сносно. Теперь меня никто не мучит, - ждут и оставляют или
почти оставляют одну.
     - Но ведь это не может так продолжаться много  времени.  К  вам  начнут
приставать. Что тогда?
     - Ничего. Я думала об этом и решилась. Я тогда  не  останусь  здесь.  Я
могу быть актрисою. Какая это завидная жизнь! Независимость! Независимость!
     - И аплодисменты.
     - Да, и это приятно. Но главное - независимость! Делать,  что  хочу,  -
жить, как хочу, никого не спрашиваясь, ничего ни от кого не требовать, ни  в
ком, ни в ком не нуждаться! Я так хочу жить!
     - Это так, это хорошо! Теперь у меня к вам просьба: я  узнаю,  как  это
сделать, к кому надобно обратиться, - да?
     - Благодарю, - Верочка пожала ему руку. - Делайте это скорее:  мне  так
хочется поскорее  вырваться  из  этого  гадкого,  несносного,  унизительного
положения! Я говорю: "я спокойна, мне сносно" - разве это в самом деле  так?
Разве я не вижу, что делается моим именем? Разве я не знаю, как  думают  обо
мне все, кто здесь есть? Интриганка, хитрит, хочет быть богата, хочет  войти
в светское общество, блистать, будет держать мужа под башмаком, вертеть  им,
обманывать его, - разве я не знаю, что все обо мне так думают? Не  хочу  так
жить, не хочу! - Вдруг она задумалась. - Не смейтесь тому, что я скажу: ведь
мне жаль его, - он так меня любит!
     - Он вас любит? Так он на вас смотрит, как вот я, или нет? Такой у него
взгляд?
     - Вы смотрите прямо, просто. Нет, ваш взгляд меня не обижает.
     - Видите, Вера Павловна, это оттого... Но все равно. А он так смотрит?
     Верочка покраснела и молчала.
     - Значит, он вас не любит. Это не любовь, Вера Павловна.
     - Но... - Верочка не договорила и остановилась.
     - Вы хотели сказать: но что ж это, если не любовь? Это пусть будет  все
равно. Но что это не любовь, вы сами скажете. Кого вы больше всех любите?  -
я говорю не про эту любовь, - но из родных, из подруг?
     - Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет,  недавно  мне
встретилась одна очень странная женщина. Она  очень  дурно  говорила  мне  о
себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, - мы виделись по совершенно
особенному случаю - сказала, что когда мне будет крайность,  но  такая,  что
оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к  ней,  но  иначе  -
никак. Ее я очень полюбила. .
     - Вы желаете, чтоб  она  сделала  для  вас  что-нибудь  такое,  что  ей
неприятно или вредно?
     Верочка улыбнулась.
     - Как же это можно?
     - Но нет, представьте, что вам очень, очень нужно  было  бы,  чтоб  она
сделала для вас что-нибудь, и она сказала бы вам: "если я  это  сделаю,  это
будет мучить  меня",  -  повторили  бы  вы  ваше  требование,  стали  ли  бы
настаивать?
     - Скорее умерла бы.
     - Вот, вы сами говорите, что это - любовь. Только эта любовь  -  просто
чувство, а не страсть. А что же такое любовь-страсть? Чем отличается страсть
от простого чувства?  Силою.  Значат,  если  при  простом  чувстве,  слабом,
слишком слабом перед  страстью,  любовь  ставит  вас  в  такое  отношение  к
человеку, что вы говорите: "лучше умереть, чем  быть  причиною  мученья  для
него"; если простое чувство так говорит, что же скажет  страсть,  которая  в
тысячу раз сильнее? Она скажет: "скорее умру, чем - не то что  потребую,  не
то что попрошу, - а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал  для  меня
что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно;  умру  скорее,  чем  допущу,
чтобы он для меня стал к чему-нибудь принуждать себя, в чем-нибудь  стеснять
себя". Вот такая страсть, которая говорит так, это - любовь. А если  страсть
не такая, то она страсть, но вовсе не любовь. Я сейчас ухожу отсюда.  Я  все
сказал, Вера Павловна.
     Верочка пожала ему руку.
     - До свиданья. Что ж вы не  поздравите  меня?  Ведь  нынче  день  моего
рожденья.
     Лопухов посмотрел на нее.
     - Может быть... может быть! Если вы не ошиблись, хорошо для меня.

V

     "Как это так скоро, как это так неожиданно, - думает  Верочка,  одна  в
своей комнате, по окончании вечера: - в первый  раз  говорили  и  стали  так
близки! за полчаса вовсе не знать друг друга и через час видеть,  что  стали
так близки! как это странно!"
     Нет, это вовсе не странно, Верочка. У этих  людей,  как  Лопухов,  есть
магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое  существо.
Это их невеста подсказывает им такие слова. А вот что в самом деле  странно,
Верочка, - только не нам с тобою, - что ты так спокойна.  Ведь  думают,  что
любовь - тревожное чувство. А ты заснешь так тихо, как ребенок, и  не  будут
ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, - разве приснятся веселые детские
игры,  фанты,  горелки  или,  может  быть,  танцы,  только   тоже   веселые,
беззаботные. Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я  знаю,
что это не странно. Тревога в любви - не  самая  любовь,  -  тревога  в  ней
что-нибудь не так, как следует быть, а сама она весела и беззаботна.
     "Как это странно, - думает Верочка: - ведь я сама все  это  передумала,
перечувствовала, что он говорит и о бедных, и  о  женщинах,  и  о  том,  как
надобно любить, - откуда я это взяла? Или  это  было  в  книгах,  которые  я
читала? Нет, там не  то:  там  все  это  или  с  сомнениями,  или  с  такими
оговорками, и все это как  будто  что-то  необыкновенное,  невероятное.  Как
будто мечты, которые хороши, да только не сбудутся! А мне казалось, что  это
просто, проще всего, что это самое обыкновенное, без чего нельзя  быть,  что
это верно все так будет, что это вернее всего! А  ведь  я  думала,  что  это
самые лучшие книги. Ведь вот Жорж Занд - такая добрая, благонравная, -  а  у
ней все это только мечты! Или наши - нет, у наших уж вовсе ничего этого нет.
Или у Диккенса {29} - у  него  это  есть,  только  он  как  будто  этого  не
надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает,  что  этому  нельзя
быть. Как же они не знают, что без  этого  нельзя,  что  это  в  самом  деле
надобно так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был
ни беден, ни несчастен. Да разве они этого не говорят? Нет, им только жалко,
а они думают, что в самом деле  так  и  останется,  как  теперь,  -  немного
получше будет, а все так же. А того они не говорят, что я  думала.  Если  бы
они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают; а то  ведь
мне все казалось, что это только  я  так  думаю,  потому  что  я  глупенькая
девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так  не  думает,  никто  этого  в
самом деле не ждет. А вот он говорит, что его невеста растолковала всем, кто
ее любит, что это именно все так будет, как мне казалось, и растолковала так
понятно, что все они стали заботиться, чтоб это поскорее так было. Какая его
невеста умная! Только, кто ж это она? Я узнаю,  непременно  узнаю.  Да,  вот
хорошо будет, когда бедных не будет, никто никого принуждать не  будет,  все
будут веселые, добрые, счастливые..."
     И с этим Верочка заснула, и спала крепко, и ничего не видела во сне.
     Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к сердцу все это
ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые  стали
этому учить и доказали, что этому так надо  быть,  что  это  непременно  так
будет, что "того не может не быть; не странно, что ты  поняла  и  приняла  к
сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить  твои  книги:  твои
книги писаны людьми,  которые  учились  этим  мыслям,  когда  они  были  еще
мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, - и только.  Теперь,
Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие  книги,  другими
людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного  нет  в  них
ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в  полях,
когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты  их  слышала  даже  от
твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить
обманом и обиранием;  она  хотела  говорить  против  твоих  мыслей,  а  сама
развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой,  испорченной  француженки,
которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает  из  него
все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет  своей
воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, -  уж  ей  ли,
кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и  мягким,  -  а  она
говорит все-таки: "и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны". Теперь,
Верочка, нетрудно набраться  таких  мыслей,  какие  у  тебя.  Но  другие  не
принимают их к сердцу, а ты приняла - это хорошо, но тоже не странно: что  ж
странного, что тебе хочется быть вольным и счастливым  человеком!  Ведь  это
желание - не бог знает какое  головоломное  открытие,  не  бог  знает  какой
подвиг геройства.
     А вот что странно, Верочка, что есть такие же люди, у которых нет этого
желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется  странно,
с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что  от
мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к  мыслям,  что  всем
людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее  прийти.
А ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно, что это  одно
и натурально, одно и по-человечески; просто по-человечески;  -  "я  чувствую
радость и счастье" - значит "мне хочется, чтобы все люди  стали  радостны  и
счастливы" - по-человечески, Верочка, эти обе мысли одно. Ты добрая девушка:
ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу  в
тебе; может быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а может  быть,  и
больше, чем половина, - я не считал, да и много их, что считать-то - не хуже
тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
     Лопухову кажется, что ты удивительная  девушка,  это  так;  но  это  не
удивительно, что это ему кажется, - ведь он полюбил тебя! И тут  нет  ничего
удивительного, что полюбил: тебя можно полюбить: а если полюбил, так ему так
и должно казаться.

VI

     Марья Алексевна шмыгала мимо  дочери  и  учителя  во  время  первой  их
кадрили; но во время второй она  не  показывалась  подле  них,  и  вся  была
погружена в хлопоты хозяйки по приготовлению закуски вроде ужина. Кончив эти
заботы, она справилась об учителе - учителя уже не было.
     Через два дня учитель пришел на урок.  Подали  самовар,  -  это  всегда
приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла  в  комнату,  где  учитель
занимался с Федею; прежде звала Федю  Матрена:  учитель  хотел  остаться  на
своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в это время федину
тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно
поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
     Марья Алексевна начала расспрашивать его о способностях  Феди,  о  том,
какая гимназия лучше, не лучше ли будет поместить мальчика  в  гимназический
пансион, - расспросы очень натуральные, только не рано ли немножко делаются?
Во время этого разговора она так усердно и любезно просила учителя  выкушать
чаю, что Лопухов  согласился  отступить  от  своего  правила,  взял  стакан.
Верочка долго не выходила, - вышла;  она  и  учитель  обменялись  поклонами,
будто ничего между ними не  было,  а  Марья  Алексевна  все  еще  продолжала
беседовать о Феде. Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и
стала расспрашивать, кто он, что он, какие у  него  родственники,  имеют  ли
состояние, как  он  живет,  как  думает  жить;  учитель  отвечал  коротко  и
неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые,  он
сам живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из  всего
этого не выходило ничего. Видя такое упорство, Марья Алексевна приступила  к
делу прямее:
     - Вот вы говорите, что останетесь здесь доктором; а  здешним  докторам,
слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной жизни, или имеете  девушку
на примете?
     Что это? учитель уж и позабыл было  про  свою  фантастическую  невесту,
хотел было сказать "не имею на примете",  но  вспомнил:  "ах,  да  ведь  она
подслушивала!" Ему стало смешно, - ведь какую глупость тогда  придумал!  Как
это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите  же,
говорят, пропаганда вредна - вон, как на нее подействовала пропаганда, когда
у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так
мне какое дело?
     - Как же, имею, - сказал Лопухов.
     - И помолвлены или нет еще?
     - Помолвлен.
     - И формально помолвлены, или только так, между собою говорили?
     - Формально помолвлен.
     Бедная Марья Алексевна!  Она  слышала  слова  "моя  невеста",  -  "ваша
невеста" - "я ee очень люблю" - "она  красавица",  -  и  успокоилась  насчет
волокитства со стороны учителя; и вторую кадриль  уже  могла  вполне  отдать
хлопотам  о  закуске  вроде  ужина.  Но  ей   хотелось   пообстоятельнее   и
поосновательнее узнать эту успокоительную историю. Она продолжала расспросы;
ведь каждому приятны  успокоительные  разговоры,  да  и  во  всяком  случае,
любопытно, - ведь все любопытно.  Учитель  отвечал  основательно,  хотя,  по
своему правилу, кратко. - Хороша ли его невеста? - Необыкновенно. - Есть  ли
приданое? - теперь нет, но получает большое наследство. - Большое?  -  Очень
большое. - Как велико? - Очень велико. - Тысяч до ста? - Гораздо больше. - А
сколько же? - Да что об этом говорить, довольно того, что очень много.  -  В
деньгах? - Есть и в деньгах. - Может быть, и в поместьях! -  Да,  есть  и  в
поместьях. - Скоро? - Скоро. - А свадьба скоро ли? - Скоро. - Так и следует,
Дмитрий Сергеич, покуда еще не получила наследства, а  то  ведь  от  женихов
отбою не будет. - Совершенная правда. - Да как  это  бог  послал  ему  такое
счастье, да как это не перехватили другие. - Да  так;  почти  еще  никто  не
знает, что она должна получить наследство. - А он проведал? - Проведал. - Да
как же? - Да он, признаться сказать, давно проведывал, ну, нашел. - И  верно
разузнал? - еще бы, документы сам проверял. - Сам? - Сам. С того и начал.  -
С того и начал? - Разумеется, кто  в  своем  уме,  без  документов  шагу  не
делает. - Правда, Дмитрий Сергеич, не делает.  Какое  счастье-то!  Верно  за
молитвы родительские! - Вероятно.
     Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не  пьет  чаю;  по
всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало  -
тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то  говорил  хорошо  -  особенно  о
деньгах; но с вечера третьего  дня  она  увидела,  что  учитель  даже  очень
хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству  за  девушками  в
семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко  бывает  у  таких
молодых людей. А теперь она была в полном  удовольствии  от  него.  В  самом
деле, какой солидный человек! И  ведь  не  хвастался,  что  у  него  богатая
невеста: каждое слово  из  него  надобно  было  клещами  вытягивать.  И  как
пронюхивал-то - видно, давно уж думал подыскать богатую невесту, - и,  поди,
чать, как примазывался-то к ней! Ну, этот, можно сказать,  умеет  свои  дела
вести. И с документов прямо так и начал, да и говорит-то  как!  "без  этого,
говорит, нельзя, кто в своем уме" - редкой основательности молодой человек!
     Верочка сначала  едва  удерживалась  от  слишком  заметной  улыбки,  но
постепенно ей стало казаться, - как это ей стало казаться?  -  нет,  это  не
так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но говорит  не
с Марьей Алексевною, а  с  нею,  Верочкою,  что  над  Марьей  Алексевною  он
подшучивает, серьезно же и  правду,  и  только  правду,  говорит  одной  ей,
Верочке.
     Казалось ли только так Верочке, или в самом деле так было,  кто  знает?
Он знал, и она узнала; а нам, пожалуй, и не нужно знать;  нам  нужны  только
факты. А факт был тот, что Верочка,  слушавшая  Лопухова  сначала  улыбаясь,
потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, и не
шутя, а правду, а  Марья  Алексевна,  с  самого  начала  слушавшая  Лопухова
серьезно, обратилась к Верочке и сказала: "друг мой,  Верочка,  что  ты  все
такой букой сидишь? Ты теперь с Дмитрием Сергеичем знакома, попросила бы его
сыграть тебе в аккомпанемент, а сама бы спела!", и смысл этих слов был:  "мы
вас очень уважаем, Дмитрий Сергеич, и желаем, чтобы вы были близким знакомым
нашего семейства; а ты, Верочка, не дичись Дмитрия Сергеича, я скажу Михаилу
Иванычу, что уж у него есть невеста, и Михаил Иваныч тебя к  нему  не  будет
ревновать". - Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, - он теперь уж  и
в мыслях Марьи Алексевны был не "учитель", а  "Дмитрий  Сергеич";  -  а  для
самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный  и  настоящий
смысл: "надо его  приласкать;  знакомство  может  впоследствии  пригодиться,
когда будет богат, шельма"; это был общий смысл  слов  Марьи  Алексевны  для
Марьи Алексевны, а кроме  общего,  был  в  них  для  нее  и  частный  смысл:
"приласкавши, стану ему говорить, что мы  люди  небогатые,  что  нам  тяжело
платить по целковому  за  урок".  Вот  сколько  смыслов  имели  слова  Марьи
Алексевны. Дмитрий Сергеич сказал, что теперь он  кончит  урок,  а  потом  с
удовольствием поиграет на фортепьяно.

VII

     Много смыслов имели слова Марьи Алексевны и не меньше  того  имели  они
результатов. Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения
платы  за  уроки,  Марья  Алексевна  достигла  большего  успеха,  чем   сама
рассчитывала; когда через два урока она повела дело  о  том,  что  они  люди
небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться,  сильно  торговался,  долго  не
уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е.,
если помните, монета в 75 к.); {30} Марья  Алексевна  и  сама  не  надеялась
спустить ниже, но, сверх чаяния, успела сбить на 60 к. за урок.  Повидимому,
частный смысл ее слов, - надежда сбить плату, - противоречил ее же мнению  о
Дмитрии Сергеиче (не о Лопухове,  а  о  Дмитрии  Сергеиче),  как  об  алчном
пройдохе: с какой стати корыстолюбец будет поступаться в деньгах  для  нашей
бедности? а если Дмитрий Сергеич поступился, то, по-настоящему, следовало бы
ей  разочароваться  в  нем,  увидеть  в  нем  человека  легкомысленного   и,
следовательно, вредного. Конечно, этак она и рассудила бы в чужом  деле.  Но
уж так устроен человек, что трудно  ему  судить  о  своих  делах  по  общему
правилу: охотник он  делать  исключения  в  свою  пользу.  Когда  коллежский
секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему
душою и телом, Иван Иваныч знает по себе,  что  преданности  душою  и  телом
нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз
продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его  самого,
Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки
Иван Иваныч верит, что Иванов  предан  ему,  то  есть  и  не  верит  ему,  а
благоволит к нему за это, и хоть не верит,  а  дает  ему  дурачить  себя,  -
значит, все-таки верит, хоть  и  не  верит.  Что  прикажете  делать  с  этим
свойством человеческого сердца? Оно дурно, оно вредно; но Марья Алексевна не
была, к сожалению, изъята от этого недостатка, которым  страдают  почти  все
корыстолюбцы, хитрецы и дрянные люди. От него есть избавленье только в  двух
крайних сортах нравственного достоинства:  или  в  том,  когда  человек  уже
трансцендентальный негодяй,  восьмое  чудо  света  плутовской  виртуозности,
вроде Aли-паши Янинского, Джеззар-паши Сирийского, Мегемет-Али  Египетского,
которые  проводили  европейских  дипломатов  и  (Джеззар)  самого  Наполеона
Великого {31} так легко, как детей, когда мошенничество наросло на  человеке
такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до