рвых ее мыслей было: нельзя же  так  оставить  мастерскую.  Да,
хоть Вера Павловна и любила доказывать, что мастерская идет сама  собою,  но
ведь в сущности знала, что только обольщает себя этою  мыслью,  а  на  самом
деле мастерской необходима руководительница, иначе все развалится.  Впрочем,
теперь дело уж очень установилось, и можно было иметь очень мало  хлопот  по
руководству им. У Мерцаловой было двое детей, но час-полтора в день, - да  и
то не каждый день, - она может уделять; она, наверное, не откажется, -  ведь
она и теперь много занимается в мастерской. Вера Павловна  начала  разбирать
свои платья, свои вещи для  продажи,  -  а  сама  послала  Машу:  сначала  к
Мерцаловой - просить  ее  приехать,  потом  к  торговке  старым  платьем,  а
подстать и всякими вещами, Рахели,  одной  из  самых  ловких  и  оборотливых
евреек, но доброй знакомой Веры Павловны, с которой  [как  со]  Рахель  была
безусловно честна, как со  всеми  порядочными  людьми  почти  все  еврейские
мелкие торговцы и торговки. Сначала Маша должна была заехать  с  Рахелью  на
городскую квартиру, собрать там все оставленные в городе платья и  вещи,  по
дороге заехать к  меховщику,  которому  отдано  было  на  сохранение  зимнее
платье, и потом со всем этим [добром] ворохом Рахель должна была приехать на
дачу, чтобы хорошенько оценить все и купить все гуртом.
     Когда Маша выходила из ворот, ее встретил [Рахманов]  Рахметов,  уже  с
полчаса бродивший около дачи.
     - Вы уходите, Маша? Надолго?
     - Должно быть, придется воротиться уж поздно вечером. Много поручений.
     - Вера Павловна остается одна?
     - Да. Одна.
     - Так я зайду, посижу вместо вас, - может быть,  случится  какая-нибудь
надобность.
     - Ах, пожалуйста, а то боялась за нее.
     Кроме Маши и равнявшихся ей или  превосходивших  ее  простотою  души  и
платья, все немного побаивались Рахметова, - и Лопухов, и Кирсанов,  и  все,
не боявшиеся  ничего  и  никого,  иногда  чувствовали  перед  ним  некоторую
трусоватость.  Но  Маша  и  равнявшиеся  ей  или  превосходившие  ее  сильно
благоволили к нему. Он вошел, сказал Вере Павловне, что уж он  все  знает  и
приехал просидеть у нее вечер, на всякий случай, не понадобятся  ли  ей  его
услуги. Услуги были бы нужны, <л. 41> пожалуй,  хоть  сейчас  -  помогать  в
хлопотах по разборке вещей, и всякий другой на месте Рахметова в одну  и  ту
же секунду и был бы приглашен, и сам вызвался  бы  заняться  этим.  Но  Вера
Павловна, поблагодарив его  за  внимательность,  не  попросила  пособить  ей
разбирать вещи, и он не вызвался, а сказал: "Я буду сидеть в кабинете;  если
что понадобится, вы позовете; и если кто  придет,  я  отопру  дверь,  вы  не
беспокойтесь сама", - и преравнодушно ушел в кабинет. Долго пересматривал он
полки с книгами, все раздумывая, какую взять, наконец с радостью сказал: "А,
вот это хорошо, что  попалось"  -  это  он  сказал,  прочитав  на  переплете
нескольких томов: "I. Newtonii Opera [quae  super  sunt]  omnia"  -  "Полное
собрание сочинений Ньютона", -  торопливо  стал  перебирать  томы,  один  за
другим, отыскал, какой  нужно,  и  с  любовною  улыбкою  перечитал  заглавие
сочинения [которого]  [встречею  с  ко<торым>],  мысль  о  котором  так  его
одушевила: "In Apocalypsis Commentariorum libri V", то есть  [Комментар<ий>]
"Толкование на [книгу] Апокалипсис".- "Да, эта сторона истории знания до сих
пор оставалась у меня пробелом. Ньютон писал этот  комментарий  в  старости,
когда был наполовину человеком в здравом уме, наполовину  помешанным.  Книга
классическая по вопросу о смешении безумия с умом. Ведь это  смешение  почти
во всех книгах, почти во всех головах. Но здесь оно должно быть в образцовой
форме. Во-первых,  гениальнейший  ум,  во-вторых,  и  приметавшееся  к  нему
безумие - признанное, бесспорное безумие. Значит, книга капитальная по своей
части. Тончайшие черты общего явления должны выказываться  здесь  рельефнее,
чем где бы то ни было, и никто не может подвергнуть сомнению, что это  терты
именно того явления, которому принадлежат, - черты смешения безумия с  умом.
Сочинение, достойное изучения". Он с усердным наслаждением  принялся  читать
книгу, [читать которую так] которую в последние сто  лет  едва  ли  кто  мог
прочесть, кроме несчастных [занимавш<ихся>] корректоров ее:  читать  ее  для
кого бы то ни было, кроме Рахметова, то же самое, что [куша<ть>] есть  песок
или опилки. Но ему было вкусно.
     [Если б я был художник вроде  наших  великих  художников  [имеющих],  я
присочинил бы [к  тому,  что  было]  какую-нибудь  пружину,  чтобы  Рахметов
[принимал участие в развит<ии>] участвовал в действии романа. Если б  я  был
истинным художником, я взял  бы  предметом  рассказа  те  стороны  жизни,  в
которых Рахметов был главным действующим лицом, - и это мне  очень  хотелось
бы сделать, но с такою задачею я  не  справился  бы.  Но  хоть  я  и  плохой
писатель, а все не]
     Если  бы  я  был  художник  вроде  наших  великих  художников,  имеющих
куаферские понятия об искусстве и взгляд очень благородного и  образованного
фата средней руки на жизнь и людей, я присочинил бы к [своему] тому,  что  я
рассказываю, какую-нибудь пружину [и], чтобы  Рахметов  стал  участвовать  в
действии романа, и [изоб<разил>] нарисовал бы  фигуру,  на  лбу,  у  которой
красивым и четким шрифтом было бы  отпечатано:  "видите,  добрые  люди,  как
тупоумен мой автор и как ни бельмеса не понимает [ни в чем, что выходит]  из
того, о чем пишет, и что он не  человек,  а  кукла  [свернутая]  из  старого
тряпья".
     Если бы я был истинный  художник,  я  взял  бы  предметом  рассказа  те
стороны жизни, в которых Рахметов был главным действующим лицом, -  это  мне
очень хотелось бы сделать; но с такою задачею я не справился бы. Но хоть я и
плохой писатель, а все же [не считаю нужным присочинять пружин, все же  могу
понимать и] могу исполнять требования - если  не  искусства,  то  [хоть]  по
крайней мере сносной беллетристики - лучше наших  великих  художников,  -  я
знаю,  что  для  этого  надобно  просто  рассказывать   без   [фигляр<ства>]
присочинений все, что нужно для оттененпя главных лиц и положений  рассказа:
потому [хоть Рахметов и не принимал никакого участия в действии, я  все-таки
скажу о нем, что нужно для] не присочиняю пружин для  введения  Рахметова  в
участники  действия,  а  просто:  да,  он  не  был   действующим   лицом   в
[рассказываемой] истории, которую я рассказываю, а все-таки [без него нельзя
его] [лицо его нужно] [без знакомства  с  ним,  нельзя  понять  в  истинном]
<если> его лицо не было бы поставлено в  романе  подле  главных  действующих
лиц, как стоит подле них в жизни, то черты главных действующих лиц не  будут
иметь [живой] своей житейской определенности [для читателя].
     Без Рахметова огромное большинство читателей сбилось бы с толку  насчет
главных лиц романа. Ведь оно уже готово  назвать  Веру  Павловну,  Лопухова,
Кирсанова - героями, лицами идеальными. Точно, в сравнении с [лицами] людьми
других типов, они герои. Но те читатели, которые близко  знают  живых  людей
этого типа, видят, что мои три героя - нисколько не герои, а люди  вовсе  не
выше [самого обыкновенного] общего уровня людей своего типа, что  каждый  из
людей этого типа переживал <л. 41 об.> много событий, в  которых  действовал
точно так же, как они действуют у меня, - положим, не  тех  именно  событий,
как рассказываемое мною: ведь вовсе не каждая порядочная  женщина  чувствует
страстную любовь к приятелю мужа, не каждый порядочный  человек  борется  со
страстью к замужней женщине, да еще целые три года [не каждый], и  принужден
бывает застрелиться ли на мосту,  или  так,  неизвестно  куда,  пропасть  из
гостиницы; но каждый порядочный человек не счел бы ровно никаким  геройством
точно так на их месте, и много раз поступал не хуже в случаях, не менее  или
и  гораздо  побольше  трудных,  и  все-таки  не  считает  себя  удивительным
человеком, а только думает  о  себе,  что,  дескать,  я  так  себе,  ничего,
довольно честный человек. Так и смотрели на себя и Вера  Павловна,  Лопухов,
Кирсанов, и смотрели на них все хорошие знакомые их, то есть люди в их роде,
- как на людей обыкновенных в своем роде. Но Рахметов и в их кругу  считался
человеком особенным. Таких людей - немного. Но знать  их  не  мешает:  кроме
того, что они дают своим высоким станом  [средство]  мерку  судить  о  росте
массы людей их типа, они важны и сами по себе: это двигатели двигателей, это
теин в чаю, букет в благородном вине, это соль соли земли.
     Таких людей, как Вера Павловна, Лопухов, Кирсанов, я знаю сотни и забыл
сотни. Таких людей, как Рахметов, я встречал только  [пять]  [шесть]  [семь]
девять человек, и никогда не сгладится ни одна черта ни одного из них в моей
памяти. [Один из них] Двое из  этих  людей  -  женщины,  [остальные  пятеро]
семеро - мужчины.
     Тот из них, которого я встречал  в  кругу  Лопухова  и  Кирсанова  и  о
котором расскажу  здесь,  служил  живым  доказательством,  что  в  сне  Веры
Павловны рассуждения Лопухова и Алексея Петровича о почвах требуют оговорки:
нет такой почвы, в которой не [встре<чались>] попадались бы  хоть  маленькие
клочочки, на которых  могут  вырастать  здоровые  колосья.  Генеалогия  Веры
Павловны, Лопухова, Кирсанова  не  восходила  дальше  дедушек  с  бабушками.
Рахметов был из фамилии, известной с XIII века: в числе татарских темников -
корпусных начальников, -  перерезанных  в  Твери  вместе  с  их  войском  за
[покушение] намерение обращать народ в магометанство, - намерение,  которого
наверное не было у них, а [проще] правду сказать, просто за  притеснения,  -
был Рахмет. [Маленький] Сын Рахмета,  Латыф  -  Михаил,  рожденный  от  жены
русской, насильно взятой,  племянницы  тогдашнего  тверского  "дворского"  -
[нечто] звание, похожее на французских майордомов  или  коннетаблей,  -  был
пощажен за мать, и от этого Михаила Рахметовича пошли Рахметовы. Они в Твери
были боярами, в Москве стали только окольничими, в Петербурге в прошлом веке
делались генерал-аншефами, - конечно, далеко не  все:  фамилия  разветвилась
очень многочислен<ная>. <л. 42~>

     <...> если я знаю, то мало  ли  чего  я  знаю,  чего  тебе  [не  нужно]
проницательный читатель, во веки веков не узнать. А вот чего я действительно
не знаю, так не знаю: где теперь Рахметов, и что с ним, и  увижу  ли  я  его
когда-нибудь.  Об  этом  я  не  имею  никаких   других   ни   известий,   ни
предположений, кроме тех, какие имеют все его знакомые. Когда прошло  месяца
три-четыре после того, как он пропал из Москвы, и не было никаких  слухов  о
нем, все предположили, что он отправился путешествовать по Европе. И догадка
эта, кажется, верна. По крайней мере, она подтверждается вот каким  случаем.
Через год после того,  как  пропал  Рахметов,  один  из  знакомых  Кирсанова
встретил в вагоне по дороге из Вены в Мюнхен  молодого  человека,  русского,
который говорил, что проехал славянские  земли,  везде  сближался  со  всеми
классами, в каждой  земле  оставался  на  столько,  чтоб  иметь  достаточное
понятие о  нравах,  понятиях,  образе  жизни,  степени  благосостояния  всех
главных составных частей населения, жил для этого и в городах,  и  в  селах,
ходил пешком из деревни в деревню, - потом  точно  так  же  познакомился  [с
населением северной Г<ермании>] румынами и венграми, с  населением  северной
Германии, из которой опять [проехал] подвинулся к югу, в немецкие  провинции
Австрийки вот теперь все с  тою  же  целью  едет  в  Баварию,  оттуда  через
Вюртейбург и Баден, проедет в Швейцарию [где], потом во Францию, объездит  и
обойдет всю ее, потом Англию, - и на это употребит еще год, - если останется
из этого года время, то он познакомится с Италиею и Испаниею, если  же  нет,
то так и быть, "потому что это не так нужно, а те земли осмотреть  нужно"  -
зачем же? - "для соображений", а что через год во всяком случае ему  "нужно"
быть уже в Северо-Американских штатах, изучить которые  более  "нужно"  ему,
чем какую-нибудь другую страну, - что он даже не знает  [останется  ли  он],
возвратится ли он в Россию,  или  найдет  себе  дело  в  Северо-Американских
штатах, - если найдет, то не возвратится, - но вероятнее,  что  возвратится,
потому что кажется, в России, - не теперь, а через несколько времени,  -  он
[будет более "нужен", чем] может быть полезнее, чем в Америке.
     Все это очень похоже на  Рахметова  -  даже  и  эти  "нужно",  случайно
оставшиеся в памяти рассказчика. Наружностью, летами, чертами лица  проезжий
тоже подходил к Рахметову [насколько можно], но рассказчик тогда не  обратил
особенного внимания на своего спутника, который к тому же и скоро  вышел  из
вагона, в  какой-то  деревушке,  -  поэтому  рассказчик  мог  описывать  его
наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности  нет;  по
всей вероятности это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает? - может  быть
и не он. Был еще слух, что один молодой русский являлся к  одному  немецкому
философу, и сказал ему так: "у меня 30000 талеров; мне  нужно  только  5000;
остальные я прошу вас взять у меня". -  "Зачем  же?"  -  "На  издание  ваших
сочинений". Философ, натурально, не взял, но  русский,  будто  бы,  все-таки
положил деньги у банкира на имя философа и [принес] [оставил у него] прислал
ему такую записку: "Я оставил  деньги  на  ваше  имя.  Распоряжайтесь  ими".
[Философ этот действительно очень беден. Если бы] Философ этот действительно
живет в бедности, а Рахметов очень уважал его. Если б этот слух  был  верен,
не было бы никакого сомнения, что к философу являлся именно Рахметов.
     Так вот каков был господин, сидевший теперь в кабинете Кирсанова.
     Да [совершенно особой пород<ы>] особенный человек  был  этот  господин,
особой, редкой породы экземпляр был, и не затем описывается  экземпляр  этой
редкой породы, чтобы научить [вас] тебя, проницательный читатель,  обращению
с этою породою; тебе, ни одного такого экземпляра не видать в глаза, -  твои
глаза, проницательный читатель, не так устроены, чтобы видеть таких людей  -
для тебя, они невидимы, их видят только честные и смелые глаза, - а для того
я описываю такого человека, чтобы ты хоть понаслышке знал, какие  есть  люди
на свете.
     Да, смешные люди, - очень забавны. Это я для них самих говорю, что  они
смешны: потому что мне жалко их. Это я для  тех  благородных  людей  говорю,
которые очаровывают. А тебе,  проницательный  читатель,  я  скажу,  что  это
недурные люди, - а то, ведь ты, пожалуй, и не поймешь сам-то:  да,  недурные
люди, - мало их,  но  [ими]  они  дают  всем  людям  дышать,  без  них  люди
задохнулись, - ими движется жизнь, - без них, она заглохла бы [замерла  бы],
прокисла бы, - это [среди хор<оших>] двигатели двигателей, это теин  в  чаю,
букет в благородном вине, это соль соли земли.
     Вот какой человек сидел теперь в кабинете Кирсанова <л. 43>

     <ВАРИАНТ XVII ГЛАВЫ ЧЕТВЕРТОЙ, НЕ ВОШЕДШЕЙ В ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ>

     И вот таким образом шло это дело доброжелательства, и  поэтому  или  не
поэтому {или не поэтому  вписано.}  стали  Вере  Павловне  сниться  сны,  из
которых вот один, {Далее было: последний} который она видела уж  после  той,
другой свадьбы, еще не рассказанной мною, когда семейный  кружок  Кирсановых
состоял уж не из двух лиц, а из четырех, - так что этот сон помещается здесь
вовсе не по хронологическому порядку, - и зачем он помещается  здесь,  а  не
там, где следовало бы ему быть по хронологическому порядку, неизвестно; да и
вообще зачем он помещается, тоже неизвестно  -  все  это  надобно  объяснить
просто тем, что я плохой рассказчик, говорю о многом не на тех  местах,  где
сообщил бы его хороший рассказчик, и говорю много лишнего, {такого} чего  не
стал бы говорить хороший рассказчик, - но {но что ж} уж каков я есть,  таков
пусть и буду, - откуда ж мне взять уменье рассказывать хорошо, если не  дано
мне природою этого уменья? - уж извини, пишу как  умею,  и  если  что-нибудь
выходит не у места или что-нибудь выходит лишнее, не взыщите.
     Итак, вот один из снов Веры Павловны. {Далее начато: И  снится  Верочке
сон, - [будто] Она входит в ком<нату>}

                        ПЯТЫЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ {*}
     {* На полях дата: 4 март<а>. Выше, и далее пометы: а. (? Зачем? Лишнее?
Или глава V?) И снится Вере Павловне сон. б. Итак, вот  один  из  снов  Веры
Павловны; но прежде чем начинать сон, надо <не закончено.>

     Кирсановы сидели и с ними общество - Мерцаловы, Катерина  Васильевна  с
мужем (Катерина Васильевна давно уж была замужем),  еще  два-три  семейства,
несколько человек молодежи [о чем же шел разговор, это все равно] в. Однажды
Вера Павловна была в своем обществе, и как очень часто  бывает,  больше  чем
наполовину [случаев] раз (так в рукописи) и на  этот  ее  г.  Однажды  [Вера
Павловна] вечером Вера Павловна была в своем обществе, и как  бывает  часто,
больше чем наполовину [случаев] раз, был с нею там и на  этот  раз  муж;  он
кончил свои дела прежде, чем она успела кончить беседу с своею компаниею. д.
Итак, Вере Павловне стали сниться сны, - но о  снах  после,  а  кроме  снов,
наяву, разумеется, были разговоры  о  том,  как  надобно  сжиматься,  и  как
неприятно  сжиматься,  и  как  вредно  сжиматься,  почему   все-таки   плохо
сжиматься. - Однажды у [Мерцаловых] е. Лишнее? Или [это из следующей  главы,
которой еще нет? 5-ой главы?] Глава 5-ая?}

     Она входит в комнату мужа, - муж лежит и читает книгу.
     - Я тебе помешала?
     - Нет, это я от нечего делать пересматриваю, чтоб припомнить, а  то  уж
начинаю спутывать {позабывать} подробности, -  надобно  рассказывать  детям,
что годится им рассказывать. {Вместо: им рассказывать - было: для них}
     - Позволь, милый, тут картина, что это за  чудовища?  {Далее  было:  Ах
знаю, этот одноглазый - это Фенри}
     - Эта огромная собака -  Фенри;  эта  змея  -  средисветная  змея,  эта
бледная  женщина  -  Гела.  Вспоминаешь?  Вероятно,  тебе  случалось  читать
рассказы из "Эдды"?
     - Да, теперь вспоминаю, - это, должно быть, Один,  -  ведь  одноглазый,
{он одноглазый} это он, да? - А {вот и} этот, с молотком, Тор? - А вот этого
я не помню, однорукого, - кто это?
     - Тир.
     - А это, должно быть, Локи?
     - Да.
     - Локи, Гела - знаешь что, мой милый, {Далее  было:  мне  кажется,  они
оклеветаны  Эддою?}  ведь  "Эдда"  писана  приверженцами  {сторонниками}  их
врагов. Помнишь, этот чудный {дивный} эпизод в "Консуэло", рассказ о чешском
поверье {Вместо: о чешском поверье  -  было  начато:  а.  чеха  б.  чешского
патриота в. чешского исто<рика> г. чешского <не закончено>} про "того,  кого
обижают", {Далее было: мне  кажется,  что  и  эти  лица  ок<леветаны>}  кого
оклеветали, кого не понимают. {кого  оклеветали  ~  не  понимают,  вписано.}
Локи, Гела - мне кажется, что и они оклеветаны.
     - Благодарю тебя, - говорит Локи, - он выступил из картины,  он  вырос,
он стоит перед нею {Далее было:  гигантом}  с  грустною  {грустною  и  злою}
улыбкою,  -  благодарю.  {Далее  дата  на  полях:  5   м<арта>   и   пометы:
Перечитыванье. Дополненья и поправки, [человек] (1) Но человек до  последней
крайности старается сохранить  отношения,  с  которыми  сжился,  -  в  самой
глубине нашей природы лежит консервативный элемент, от которого мы отступаем
только по необходимости - в этом, по моему  мнению,  заключается  объяснение
[того]  моего  [положенья]  предположенья,  что  мне   хотелось   думать   и
подумалось,  что  <не  закончено)  (2)  В  труде  и  в  наслаждении   вообще
человеческий элемент берет верх над личным отдыхом: в труде мы  [покоряемся]
действуем под преобладанием, воздействием внешних  рациональных  надобностей
[это логика труда], в наслаждении под  преобладанием  [потребностей]  других
собственных общих потребностей человеческой натуры [В отдыхе или] Отдых  или
развлечение - [дел