" (270),  "погасло"  вместо  "погасала"  (272),
"смертной" вместо "смертельной" (273), "вдовое" вместо "вдвое" (290), "свей"
вместо "своей" (293), "сделаю" вместо "и сделаю" (297), "то и" вместо "то уж
и"  (303),  "опровергаем"  вместо  "отвергаем"  (322),  "Яковлевич"   вместо
"Яковлич" (332) и т. д.
     В тексте "Современника" (очевидно, это восходит к  авторской  рукописи)
отчетливо различаются типы отточий - в три, четыре, пять и т.  д.  точек.  В
издании 1939 г. это унифицировано.
     Между тем в  литературе  уже  было  обращено  внимание  на  то,  что  у
Радищева, Лермонтова, Добролюбова,  Л.  Толстого,  А.  Григорьева  и  других
писателей - явно не случайно - колеблются от четырех до  двенадцати  знаков.
{С. А. Рейсер. Палеография и текстология нового времени. М., 1970 стр. 173.}
     В тексте "Современника" (например,  Э  3,  стр.  131,  строка  19  св.)
напечатано, в соответствии с произношением тех лет, "мебелью", - очевидно, и
эту особенность надо сохранить; в издании 1939 г. это не сделано.
     Надо сохранить и характерную для Чернышевского  особенность  -  вводить
восклицательный и вопросительный знак в середину фразы.
     Другой вопрос - как поступить с длинными абзацами, в  середине  которых
стоит тире. В большей части случаев это тире соответствует  абзацу,  как  он
обозначается ныне. Но в некоторых случаях значение этого тире несколько иное
- оно слабее абзаца, а лишь усиленная точка, пауза большей длительности, чем
точка. Некоторые случаи  спорны,  и  редактору  следует  в  них  внимательно
разобраться. В настоящее издание внесено более  ста  исправлений  различного
рода; тем не менее  возможности  дальнейшего  улучшения  текста  еще  нельзя
считать исчерпанными.

7

     Установление основного  (канонического  в  старом  обозначении)  текста
романа "Что делать?" должно касаться двух сторон.
     Учитывая  особые,  не  имеющие  прецедента  обстоятельства,  в  которых
печатался роман, текст его должен быть внимательнейшим образом проработан  и
уточнен.  Должны  быть  устранены  очевидные  небрежности  спешного  набора,
пунктуация и орфография должны быть приближены к современным  нормам,  но  с
учетом особенностей эпохи  и  словоупотребления  Чернышевского.  Само  собою
разумеется,  что  унификация  не  должна  касаться  тех   случаев,   которые
представляют собою индивидуальную речь персонажей. Во всяком случае  никогда
еще ответственность редактора не была так значительна, как в данном случае.
     Эта   работа   очень   трудоемка,   но   не   представляет   каких-либо
принципиальных трудностей. Для  помощи  и  контроля  могут  быть  привлечены
другие автографы Чернышевского, но прежде всего черновик романа.
     Другое дело - восстановление цензурных и редакционных купюр.
     Начать с того, что мы достоверно не знаем ни одного цензурного  вычерка
и ни одного места, исправленного редакторами "Современника".
     В некоторых случаях мы можем лишь более или менее уверенно  говорить  о
том, что в предвидении цензурных нападок Чернышевский при  переписке  набело
заранее  смягчал  некоторые  места  романа.  Но  фактический  цензурный  или
редакционный вычерк и автоцензура  в  ожидании  цензорской  атаки  -  случаи
принципиально различные. Автор в этом случае перерабатывает не только данное
место, но приводит в соответствие с ним  окружающий  его  текст.  Тем  самым
восстановление  изолированного  "острого"  места  всегда  связано  с  риском
нарушения единства авторского замысла. Текст произведения  всегда  предстоит
сознанию писателя - а потом и читателя (исследователь представляет собою его
разновидность)  -  в   своей   целостности.   Эта   структура   исправлением
предполагаемых, цензурно ослабленных мест, неизбежно искажается.  Поэтому  к
их  инкорпорированню  в  основной  текст  произведения   следует   подходить
максимально осторожно, тем более что мы в сущности никогда не можем с полной
уверенностью сказать, почему тот или иной отрывок  исправлен:  мы  сплошь  и
рядом склонны заподозрить  вторжение  цензуры  там,  где  на  самом  деле  -
художественная правка, неотъемлемое право писателя на любом этапе творческой
истории его произведения.
     Путь восстановления цензурных (или якобы  цензурных)  автокупюр  вообще
рискован  и  чреват  опасными  последствиями:  текстолог   может   ненароком
восстановить из лучших побуждений не подлежащее  восстановлению  место.  При
этом такого рода работа всегда оказывается  непоследовательной.  Ухватившись
за более острый вариант, редактор его восстановит, а равноправные, но мелкие
варианты  останутся  при  этом  незамеченными.  Скажем,  мы  восстанавливаем
рассказ о визите Кирсанова в III Отделение,  но  ни  один  исследователь  не
предлагал еще ввести в роман более острый текст, касающийся дамы, у  которой
Кирсанов составлял каталог, или гораздо более острую характеристику "туза со
звездой", которого Лопухов кладет в канаву.
     Стать на путь полной реконструкции текста автора, т.  е.  предстоявшего
сознанию писателя полного воплощения его замысла, - задача невозможная,  тем
более что далеко не все  из  замыслов  находит  отражение  в  вариантах,  на
которые почти единственно может опираться редактор; многое только мелькало в
уме писателя, оставшись не зафиксированным в письменной форме. В итоге перед
нами окажется неполноценный текст, состоящий из клочков разного достоинства,
все равно не восстанавливающий замысла в его "идеале".
     Все такого рода места - материал разделов "Варианты"  и  "Комментарии".
Во втором из них комментатор может высказывать те или другие гипотезы  и  их
обосновывать, воссоздавая творческую историю произведения.
     Поэтому ни выделяемый на основании анализа  седьмой  раздел  четвертого
сна Веры Павловны, ни более полный текст рассказа  Крюковой,  ни  отрывок  о
находящемся за границею Рахметове не должны вводиться в основной текст  "Что
делать?".
     Так же обстоит дело и с  17  главы  четвертой,  содержащим  расширенный
вариант рассказа о  посещении  Кирсановым  III  Отделения.  {В.  Н.  Шульгин
почему-то  считает,  что  разговор  Кирсанова  происходил  "не  то  с  шефом
жандармов,  а  вероятнее  всего  с   генерал-губернатором   Петербурга   кн.
Суворовым" (Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского, стр. 111). Первое
предположение маловероятно: Кирсанова по такому делу принял, конечно, Не шеф
жандармов,  а  более   или   менее   высокопоставленный   чиновник;   второе
Предположение исключается - А. А. Суворов не имел никакого отношения  к  III
Отделению и находился с ним в состоянии постоянной вражды.} Дело в том,  что
в  отличие  от  других  зачеркнутых  отрывков  это  место  в  черновике   не
зачеркнуто. Трудно объяснить, в чем могла  состоять  цель  автора,  если  он
сделал это намеренно. Ведь никаких связей с редакцией Чернышевский не имел и
предлагать более полный вариант не мог, не мог он и рассчитывать на то,  что
черновик романа попадет в руки друзей и они, сверяя текст (написанный трудно
расшифровываемой криптограммой!),  поймут  намек  автора  и  будут  печатать
рассказ в  более  полной  редакции.  Очевидно,  что  перед  нами  совершенно
случайно оставшийся незачеркнутым текст.
     Конечно,  переписывая  роман  набело,  Чернышевский  в  чем-то  шел  на
компромисс: иначе роману не суждено было бы появиться в печати. Но именно  в
таком виде он увидел свет, именно в этой редакции он оказал грандиозное,  ни
с чем несравнимое воздействие на поколения читателей.  Достаточно  напомнить
слова В. И. Ленина: "Он меня всего глубоко перепахал". {См.: Н.  Валентинов.
Встречи с В. И. Лениным. Цит.  по  изданию:  В.  И.  Ленин  о  литературе  и
искусстве. Изд. 3-е. М., 1967, стр. 653.}
     "С тех пор как завелись типографские станки в России,  -  писал  Г.  В.
Плеханов, - и вплоть до нашего времени, ни  одно  печатное  произведение  не
имело такого успеха, как "Что делать?"". {См.: Г. В. Плеханов. Литература  и
эстетика, т. II. М., 1958, стр. 175.}
     По словам Герцена,  который  был  современником,  "это  -  удивительная
комментария ко всему, что было в 60-67...". {Письмо к Н.  П.  Огареву  15/27
августа 1867 г. - В кн.: А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. XXIX,
кн. 1, стр. 185.}
     Сегодня, когда роман стал для нас  историческим  памятником  эпохи,  мы
обязаны издать его максимально  точно,  исправив  несомненные  и  бесспорные
дефекты, но не имеем достаточных оснований инкорпорировать в основной  текст
хотя бы и более острые варианты первоначальной редакции,  устраненные  самим
автором, редакцией "Современника" или цензурой.
     О том, в каком виде Чернышевский издал (или переиздал) бы роман в  иных
политических  условиях,  мы  можем  только  высказывать  более   или   менее
обоснованные предположения.

                                   8 {*}

     {* Разделы  VIII-X  представляют  собою  дополненный  и  переработанный
вариант  статьи  "Легенда  о  прототипах   "Что   делать?"   Чернышевского",
первоначально напечатанной: Ленинградский гос. библиотечный  институт  имени
Н. К. Крупской. Труды, 1957, т. II, стр. 115-125.}

     Не боясь  ошибиться,  можно  утверждать,  что  всякий  пишущий  о  "Что
делать?" обязательно останавливается на вопросе о прототипах романа.
     До недавнего времени этот  вопрос  разрешался  так:  в  образе  Дмитрия
Сергеевича Лопухова Чернышевский изобразил врача Петра Ивановича  Бокова,  в
образе Александра Матвеевича  Кирсанова  -  знаменитого  русского  физиолога
Ивана Михайловича Сеченова; воспроизвел в романе действительно имевшую место
ситуацию - номинальный, а потом и фактический брак  П.  И.  Бокова  и  Марии
Александровны  Обручевой,  спустя  некоторое  время  ее  увлечение   И.   М.
Сеченовым, женой которого она вскоре и стала. П.  И.  Боков,  желая  счастья
любимой женщине и своему другу, устранился, сохранив с ними  обоими  на  всю
жизнь добрые отношения.
     Такого рода интерпретацию  сюжета  можно  найти  в  большинстве  работ,
посвященных "Что делать?" или касающихся биографии И.  М.  Сеченова,  М.  А.
Обручевой, П. И. Бокова, или эпохи 1860-х годов.
     Эта  гипотеза  считается  настолько  незыблемой,  что  исследователи  и
журналисты статьи, посвященные этим лицам,  не  обинуясь,  называют:  "Герои
"Что делать?"" {С. Султанов  О П. И. Бокове. -  Утро  России,
1914, 7 и 8 марта, Э 55 и 56. - Псевдоним раскрыт по  кн.:  И.  Ф.  Масанов.
Словарь псевдонимов..., т. III. М., 1958, стр. 144. - Ряд сведений о Раецком
любезно сообщен мне проф. Б. С. Боднарским в письмо от 9 сентября 1956 г.  -
они характеризуют его как  серьезного  и  добросовестного  журналиста.}  или
"Героиня романа "Что делать?"  в  ее  письмах".  {Статья  С.  Я.  Штрайха  в
"Звеньях" (т. III-IV, М., 1934, стр. 588).}
     Та же точка  зрения  закреплена  и  в  мемуарной  традиции.  Достаточно
прочесть,  например,  книгу  дальней  родственницы  и  поздней  современницы
Чернышевского - В. А. Пыпиной {Любовь в жизни Чернышевского.  Размышления  и
воспоминания по материалам семейного архива. Пгр., 1923, стр. 53. - Впрочем,
в отрывке, впервые опубликованном Т. А. Богданович  в  книге  "Любовь  людей
шестидесятых годов" (Л.,  1929,  стр.  427),  -  более  осторожно:  "Слышать
приходилось мне - не дома, - что Боков и Сеченов, т. е. история их отношений
к Марии Александровне, нашли отражение в романе Чернышевского "Что делать?".
Может быть, да, а может быть, только отчасти". О том  же  см.  в  статье  А.
Витмера, посвященной памяти П. И. Бокова: "Святой человек".  -  Исторический
вестник, 1915, Э 12, стр. 819.} -  или  полумемуарную  статью  А.  Лебедева,
воспроизводящую  записи  Ф.  В.  Духовникова  со   слов   Ольги   Сократовны
Чернышевской: "Лопухов взят с Бокова, офицер с Кирсанова", - читаем  в  этой
статье. {Русская старина, 1912, Э 5,  стр.  303.  -  Тут  во  всяком  случае
оговорка: надо понимать - Кирсанов с офицера. Бывший сапер, И. М. Сеченов  с
радостью сбросил военную форму еще  в  Киеве  в  1850  г.  (И.  М.  Сеченов.
Автобиографические записки. М., 1932, стр. 65). Эту страницу  его  биографии
Ольга Сократовна могла и не знать. А. П. Скафтымов (см. дальше) указал,  что
Ольга Сократовна могла так называть И. М. Сеченова на основании того, что  с
1860 г. он преподавал в Медико-хирургической академии и по этой службе носил
военную форму. Странно, однако, что Ольга  Сократовна  запамятовала  фамилию
этого офицера, друга Бокова и знакомого их семьи.}
     Ту же теорию защищал и автор двухтомной монографии о Чернышевском -  Ю.
М. Стеклов. Впрочем, он чувствовал в ней хронологические противоречия (о них
дальше) и, вместо того  чтобы  обратиться  к  материалам,  предпочел  полный
натяжек вымысел: "Во всяком случае, - пишет он,  -  первая  половина  романа
Боков-Обручева могла  легко  быть  позаимствована  Чернышевским  для  своего
произведения из действительности  Очень возможно, что к  тому  моменту,
когда Чернышевский писал "Что делать?", достаточно ясно наметилась и  вторая
половина этой романтической истории,  и  если  даже  допустить,  что  автор,
изображая второй брак Веры Павловны, несколько предвосхитил события, то  это
только делает  честь  его  психологической  проницательности,  помогшей  ему
предвидеть ход событий". {Ю. М. Стеклов. Н. Г.  Чернышевский.  Его  жизнь  и
деятельность. 1828-1889. Т. II. М.-Л., 1928, стр. 123.}
     Аргументация Ю. М. Стеклова была признана настолько сильной что  авторы
широко распространенного комментария к "Что делать?" Н. Л. Бродский и Н.  П.
Сидоров - ограничились тем, что перепечатали в своей  книге  соответствующее
место работы Стеклова, а в сносках дополнили его утверждения еще несколькими
соображениями. {Н. Л. Бродский и Н. П. Сидоров. Комментарий к роману  Н.  Г.
Чернышевского "Что делать?". М.,  1933,  стр.  41-44.  -  Относительно  Веры
Павловны делается, впрочем, справедливая оговорка о наличии в ней черт Ольги
Сократовны.  В  одноименной  книге  М.  Т.  Пинаева  (М.,  1963)  вопрос   о
прототипичности основных героев романа дан  в  соответствии  с  предложенной
мною интерпретацией (см. выше сноска 87); то же в работе: Г. Е.  Тамарченко.
Чернышевский и борьба за демократический роман.  "Что  делать?".  -  В  кн.:
История русского романа в двух томах, т. II. М.-Л., 1964, стр. 29.}
     В последнем  по  времени  Полном  собрании  сочинений  Чернышевского  в
примечаниях к тому XI, содержащему "Что делать?", находим строку, хотя  и  в
более осторожной форме, но закрепляющие ту же традиционную, имеющую уже  без
малого вековую давность точку зрения. {О том же см. в цитированной книге  Т.
А. Богданович "Любовь людей шестидесятых годов" (стр. 58 и предисловие Н. К.
Пиксанова, стр. VII). Автор ряд: исследований по интересующей нас теме С. Я.
Штрайх неоднократно подчеркивает свое согласие с принятым ранее в литературе
толкованием. Кроме указанной выше  его  статьи  см.,  например,  его  книгу:
Сестры Корвин-Круковские. М., 1934, стр. 5; см. также в кн.: Борьба за науку
в царской России. М.-Л., 1931, стр. 77.} В этих примечаниях,  написанных  Н.
А. Алексеевым и А. П.  Скафтымовым,  читаем:  "Безусловно,  в  образах  Веры
Павловны, Лопухова и Кирсанова Чернышевский был  очень  далек  от  намерений
точного воспроизведения реальных лиц, которые своими качествами и отдельными
моментами жизни давали ему лишь некоторый материал для романа.  Чернышевский
мог  иметь   в   виду   лишь   некоторые   их   стороны,   какие   для   его
общественно-типологических заданий представлялись важными и  интересными.  В
то  же  врем  категорическое  отрицание  роли  названных  лиц  как  реальных
прототипов романа, какое мы  встречаем,  например,  в  воспоминаниях  Л.  Ф.
Пантелеева в отношении к П. И. Бокову, едва ли правильно".  В  другом  месте
того же комментария утверждается, что личность Сеченова "в  некоторых  черта
послужила прототипом для образа Кирсанова". К словам: "Итак,  Вера  Павловна
занялась медициною" - примечание гласит: "В этом моменте характеристики Веры
Павловны    отражены    некоторые    черты    жизни    Марь    Александровны
Боковой-Сеченовой, которая Чернышевскому была  лично  известна  и  жизненная
судьба которой,  очевидно,  послужила  Чернышевскому  отправным  фактом  при
выработке сюжета "Что делать?"" (XI, 71 и 718).
     Таким образом, несмотря на  две-три  оговорки,  комментаторы  принимают
обычную точку зрения: Боков-Сеченов-Обручева - все они в той или другой мере
(иногда в значительной -  "отправной  факт")  послужили  прототипами  героев
романа.
     Из воспоминаний, исследований  и  комментариев  та  же  гипотеза  легко
перешла в популярные книги и школьные пособия, - в этом, впрочем, нет ничего
удивительного.   {См.,   например:   Б.   Рюриков.   Н.   Г.   Чернышевский.
Критико-биографический очерк. М., 1961, стр.  154;  А.  А.  Озерова.  Н.  Г.
Чернышевский. Изд. 2-е. М., 1956, стр.  148;  Н.  В.  Богословский.  Николай
Гаврилович Чернышевский. М., 1955, стр. 457-459; А.  А.  Зерчанинов,  Д.  Я.
Райхин. Русская литература. Учебник для IX класса средней школы. Изд.  15-е.
М., 1956, стр. 141; Н. Н. Новикова. Владимир Обручев - герой  романа  Н.  Г.
Чернышевского "Алферьев".  -  В  кн.:  Революционная  ситуация  в  России  в
1859-1861 гг. М., 1962, стр. 483; и ряд других работ.}
     Из литературоведения тот же взгляд быстро перекочевал и в другие науки.
Так, в книге физиолога X. С. Коштоянца о Сеченове  читатель  прочтет  те  же
утверждения, подкрепленные притом собственными соображениями автора в пользу
гипотезы Кирсанов-Сеченов. X. С. Коштоянц полагает, что аргументом в  пользу
того, что Чернышевский писал Кирсанова с Сеченова,  является,  в  частности,
письмо Сеченова к Мечникову по поводу  "грязных  пасквилей  Цитовича  против
героев романа "Что делать?"" (гнусная брошюра  "Что  делали  в  романе  "Что
делать?""). {X. С. Коштоянц. Сеченов. 1829-1905. М., 1950, стр. 47.}
     Действительно, 24 декабря 1878 г. Сеченов писал И. И. Мечникову о  том,
что ему "как лицу прямо задетому в брошюре,  вмешиваться"  в  дело  протеста
против книги Цитовича неудобно. {См.: Борьба за науку в царской России, стр.
96.} Но дело в том, что  это  письмо  не  имеет  ни  малейшего  отношения  к
названной X. С. Коштоянцем  брошюре  Цитовича  и  аргументом  в  его  пользу
служить никак не может. Пасквиль  Цитовича  о  романе  "Что  делать?"  имеет
цензурное разрешение 24 февраля 1879 г., т. е. он вышел  в  свет  через  два
месяца после письма Сеченова! Сеченов  же  пишет  о  совсем  другой  брошюре
Цитовича - "Ответ на письма к ученым людям", вышедшей в  Одессе  примерно  в
конце  сентября  1878  г.  (цензурное  разрешение  -  23  сентября).  В  ней
действительно дважды (на стр. 16 и 26) упомянуты "Рефлексы головного мозга",
а на стр. 19 находится следующий гнусный и  почти  незамаскированный  намек:
"Пятый сманил чужую жену или по дружбе уступил приятелю свою".
     Можно не  продолжать  дальше  нашего  обзора.  Как  видим,  мемуаристы,
исследователи,  критики,  педагоги,  популяризаторы,  комментаторы   -   все
единодушно  признают,  что  в  романе  "Что  делать?"  существует   реальная
жизненная основа в виде истории романа Обручевой с Боковым и Сеченовым.

9

     Нельзя сказать,  что  изложенное  здесь  понимание  было  единственным,
принятым  в  нашей  литературе.  Справедливость  требует  указать,   что   и
мемуаристы и исследователи подвергали порою сомнению  правильность  обычного
толкования,  однако  их  голоса  тонули  в  хоре  сторонников   традиционной
интерпретации и не обращали на себя никакого внимания.
     В 1905 г. Л. Ф. Пантелеев в первом томе своих мемуаров "Из воспоминаний
прошлого", в главе, посвященной истории "Земли и воли", в сноске  указал  на
совершенную неправдоподобность гипотезы о Бокове-Лопухове. {Перепечатано: Л.
Ф. Пантелеев. Из воспоминаний прошлого, стр. 334.} Вся глава была проникнута
резко ироническим и даже враждебным отношением к Бокову (он  был