л ее волосы,  ласкал  ее,  как  брат  огорченную
сестру. - Помнишь, мой друг, что ты мне сказала,  когда  мы  с  тобою  стали
женихом и невестою? "Ты выпускаешь меня на волю!" - Опять молчание и  ласки,
- помнишь, как мы с тобою говорили в первый раз, что значит любить  человека
- радоваться тому, что хорошо для него, делать все, что нужно, чтоб ему было
лучше, - так? - Опять молчание и ласки. {Далее было: кто любит, тому} -  Что
тебе лучше, то и меня радует, {Далее было: а если б я стал мешать тому, что}
- но ты посмотришь, как тебе лучше. - Опять молчание и  ласки.  -  Зачем  же
огорчаться? Если с тобою нет беды, какая беда может быть со мною?
     В этих тихих, отрывочных словах, повторявшихся  по  многу  раз,  прошло
много времени, одинаково тяжелого и для Лопухова, и для Веры  Павловны.  Но,
постепенно успокоиваясь, Вера  Павловна  стала  наконец  дышать  легче.  Она
обняла {стала ласкать снова} мужа крепче прежнего и все  твердила:  "Я  хочу
тебя любить, мой милый, тебя одного, не хочу любить никого, кроме тебя".
     Он не говорил ей, что это теперь уж не в ее силах, - надобно было  дать
пройти времени, чтоб  {чтоб  она}  ее  силы  восстановились  успокоением  на
какой-нибудь мысли, все равно.
     Лопухов успел написать и отдать служанке  {Было:  и  оставить  у  Маши}
записку к Кирсанову, на случай, если он приедет: "Прошу тебя, Александр,  не
ходи теперь; не будь и завтра; если  не  получишь  от  меня  новой  записки,
приезжай послезавтра. Особенного ничего нет  и  не  будет,  но  мне  надобно
отдохнуть дня два". Ему надобно отдохнуть! И нет ничего важного!

     Вечер прошел спокойно, по-видимому. Вера Павловна половину времени тихо
плакала одна, отсылая мужа из своей комнаты, половину времени он сидел подле
нее и успокоивал ее все теми же немногими словами, - конечно, не словами,  а
тем, что голос его был ровен и спокоен, если не весел, то и  не  грустен,  и
лицо тоже, - наконец она стала сама как будто наполовину думать, что важного
ничего нет, что она  приняла  за  сильную  страсть  просто  неважную  мечту,
которая рассеется в несколько дней, не оставив никакого следа, - нет, она не
думала этого, она чувствовала, что это не так, но это думалось ей, глядя  на
спокойное лицо мужа, слушая его тихий,  ровный  голос,  говорящий,  что  нет
ничего важного, и  она  несколько  ободрялась  тем,  что  ей  думалось  это.
Утомленная волнением, она крепко спала,  заснув  поздно,  -  и  проснувшись,
{Далее было: свежая, бод<рая>} чувствовала бодрость.

     "Лучшее развлечение от  мыслей  -  работа",  думала  Вера  Павловна,  и
совершенно справедливо:  "буду  проводить  целый  день  в  мастерской,  пока
вылечусь; это мне поможет".
     Она  стала  проводить  целый  день  в   мастерской.   В   первый   день
действительно несколько развлеклась от мыслей, во второй - только устала, но
уж мало отвлеклась, в третий - и вовсе не отвлеклась от мыслей. Так прошло с
неделю.
     Борьба была  тяжела;  цвет  лица  Веры  Павловны  стал  бледен.  Но  по
наружности она была совершенно спокойна, старалась даже казаться веселой,  и
это удавалось ей. Но если никто другой не замечал ничего, то  муж,  конечно,
очень хорошо видел все. {Далее было начато: Через неделю за чаем}
     - Верочка, - начал он через неделю: - мы с тобою живем, исполняя старое
поверье, что сапожник всегда без сапог, платье на портном  сидит  дурно.  Мы
учим других жить по нашим экономическим принципам, а сами не думаем устроить
по ним свою жизнь. Ведь одно большое хозяйство выгоднее нескольких мелких? Я
желал бы применить это правило к нашему хозяйству. Если  мы  станем  жить  с
кем-нибудь, мы и те, кто с нами стал  бы  жить,  могли  бы  сберегать  почти
половину своих расходов. {Далее начато: Как ты  дум<аешь?>}  Надобно  только
сходиться таким людям, которые могут ужиться. Как ты думаешь об этом?
     Вера  Павловна  давно   уж   смотрела   на   него   точно   такими   же
подозрительными, разгорающимися от гнева глазами, как  Кирсанов  в  день  их
ученого разговора. Когда он кончил, ее лицо горело.
     - Я прошу тебя прекратить этот разговор. Он неуместен.
     - Почему же, Верочка? я рассчитываю денежные  выгоды.  Люди  небогатые,
как мы с тобою, не должны пренебрегать ими.
     - Со мною нельзя так говорить; я не позволю говорить  со  мною  темными
{Далее было: двусмысленными} словами. Смей сказать, что ты хотел сказать!
     - Я хотел сказать, Верочка, что,  принимая  в  соображение  наши  общие
выгоды, было бы нам хорошо...
     - Опять то же? молчи! Кто дал тебе право {Как ты смеешь} опекунствовать
надо мною? Я возненавижу {ненавижу} тебя!
     Она быстро встала, ушла в свою комнату и заперлась.
     Это была первая и последняя их ссора.
     До позднего вечера Вера Павловна просидела  запершись,  потом  пошла  в
комнату мужа.
     - Мой милый, я сказала тебе такие суровые слова. Но не сердись на  них.
Ты видишь, я борюсь. Вместо того, чтоб поддержать меня, ты  хочешь  помогать
тому, против чего я борюсь, надеясь - да, надеясь - устоять.
     - Прости меня, друг мой, за то, что начал  так  грубо.  Но  -  ведь  мы
помирились? - поговорим.
     - О да, помирились, мой милый, только не действуй против  меня.  Мне  и
против одной себя трудно бороться.
     - Верочка, и напрасно. Ты дала себе время рассмотреть свое  чувство,  -
ты видишь, что оно серьезнее, чем хотела ты  думать  вначале,  зачем  мучить
себя?
     - Нет, мой милый, я хочу любить тебя и не хочу, не хочу обижать тебя.
     - Друг мой, ты хочешь добра мне. Что ж  ты  думаешь,  мне  приятно  или
нужно, чтоб ты продолжала мучить себя? {Вместо: мне приятно ~ себя?  -  было
начато: что ты добро делаешь мне, что мучаешь}
     - Мой милый, но ведь ты так любишь меня!
     - Конечно, Верочка, что об этом говорить. Но в чем же  состоит  любовь?
Не в том ли, чтоб желать хорошего человеку, которого любишь,  чтоб  не  быть
для него причиною страданья? Вот мое чувство. Мучая себя, ты  будешь  мучить
меня.
     - Так, мой милый, но ведь ты будешь  страдать,  если  я  уступлю  этому
чувству, которое непонятно зачем родилось, которое я проклинаю.
     - Как оно родилось, зачем оно родилось, это все равно. Этого переменить
уж нельзя. Теперь остается только один выбор:  или  чтоб  ты  страдала  и  я
страдал через это, или чтоб ты перестала страдать и я тоже.
     - Но, мой милый, я не буду  страдать,  это  пройдет.  Ты  увидишь,  это
пройдет.
     - Благодарю тебя за твои усилия. Но знай, Верочка,  они  нужны  кажутся
только для тебя, не для меня. Я смотрю со стороны, мне яснее, чем тебе, твое
положение, я знаю, что это будет бесполезно. Борись, пока достает  силы;  но
{Далее было: но [знай, что] помни, что ты сво<бодна>} обо мне не думай,  что
ты обидишь меня. Ведь ты знаешь, как я смотрю  на  это.  Разве  ты  обманешь
меня? Разве ты перестанешь уважать меня? Можно сказать  больше:  разве  твое
расположение ко мне, изменив характер, ослабеет? Напротив,  не  усилится  ли
оно оттого, что {Далее было: я стеснил} не нашла  во  мне  врага?  Не  жалей
меня, моя судьба нисколько не будет жалка оттого, что ты не  лишишься  через
меня счастья. Но довольно. Об этом тяжело говорить. Только  помни,  Верочка,
что я теперь сказал. Прости, Верочка. Иди думать или почивать. Не думай  обо
мне, думай о себе, - только  думая  о  себе,  ты  можешь  не  делать  и  мне
напрасного горя.

     Через две недели, когда Лопухов сидел  поутру  в  своей  конторе,  Вера
Павловна провела все время в чрезвычайном волнении:  {Против  текста:  Через
две недели ~ волнении: - дата:  5-6  февр<аля>}  она  бросалась  в  постель,
закрывала лицо руками, через четверть часа вскакивала, бросалась  ходить  по
комнате, опускалась в кресла и опять ходила неровными,  порывистыми  шагами,
{Далее было: и останавливалась} и опять ходила, и опять бросалась в постель,
и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и  отбегала,
и наконец села, написала несколько  слов,  -  запечатала,  -  через  полчаса
схватила письмо, изорвала, сожгла, и опять  написала,  и  опять  изорвала  и
сожгла, и опять написала, и, {Далее было: хотела сжечь, но}  быстро,  быстро
запечатав, побежала с ним  в  комнату  мужа,  бросила  его  на  стол  {было:
верну<лась>} - и побежала в свою комнату, и бросилась в  кресла,  и  сидела,
закрыв лицо руками, час, полтора часа, {Далее было: звонок как будто  "Далее
было: дверь уж отворена} - и вот звонок: "это он", - она побежала в  кабинет
схватить письмо, изорвать, сжечь, "где ж оно? его нет, где  ж  оно?"  -  она
торопливо перебирала бумаги - "где ж оно?" {Вместо: Через две недели ~ оно?"
- было: Через две недели Лопухов, возвратись из своей конторы к обеду, нашел
у себя на столе [письмо] запечатанное  письмо  [подписанное],  надпись  была
рукою Веры Павловны [он со дня] - он знал содержание письма, - он со дня  на
день ждал разговора или письма. Вот содержание. (Далее без изменения следует
текст письма, перенесенный ниже)} Но  Маша  уж  отворяла  дверь,  и  Лопухов
видел, как промелькнула Вера  Павловна  из  его  кабинета  в  свою  комнату,
расстроенная, бледная.
     Он прошел в кабинет,  холодно  и  медленно  осмотрел  стол,  -  да,  уж
несколько дней он ждал чего-нибудь подобного, - вот письмо, без  адреса,  но
ее печать, да, это она его искала теперь, или только  что  бросила,  -  нет,
искала, бумаги в беспорядке, - но где ж ей было найти, когда она, еще бросая
его, была в таком волнении,  что  {что  бросая}  оно,  судорожно  брошенное,
проскользнуло через весь стол и  упало  на  окно  за  столом.  {Далее  было:
Лопухов знал содержание письма, - [это известная вещь] ход вещей} <л. 55>
     "Мой милый, никогда не была я так сильно привязана к тебе, как  теперь.
Если б я могла умереть для тебя! Как рада была бы я умереть, если б ты  стал
от этого счастливее! Но прости меня, мой милый, я не могу жить без  него.  Я
обижаю тебя, я убиваю тебя - мой друг, я не хочу этого, я делаю против своей
воли. Прости меня, прости меня!"
     С четверть часа, а может быть и побольше Лопухов простоял перед столом,
потирая лоб, - оно, хотя удар и предвиденный, а все-таки больно,  -  хоть  и
обдумано и решено вперед все, что надобно сказать  и  сделать  после  такого
письма или разговора, а все-таки не вдруг соберешься с мыслями. Но  собрался
же наконец, пошел прежде всего в кухню объясниться с Машею:
     - Маша, вы, пожалуйста, погодите подавать на стол, пока я опять  скажу.
Мне то-то нездоровится, надобно принять  лекарство  перед  обедом.  Я  потом
скажу, когда подать. А сами вы не ждете,  обедайте  себе,  да  не  торопясь;
успеете, пока мне будет можно.
     Из кухни пошел к жене. Она лежала,  {Она  вскочила}  спрятавши  лицо  в
подушки, и при входе встрепенулась:
     - Ты нашел его, прочитал его? - боже  мой,  какая  я  сумасшедшая!  Это
неправда, что я написала, это горячка.
     - Конечно, мой друг, этих слов нельзя принимать серьезно, потому что ты
была слишком взволнована. Эти вещи так не решаются тобою.  {Далее  было:  Но
когда так взволнованно, то скорее всего} Мы  успеем  много  раз  подумать  и
поговорить спокойно, как о  деле  важном  для  нас.  А  я,  мой  друг,  хочу
рассказать тебе покуда о своих делах. Я успел в них сделать  довольно  много
перемен, - все, какие было нужно, и очень доволен. Да  ты  слушаешь?  {Далее
было: Ведь это}
     Разумеется, она и не знала, слушает она или не слушает,  она  могла  бы
только сказать, что как бы там ни было,  слушает  или  не  слушает,  но  что
слышит, только не до того ей, чтоб понимать, что это ей слышно, - однако  же
все-таки слышно, и все-таки слышно, что дело о  чем-то  другом,  не  имеющем
никакой связи с письмом, - и постепенно она стала нехотя слушать, потому что
это успокоивает, и хоть долго ничего не понимала, но все-таки  успокоивалась
холодным и довольным тоном голоса мужа. А муж довольно подробно рассказывал,
-  да  ведь  она  три  четверти  этого  уж  знает,  но  все-таки  пусть   он
рассказывает; как он добр! - он довольно подробно  рассказывает,  что  уроки
давно ему надоели - и почему, в  каком  семействе  или  с  какими  учениками
надоели, и как занятие в конторе ему не надоело, потому что оно важно,  дает
влияние на народ целого завода, и как он  кое-что  успевает  там  сделать  -
развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, и  вытянул  от
фирмы плату этим учителям - самую пустую, конечно - и помогает им, и как  он
старается оттягивать рабочих от пьянства, и насколько  это  ему  удается,  и
мало ли что такое? А главное в том, что он порядком установился у фирмы  как
человек дельный и  оборотливый,  так  что  -  заключение  рассказа  -  самая
приятная для него вещь: он получает место  помощника  управляющего  заводом;
{Далее начато: с жалов<аньем>} управляющий будет  только  почетное  лицо,  с
почетным жалованьем - один из товарищей фирмы, - а управлять будет он; это и
сам управляющий говорит, что, дескать, куда же мне, вы лучше; мне жалованье,
а я так только буду, - но и не в этом важность, а в  том,  что  он  получает
3500 р. жалованья, - почти на 1000 руб. больше, чем получал раньше  всего  и
от литературной работы, и от уроков, и от места в конторе, стало быть  можно
бросить все, кроме завода, - и превосходно, - и рассказ  продолжается  почти
полчаса,  и  при  окончании  его  Вера  Павловна  уж  может   сказать,   что
действительно это хорошо, и уж может приглаживать волосы и идти обедать.
     А после обеда Маша  отправляется  -  на  извозчике  -  с  запискою  {по
поручению} от Лопухова, и через несколько времени является Рахметов,  {Здесь
и далее: Рахманов} а  потом  один  за  другим  еще  несколько  студентов,  и
начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными обличениями каждого чуть
не всеми остальными во  всяких  неконсеквентностях,  а  некоторые  изменники
ученому прению помогают Вере  Павловне  кое-как  убить  вечер.  И  все  это,
разумеется, просто оттого, что Маша отвезла к Рахметову и  двум-трем  другим
диспутантам записки: "Друзья, нынешний вечер у меня совершенно свободен, и я
рад был бы погрызться {видеть} с вами и с теми  из  наших  общих  приятелей,
которым нечего делать". Да, в этот раз Вера Павловна  была  безусловно  рада
своим молодым друзьям, хотя и не дурачилась с ними, а сидела  смирно.  Гости
разошлись в два часа {Далее было: у Веры Павловны уже слипались глаза}  -  и
прекрасно сделали, что так поздно. Вера Павловна, утомленная волнением  дня,
только что улеглась, как вошел муж.
     - Друг мой Верочка, рассказывая про завод, я забыл  сказать  тебе  одну
вещь о своем новом месте, - это, однако, неважно,  и  говорить  об  этом  не
стоит, но все-таки скажу. Только прежде просьба:  мне  хочется  спать,  тебе
тоже, так если чего не договорю об заводе, отложу до завтра, а  нынче  скажу
только в двух словах. Видишь, какое условие выговорил я себе, когда принимал
место помощника управляющего: что я могу вступить в должность, когда захочу,
- хоть через месяц, через два. Вот я  хочу  воспользоваться  этим  временем,
чтоб навестить своих родных, которых не видал уж пять лет, - пора  навестить
стариков, они соскучились. До свиданья, Верочка, спокойной ночи.

     Когда Вера Павловна на другой день  вышла  из  своей  комнаты,  Маша  с
Лопуховым уж набивали  его  вещами  чемодан.  И  все  время  Маша  тут  была
неотлучно, - Лопухов давал ей <столько> вещей свертывать, завертывать, что -
куда справиться Маше! "Верочка, помоги нам с нею и  ты!"  {Далее  начато:  А
вот} И чай пили тут же, все трое, все разбирая и укладывая вещи, -  некогда.
А вот и половина одиннадцатого - пора ехать на железную дорогу.
     - Милый мой, я еду с тобою.
     - Верочка, я буду держать два чемодана, негде сесть. Ты садись с Машей.
     - Не то, я говорю - в Рязань.
     - А, если так, то Маша поедет с чемоданами, а мы сядем вместе.
     Едут. На улице {На дороге} не слишком расчувствуешься  в  разговоре.  И
притом, такой стук от мостовой:  Лопухов  многого  не  дослышит,  потому  на
многое и не отвечает.
     - Я еду с тобою в Рязань, - твердит Вера Павловна.
     - Да ведь у тебя не приготовлены вещи, как же  ты  поедешь?  Собирайся,
если хочешь, только я тебя прошу вот о чем: подожди моего письма, оно придет
завтра же, я отдам его на дороге.
     Как она его обнимала на галерее станции,  с  какими  слезами  цаловала,
отпуская в вагон!
     А он на прощанье только все толковал про свои заводские дела да про то,
как будут рады ему его  старики,  {родные}  и  только  на  прощанье:  {Далее
начато: помни}
     - Ты написала вчера, что никогда еще так не была привязана ко мне,  как
теперь, - это правда, мой друг. И я привязан {тоже к тебе привязан}  к  тебе
не меньше, чем ты ко мне. А расположение к человеку - желание счастья ему. А
счастья нет без свободы. Ты не хотела бы стеснять меня - и я  тебя  тоже.  И
если б ты стала стесняться меня, ты бы меня огорчила. Так не делай этого,  а
пусть будет с тобою, что тебе лучше. А там посмотрим. Когда мне  воротиться,
ты напиши. Я пришлю адрес. До свиданья, мой  друг.  Второй  звонок,  слишком
пора. До свиданья, мой друг.

     Это было в конце апреля. В половине  июня  Лопухов  возвратился.  Пожил
недели три в Петербурге, потом опять уехал в Москву, по заводским  делам,  9
июля, а 11 июля поутру произошло недоумение {произошла сцена} в гостинице на
станции железной дороги по случаю невставанья {пропажи} приезжего и сцена на
каменноостровской даче. Теперь проницательный {догадливый} <читатель> уж  не
промахнется  в  отгадке  того,  кто  это  застрелился  или  не  застрелился.
"Лопухов",  говорит  проницательный  читатель.  -  "Как?"  -  "Да  он  и  не
застрелился". - "Так  куда  ж  он  девался?  и  как  фуражка  его  оказалась
простреленною по околышу?" - "Нужды нет, я знаю, что не застрелился",  ломит
себе проницательный читатель. Ну, бог с тобою, как знаешь, - ведь тебя ничем
не урезонишь. {ведь с тобою не столкуешься. Текст: и только на прощанье ~ не
урезонишь - переписан набело <см. ниже, стр. 718-719>}

     Часа через три после того, как ушел Кирсанов, Вера Павловна опомнилась,
и одною из первых ее мыслей  было:  "нельзя  же  так  оставить  мастерскую".
{Перед текстом: Часа через три ~ мастерскую - дата: 6-7 февр<аля>} Да,  хоть
Вера Павловна и обольщала себя мыслью, что мастерская идет  сама  собою,  но
ведь в сущности знала, что только обольщает {утешает} себя этим, а  в  самом
деле для мастерской необходима руководительница. Но  теперь  дело  уж  почти
установилось, и {Далее было: Мерцалова  может  делать  больше  ее  ожидания}
хлопот по руководству им можно было иметь довольно мало. У  Мерцаловой  было
двое детей, но час-два в день она могла уделять на мастерскую - она наверное
не откажется, ведь она и теперь много занимается ею.  Вера  Павловна  начала
разбирать свои платья, свои вещи для продажи, а сама послала Машу -  сначала
к Мерцаловой, просить ее приехать к ней, потом к  торговке  старым  платьем,
Рахели, очень ловкой торговке, одной из самых оборотливых евреек, но  доброй
знакомой Веры Павловны, с которой - как со всеми  порядочными  людьми  почти
все еврейские мелкие торговцы и торговки - Рахель была безусловно честна.
     Когда Маша выходила из  ворот,  ее  встретил  Рахметов,  уж  с  полчаса
бродивший около дачи.
     - Вы уходите, Маша? Надолго?
     - Часа на два.
     - Вера Павловна остается одна?
     - Да.
     - Так я зайду, посижу вместо вас, может быть ей  случится  какая-нибудь
надобность.
     Кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее {Вместо:  равнявшихся
~ ее - было: ей подобных} простотою души и платья, все  немного  побаивались
Рахметова,  но  Маша  и  подобные  ей  и  превосходившие  ее  {Далее   было:
простодушные и} сильно благоволили к нему. Он  вошел,  раскланялся  с  Верою
Павловною, сказал, что он знает все и приехал посидеть  у  нее  вечер  -  на
всякий случай, не понадобятся ли е