анцовщиц,
которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: "это самое
лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же
независимости и власти еще присоединяется  со  стороны  общества  формальное
признание законности такого положения, то есть, когда муж относится  к  жене
как поклонник актрисы к  актрисе".  Она  говорила  много,  Верочка  говорила
много, обе разгорячились, Верочка, наконец, дошла до пафоса.
     - Вы называете меня фантазеркою, спрашиваете, чего же я хочу от  жизни?
Я не хочу ни властвовать, ни  подчиняться,  я  не  хочу  ни  обманывать,  ни
притворяться, я не хочу смотреть на  мнение  других,  добиваться  того,  что
рекомендуют мне другие, когда мне самой этого не  нужно.  Я  не  привыкла  к
богатству - мне самой оно не нужно, - зачем же я  стану  искать  его  только
потому, что другие думают, что оно всякому приятно  и,  стало  быть,  должно
быть приятно мне? Я не была в обществе, не испытывала, что значит  блистать,
и у меня еще нет влечения к этому, - зачем же я стану жертвовать  чем-нибудь
для блестящего положения только потому, что, по мнению других, оно  приятно?
Для того, что не нужно мне самой, - я не пожертвую ничем, - не только собой,
даже  малейшим  капризом  не  пожертвую.  Я  хочу  быть  независима  и  жить
по-своему; что нужно мне самой, на то я готова; чего мне не нужно,  того  не
хочу и не хочу. Что нужно мне будет, я  не  знаю;  вы  говорите:  я  молода,
неопытна, современем переменюсь, - ну, что  ж,  когда  переменюсь,  тогда  и
переменюсь, а теперь не хочу, не хочу, не хочу ничего, чего не хочу! А  чего
я хочу теперь, вы спрашиваете? - ну да, я этого не знаю. Хочу  ли  я  любить
мужчину? - Я не знаю, - ведь я вчера поутру, когда вставала, не  знала,  что
мне захочется полюбить вас; за несколько часов до того, как полюбила вас, не
знала, что полюблю, и не знала, как это я буду  чувствовать,  когда  полюблю
вас. Так теперь я не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я
знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не  хочу
никому быть обязана ничем, чтобы никто  не  смел  сказать  мне:  ты  обязана
делать для меня что-нибудь! Я хочу делать только то,  чего  буду  хотеть,  и
пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не
стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна.
     Жюли слушала и задумывалась, задумывалась и краснела и -  ведь  она  не
могла не вспыхивать, когда  подле  был  огонь  -  вскочила  и  прерывающимся
голосом заговорила:
     - Так, дитя мое, так! Я и сама бы  так  чувствовала,  если  б  не  была
развращена. Не тем я развращена, за что называют женщину погибшей,  не  тем,
что было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена,  что
тело мое было предано поруганью, а тем,  что  я  привыкла  к  праздности,  к
роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю,  делаю  то,
чего не хочу - вот это разврат! Не слушай того, что я  тебе  говорила,  дитя
мое: я развращала тебя - вот мученье! Я не могу прикасаться  к  чистому,  не
оскверняя; беги меня, дитя мое, я гадкая женщина, - не думай  о  свете!  Там
все гадкие, хуже меня; где  праздность,  там  гнусность,  где  роскошь,  там
гнусность! - беги, беги!

VII

     Сторешников чаще и чаще начал думать: а что, как я в самом деле  возьму
да женюсь на yей? С ним произошел случай,  очень  обыкновенный  в  жизни  не
только людей несамостоятельных в его роде, а  даже  и  людей  с  независимым
характером. Даже в истории народов: этими  случаями  наполнены  томы  Юма  и
Гиббона, Ранке и Тьерри {23};  люди  толкаются,  толкаются  в  одну  сторону
только потому, что не слышат слова: "а попробуйте-ко, братцы,  толкнуться  в
другую", - услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться
в другую сторону. Сторешников слышал  и  видел,  что  богатые  молодые  люди
приобретают себе хорошеньких небогатых девушек  в  любовницы,  -  ну,  он  и
добивался сделать Верочку своею любовницею: другого слова не приходило ему в
голову; услышал он другое слово: "можно жениться", - ну, и  стал  думать  на
тему "жена", как прежде думал на тему "любовница".
     Это  общая  черта,  по  которой  Сторешников  очень   удовлетворительно
изображал в своей особе девять десятых долей истории рода человеческого.  Но
историки и психологи говорят, что  в  каждом  частном  факте  общая  причина
"индивидуализируется" (по их выражению) местными, временными,  племенными  и
личными элементами, и будто бы они-то, особенные-то элементы, и важны, -  то
есть, что все ложки хотя и ложки, но каждый хлебает суп или щи  тою  ложкою,
которая у него, именно вот у него в руке, и  что  именно  вот  эту-то  ложку
надобно рассматривать. Почему не рассмотреть.
     Главное уже сказала Жюли (точно читала она русские романы, которые  все
об этом  упоминают!):  сопротивление  разжигает  охоту.  Сторешников  привык
мечтать, как он будет "обладать" Верочкою. Подобно Жюли,  я  люблю  называть
грубые вещи прямыми именами грубого и пошлого языка, на котором почти все мы
почти постоянно думаем и говорим. Сторешников уже несколько недель занимался
тем, что воображал себе Верочку в разных позах, и хотелось  ему,  чтобы  эти
картины  осуществились.  Оказалось,  что  она  не  осуществит  их  в  звания
любовницы, - ну, пусть осуществляет в звании жены; это  все  равно,  главное
дело не звание, а позы, то есть обладание. О, грязь! о, грязь! -  "обладать"
- кто смеет обладать человеком? Обладают халатом, туфлями. - Пустяки:  почти
каждый из нас, мужчин,  обладает  кем-нибудь  из  вас,  наши  сестры;  опять
пустяки: какие вы нам сестры? - вы наши лакейки! Иные из  вас,  -  многие  -
господствуют над нами - это ничего: ведь и многие лакеи властвуют над своими
барами.
     Мысли о позах разыгрались в Сторешникове после театра  с  такою  силою,
как еще никогда. Показавши приятелям любовницу своей  фантазии,  он  увидел,
что любовница гораздо лучше,  что  всякое  другое  достоинство,  большинство
людей оценивает с точностью только  по  общему  отзыву.  Всякий  видит,  что
красивое лицо красиво, а до  какой  именно  степени  оно  красиво,  как  это
разберешь, пока ранг  не  определен  дипломом?  Верочку  в  галлерее  или  в
последних рядах кресел, конечно, не замечали; но когда она  явилась  в  ложе
2-го яруса, на нее было наведено очень много биноклей; а сколько  похвал  ей
слышал Сторешников, когда, проводив ее, отправился в фойэ! а  Серж?  о,  это
человек с самым тонким вкусом! - а Жюли?  -  ну,  нет,  когда  наклевывается
такое счастье, тут нечего разбирать, под каким званием "обладать" им.
     Самолюбие  было  раздражено  вместе  с  сладострастием.  Но  оно   было
затронуто и с другой стороны: "она едва ли пойдет за вас" - как?  не  пойдет
за него, при таком мундире и доме?  нет,  врешь,  француженка,  пойдет!  вот
пойдет же, пойдет!
     Была и еще одна причина в том  же  роде:  мать  Сторешникова,  конечно,
станет противиться женитьбе - мать в этом случае представительница света,  -
а  Сторешников  до  сих  пор  трусил  матери  и,  конечно,  тяготился  своею
зависимостью от нее. Для людей бесхарактерных очень завлекательна мысль:  "я
не боюсь; у меня есть характер".
     Конечно, было и желание подвинуться  в  своей  светской  карьере  через
жену.
     А ко всему этому прибавлялось, что ведь Сторешников не смел  показаться
к Верочке в прежней роли, а между тем так и тянет посмотреть на нее.
     Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал  жениться,  и  через
неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней  обедни,
сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с  предложением.  Верочка
не выходила из своей комнаты, он мог говорить только  с  Марьею  Алексевною.
Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает  себе  за
большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение  дочери  и  просит
пожаловать за ответом завтра поутру.
     - Ну,  молодец  девка  моя  Вера,  -  говорила  мужу  Марья  Алексевна,
удивленная  таким  быстрым  оборотом  дела:  -  гляди-ко,  как  она  забрала
молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала,
много хлопот мне будет опять его заманить, думала,  испорчено  все  дело,  а
она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, -  знала,  как  надо
поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
     - Господь умудряет младенцы, - произнес Павел Константиныч.
     Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна  была  строгая
хранительница добрых преданий, и в таком  парадном  случае,  как  объявление
дочери о предложении, она назначила мужу ту почетную роль,  какая  по  праву
принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья  Алексевна
уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену  просить
барышню пожаловать к ним.
     - Вера, - начал Павел Константиныч, - Михаил Иваныч делает  нам  честь,
просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя  родители,  что  принуждать
тебя не будем, но что с одной стороны рады. Ты как  добрая  послушная  дочь,
какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы  не  смели
от бога молить такого жениха. Согласна, Вера?
     - Нет, - сказала Верочка.
     - Что ты говоришь, Вера? - закричал Павел Константиныч; дело  было  так
ясно, что и он мог кричать, не осведомившись у жены, как ему поступать.
     - С ума ты сошла, дура? Смей повторить, мерзавка-ослушница! - закричала
Марья Алексевна, подымаясь с кулаками на дочь.
     - Позвольте, маменька, - сказала Вера,  вставая:  -  если  вы  до  меня
дотронетесь, я уйду из дому, запрете, - брошусь из окна.  Я  знала,  как  вы
примете мой отказ, и обдумала, что мне делать. Сядьте и сидите, или я уйду.
     Марья Алексевна опять  уселась.  "Экая  глупость  сделана,  передняя-то
дверь не заперта  на  ключ!  задвижку-то  в  одну  секунду  отодвинет  -  не
поймаешь, уйдет! ведь бешеная!"
     - Я не пойду за него. Без моего согласия не станут венчать.
     - Вера, ты  с  ума  сошла,  -  говорила  Марья  Алексевна  задыхающимся
голосом.
     - Как же это можно? Что же мы ему скажем завтра? - говорил отец.
     - Вы не виноваты перед ним, что я несогласна.
     Часа два продолжалась сцена. Марья  Алексевна  бесилась,  двадцать  раз
начинала кричать и сжимала кулаки, но Верочка говорила: "не вставайте, или я
уйду". Бились, бились, ничего не могли сделать. Покончилось тем,  что  вошла
Матрена и спросила, подавать ли обед - пирог уже перестоялся.
     - Подумай до вечера, Вера, одумайся, дура! - сказала Марья Алексевна  и
шепнула что-то Матрене.
     - Маменька, вы что-то хотите сделать надо мною, вынуть  ключ  из  двери
моей комнаты, или что-нибудь такое. Не делайте ничего: хуже будет.
     Марья Алексевна сказала  кухарке:  "не  надо".  -  "Экой  зверь  какой,
Верка-то! Как бы не за рожу ее он ее брал, в  кровь  бы  ее  всю  избить,  а
теперь как тронуть? Изуродует себя. проклятая!".
     Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою  комнату.
Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не  удалось  ему:
только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что  хозяйский  человек
пришел; хозяйка просит Павла  Константиныча  сейчас  же  пожаловать  к  ней.
Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое дело дрожать?

VIII

     А как же прикажете ей не дрожать, когда через нее  сочинилась  вся  эта
беда? Как только она позвала  Верочку  к  папеньке  и  маменьке,  тотчас  же
побежала сказать  жене  хозяйкина  повара,  что  "ваш  барин  сосватал  нашу
барышню"; призвали младшую горничную хозяйки, стали  упрекать,  что  она  не
по-приятельски себя  ведет,  ничего  им  до  сих  пор  не  сказала;  младшая
горничная не могла взять в толк, за  какую  скрытность  порицают  ее  -  она
никогда ничего не скрывала; ей сказали - "я сама ничего не слышала", - перед
нею извинились,  что  напрасно  ее  поклепали  в  скрытности,  она  побежала
сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: "значит,  это
он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна
знать, что Анна Петровна знает", и пошла сообщить барыне. Вот какую  историю
наделала Матрена! "Язычок мой проклятый, много он меня губил!" - думала она.
Ведь доследует Марья Алексевна, через кого вышло наружу. Но дело пошло  так,
что Марья Алексевна забыла доследовать, через кого оно вышло.
     Анна Петровна ахала, охала, два раза упала  в  обморок,  -  наедине  со
старшею горничною; значит, сильно была огорчена, и  послала  за  сыном.  Сын
явился.
     - Мишель, справедливо ли то, что я слышу? (тоном гневного страдания.)
     - Что вы слышали, maman?
     - То, что ты сделал предложение этой... этой... этой...  дочери  нашего
управляющего?
     - Сделал, maman.
     - Не спросив мнения матери?
     - Я хотел спросить вашего согласия, когда получу ее.
     - Я полагаю, что в ее согласии ты мог быть более уверен, чем в моем.
     - Maman, так нынче принято, что прежде узнают о согласии девушки, потом
уже говорят родственникам.
     - Это по-твоему принято? быть может, по-твоему также принято:  сыновьям
хороших фамилий жениться бог знает на ком, а матерям соглашаться на это?
     - Она, maman, не бог знает кто; когда вы узнаете ее,  вы  одобрите  мой
выбор.
     - "Когда я узнаю ee!" - я никогда не узнаю ee! "одобрю твой выбор!" - я
запрещаю тебе всякую мысль об этом выборе! слышишь, запрещаю!
     - Maman, это не принято нынче; я не маленький мальчик, чтоб  вам  нужно
было водить меня за руку. Я сам знаю, куда иду.
     - Ах! - Анна Петровна закрыла глаза.
     Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но  ведь
они были женщины с умом и характером; а тут по части ума бой был  равный,  и
если по характеру был небольшой перевес на стороне матери, то  у  сына  была
под ногами надежная почва; он до сих пор боялся матери по привычке,  но  они
оба твердо помнили, что ведь по  настоящему-то,  хозяйка-то  не  хозяйка,  а
хозяинова мать, не больше, что хозяйкин  сын  не  хозяйкин  сын,  а  хозяин.
Потому-то хозяйка и медлила решительным словом "запрещаю", тянула  разговор,
надеясь сбить и утомить сына прежде, чем дойдет до настоящей схватки. Но сын
зашел уже так далеко, что нельзя  было  вернуться,  и  он  по  необходимости
должен был держаться.
     - Maman, уверяю вас, что лучшей дочери вы не могли бы иметь.
     - Изверг! Убийца матери!
     - Maman, будемте рассуждать хладнокровно.  Раньше  или  позже  жениться
надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы мог,
пожалуй, жениться на такой, что все доходы с дома  понадобились  бы  на  мое
хозяйство. А она будет почтительною дочерью, и мы могли бы жить с вами,  как
до сих пор.
     - Изверг! Убийца мой! Уйди с моих глаз!
     - Maman, не сердитесь: я ничем не виноват.
     - Женится на какой-то дряни, и не виноват.
     - Ну, теперь, maman, я сам уйду. Я не хочу, чтобы при мне  называли  ее
такими именами.
     - Убийца мой! - Анна Петровна упала в обморок, а Мишель ушел, довольный
тем, что бодро выдержал первую сцену, которая важнее всего.
     Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила  обморок.  Сын  решительно
отбивается от рук! В ответ на "запрещаю!" он объясняет, что дом  принадлежит
ему!  -  Анна  Петровна  подумала,  подумала,  излила  свою  скорбь  старшей
горничной, которая в этом случае совершенно  разделяла  чувства  хозяйки  по
презрению  к  дочери  управляющего,  посоветовалась  с  нею  и  послала   за
управляющим.
     - Я была до сих пор очень довольна вами, Павел Константиныч: но  теперь
интриги, в которых вы, может быть, и не участвовали,  могут  заставить  меня
поссориться с вами.
     - Ваше превосходительство, я ни в чем тут не виноват, бог свидетель.
     - Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я  не
мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я
снисходительна к шалостям молодых людей. Но я  не  потерплю  унижения  своей
фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
     - Ваше превосходительство, она не осмеливалась иметь таких  видов.  Она
почтительная девушка, мы ее воспитали в уважении.
     - То есть, что это значит?
     - Она, ваше превосходительство, против вашей воли никогда не посмеет.
     Анна Петровна ушам своим  не  верила.  Неужели,  в  самом  деле,  такое
благополучие?
     - Вам должна быть известна моя воля... Я не могу согласиться  на  такой
странный, можно сказать, неприличный брак.
     - Мы это чувствуем, ваше превосходительство, и Верочка  чувствует.  Она
так к сказала: я не смею, говорит, прогневать их превосходительство.
     - Как же это было?
     - Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили  свое
намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил  Иванович,  ничего
не  скажу  до  завтрего  утра,  а   мы   с   женою   были   намерены,   ваше
превосходительство, явиться к вам и доложить обо  всем,  потому  что  как  в
теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше  превосходительство.
А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я  с  вами,
папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
     - Так она благоразумная и честная девушка?
     - Как же, ваше превосходительство, почтительная девушка!
     - Ну, я этому очень рада, что мы можем остаться  с  вами  в  дружбе.  Я
награжу вас за это. Теперь же готова наградить. По  парадной  лестнице,  где
живет портной, квартира во 2-м этаже ведь свободна?
     - Через три дня освободится, ваше превосходительство.
     - Возьмите ее себе. Можете израсходовать  до  100  рублей  на  отделку.
Прибавляю вам и жалованья 240 р. в год.
     - Позвольте попросить ручку у вашего превосходительства!
     - Хорошо, хорошо. Татьяна! - Вошла старшая горничная. - Найди мое синее
бархатное пальто. Это я дарю вашей жене. Оно стоит 150 р.  (85  р.),  я  его
только 2 раза (гораздо более 2О) надевала.  Это  я  дарю  вашей  дочери,Анна
Петровна подала управляющему очень  маленькие  дамские  часы,  -  я  за  них
заплатила 300 р. (120  р.).  Я  умею  награждать,  и  вперед  не  забуду.  Я
снисходительна к шалостям молодых людей.
     Отпустив управляющего, Анна Петровна опять кликнула Татьяну.
     - Попросить ко мне Михаила Ивановича, - или нет, лучше я сама  пойду  к
нему. - Она побоялась, что посланница передаст  лакею  сына,  а  лакей  сыну
содержание известий, сообщенных управляющим,  и  букет  выдохнется,  не  так
шибнет сыну в нос от ее слов.
     Михаил Иваныч лежал, и не без некоторого довольства покручивал  усы.  -
"Это еще зачем пожаловала сюда-то? Ведь у меня нет  нюхательных  спиртов  от
обмороков", думал он, вставая при появлении матери. Но он увидел на ее  лице
презрительное торжество.
     Она села, сказала:
     - Садитесь, Михаил Иваныч, и мы поговорим, - и долго смотрела за него с
улыбкою; наконец, произнесла: - Я очень довольна, Михаил Иваныч;  отгадайте,
чем я довольна?
     - Я не знаю, что и подумать, maman; вы так странно...
     - Вы увидите, что  нисколько  не  странно;  подумайте,  может  быть,  и
отгадаете.
     Опять долгое молчание. Он  теряется  в  недоумениях,  она  наслаждается
торжеством,
     - Вы не можете отгадать, - я вам скажу. Это очень просто и  натурально;
если бы в  вас  была  искра  благородного  чувства,  вы  отгадали  бы.  Ваша
любовница, - в прежнем разговоре Анна Петровна лавировала, теперь уж  нечего
было лавировать: у неприятеля отнято средство победить ее, - ваша любовница,
- не возражайте, Михаил Иваныч, вы сами повсюду  разглашали,  что  она  ваша
любовница, - это существо низкого происхождения, низкого воспитания, низкого
поведения, - даже это презренное существо...
     - Maman, я не хочу слушать таких выражений  о  девушке,  которая  будет