  без  диктатуры  пролетариата...  Скачок  в  царство
свободы...  Буржуазные  социологи  вс„  это  прекрасно  понимают...  Сила  и
жизненность  марксизма-ленинизма...  Товарищ  Сталин  поднял  диалектический
материализм на новую, ещ„ высшую ступень!.. Чего в вопросах теории не  успел
сделать Ленин -- сделал товарищ Сталин!..  Победа  в  Великой  Отечественной
войне...    Вдохновляющие    итоги...    Необъятные    перспективы...    Наш
гениально-мудрый... наш великий... наш любимый...
   И уже под аплодисменты посмотрел на карманные  часы.  Было  без  четверти
восемь. От регламента ещ„ даже остался хвостик.
   -- Может быть, будут вопросы? -- как-то полуугрожающе спросил лектор.
   --  Да,  если  можно...  --  зарделась  девушка  в  эпонжевом  платьи  из
четв„ртого ряда. Она поднялась и, волнуясь, что все смотрят на не„ и слушают
е„, спросила:
   --  Вот  вы  говорите  --  буржуазные  социологи  вс„  это  понимают.   И
действительно, это вс„ так ясно, так убедительно... Почему же  они  пишут  в
своих книгах наоборот? Значит, они нарочно обманывают людей?
   -- Потому что им невыгодно говорить  иначе!  Им  за  это  платят  большие
деньги!  Их  подкупают  на  сверхприбыли,  выжатые  из  колоний!  Их  учение
называется прагматизм, в переводе на русский: что выгодно, то и закономерно.
Все они -- обманщики, политические потаскухи!
   -- Все-все? -- утончившимся голоском ужаснулась девушка.
   --  Все  до  одного!!  --  уверенно  закончил  лектор,  тряхнув  патлатой
пепельной головой.
 
   Новое коричневое платье Симочки было  сшито  с  пониманием  достоинств  и
недостатков фигуры: верхняя часть его, как бы жакетик, плотно облегал осиную
талию, но на груди не был натянут, а собран в  неопредел„нные  складки.  При
переходе же в юбку, чтоб  искусственно  расширить  фигуру,  он  заканчивался
двумя круговыми, вскидными на ходу, воланчиками,  одним  матовым,  а  другим
блестящим.  Невесомо  тонкие  руки  Симочки  были  в   рукавах,   от   плеча
волнисто-свободных. И в воротнике была наивно-милая выдумка: он выкроен  был
отдельно долгим дорожком той же ткани, и свисающие концы его завязывались на
груди бантом, походя на два крыла серебристо-коричневой бабочки.
   Эти и другие подробности осматривались и обсуждались подругами Симочки на
лестнице, у гардеробной, куда она вышла их  проводить  после  лекции.  Стоял
гам, толкотня, мужчины наспех влезали  в  шинели  и  пальто,  закуривали  на
дорогу, девушки балансировали у стен, надевая ботики.
   В этом мире подозрительности могло показаться странным, что на  служебное
вечернее дежурство Симочка  обновляла  платье,  сшитое  к  Новому  году.  Но
Симочка объясняла девушкам, что после дежурства едет на именины к дяде,  где
будут молодые люди.
   Подруги очень одобряли платье, говорили, что она "просто  хорошенькая"  в
н„м и спрашивали, где куплен этот креп-сатен.
   Решимость покинула Симочку, и она медлила идти в лабораторию.
   Только без двух минут восемь с колотящимся сердцем,  хотя  и  взбодренная
похвалами, она вошла в Акустическую. Заключ„нные уже сдавали в стальной шкаф
секретные  материалы.  Через  середину  комнаты,  обнаж„нную  после  относки
вокодера в Сем„рку, она увидела стол Нержина.
   Его уже не было. (Не мог  он  подождать?..)  Его  настольная  лампа  была
погашена, ребристые шторки  стола  --  защ„лкнуты,  секретные  материалы  --
сданы. Но была одна необычность: центр стола не весь был  очищен,  как  Глеб
делал на перерыв, а лежал большой раскрытый американский журнал и  раскрытый
же словарь. Это могло быть тайным сигналом ей: "скоро приду!"
   Заместитель Ройтмана вручил Симочке ключи от секретного шкафа, от комнаты
и печатку (лаборатории опечатывались каждую  ночь).  Симочка  опасалась,  не
пойд„т ли Ройтман опять к Рубину, и тогда каждую минуту прид„тся  ждать  его
захода в Акустическую, но нет, и Ройтман был тут же, уже в шинели, шапке, и,
натянув кожаные перчатки, торопил заместителя одеваться. Он был невесел.
   -- Ну, что ж, Серафима Витальевна, командуйте. Всего хорошего, -- пожелал
он напоследок.
   По коридорам и комнатам института разн„сся долгий  электрический  звонок.
Заключ„нные дружно уходили на ужин.  Не  улыбаясь,  наблюдая  за  последними
уходящими, Симочка прошлась по лаборатории. Когда она не улыбалась, лицо  е„
выглядело очень строгим, особенно из-за долгонького носа с острым хребетком,
лишавшего е„ привлекательности.
   Она осталась одна.
   Теперь он мог прийти!
   Она ходила по лаборатории и ломала пальцы.
   Надо же было случиться  такой  неудаче!  --  ш„лковые  занавески,  всегда
висевшие на  окнах,  сегодня  сняли  в  стирку.  Три  окна  остались  теперь
беззащитно-огол„нные, и  из  черноты  двора  можно  подглядывать,  притаясь.
Правда, комнату вглубь не увидят -- Акустическая в бельэтаже.  Но  невдалеке
-- забор и прямо против их с Глебом окна -- вышка с часовым. Оттуда видно --
напрол„т.
   Или [тогда] потушить весь свет? Дверь будет заперта, всякий  подумает  --
дежурная вышла.
   Но если начнут взламывать дверь, подбирать ключи?..
   Симочка прошла в акустическую  будку.  Она  сделала  это  безотч„тно,  не
связывая с часовым, взгляд которого туда не проникал. На пороге этой  тесной
каморки она прислонилась к толстой  полой  двери  и  закрыла  глаза.  Ей  не
хотелось сюда даже войти без него. Ей хотелось,  чтоб  он  е„  сюда  втянул,
вн„с.
   Она слышала от подруг, как вс„  происходит,  но  представляла  смутно,  и
волнение е„ ещ„ увеличивалось, и щ„ки горели сильней.
   То, что в юности  надо  было  пуще  всего  хранить,  уже  превратилось  в
бремя!..
   Да! Она бы очень хотела реб„нка и воспитывать его, пока Глеб освободится!
Всего только пять годиков!
   Она подошла сзади к его  вертящемуся  гнуткому  ж„лтому  стулу  и  обняла
спинку как живого человека.
   Покосилась в окно. В близкой черноте  угадывалась  вышка,  а  на  ней  --
ч„рный сгусток всего враждебного любви -- часовой с винтовкой.
   В коридоре послышались шаги  Глеба,  он  ступал  тише  обычного.  Симочка
порхнула  к  своему  столу,  села,   придвинула   тр„хкаскадный   усилитель,
положенный на стол боком, с обнаж„нными лампами, и стала его  рассматривать,
держа маленькую отверточку в руке. Удары сердца отдавались в голову.
   Нержин  прикрыл  дверь  негромко  --  чтобы  звук  не  очень  разн„сся  в
безмолвном коридоре. Через  опустевший  без  вокодерских  стоек  простор  он
увидел Симочку ещ„ издали, притаившуюся за своим столом как  переп„лочка  за
большой кочкой.
   Он е„ так прозвал.
   Симочка вскинула навстречу Глебу светящийся взгляд -- и обмерла: лицо его
было смущено, даже сумрачно.
   До его входа она  уверена  была:  первое,  что  он  сделает  --  подойд„т
поцеловать, а она его остановит -- ведь окна открыты, часовой смотрит.
   Но он не кинулся вокруг столов. Он около своего остановился и  первый  же
объяснил:
   -- Окна открыты, я не подойду, Симочка. Здравствуй! -- Опущенными  руками
он оп„рся о стол и, стоя, сверху вниз,  смотрел  на  не„.  --  Если  нам  не
помешают, нам надо сейчас... переговорить.
   Переговорить?
   Пе-ре-го-во-рить...
   Он отпер свой стол. Одна за другой,  звонко  стукнув,  шторки  упали.  Не
глядя на Симочку, деловыми движениями Нержин доставал и  разв„ртывал  разные
книги, журналы, папки -- так хорошо известную ей маскировку.
   Симочка замерла с отв„рткой в руке и неотрывно смотрела на его  безглазое
лицо. Е„ мысль была, что субботний вызов Глеба к Яконову давал  теперь  злые
плоды, его теснят или  должны  услать  скоро.  Но  почему  ж  он  прежде  не
подойд„т? не поцелует?..
   -- Случилось? Что случилось? -- с переломом голоса спросила она и  трудно
глотнула.
   Он сел. Попирая локтями  раскрытые  журналы,  обхватил  растягом  пальцев
справа и слева голову и прямым взглядом посмотрел на девушку. Но прямоты  не
было в том взгляде.
   Стояла глухая тишина. Ни звука не доносилось. Их разделяло два  стола  --
два  стола,  озар„нные  четырьмя  верхними,  двумя  настольными  лампами   и
простреливае мые взглядом часового с вышки.
   И этот  взгляд  часового  был  как  завеса  колючей  проволоки,  медленно
опускавшаяся между ними.
   Глеб сказал:
   -- Симочка! Я считал бы себя негодяем, если бы сегодня... если  бы...  не
исповедался тебе...
   -- ?
   -- Я как-то... легко с тобой поступал, не задумывался...
   -- ??
   -- А вчера... я виделся с женой... Свидание у нас было.
   Симочка осела, стала ещ„ меньше. Крыльца е„ воротникового банта бессильно
опали на алюминиевую панель прибора. И звякнула отв„ртка о стол.
   -- Отчего ж вы... в субботу... не сказали? --  подсеченным  голосом  едва
протащила она.
   -- Да что ты, Симочка! -- ужаснулся Глеб. -- Неужели б я скрыл от тебя?
   (А почему бы и нет?..)
   -- Я узнал вчера утром. Это неожиданно  получилось...  Мы  целый  год  не
виделись, ты знаешь... И вот увиделись,
   и...
   Его голос изнывал. Он понимал, каково ей  слушать,  но  и  говорить  было
тоже... Тут столько оттенков, которые ей не нужны, и  не  передашь.  Да  они
самому себе непонятны. Как мечталось об этом вечере,  об  этом  часе!  Он  в
субботу сгорал, вертясь в постели! И вот приш„л тот час, и препятствий  нет!
-- занавески ничто, комната -- их, оба -- здесь, вс„ есть! -- вс„, кроме...
   Душа вынута. Осталась на свидании. Душа -- как воздушный змей: вырвалась,
полощется где-то, а ниточка -- у жены.
   Но, кажется -- душа тут совсем не нужна?!
   Странно: нужна.
   Вс„ это  не  надо  было  говорить  Симочке,  но  что-то  же  надо?  И  по
обязанности что-то говорить Глеб  говорил,  подыскивал  околичные  приличные
объяснения:
   -- Ты знаешь... она ведь меня жд„т  в  разлуке  --  пять  лет  тюрьмы  да
сколько? -- войну. Другие не ждут. И потом она в лагере меня поддерживала...
подкармливала... Ты хотела ждать меня, но это не... не... Я не  вынес  бы...
причинить ей...
   Той! -- а этой? Глеб мог бы  остановиться!..  Тихий  выстрел  хрипловатым
голосом сразу же попал в цель. Переп„лочка уже была убита. Она вся обмякла и
ткнулась головой в густой строй  радиоламп  и  конденсаторов  тр„хкаскадного
усилителя.
   Всхлипывания были тихие как дыхание.
   -- Симочка, не плачь! Не плачь, не надо! -- спохватился Глеб.
   Но -- через два стола, не переходя к ней ближе.
   А она -- почти беззвучно плакала, открыв ему  прямой  пробор  раздел„нных
волос.
   Именно от е„ беззащитности прост„гивало Глеба раскаяние.
   -- Переп„лочка! -- бормотал он, переклоняясь впер„д. -- Ну, не плачь. Ну,
я прошу тебя... Я виноват...
   Больно, когда плачет эта, -- а та? Совсем непереносимо!
   -- Ну, я сам не понимаю, что это за чувство...
   Ничего бы, кажется, не стоило хоть подойти к ней, привлечь, поцеловать --
но даже это было невозможно,
   так чисты были и губы и руки после вчерашнего свидания.
   Спасительно, что сняли с окон занавески.
   И так, не вскакивая и не обегая  столов,  он  со  своего  места  повторял
жалкие просьбы -- не плакать.
   А она плакала.
   -- Переп„лочка, перестань!.. Ну ещ„  может  быть  как-нибудь...  Ну,  дай
времени немножко пройти...
   Она подняла голову и в перерыве слез странно окинула его.
   Он не понял е„ выражения, потупился в словарь.
   Е„ голова устала держаться и опять опустилась на усилитель.
   Да было бы дико, прич„м тут свидание?.. Прич„м все  женщины,  ходящие  по
воле, если здесь -- тюрьма? Сегодня -- нельзя, но пройд„т  сколько-то  дней,
душа опустится на сво„ место, и наверно вс„ станет -- можно.
   Да как же иначе? Да просто на смех поднимут, если кому  рассказать.  Надо
же очнуться, ощутить лагерную шкуру! Кто заставляет потом на  ней  жениться?
Девушка жд„т, иди!
   Да больше того, только об этом не вслух: разве ты выбрал [эту]? Ты выбрал
[это место], через два стола, а там кто бы ни оказалась -- иди!
   Но сегодня -- невозможно...
   Глеб отвернулся, перегнулся на подоконник. Лбом и  носом  приплюснулся  к
стеклу, посмотрел в сторону часового. Глазам, ослепл„нным от  близких  ламп,
не было видно глубины вышки, но вдали там и сям отдельные огни  расплывались
в неясные зв„зды, а за  ними  и  выше  --  обнимало  треть  неба  отраж„нное
белесоватое свечение близкой столицы.
   Под окном же видно было, что на дворе вед„т, тает.
   Симочка опять подняла лицо.
   Глеб с готовностью повернулся к ней.
   От глаз е„  шли  по  щекам  блестящие  мокрые  дорожки,  которых  она  не
вытирала. Лученьем глаз, и  освещением,  и  изменчивостью  женских  лиц  она
именно сейчас стала почти привлекательной.
   Может быть вс„-таки...?
   Симочка упорно смотрела на Глеба.
   Но не говорила ни слова.
   Неловко. Что-то надо же говорить. Он сказал:
   -- Она и сейчас, по сути, мне жизнь отда„т. Кто б это  мог?  Ты  уверена,
что ты бы сумела?
   Слезы так и стояли невысохшими на е„ нечувствующих щеках.
   -- Она с вами не разводилась? -- тихо раздельно спросила Симочка.
   Ишь, как почувствовала главное! В самую  точку.  Но  признаваться  ей  во
вчерашней новости не хотелось. Ведь это сложней гораздо.
   -- Нет.
   Слишком точный вопрос.  Если  бы  не  такой  точный,  если  бы  не  такой
требовательный, если бы края размыты, если бы дальше ничто не называть, если
бы смотреть, смотреть, смотреть --  может  быть  приподымешься,  может  быть
пойд„шь к выключателю... Но слишком  точные  вопросы  взывают  к  логическим
ответам.
   -- Она -- красивая?
   -- Да. Для меня -- да, -- ощитился Глеб.
   Симочка  шумно  вздохнула.  Кивнула  сама  себе,  зеркальным  точкам   на
зеркальных поверхностях радиоламп.
   -- Так не будет она вас ждать.
   Никаких преимуществ законной жены  Симочка  не  могла  признать  за  этой
незримой женщиной. Когда-то жила она немного с Глебом, но  это  было  восемь
лет назад. С тех пор Глеб  воевал,  сидел  в  тюрьме,  а  она,  если  правда
красива, и молода, и без реб„нка -- неужели монашествовала?  И  ведь  ни  на
этом свидании, ни через год, ни через два  он  не  мог  принадлежать  ей,  а
Симочке -- мог. Симочка уже сегодня могла стать его  женой!..  Эта  женщина,
оказавшаяся не призрак, не имя пустое, --  зачем  она  добивалась  тюремного
свидания? Из какой ненасытной жадности  она  протягивала  руку  к  человеку,
который никогда не будет ей принадлежать?!
   -- Не будет она вас ждать! -- как заводная повторяла Симочка.
   Но чем упорней и чем точней она попадала, тем обидней.
   -- Она уже прождала