нной красным карандашом.
   Эта карта только и согревала его. Несмотря ни на что, несмотря ни на  что
-- а мы побеждаем...
   Постучали     и     вызвали     Ройтмана.     Начиналась     объедин„нная
партийно-комсомольская политуч„ба и надо было, чтоб он  ш„л  загонять  своих
подчин„нных и присутствовать сам.
 
   Понедельник был не на одной шарашке Марфино, но  и  по  всему  Советскому
Союзу установленный Центральным Комитетом партии  день  политуч„бы.  В  этот
день и школьники старших классов, и домохозяйки по своим жактам, и  ветераны
революции, и седовласые академики с шести вечера до восьми садились за парты
и разворачивали свои конспекты, подготовленные в воскресенье (по неотменному
желанию Вождя  с  граждан  требовались  не  только  ответы  наизусть,  но  и
обязательно собственноручные конспекты).
   Историю Партии Нового Типа прорабатывали очень  углубл„нно.  Каждый  год,
начиная с 1 октября, изучали ошибки народников, ошибки  Плеханова  и  борьбу
Ленина-Сталина   с   экономизмом,   легальным   марксизмом,   оппортунизмом,
хвостизмом,   ревизионизмом,   анархизмом,   отзовизмом,    ликвидаторством,
богоискательством  и  интеллигентской  бесхребетностью.  Не  жалея  времени,
растолковывали параграфы партийного устава, принятые полета лет назад  (и  с
тех пор давно измен„нные), и разницу между старой "Искрой" и новой "Искрой",
и шаг впер„д, два шага назад, и кровавое воскресенье, -- но тут доходило  до
знаменитой Четв„ртой Главы "Краткого Курса", излагавшей  философские  основы
коммунистической идеологии -- и почему-то все  кружки  бесславно  увязали  в
этой главе. Так как это не могло же объясняться  пороками  или  путаницей  в
диалектическом материализме  или  неясностями  авторского  изложения  (глава
написана была самим  Лучшим  Учеником  и  Другом  Ленина),  то  единственные
причины были: трудности диалектического мышления для отсталых т„мных масс  и
неотклонное наступление весны. В мае, в  разгар  изучения  Четв„ртой  Главы,
трудящиеся откупались тем,  что  подписывались  на  за„м,  --  и  политуч„бы
прекращались.
   Когда же  в  октябре  кружки  собирались  вновь,  то,  несмотря  на  явно
выраженное бесстрашное  желание  Великого  Кормчего  переходить  поскорее  к
жгучей современности, к е„ недостаткам и движущим противоречиям,
   -- приходилось учитывать, что за лето материал начисто забыт трудящимися,
что Четв„ртая Глава не докончена,
   -- и пропагандистам указывалось начинать опять-таки с ошибок  народников,
ошибок Плеханова, борьбы с экономизмом и легальным марксизмом.
   Так шло повсюду каждый год и за годом год. И сегодняшняя лекция в Марфино
на тему "Диалектический материализм -- передовое мировоззрение" тем  и  была
особенно важна и интересна, что должна была  до  конца  исчерпать  Четв„ртую
Главу, коснуться ослепительно-гениального произведения Ленина "Материализм и
эмпириокритицизм"  и,  разорвав  заколдованный  круг,  выпустить,   наконец,
марфинский  партийный   и   комсомольский   кружки   на   столбовую   дорогу
современности:   работа   и   борьба   нашей   партии   в   период    первой
империалистической войны и подготовки Февральской революции.
   И ещ„ то привлекало марфинских вольняшек, что при лекции  не  нужны  были
конспекты  (кто  написал  --  оставалось  на  следующий  понедельник,   кому
перекатывать -- можно было перекатать и позже).  И  ещ„  то  манило  к  этой
лекции, что читал  е„  не  рядовой  пропагандист,  а  лектор  обкома  партии
Рахманкул Шамсетдинов. Обходя перед обедом лаборатории, Степанов так прямо и
предупреждал,  что  лектор,  говорят,   читает   зажигательно.   (Ещ„   одно
обстоятельство о лекторе Степанов не знал и  сам:  Шамсетдинов  был  хорошим
другом Мамулова --  не  того  Мамулова  из  секретариата  Берии,  а  второго
Мамулова, его родного  брата,  начальника  Ховринского  лагеря  при  военном
заводе. Этот Мамулов держал  лично  для  себя  крепостной  театр  из  бывших
московских,  а  теперь  арестованных  артистов,  которые  развлекали  его  и
застольных друзей вместе с девушками, особо-отобранными на краснопресненской
пересылке. Близость к двум Мамуловым и была причиной того уважения,  которое
испытывал к Шамсетдинову московский  обком  партии,  отчего  этот  лектор  и
разрешал себе смелость не читать слово в слово по заготовленным  текстам,  а
предаваться вдохновению красноречия.)
   Но  несмотря  на  тщательное  оповещение  о  лекции,  несмотря   на   всю
притягательность е„, марфинские вольняшки тянулись на не„  как-то  лениво  и
под разными предлогами старались задержаться  в  лабораториях.  Так  как  по
одному вольному везде должно было остаться  --  не  покинуть  же  зэков  без
присмотра! -- то начальник Вакуумной,  никогда  ничего  не  делавший,  вдруг
заявил, что срочные дела требуют его присутствия в  лаборатории,  а  девочек
своих, Тамару и Клару, отправил на лекцию. Так  же  поступил  и  заместитель
Ройтмана по Акустической -- остался  сам,  а  дежурной  Симочке  велел  идти
слушать. Майор Шикин тоже не приш„л, но деятельность его, окутанную  тайной,
не могла проверять даже партия.
   Кто же, наконец, приходил -- приходили не вовремя и  из  ложного  чувства
самосохранения старались занимать задние ряды.
   Была в институте специальная комната, отведенная для собраний  и  лекций.
Сюда раз навсегда было внесено много стульев, а здесь их нанизали  на  жерди
по восемь штук и сколотили  навечно.  (Такую  меру  комендант  вынужден  был
применить, чтобы стулья не растаскивали по  всему  объекту.)  Огульные  ряды
были стеснены малыми размерами комнаты, так что колени сидевших сзади больно
упирались в жердь  переднего  ряда.  Поэтому  приходившие  раньше  старались
отодвинуть свой ряд  назад  --  так,  чтобы  ногам  было  привольнее.  Между
молод„жью, севшей в разных рядах, это вызывало сопротивление,  шутки,  смех.
Стараниями Степанова и разосланных им гонцов к четверти седьмого все ряды от
заднего к переднему, наконец, заполнились,  и  только  в  третьем  и  втором
рядах, стиснутых вплотную с первым, никто сесть уже не мог.
   -- Товарищи! товарищи! Это --  позорный  факт!  --  свинцово  поблескивал
очками Степанов, понукая отставших. -- Вы заставляете ждать  лектора  обкома
партии! (Лектор, чтобы не уронить себя, ожидал в кабинете Степанова.)
   Предпоследним вош„л в залец Ройтман. Не найдя другого места -- вс„ сплошь
было занято зел„ными кителями и кое-где женские платья пестрели меж  них  --
он прош„л в первый ряд и сел у левого края,  коленями  почти  касаясь  стола
президиума. Затем Степанов сходил за Яконовым -- хотя тот и  не  был  членом
партии, но на столь ответственной лекции ему надлежало, да и интересно  было
присутствовать. Яконов протрусил у стены, как-то согбенно неся сво„  слишком
дородное тело мимо людей, которые в этот миг не являлись его подчин„нными, а
-- партийно-комсомольским коллективом. Не  найдя  свободного  места  позади,
Яконов прош„л в первый ряд и сел там с правого края, как  бы  и  тут  против
Ройтмана.
   После этого Степанов вв„л лектора. Лектор был крупный человек с  широкими
плечами, большой головой и буйным раскинутым кустом т„мных  волос,  тронутых
пепельной проседью. Держался он крайне непринужд„нно, как будто заш„л в  эту
комнату просто  выпить  кружку  пива  со  Степановым.  На  н„м  был  светлый
бостоновый костюм, кое-где примятый, носимый  с  чрезвычайной  простотой,  и
п„стрый галстук, завязанный узлом в кулак. Никаких тетрадок или шпаргалок  в
руках у него не было, и к делу он приступил прямо:
   -- Товарищи! Каждого из нас интересует, что представляет собой окружающий
нас мир.
   Массивно переклонясь к слушателям через стол президиума, накрытый красной
плакатной бязью, он смолк -- и все прислушались. Было такое ощущение, что он
сейчас в двух словах объяснит, что такое окружающий нас мир. Но лектор резко
откинулся,  будто  ему  дали  понюхать  нашатырного  спирту,   и   негодующе
воскликнул:
   -- Многие философы пытались ответить на этот вопрос! Но никто  до  Маркса
не мог  сделать  этого!  Потому  что  метафизика  не  призна„т  качественных
изменений! Конечно, нелегко, -- он  двумя  пальцами  выковырнул  из  кармана
золотые часы, -- осветить вам вс„ за полтора часа, но, -- он  спрятал  часы,
-- я постараюсь.
   Степанов, определивший себе место у  торца  лекторского  стола,  лицом  к
публике, перебил:
   -- Можно и больше. Мы очень рады.
   У нескольких девушек упало сердце (они спешили в этот день в кино).
   Но  лектор  широким  благородным  разведением  рук  показал,   что   есть
начальство и над ним.
   -- Регламент! -- осадил он Степанова. -- Что же помогло Марксу и Энгельсу
дать правильную картину природы и общества? Гениально  разработанная  ими  и
продолженная Лениным и Сталиным  философская  система,  получившая  название
диалектического  материализма.  Первым  большим   разделом   диалектического
материализма -- это материалистическая диалектика. Я  вкратце  охарактеризую
на е„ основные положения. Обычно ссылаются  на  прусского  философа  Гегеля,
будто это он сформулировал основные черты диалектики. Но это  в  корне  и  в
корне неправильно, товарищи! У Гегеля диалектика  стояла  [на  голове],  это
бесспорно! Маркс и Энгельс поставили е„ на ноги, взяли из  не„  рациональное
зерно, а  идеалистическую  шерлуху  отбросили!  Марксистский  диалектический
метод -- это есть враг! Враг всякого застоя, метафизики и поповщины! А всего
насчитываем мы в диалектике четыре  черты.  Первая  черта,  это  то,  что...
взаимосвязь! Взаимосвязь, а не скопление изолированных предметов. Природа  и
общество это -- как бы вам сказать пояснее? -- это не мебельный магазин, где
вот наставлено, наставлено, а связи никакой нет. В природе вс„ связано,  вс„
связано, -- и это вы запоминайте, это вам крепко  поможет  в  ваших  научных
исследованиях!
   Особенно в выгодном положении находились те, кто не посчитался с  десятью
минутами, приш„л раньше и теперь сидел сзади.  Степанов,  строго  блестевший
очками, не достигал туда, в задние ряды.  Там  гвардейски-статный  лейтенант
написал  записку  и  передал  е„  Тоне,  татарочке  из  Акустической,   тоже
лейтенантке, но в импортной вязаной  кофточке  алого  цвета  поверх  т„много
платья.  Разворачивая  на  коленях  записку,  Тоня  спряталась  за  сидящего
впереди.  Ч„рный  чубчик   е„   упал   и   свесился,   делая   е„   особенно
привлекательной. Прочтя записку, она чуть покраснела и  стала  спрашивать  у
соседей карандаш или авторучку.
   -- ... Ну, и число примеров можно увеличивать... Вторая черта  диалектики
это то, что вс„ движется. Вс„ движется, покоя нет и  никогда  не  было,  это
факт! И наука должна изучать вс„ в движении,  в  развитии  --  но  при  этом
крепко себе зарубить, что движение не есть в замкнутом кругу,  иначе  бы  не
проявилась современная высокая жизнь. А движение ид„т по винтовой  лестнице,
это нет необходимости доказывать, и вс„ вверх, и вверх, вот так...
   Вольным помахиванием руки он показал -- как. Лектор не затруднялся  ни  в
выборе слов, ни в телодвижениях.  Разбросав  лишние  стулья  президиума,  он
освободил себе  около  стола  метра  три  квадратных  и  похаживал  по  ним,
потаптывался,  раскачивался  на  спинке  стула,  хрупкого  под   его   дюжим
туловищем. Слова "бесспорно" и "нет необходимости доказывать" он  произносил
особенно зычно, категорично, как бы давя мятеж с капитанского мостика  --  и
произносил их не  в  случайных  местах,  а  там,  где  особенно  нужно  было
подкрепить и без того стройные доказательства.
   -- Третья черта диалектики -- это  переход  количества  в  качество.  Эта
очень важная черта помогает нам понять, что такое развитие. Не думайте,  что
развитие -- это просто себе увеличение. Здесь прежде всего  следует  указать
на Дарвина. Энгельс разъясняет нам эту черту на примерах из науки.  Возьмите
вы воду, вот хотя бы воду в этом графине, -- ей восемнадцать градусов, и она
простая вода. Пожалуйста, можете  е„  нагревать.  Нагрейте  е„  до  тридцать
градусов -- и она вс„  равно  будет  вода.  И  нагрейте  е„  до  восемьдесят
градусов -- и вс„ равно будет вода. А ну-ка догреть до сто? Что тогда будет?
Пар!!
   Этот крик торжествующе вырвался у лектора, иные даже вздрогнули.
   -- Пар! А можно сделать и л„д! Что?  Это  и  есть  переход  количества  в
качество!  Читайте  "Диалектику  природы"  Энгельса,  она  полна  и  другими
поучительными примерами, которые осветят вам ваши повседневные трудности.  А
вот теперь, говорят, наша советская  наука  добилась,  что  и  воздух  можно
сжиживать. Почему-то сто лет назад до этого не  додумались!  Потому  что  не
знали закона перехода количества  в  качество!  И  так  во  вс„м,  товарищи!
Приведу примеры из развития общества...
   До всякого лектора и без всякого лектора Адам Ройтман прекрасно знал, что
диамат нужен уч„ному как  воздух,  что  без  диамата  нельзя  разобраться  в
явлениях  жизни.  Но,  сидя  на  собраниях,  семинарах  и  лекциях,  подобно
сегодняшней, Ройтман почти физически  чувствовал,  как  мозги  его  медленно
поворачиваясь,   косо   ввинчиваются.   При    всей    своей    мыслительной
сопротивляемости он поддавался этому затягивающему кружению, как  изнемогший
человек -- сну. Он хотел бы встряхнуться. Он мог  бы  привести  изумительные
примеры из строения атома, из волновой механики. Но и он не посмел бы  взять
на себя перебивать или поучать товарища из  обкома.  Он  только  укоризненно
смотрел  миндалевидными  глазами   сквозь   очки-анастигматы   на   лектора,
размахивающего руками неподалеку от его головы.
   Голос лектора рокотал:
   -- Итак, переход количества в качество может произойти взрывом,  а  может
э-во-лю-ционно, это факт! Взрыв при развитии обязателен не везде. Без всяких
взрывов развивается и будет развиваться наше социалистическое общество,  это
бесспорно! Но  социал-регенаты,  социал-предатели,  правые  социалисты  всех
мастей бесстыдно обманывают народ, говоря, что от капитализма  к  социализму
тоже можно перейти без взрыва. Как это без взрыва?! Значит,  без  революции?
Без  ломки  государственной   машины?   Парламентским   пут„м?   Пусть   они
рассказывают эти сказки маленьким детям, но не  взрослым  марксистам!  Ленин
учил нас и учит  нас  гениальный  теоретик  товарищ  Сталин,  что  буржуазия
никогда без вооруж„нной борьбы от власти не откажется!!
   Кудлы лектора сотряхались, когда он вскидывал голову. Лектор  высморкался
в большой платок с голубой ока„мкой и посмотрел на  часы,  но  не  умоляющим
взглядом неукладывающегося докладчика, а искоса, с недоумением,  после  чего
приложил их к уху.
   -- Четв„ртой чертой диалектики, -- вскрикнул он так, что опять  некоторые
вздрогнули, -- это то, что... противоречия! Противоположности! Отживающее  и
новое, отрицательное и положительное! Это --  везде,  товарищи,  это  --  не
секрет! Можно  дать  научные  примеры,  пожалуйста  --  электричество!  Если
потереть стекло о ш„лк -- это будет плюс, а если смолу о мех  --  это  будет
минус! Но только их единство, их синтез да„т энергию нашей промышленности. И
за примерами не надо далеко ходить, товарищи, это всюду и  везде:  тепло  --
это плюс, а холод -- это минус, и в  общественной  жизни  мы  видим  тот  же
непримиримый комплект  между  положительным  и  отрицательным.  Как  видите,
диамат впитал в  себя  вс„  лучшее,  достигнутое  отраслью  науки.  Вскрытые
основоположниками марксизма внутренние  противоречия  развития  являлись  не
только в м„ртвой природе, но и основной  движущей  силой  всех  формаций  от
первобытно-общинного строя и до империализма, загнивающего на наших  глазах!
И только в нашем бесклассовом обществе движущей силой бесспорно являются  не
внутренние противоречия, а критика и самокритика, не взирая на лицо.
   Лектор зевнул и не успел вовремя закрыть рот. Он вдруг помрачнел, на лице
его появились какие-то  вертикальные  складки,  нижняя  челюсть  дрогнула  в
подавливаемой конвульсии.  Совсем  новым  тоном  большой  усталости  он  ещ„
пытался говорить стоя:
   -- Оппозиционеры и капитулянты бухаринского толка нагло клеветали, что  у
нас есть классовые противоречия, но...
   Усталость свалила его, он поморгал, опустился на стул  и  закончил  фразу
совсем вяло, тихо:
   -- ... но наш ЦК дал отпор сокрушительный.
   И всю середину лекции он проч„л так.  Было  похоже,  что  или  внутренний
недуг внезапно обессилил его, или он потерял всякую надежду,  что  проклятые
полтора лекционных часа когда-нибудь кончатся.
   Он говорил похоронным голосом, спускаясь  и  до  ш„пота,  как  будто  вс„
складывалось против него и против слушателей. Он как бы пробирался в  дебрях
и не предвидел выхода:
   -- Только материя абсолютна, а все законы  науки  относительны...  Только
материя абсолютна, а  каждый  частный  вид  материи  --  относителен...  Нет
нич-чего абсолютного кроме материи, и  движение  --  вечный  атрибут  его...
Движение абсолютно -- покой  относителен...  Абсолютных  истин  нет,  всякая
истина -- относительна... Понятие красоты -- относительно... Понятия добра и
зла -- относительны...
   Слушал ли Степанов лекцию, нет ли, -- но весь вид  его,  вытянувшегося  в
стуле, поблескивающего на аудиторию, выражал сознание  важности  проводимого
политического  мероприятия  и  сдержанное  торжество,  что   такое   большое
культурное событие имеет место в марфинских стенах.
   Вынужденно слушали лектора  Яконов  и  Ройтман,  потому  что  сидели  так
близко. Ещ„ одна девушка из четв„ртого ряда в эпонжевом платьи вся  подалась
впер„д и слушала с л„гким  румянцем.  У  не„  появилось  тщеславное  желание
задать лектору какой-нибудь вопрос, но она не могла придумать -- какой.
   Внимательно смотрел на лектора ещ„ Клыкач„в,  чья  узкая  длинная  голова
высовывалась из мундирной густоты сидящих. Но он тоже не слушал: он сам  в„л
политуч„бы и мог прочесть  лекцию  даже  лучше,  и  знал  хорошо,  по  каким
инструктивным  материалам  сегодняшнее  выступление  приготовлено.  Клыкач„в
просто от скуки изучал лектора  --  сперва  прикидывал,  сколько  тот  может
получать в месяц, потом пытался определить его возраст и  образ  жизни.  Ему
могло быть около сорока, но пепельность, изрезанность лица, налитой багровый
нос уводили за пятьдесят или говорили, что он много бер„т от жизни, и  жизнь
ему мстит.
   Остальные все откровенно не слушали. Тоня и высокий лейтенант  исписывали
записками уже четв„ртый листок из блокнота,  ещ„  один  лейтенант  и  Тамара
играли в увлекательную игру: он брал е„ сперва за один палец, потом  ещ„  за
один, и так за всю кисть, она хлопала его другой рукой и вырывала  кисть.  И
опять вс„ шло  сначала.  Игра  захватила  их,  и  только  на  лицах,  видных
Степанову,  они  с  хитростью  школьников  пытались   сохранять   строгость.
Начальник 4-й группы рисовал начальнику 1-й группы (тоже на  коленях,  пряча
от Степанова), какую пристройку он думает сделать  к  своей  уже  работающей
схеме.
   Но до всех них хоть обрывками долетал ещ„  голос  лектора,  --  Клара  же
Макарыгина в однотонным ярко-синем  платьи  открыто  облокотилась  о  спинку
стула перед собой и спрятала лицо в скрещенные руки.  Она  сидела  глухая  и
слепая ко  всему,  что  происходило  в  этой  комнате,  она  бродила  в  том
черно-розоватом тумане, который бывает от сжатых придавленных век.  Перемесь
радости, смятения и тоски не оставляли е„ со вчерашнего руськиного  поцелуя.
Вс„ запуталось неразрешимо. Зачем был в е„ жизни Эрик? И разве можно было им
принебречь? Как можно было теперь Руську [не ждать]? И как  можно  было  его
[ждать]? И как можно было оставаться с ним в  одной  группе,  встречать  его
взгляд, и снова и дальше разговаривать? Перевестись в другую группу?  Но  не
самого ли Ростислава инженер-полковник решил перевести? Он  вызвал  его  два
часа назад, и тот до сих пор не  вернулся.  Кларе  было  легче,  что  он  не
вернулся до политуч„бы, и она убежала охотно на лекцию, чтоб  отдалить