ульные листы, различны фигурные концовки на
стр. 464. По сообщению Н. М. Чернышевской (в письме ко  мне  от  10  февраля
1971 г.), второй вариант был выпущен по не рассыпанному  еще  набору,  когда
первый разошелся "молниеносно".} Это издание  представляет  собою  результат
продолжительного, поистине героического труда Н. А. Алексеева. {До того  два
отрывка (глава четвертая, 17, и глава пятая, 18) были  напечатаны  им  же  в
издании:  Н.  Г.  Чернышевский.  1828-1928.  Сборник  статей,  документов  и
воспоминаний. М., 1928, стр. 19-28.} Незадолго до того  им  был  расшифрован
дневник Чернышевского. Как известно, помимо трудностей с чтением  вообще  не
очень  разборчивого  почерка  Чернышевского,  {Неразборчивость  усиливалась,
вероятно, и тем, что привыкший писать  металлическим  пером  Чернышевский  в
крепости принужден был снова обратиться  к  гусиному:  заключенным  стальные
перья не выдавались; см.: И. Борисов. Алексеевский равелин  в  1862-65  гг.,
стр. 576; Лемке, стр. 363.} им была выработана сложная  полустенографическая
система сокращений и  условных  обозначений  многих  грамматических  форм  и
оборотов. {Н. А. Алексеев. "Шифр" Н. Г. Чернышевского. - Красный  архив,  т.
3(76), 1936, стр. 221-225; . О  рукописи  Чернышевского.  -
Вопросы стенографии и машинописи,  1928,  Э  12,  стр.  3-5.}  Исключительно
ценная для своего времени работа Н. А. Алексеева  сегодня  уже  должна  быть
признана устарелой и не соответствующей  требованиям  нынешней  текстологии.
Полную  транскрипцию  всей  черновой  рукописи  в   1973-1974   гг.   наново
осуществила Т. И. Орнатская, ее труд и печатается  в  настоящем  издании:  в
нем, как может легко убедиться читатель, многое прочтено иначе, многие главы
и  параграфы  поставлены  в  иных  местах,   впервые   воспроизводятся   все
недописанные  фразы,  зачеркнутые  места  и  пр.  Только  теперь  становится
возможным изучить в деталях всю историю создания романа.
     С  выходом  романа  в  Издательстве   политкаторжан   проблема   текста
существенно осложнилась. Дело в том, что первоначальный черновик  не  просто
перебелялся, а  при  этом  существенно  переделывался:  что-то  сокращалось,
что-то, наоборот, расширялось. Текст все время правился стилистически,  а  в
ряде случаев отдельные места исключались в предвидении  цензуры.  Во  всяком
случае  первоначальный  текст  начисто  опровергает  предположение   В.   Н.
Шульгина, будто бы черновая редакция мало чем отличалась от  беловой  и  что
Чернышевский переписывал роман для того, чтобы иметь запасной  экземпляр  на
случай утраты белового. {В. Н. Шульгин. Очерки  жизни  и  творчества  Н.  Г.
Чернышевского.  М.,  1956,  стр.  84.  -  Дошедший  до  нас  черновой  текст
опровергает и сообщение  Н.  В.  Рейнгардта,  будто  бы  роман  писался  "на
обрывках" (цитированная выше статья в "Современном слове").}
     Творческая история романа остается еще далеко не разработанной. Следует
иметь в виду,  что  роман  писался  безостановочно  и  работа  над  ним  шла
одновременно  по  разным  линиям.  По  мере  того  как  определенная   часть
завершалась, Чернышевский перебелял  ее,  а  точнее  говоря,  перерабатывал,
нередко  расширяя  отдельные  места.  Завершенный  текст   сложными   путями
отправлялся в редакцию "Современника". Но в то же самое  время  Чернышевский
писал роман и дальше. При этом отдельные листы, на которых  были  начаты  те
или другие отрывки, почему-либо не удовлетворившие автора, не  уничтожались,
а использовались в дальнейшей работе. Возможно,  что  выданные  заключенному
листы были  на  строгом  учете,  во  всяком  случае  разбрасываться  ими  не
приходилось. Именно таким образом возникли позднейшие записи  на  листах  34
об.  35,  41-42,  52  об.-59.  На  них  в  самом  разном  порядке  находятся
отброшенные, но нередко очень интересные варианты  и  даже  другие  редакции
романа (стр. 715-742 наст, изд.; в дальнейшем указывается только страница).
     Для спешной работы было характерно и  то,  что  в  черновике  окончания
романа не было - оно писалось, очевидно, прямо набело: 19-23 главы  пятой  и
глава шестая известны только по журнальному тексту.

2

     Сообщение о том, что Чернышевский пишет роман и предназначает  его  для
"Современника", заключенный  в  "покое  Э  11"  Алексеевского  равелина  мог
сообщить в одном из не дошедших до нас писем к А. Н. Пыпину, писанных до  18
декабря, 20 декабря или около 24 декабря. {Н. М. Чернышевская.  Летопись...,
стр. 275.} Во всяком случае Е. Н. Пыпина сообщала об этом своим родителям  в
Саратов уже 1 января 1863 г. {Н. М.  Чернышевская-Быстрова.  Чернышевский  в
Алексеевской равелине. (Переписка Е. Н. Пыпиной с родными 1862-1864 гг.).  -
В кн.: Николай Гаврилович Чернышевский... Саратов, 1928, стр. 304.}
     Еще не получив романа и вообще не зная, дойдет ли он, а если  дойдет  -
будет   ли   пропущен   цензурой,   редакция   "Современника"   (ее,   кроме
Чернышевского, составляли в  это  время  Некрасов,  Пыпин,  Салтыков-Щедрин,
Антонович) поспешила сделать на обложке Э 1-2 журнала (возобновленного после
восьмимесячного запрета) следующее объявление:  "Для  "Современника",  между
прочим,  имеются:  "Что  делать?"  роман  Н.  Г.  Чернышевского.   (Начнется
печатанием  со  следующей  книжки)".  Дальше  объявлялось  о  романе  Н.  Г.
Помяловского "Брат и сестра", повести М. Е. Салтыкова "Тихое пристанище" и о
комедии А. Н. Островского "Пучина". В общем перечне демонстративность анонса
"Что делать?" была несколько ослаблена. {Е. Н. Пыпина в письме к родителям в
Саратов 5 ноября 1862 г. сообщала, что объявление об издании  "Современника"
в 1862 г. после "всех мытарств" было урезано цензурою, в частности  не  было
пропущено  имя  Чернышевского;   тогда   редакция   вообще   отказалась   от
перечисления имен ближайших сотрудников (Литературное наследство, т.  25-26.
М.,  1936,  стр.  390;  объявление  см.,   например,   в   "С.-Петербургских
ведомостях", 1862, 13 ноября, Э 248, стр. 1051, и потом еще несколько раз  в
той же  редакции).  Один  из  запрещенных  цензурою  вариантов  см.:  Н.  А.
Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. XII, стр. 203-204.}
     Тем  не  менее  объявление,  надо  сказать,  не  только  смелое,  но  и
рискованное. Редакция на самом видном месте называла имя арестованного члена
редакции. Притом судьба романа была в это  время  еще  совершенно  не  ясна:
цензурное  разрешение  Э  1-2  дано  5  февраля,  {В.  Э.   Боград.   Журнал
"Современник". 1847-1866. Указатель  содержания.  М.-Л.,  1959,  стр.  416.}
между тем рукопись после случайной  потери  ее  3  февраля  Некрасовым  была
доставлена  ему  лишь  8  февраля,  {Ведомости  С.-Петербургской   городской
полиции, 1863, 5, 6, 7 февраля, ЭЭ 29, 30 и 31; А. Я. Панаева  (Головачева).
Воспоминания, стр. 352-356; Е. Л. Воспоминания о Н. А.  Некрасове.
- Научное обозрение, 1903, Э 4, стр. 131; А. М. Ловягин. Из бесед  с  П.  А.
Ефремовым. - Русское библиологическое  общество.  Доклады  и  отчеты  (Новая
серия), вып. 1, СПб., 1908, стр. 3.} - значит, раньше 9-го  никак  не  могла
быть сдана в набор, - затем корректуры (они были готовы к  19  марта)  были,
как полагалось, отправлены цензору; а в этот день Э 1-2 уже вышел в свет.
     С другой стороны, не зная, как обернется его  судьба  и  успеет  ли  он
дописать роман, Чернышевский  явно  торопился.  {Конечно,  этим  объясняется
передача  рукописи  в  редакцию   "Современника"   по   частям.   Совершенно
неосновательно предположение Н.  В.  Богословского,  будто  бы  в  пересылке
частями было нечто очень тонкое и  хитроумное.  При  передаче  романа  сразу
полностью у членов  следственной  комиссии,  мол,  "могли  бы  возникнуть  и
наверняка бы возникли  сомнения  относительно  цензурности  романа"  (Н.  В.
Богословский. О романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?". -  В  кн.:  Н.  Г.
Чернышевский. Что делать? Из рассказов о новых людях. Роман. М., 1971,  стр.
11-12). Чтобы обеспечить печатание неоконченного романа из номера  в  номер,
единственным  выходом  (обычным  в  журнальной  практике   тех   лет)   было
представление рукописи по частям.} Роман объемом в 27  печатных  листов  был
написан в период с 14 декабря 1862 г. до 4 апреля 1863 г. Все это время  шла
напряженная борьба со следователями {Роман, разумеется, тоже  был  одним  из
звеньев тщательно обдуманной борьбы, но этот  аспект  просматривавшими  "Что
делать?" чиновниками уловлен не был. Впрочем, Н. В. Рейнгардт передает,  что
роман был одной из улик (О Н. Г.  Чернышевском,  стр.  2);  однако  нигде  в
материалах процесса роман не фигурирует. Так же, как Рейнгардт, думал  и  Н.
И. Костомаров (Автобиография. М., 1922, стр. 334).}  и  продолжалась  работа
над переводами Шлоссера и Гервинуса; все же в месяц в  среднем  писалось  не
меньше шести листов - темп ни с чем  несравнимый  и  неслыханный  в  истории
литературы.
     Беловой текст, разумеется, переписывался  Чернышевским  без  каких-либо
сокращений. Черновой же, вопреки обычной своей манере, Чернышевский  вначале
писал  также  полностью,  не  применяя  издавна  выработанной   им   системы
сокращений, - так было написано около половины  романа.  Далее  Чернышевский
стал писать краткописью и сделал об этом  23  января  1863  г.  ( 17  главы
третьей) такую пометку: "Отсюда я начинаю писать сокращенно, как писаны  все
мои черновые [ру],это я делаю потому,  что,  надеюсь,  Комиссия  уже
достаточно знакома с моим характером, чтобы знать, что в моих  бумагах  [нет
ничего] и не  может  быть  ничего  противозаконного.  Притом  же,  ведь  это
черновая рукопись, которая переписывается набело  без  сокращений.  Но  если
непременно захотелось бы прочесть и эти черновые страницы  романа,  я  готов
прочесть их вслух (это легче) или дать ключ к сокращениям" (538).
     Когда Чернышевский передал в  следственную  комиссию  для  пересылки  в
редакцию "Современника" 36 листов, составлявших первые две главы, 15  января
1863 г. {Лемке, стр. 235.} (т. е. ровно через месяц  после  начала  работы),
роман еще был далеко не дописан -  он  был  доведен  примерно  до  16  главы
третьей. {Чернышевский сам отмечал на  полях  черновой  рукописи  даты;  они
воспроизведены в настоящем издании.}
     Меньше чем через месяц, 12 февраля,  были  переданы  следующие  {Лемке,
стр. 240.} листов, -  в  это  время  роман  был  дописан  приблизительно  до
четвертой главы.
     Завершенный вчерне 2 марта, роман сразу же начал переписываться  и  26,
28 и 30 марта был по частям передан в следственную комиссию. {Там  же,  стр.
316}
     Последняя, небольшая часть  и  записка  для  Пыпина  и  Некрасова  были
переданы 6 апреля. {Там же.} Таким образом, Чернышевский  ни  разу  не  имел
перед собою романа в полном виде.
     Даты получения отдельных частей романа - 3 февраля, около 18 февраля  и
около 20 апреля {Там же, стр. 317; Н.  М.  Чернышевская.  Летопись...,  стр.
286.  -  Третья  дата  устанавливается  предположительно:  Потапов   передал
окончание романа в следственную комиссию 6 апреля (Лемке, стр. 316),  но  16
апреля он еще не был получен (см. письмо Е. Н.  Пыпиной  16  апреля:  Н.  М.
Чернышевская-Быстрова. Чернышевский в Алексеевском равелине, стр.  306).}  -
стоит сопоставить с датами цензурных разрешений ЭЭ 3, 4 и 5  "Современника":
Э 3 - 15 февраля и 14 марта (выход в свет - 19  марта),  Э  4  -  20  апреля
(выход в свет - 28 апреля), Э 5 - 27 апреля и 18 мая  (выход  в  свет  -  30
мая). {В. Э. Бограв. Журнал "Современник", стр. 418, 420, 423}
     Из письма Е. Н. Пыпиной к родителям от 19 февраля мы узнаем, что первые
две главы  к  этому  времени  уже  были  набраны,  -  значит,  на  их  набор
(приблизительно 8 печатных листов) ушло никак не более десяти дней:  по  тем
временам это были темпы очень быстрые.
     О темпах набора второй и третьей посылки  сведений  нет.  Но  можно  не
сомневаться, что и здесь промедления не было. Ведь  всегда  была  опасность,
что на роман будет обращено внимание  властей  и  что  печатание  его  будет
прекращено.
     Само собой разумеется, что никакой возможности сноситься с  автором  по
поводу цензурных или редакционных купюр не было.

3

     В литературе о Чернышевском до сих пор  нет  работы,  которая  была  бы
посвящена сравнению чернового и журнального текста. Между тем  сопоставление
первоначального и окончательного текстов  должно  прояснить  историю  текста
романа: различия  их  очень  значительны  и  могут  исследоваться  в  разных
аспектах.
     План  романа  определился  уже  в  черновике  и  особых  изменений   не
претерпел.
     Наиболее  значительны  отступления  в  главе   третьей.   {Все   ссылки
обозначают  главы  и  параграфы,  соответствующие   окончательному   тексту.
Следует, однако, иметь в виду,  что  первоначально  текст  был  написан  без
разделения на параграфы.} 21 черновика соответствует 20  журнального  текста
(и далее до конца главы, т. е. до 31 включительно).  Еще  больше  переделана
пятая глава - в ней начиная с 14 и до  конца  нет  соответствия  черновой  и
окончательной редакции. 18 этой главы не имеет в  журнальном  тексте  ничего
подобного   -   его   нумерация   совершенно    условна    и    определяется
последовательностью отрывков; о нем  речь  пойдет  ниже.  7,  8  и  9  главы
четвертой черновика лишь отчасти совпадают с окончательным текстом.
     Некоторые параграфы появились лишь в окончательном  тексте:  ранее  они
отсутствовали. Таковы "Похвальное слово Марье Алексевне" (24 главы  второй)
и  "Особенный  человек"  ( 29  главы  третьей).  Особое  заглавие  ("Вторая
завязка"), в окончательном тексте устраненное,  в  черновике  дано  отрывку,
вошедшему потом именно  в  параграф  "Особенный  человек".  В  остальном,  с
небольшими вариантами, в черновике налицо заглавия первой, второй, третьей и
четвертой глав; глава пятая в  ранней  редакции  заглавия  не  имеет,  глава
шестая отсутствует - она была написана,  очевидно,  лишь  при  перебеливании
рукописи. Заглавий отдельных параграфов в ранней редакции вообще  нет?  если
не считать третьего  и  четвертого  сна  Веры  Павловны  и  письма  Катерины
Васильевны Полозовой.
     Роман  -  от  черновика  к   беловику   -   подвергся   существеннейшей
переработке;  черновой  текст,  сравнительно   с   окончательным,   особенно
интересен с точки зрения его приспособления для цензуры.
     Цензура, конечно, предстояла в сознании  Чернышевского  и  при  писании
романа  в  его  первой  редакции.  Но,  в  чем-то  сразу   сдерживая   себя,
Чернышевский в других случаях писал свободно, очевидно  заранее  решив,  что
особенное внимание на эту  сторону  он  обратит  при  окончательной  отделке
романа.
     Обратим внимание на некоторые, наиболее характерные места.

     Уже в самом начале Чернышевский снял фразы, несколько расширявшие тему:
"Философ из этого выведет, что  большинство  всегда  консервативно.  Эстетик
выведет, что трагедия влечет к себе мысль и чувство сильнее,  чем  фарс".  И
несколько ниже: "Консерваторы оказались правы, как всегда . Так  мудрый
ход истории всегда дает делу конец, более или менее удовлетворительный  даже
и для побеждаемой стороны" (347).
     В  "Предисловии"  Чернышевский,  по  аналогичным   соображениям,   снял
характерный публицистический выпад: "Зачем вы так много страдаете, люди? Нет
вам никакой  надобности  страдать,  кроме  дикости  ваших  понятий.  Поймите
истину,  и  истина  осчастливит  вас"  (356).  Эти   слова,   написанные   с
проповедническим пафосом, сразу обращали мысль читателя (и значит  властей!)
к революционному пути переустройства мира - начинать с такой демонстративной
декларации   писатель   счел   излишним.   {Ср.:   Н.    А.    Вердеренская.
Публицистическое   и   художественно-образное   в   произведениях   Н.    Г.
Чернышевского. - В кн.: Проблемы русской и зарубежной  литературы.  Вып.  4.
Ярославль, 1970, стр. 157-166.}
     В 1 главы первой, снова по тем же причинам, снят звучавший дидактически
абзац,  которым  Чернышевский  заключал  пьяную  исповедь  Марьи  Алексевны:
"Верочка слушала, и женщина, казавшаяся  ей  чудовищем,  теперь  становилась
понятно - это не зверь, как  ей  казалось  прежде,  нет,  -  это  человек  -
испорченный, ужасный, обращенный колдовством  жизни  в  зверя,  но  все-таки
человек. Прежде в Верочке была только  ненависть  к  матери,  -  теперь  она
чувствовала, что в ее сердце рождается что-то похожее на  жалость.  Это  был
первый и сильный практический урок в любви к людям, как бы ни были они злы и
испорчены" (366); особенно многозначительны последние две строки.
     Явно выходили за границы темы и могли  быть  расширительно  истолкованы
слова от автора в 3 главы первой: "по наблюдению, внесенному во все  романы,
что дерзкий человек, не привыкший встречать сопротивления, трусит  и  бывает
разбит наповал, как встретит твердое сопротивление" (373).
     Иногда  устранялась,  казалось  бы,  мелочь.  Однако  она   существенно
усиливала  социальное  звучание.  Так,  в  4  главы  первой  снята   деталь:
"Полковник был очень важной фамилии" (374). Речь идет о Серже, который  стал
полковником  только  в  воображении   кухарки,   но   вторая   часть   фразы
ориентировала на высшие круги и не была необходима. Поэтому в  окончательном
тексте полковник остался, а  "важная  фамилия"  была  устранена.  Аналогично
Чернышевский поступал и в  других  случаях.  В  8  главы  третьей  черновика
Лопухов кладет в грязную канаву "туза" "со  звездой",  т.  е.  генерала  или
действительного  статского  советника  и  именует  его   при   этом:   "Ваше
превосходительство" (512); в  журнале  -  "некто  осанистый"  и  "милостивый
государь" (147).
     Снова то же самое в истории с дамой,  для  которой  Кирсанов  составлял
каталог книг. Он произносит: "_Я, ваше-ство_ - назвал  даму  по  ее  титулу,
_очень хорошему_" (512); подчеркнутого в окончательном тексте нет.
     В назидание сыну  этой  титулованной  дамы  Кирсанов  грозит  дать  ему
оплеуху (513), - и это в журнале отсутствует.
     Эти четыре детали из разных мест романа - все одного плана.
     Очень характерной переработке подверглось место о невесте Лопухова.  На
вечере в доме Розальских Лопухов объявляет Верочке, что у него есть невеста.
В окончательном тексте разговор ведется так, что  читатель  некоторое  время
готов верить в ее реальность. В черновике (4 главы второй) это место звучит
совсем иначе: Лопухов объясняет Верочке, что у  него  "две  невесты"  -  тем
самым сразу обнажает нарочитость рассказа. С  одной  невестой  (наукой)  "мы
 ставим на лампу реторты, режем лягушек", с другою  (бедность,  нищета,
неустройство жизни, в более широком плане -  революция)  Лопухов  постоянно,
несколько  раз  сталкивается  в  течение  дня  (405-406).   Таким   образом,
фиктивность, аллегоричность "невест" формулируется в  разговоре  с  Верочкой
сразу же и только для Марьи Алексевны сохраняется почти фарсовый рассказ  об
обручении и пр. {Ср.: М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского
"Что делать?". М., 1963, стр. 34-37.}
     В 6 главы  второй  сняты  публицистически  звучащие  слова  от  автора,
выводящие за непосредственные сюжетные  цели  данного  отрывка:  "Нам  нужны
факты. И факты - я ничего не рассказываю, кроме фактов, - хороши они,  дурны
они - мне что за дело, - сами судите, правдоподобны они или  нет  по  вашему
мнению, это зависит от того, в каком кругу вы жили, с какими людьми знались.
 Я полагаю, что мнения того,  другого  и  третьего  не  имеют  никакого
влияния на достоверность самого факта, а свидетельствуют  только  о  степени
развития людей, выражающих о нем то или другое мнение" (415).
     Настойчивое подчеркивание того, что Лопухов -  материалист,  показалось
Чернышевскому излишним; в черновике (9 главы второй) был,  а  в  журнальном
тексте полностью исчез довольно большой, издевательски  звучавший  абзац,  в
котором есть  такие  слова:  "по  своему  обр