дку   был   свидетелем
нескольких блестящих ударов, когда в лузу клалось  по  два  и  по  три  шара
зараз.  Но  силуэты  на  барельефе  оставались  бронзово-бесстрастны.  Гении
смотрели друг другу в затылок и не подсказывали Степанову решения,  как  ему
не погубить здоровый коллектив и даже укрепить его в новой обстановке.
   Изнур„нный, он наконец услышал телефонный звонок и припал к трубке.
   Ему звонили,  во-первых,  чтобы  сегодня  вечером  не  проводить  обычной
комсомольской и  партийной  политуч„б,  но  собрать  всех  людей  на  лекцию
"Диалектический материализм --  передовое  мировоззрение",  которую  прочт„т
лектор  обкома.  Во-вторых,  что  в  Марфино  уже  выехала  машина  с  двумя
товарищами, которые дадут соответствующие  установки  по  вопросу  борьбы  с
низкопоклонством перед заграницей.
   Освобожд„нный секретарь воспрял, повеселел, загнал дуплет в лузу и  убрал
биллиард за шкаф.
   Ещ„ то повышало его настроение, что купленный вчера розовоухий  порос„нок
очень охотно, не привередничая, кушал запарку и вечером и утром. Это  давало
надежду д„шево и хорошо его откормить.
 
   В кабинете инженер-полковника Яконова был майор Шикин.
   Они сидели и беседовали как равный  с  равным,  вполне  приязненно,  хотя
каждый из них презирал и терпеть не мог другого.
   Яконов любил говаривать на собраниях: "мы, чекисты". Но для Шикина он вс„
равно  оставался  тем  прежним  --  врагом  народа,  ездившим  за   границу,
отбывавшим срок, прощ„нным, даже принятым  в  лоно  госбезопасности,  но  не
невиновным! Неизбежно, неизбежно должен был наступить тот день, когда Органы
разоблачат Яконова и снова арестуют.  С  наслаждением  Шикин  сам  бы  тогда
сорвал с него погоны! Старательного большеголового коротышку-майора задевала
роскошная снисходительность инженер-полковника, та барская  самоуверенность,
с которой он н„с бремя власти. Шикин  всегда  поэтому  старался  подчеркнуть
значение сво„ и недооцениваемой инженер-полковником оперативной работы.
   Сейчас он предлагал на следующем  разв„рнутом  совещании  о  бдительности
поставить доклад Яконова о состоянии бдительности в  институте,  с  жестокой
критикой  всех  недостатков.  Такое  совещание  хорошо  было  бы  связать  с
этапированием недобросовестных зэ-ка и с  введением  новой  формы  секретных
журналов.
   Инженер-полковник Яконов, после вчерашнего приступа замученный, с  синими
подглазными мешками, но вс„ же сохраняя  приятную  округлость  черт  лица  и
кивая словам майора, -- там, в глубине, за стенами и рвами, куда не проникал
ничей взгляд, может быть только взгляд жены, думал, какая гадкая сероволосая
поседевшая над анализом доносов вошь этот майор Шикин, как идиотски ничтожны
его занятия, какой кретинизм все его предложения.
   Яконову дали единственный месяц. Через месяц  могла  лечь  на  плаху  его
голова. Надо было вырваться из брони командования, из оскорузлости  высокого
положения -- самому сесть за схемы, подумать в тишине.
   Но полуторное кожаное кресло, в котором сидел инженер-полковник, в  самом
себе уже несло сво„ отрицание: за вс„ ответственный, полковник ни к чему  не
мог прикоснуться сам, а только поднимать телефонную  трубку  да  подписывать
бумаги.
   Ещ„ эта мелкая бабья война с группой  Ройтмана  забирала  душевные  силы.
Войну эту он в„л по нужде. Он не был в состоянии вытеснить их из  института,
а только хотел принудить к безусловному подчинению. Они же хотели -- изгнать
его, и способны были -- погубить его.
   Шикин говорил. Яконов смотрел чуть мимо Шикина. Физически он не  закрывал
глаз, но духовно закрыл их  --  и  покинул  сво„  рыхлое  тело  в  кителе  и
перен„сся к себе домой.
   Дом мой! Мой дом -- моя крепость! Как мудры  англичане,  первые  понявшие
эту истину. На твоей маленькой территории  существуют  только  твои  законы.
Четыре стены и крыша прочно отделяют тебя от любимой отчизны.  Внимательные,
с тихим сиянием глаза жены встречают тебя  на  пороге  твоего  дома.  Весело
щебечущие  девочки  (увы,  уже  и  их  заглатывает   школа,   как   каз„нная
задуривающая служба) потешают и  освежают  тебя,  уставшего  от  травли,  от
д„рганий. Жена уже научила обоих тараторить по-английски. Подсев к  пианино,
она сыграет приятный вальсик Вальдтейфеля. Коротки часы обеда и потом самого
позднего вечера, уже на пороге ночи -- но  нет  в  тво„м  доме  ни  сановных
надутых дураков, ни прицепчивых злых юношей.
   То, что составляло работу инженер-полковника,  включало  в  себя  столько
мук, унизительных положений, насилий над волей,  административной  толкотни,
да и настолько уже немолодым  чувствовал  себя  Яконов,  что  он  охотно  бы
пожертвовал этой работой, если бы мог --  а  оставался  бы  только  в  сво„м
маленьком уютном мирке, в сво„м доме.
   Нет, это не значит, что внешний мир его не интересовал --  интересовал  и
очень живо. Даже трудно было найти в мировой истории  время,  завлекательнее
нашего. Мировая политика была для него род  шахмат  --  усотер„нных  Шахмат.
Только Яконов не претендовал играть в них или, того хуже, быть в них пешкой,
головкой пешки, подстилкой под пешку. Яконов претендовал наблюдать  игру  со
стороны, смаковать е„ -- в  покойной  пижаме,  в  старинной  качалке,  среди
многих книжных полок.
   Все условия для таких занятий у Яконова были. Он владел двумя языками,  и
иностранное радио наперебой предлагало ему информацию.  Иностранные  журналы
первым в Союзе получало МГБ и по  своим  институтам  рассылало  без  цензуры
технические и военные. А они все  любили  тиснуть  статейку  о  политике,  о
будущей  глобальной  войне,  о  будущем  политическом  устройстве   планеты.
Вращаясь среди видных гебистов, Яконов нет-нет да и слышал  подробности,  не
доступные печати. Не брезговал он и  переводными  книгами  о  дипломатии,  о
разведке. И ещ„ у него была собственная голова с  отточенными  мыслями.  Его
игра в Шахматы в том и  состояла,  что  он  из  качалки  следил  за  партией
Восток-Запад и по делаемым ходам пытался угадать будущие.
   За кого же был он? Душою -- за Запад. Но он верно знал  победителя  и  не
ставил ни фишки против него: победителем будет Советский Союз. Яконов  понял
это ещ„ после поездки в Европу в 1927 году. Запад был обреч„н именно потому,
что хорошо жил -- и не имел воли рисковать жизнью, чтоб эту жизнь  отстоять.
И  виднейшие  мыслители  и  деятели  Запада,  оправдывая  перед  собой   эту
нерешительность, эту жажду оттяжки боя -- обманывали  себя  верою  в  пустые
звуки обещаний Востока, в самоулучшение Востока, в  его  светлую  идейность.
Вс„, что не подходило под эту схему, они отметали как клевету или как  черты
временные.
   Здесь был общий мировой закон: побеждает тот,  кто  жесточе.  В  этом,  к
сожалению, вся история и все пророки.
   Рано в молодости подхватил Антон и усвоил ходячую  фразу:  "все  люди  --
сволочи". И сколько жил  он  потом  --  истина  эта  лишь  подтверждалась  и
подтверждалась. И чем прочней он в ней укоренялся, тем больше он находил  ей
доказательств, и тем легче ему  становилось  жить.  Ибо  если  все  люди  --
сволочи, то никогда не надо  делать  "для  людей",  а  только  для  себя.  И
никакого нет "общественного алтаря", и  никто  не  смеет  спрашивать  с  нас
жертв. И вс„ это очень давно и очень просто выражено  самим  народом:  "своя
рубаха ближе к телу".
   Поэтому блюстители анкет и душ напрасно опасались его прошлого. Размышляя
над жизнью, Яконов понял: в тюрьму попадают лишь те, у  которых  в  какой-то
момент не хватило ума. Настоящие умники предусмотрят, извернутся, но  всегда
уцелеют на воле. Зачем же существование наше,  данное  нам  лишь  покуда  мы
дышим -- проводить за реш„ткой? Нет! Яконов не для видимости  только,  но  и
внутренне отр„кся от мира зэков. Четыр„х просторных комнат с балконом и семи
тысяч в месяц он не получил бы из других рук или получил бы не сразу. Власть
причинила ему зло, она была взбалмошна, бездарна, жестока -- но в жестокости
и была ведь сила, е„ вернейшее проявление!
   И не имея возможности совсем забросить службу, Яконов готовился  вступить
в коммунистическую партию, как только (если) примут.
   Шикин тем временем протягивал ему список зэков, обреч„нных на  завтрашний
этап. Согласованных ранее кандидатур было  шестнадцать,  и  теперь  Шикин  с
одобрением  дописал  туда  ещ„  двоих  из  настольного   блокнота   Яконова.
Договор„нность же с тюремным управлением была на двадцать. Недостающих  двух
надо было срочно  "подработать"  и  не  позже  пяти  часов  вечера  сообщить
подполковнику Климентьеву.
   Однако, кандидатуры сразу на ум не шли. Как-то так всегда получалось, что
лучшие специалисты и  работники  были  ненад„жны  по  оперативной  линии,  а
любимчики оперуполномоченного -- шалопаи и бездельники. Из-за  этого  трудно
было согласовывать списки на этапы.
   Яконов разв„л пальцами.
   -- Оставьте список мне. Я ещ„ подумаю. И вы подумайте. Созвонимся.
   Шикин неторопливо поднялся и (надо  было  сдержаться,  да  не  сдержался)
человеку недостойному пожаловался  на  действия  министра:  в  21-ю  комнату
пускали заключ„нного Рубина, пускали  Ройтмана,  --  а  его,  Шикина,  да  и
полковника Яконова на их собственном объекте не пускают, каково?
   Яконов поднял брови и совершенно опустил веки, так что лицо его сделалось
на мгновение слепым. Он выражал немо:
   "Да, майор, да, друг мой, мне больно,  мне  очень  больно,  но  поднимать
глаза на солнце я не смею."
   На самом деле отношение к двадцать первой комнате у Яконова было сложное.
Когда в кабинете Абакумова в ночь на воскресенье он  услышал  от  Рюмина  об
этом телефонном звонке, Яконова захватила острота этих двух  новых  ходов  в
мировых Шахматах. Потом своя буря заставила забыть вс„. Вчера утром,  отходя
после сердечного припадка, он охотно поддержал  Селивановского  в  намерении
поручить вс„ Ройтману (дело хлипкое, мальчик горячий, может и шею  сверн„т).
Но любопытство к этому дерзкому телефонному звонку  осталось  у  Яконова,  и
ему-таки было обидно, что его в 21-ю комнату не пускают.
   Шикин уш„л, Яконов же вспомнил самое приятное из дел, которое его сегодня
ждало -- а вчера он не  успел.  А  между  тем,  если  резко  двинуть  впер„д
абсолютный шифратор -- это спас„т его перед Абакумовым через месяц.
   И, позвонив в конструкторское бюро, он велел прийти Сологдину с его новым
проектом.
   Через две минуты, постучав, вош„л с пустыми руками Сологдин --  стройный,
с курчавой бородкой, в засаленном комбинезоне.
   Яконов и Сологдин почти не разговаривали  раньше:  вызывать  Сологдина  в
этот кабинет надобностей не было, в конструкторском же бюро и при встречах в
коридоре инженер-полковник не замечал  личности,  столь  незначительной.  Но
сейчас (скосясь  на  список  им„н-отчеств  под  стеклом)  со  всем  радушием
хлебосольного барина Яконов одобрительно посмотрел  на  вошедшего  и  широко
пригласил:
   -- Садитесь, Дмитрий Александрович, очень рад вас видеть.
   Держа руки прикованными к телу, Сологдин подош„л ближе, молча  поклонился
и остался стоять неподвижно-прямой.
   -- Так вы, значит, тайком приготовили нам сюрприз? -- рокотал Яконов.  --
На днях, да чуть ли не в субботу, я у Владимира Эрастовича видел ваш  черт„ж
главного  узла  абсолютного  шифратора...  Да  что  же  вы  не   садитесь?..
Просмотрел его бегло, горю желанием поговорить подробнее.
   Не  опуская  глаз  перед  взглядом   Яконова,   полным   симпатии,   стоя
вполоборота, недвижно, как на дуэли, когда ждут выстрела  в  себя,  Сологдин
ответил раздельно:
   -- Вы ошибаетесь,  Антон  Николаевич.  Я,  действительно,  сколько  умел,
работал над шифратором. Но то,  что  мне  удалось  и  что  вы  видели,  есть
создание  уродливо  несовершенное,  в  меру   моих   весьма   посредственных
способностей.
   Яконов откинулся в кресле и доброжелательно запротестовал:
   -- Ну-у, нет, батенька, уж  пожалуйста  без  ложной  скромности!  Я  хоть
смотрел вашу разработку мельком,  но  составил  о  ней  весьма  уважительное
представление. А Владимир Эрастович, который обоим нам с вами высший  судия,
высказался с определ„нной похвалой.  Сейчас  я  велю  никого  не  принимать,
несите ваш лист, ваши соображения -- будем думать. Хотите, позов„м Владимира
Эрастовича?
   Яконов не был тупым начальником, которого интересует только  результат  и
выход продукции. Он  был  --  инженер,  когда-то  даже  азартный,  и  сейчас
предощущал   то   тонкое   удовольствие,   которое   нам   может   доставить
долго-выношенная человеческая мысль. То единственное  удовольствие,  которое
ещ„ оставляла ему работа. Он смотрел почти просительно, лакомо улыбался.
   Инженером  был  и  Сологдин,  уже  лет  четырнадцать.  А  арестантом   --
двенадцать.
   Ощущая на себе приятный холод закрытого забрала, он выговорил ч„тко:
   -- И тем не менее, Антон  Николаевич,  вы  ошиблись.  Это  был  набросок,
недостойный вашего внимания.
   Яконов нахмурился и, уже немного сердясь, сказал:
   -- Ну, хорошо, посмотрим, посмотрим,  несите  лист.  А  на  погонах  его,
золотых с голубой ока„мкой, было три звезды.  Три  больших  крупных  звезды,
расположенных    треугольником.    У    старшего    лейтенанта     Камышана,
оперуполномоченного Горной Закрытки, в месяцы, когда он  избивал  Сологдина,
тоже появились вместо  кубиков  такие  --  золотые,  с  голубой  ока„мкой  и
треугольником три звезды, только мельче.
   -- Наброска этого больше нет, -- дрогнул голос Сологдина. -- Найдя в  н„м
глубокие, непоправимые ошибки, я его... сж„г.
   (Он вонзил шпагу и дважды е„ повернул.) Полковник побледнел.  В  зловещей
тишине  послышалось  его  затрудн„нное  дыхание.  Сологдин  старался  дышать
беззвучно.
   -- То есть... Как?.. Своими руками?
   -- Нет, зачем же. Отдал на сожжение. Законным  порядком.  У  нас  сегодня
сжигали. -- Он говорил глухо, неясно. Ни следа не было его  обычной  звонкой
уверенности.
   -- Сегодня? Так может он ещ„ цел? -- с живой надеждой подвинулся Яконов.
   -- Сожж„н. Я наблюдал в окно, -- ответил, как отвесил, Сологдин.
   Одной рукой вцепившись в поручень кресла, другой  ухватясь  за  мраморное
пресс-папье, словно собираясь  разможжить  им  голову  Сологдина,  полковник
трудно поднял сво„ большое тело и переклонился над столом впер„д.
   Чуть-чуть запрокинув голову назад, Сологдин стоял синей статуей.
   Между двумя инженерами не нужно было больше ни вопросов, ни  разъяснений.
Меж их сцепленными взглядами метались разряды безумной частоты.
   "Я уничтожу тебя!" -- налились глаза полковника.
   "Хомутай третий срок!" -- кричали глаза арестанта.
   Должно было что-то с грохотом разорваться.
   Но Яконов, взявшись рукою  за  лоб  и  глаза,  будто  их  резало  светом,
отвернулся и отош„л к окну.
   Крепко держась за  спинку  ближнего  стула,  Сологдин  измученно  опустил
глаза.
   "Месяц. Один месяц. Неужели я погиб?" -- до мелкой  ч„рточки  прояснилось
полковнику.
   "Третий срок. Нет, я его не переживу", -- обмирал Сологдин.
   И снова Яконов обернулся на Сологдина.
   "Инженер-инженер! Как ты мог?!" -- пытал его взгляд.
   Но и глаза Сологдина слепили блеском:
   "Арестант-арестант! Ты вс„ забыл!"
   Взглядом ненавистным и зачарованным, взглядом, видящим себя самого, каким
не стал, они смотрели друг на друга и не могли расцепиться.
   И призрак желтокрылой Агнии  второй  раз  за  эти  дни  пропорхнул  перед
Антоном.
   Теперь Яконов мог кричать, стучать, звонить, сажать -- у  Сологдина  было
заготовлено и на это.
   Но Яконов вынул чистый мягкий белый платок и вытер им глаза.
   И ясно посмотрел на Сологдина.
   Сологдин старался выстоять ровно ещ„ эти минуты.
   Одной рукою инженер-полковник оп„рся о подоконник, а другой тихо  поманил
к себе заключ„нного.
   В три тв„рдых шага Сологдин подош„л к нему близко.
   Немного горбясь по-старчески, Яконов спросил:
   -- Сологдин, вы -- москвич?
   -- Да.
   -- Вон,  посмотрите,  --  сказал  ему  Яконов.  --  Вы  видите  на  шоссе
автобусную остановку?
   Е„ хорошо было видно из этого окна.
   Сологдин смотрел туда.
   -- Отсюда полчаса езды до центра Москвы, -- тихо рассказывал  Яконов.  --
На этот автобус вы могли бы садиться в июне-в  июле  этого  года.  А  вы  не
захотели. Я допускаю, что в августе вы получили бы уже первый  отпуск  --  и
поехали бы к Ч„рному морю. Купаться! Сколько  лет  вы  не  входили  в  воду,
Сологдин? Ведь заключ„нных не пускают никогда!
   -- Почему? На лесосплаве, -- возразил Сологдин.
   -- Хорошенькое купанье! Но вы попад„те на такой север, где  реки  никогда
не вскрываются...
   Ведь тут как? Жертвуешь будущим, жертвуешь именем -- мало. Отдай им хлеб,
покинь кров, кожу сними, спускайся в каторжный лагерь...
   -- Сологди-ин! -- нараспев и с мучением выстонал Яконов и две  руки,  как
падая, положил на плечи арестанта. -- Вы наверно  можете  вс„  восстановить!
Слушайте, я не могу поверить, чтобы жил на свете человек, не желающий  блага
самому себе. Зачем вам погибать? Объясните мне: зачем вы сожгли черт„ж??
   Была вс„ так же невзмучаема, неподкупна, непорочна голубизна глаз Дмитрия
Сологдина. А в ч„рном зрачке его Яконов видел свою дородную голову.  Голубой
кружочек, ч„рная дырочка посередине --  а  за  ними  целый  неожидаемый  мир
одного единственного человека.
   Хорошо иметь сильную голову. Ты владеешь исходом до последней минуты. Все
пути событий подчинены тебе. Зачем тебе погибать? Для кого?  Для  безбожного
потерянного развращ„нного народа?
   -- А как вы думаете? -- вопросом ответил Сологдин. Его розовые губы между
усами и бородкой чуть-чуть изогнулись как будто даже в насмешке.
   -- Не понимаю, -- Яконов снял руки и пош„л прочь.
   -- Самоубийц -- не понимаю.
   И услышал из-за спины звонкое, уверенное:
   -- Гражданин полковник! Я слишком ничтожен, никому неизвестен. Я не хотел
отдать свою свободу ни за так.
   Яконов резко повернулся.
   -- ... Если бы я не сж„г чертежа, а положил его перед вами готовым -- наш
подполковник, вы, Фома Гурьянович, кто угодно, могли бы завтра  же  толкнуть
меня на этап, а под чертежом поставить любое имя. Такие примеры  были.  А  с
пересылок, я вам  скажу,  очень  неудобно  жаловаться:  карандаши  отнимают,
бумаги не дают, заявления доходят не туда... Арестант, отосланный  на  этап,
не может оказаться прав ни в ч„м.
   Яконов дослушивал Сологдина почти  с  восхищением.  (Этот  человек  сразу
понравился ему, как он вош„л!)
   -- Так вы... бер„тесь восстановить черт„ж?! -- Это  не  инженер-полковник
спросил, а отчаявшийся измученный безвластный человек.
   -- То, что было на мо„м листе -- в три дня! -- сверкнул глазами Сологдин.
-- А за пять недель я сделаю вам полный эскизный проект с расч„тами в объ„ме
технического. Вас устроит?
   -- Месяц! Месяц!! Нам месяц и нужен!! -- не ногами по полу, а  руками  по
столу возвращался Яконов навстречу этому ч„ртову инженеру.
   -- Хорошо, получите в месяц, -- холодно подтвердил Сологдин.
   Но тут Яконова отбросило в подозрение.
   -- Погодите, -- остановил он. -- Вы  только  что  сказали,  что  это  был
недостойный набросок, что вы нашли в н„м глубокие, непоправимые ошибки...
   -- О-о! -- открыто засмеялся Сологдин. -- Со  мной  иногда  играет  шутки
нехватка фосфора, кислорода и жизненных впечатлений, находит какая-то полоса
мрака. А сейчас я присоединяюсь к профессору Челнову: там вс„ верно!
   Яконов тоже улыбнулся, от облегчения зевнул и сел в кресло. Он любовался,
как Сологдин владеет собой, как он пров„л этот разговор.
   -- Рискованно же вы сыграли, сударь. Ведь это могло кончиться иначе.
   Сологдин слегка разв„л пальцами.
   -- Вряд ли, Антон Николаич. Я, кажется, ясно оценил  положение  института
и... ваше. Вы,  конечно,  владеете  французским?  Le  hasard  est  roi!  Его
величество Случай!
   Он очень редко мелькает нам в жизни -- и надо прыгнуть на него вовремя, и
точно на середину спины!
   Сологдин так просто говорил и держался, будто  это  было  с  Нержиным  на
дровах.