азу  мыслей  Лопухов  был,  что
называется, материалист.  Что  можно  сказать  в  извинение  такому  дурному
свойству  Лопухова?  Разве  только  то,  что  он  был  медик   и   занимался
естественными науками, - это располагает к материалистическому взгляду.  Но,
по правде сказать, и это извинение плоховато   Стало  быть,  от  заразы
можно предохраниться  Он был материалист, - этим все решено, - и  автор
не так прост, чтобы стал спорить против того, что материалисты - люди низкие
и безнравственные" (428).
     В 18 главы второй снят очень  характерный  выпад  против  славянофилов.
Верочка протестует  против  того,  что  женщинам  навязывают  женственность.
Лопухов ее поддерживает: "То же самое, Верочка, как  славянофилы  упрашивают
русский народ, чтобы он оставался русским, - они не имеют понятия, что такое
натура, и думают, что хоть мне, например, нужно  ужасно  заботиться  о  том,
чтобы у меня волосы оставались каштановыми, - а если я чуть забуду  об  этом
заботиться, то вдруг порыжею" (452).  Полемика  со  славянофилами  усиливала
политическую актуальность и могла вызвать цензурные придирки;  для  придания
роману большей цельности Чернышевский (или  редакция?)  предпочел  устранить
этот кусок.
     В 19 главы  второй  Чернышевский  обращается  с  гневной  инвективой  к
современному ему поколению: "Грязные люди, дрянные люди гнилые люди. Хорошо,
что ты, читатель, не таков". Тут же, обрывая себя, Чернышевский  пишет,  что
он человек "старого века", а ныне, мол "русская публика, к какой  я  привык,
уже больше  чем  наполовину  сменилась  публикою  другого  поколения,  более
честного и более чистого. Не очень еще много в ней людей, у которых голова в
порядке. Но большинство уже имеет, по  крайней  мере,  желание  смотреть  на
белый свет честным взглядом" (458). Соображения, по которым это место снято,
очевидно, те же, что и в изложенном выше отрывке:  оно  не  было  безусловно
необходимым. То же самое мы встретим еще раз - в 4 главы третьей, в описании
ареста Сашеньки  Кожуховой.  Лопухову  в  полиции  "наговорили  грубостей  и
только, - это было давно, лет восемь тому назад, с  тех  пор  полиция  очень
много переменилась в обращении с людьми, одетыми порядочно; переменилась  ли
в обращении с народом и переменилась ли в сущности,  я  не  знаю,  но  очень
может  быть,  что  переменилась  даже  и  в   этом;   тогда   было   другое,
господствовала еще полная грубость" (499).
     Все это звучит явно иронично: Чернышевский подчеркивает, что  изменения
если и произошли, то лишь в отношении людей высшего класса. Учтем и  другое.
Действие этой главы отнесено приблизительно к концу 1855 г. (через  полгода,
в июле 1856 г. произошло "самоубийство" Лопухова). Значит, "лет восемь  тому
назад" - это конец 1847 г., т. е. начало эпохи "мрачного семилетия".
     Около половины августа 1855 г. {Год не указан, но легко определяется  -
в июле следующего, 1856  г.  Лопухов  симулировал  самоубийство.}  работницы
швейной мастерской вместе  с  Верой  Павловной  и  Лопуховым  отправились  в
загородную прогулку на Острова (6 главы третьей). С ними  поехали  "молодой
офицер, человек пять университетских и медицинских студентов" (505), в  этом
же пикнике участвовал и "ригорист", т. е. Рахметов. Во  время  пикника  двое
студентов стали изобличать Лопухова в "неконсеквентности, остатках прокислой
гегелевщины, модерантизме,  консерватизме  и  -  что  уже  хуже  всего  -  в
буржуазности - и что еще хуже самой буржуазности - в скептицизме" (505-506).
Один из студентов встал  на  сторону  Лопухова,  но  офицер  и  двое  других
студентов присоединились к нападающим. Спор длился долго: часть отстала,  но
двое - "его постоянные противники  и  упорнейшие  поклонники"  -  долго  его
продолжали. Несколько позднее друзья стали рассуждать об Огюсте Конте: в его
системе "видели очень много верного,  но  слишком  много  непоследовательной
примеси средневековых понятий  - тут не было разноречия" (506).
     В окончательном тексте это место претерпело изменения. Двое  студентов,
поклонники Лопухова, и он сам "отыскивали друг  в  друге  неконсеквентности,
модерантизм, буржуазность" (143): "прокислая гегелевщина"  и  "консерватизм"
исчезли. Зато у одного студента нашли романтизм, у другого - ригоризм,  а  у
Лопухова -  схематистику.  Офицер  был  "уличаем  в  огюст-коитизме"  (143).
Несколько позднее роли переменились: в огюст-контизме обвинялся уже Лопухов,
а в схематизме - офицер.
     Очевидно, что, называя грехи  передового  деятеля  эпохи,  Чернышевский
воспроизводит политические и философские споры и терминологию эпохи.
     Роман был адресован самым широким кругам читателей того времени. Трудно
предположить,  что  автор  употреблял  бы  слова,  непонятные  этому  кругу:
очевидно, перед нами распространенные слова эпохи.
     "Гегелевщина"  -  т.  е.  все  то,  что  восходило  к  идеалистическому
миропониманию 1840-х годов, - надо полагать, не требовала  особых  пояснений
для читателя первой половины 1860-х  годов.  Как  ни  велико  было  значение
Гегеля для русской умственной жизни первой половины XIX в.,  и  в  частности
для самого Чернышевского, {А. И. Володин. Гегель и русская  социалистическая
мысль XIX века. М., 1973, стр. 204-211.}  все  же  для  эпохи  революционной
ситуации он уже никак не был актуален - употребленный  Чернышевским  суффикс
"-щина", "прокислая гегелевщина" черновика  это  выразительно  подчеркивает.
Консерватизм и скептицизм тоже едва ли требовали  комментариев  -  это  были
ходовые понятия эпохи. Консерватор - это, скажем, Павел Петрович Кирсанов из
"Отцов и детей" Тургенева; скептик - человек, не  верящий  в  прогресс  и  в
близкие перемены, а эпоха требовала веры в положительный идеал, без которого
борьба становилась бесперспективной, лишенной цели. Так, в популярном  в  те
годы  "Философском  лексиконе"  С.  С.  Гогоцкого,  куда  как  далекого   от
материалистического мировоззрения, было сказано, что  скептицизм  "не  имеет
прочного положительного значения  Значение скептицизма только условное,
переходное, возбуждающее вслед за собою  новые  исследования  и  потребности
положительных убеждений" (т. IV, Киев, 1872, стр. 349).
     Но и эти три понятия были из окончательного  текста  сняты  и  заменены
другими. Некоторые из них не требуют пояснений. Романтик в устах,  например,
Базарова было едва ли не бранным словом. Схематистика - нечто оторванное  от
жизни и уже по одному тому неприемлемое. Буржуазность была всем  понятна:  о
ней много было сказано у Герцена в "С того берега" (1850).
     Ригоризм, воплощенный в Рахметове, - это было нечто вроде его прозвища,
-  понятие  более  сложное.  Словари  определяют  ригоризм  как  безусловную
строгость "в исполнении должного по его убеждению" (Даль). В этом и была для
современников  привлекательность  ригоризма:  на  фоне  Рудиных  и  Агариных
требовательность к себе была положительным качеством. Но в жизни законченный
ригоризм вызвал и некоторое небрежение. "Не следует увлекаться педантическим
ригоризмом", - писал Писарев в "Цветах невинного  юмора";  {Д.  И.  Писарев.
Соч., т. П. М., 1955, стр. 360.}  вот  эта  чрезмерность  отождествлялась  с
педантизмом  и  могла   вызывать   неприязненное   отношение.   Нужна   была
законченная, величественная в своих конечных целях устремленность Рахметова,
чтобы вызвать к ней уважение.  Впрочем,  ригоризм  был  обнаружен  только  у
одного студента и подвергался  относительно  меньшим  нападкам,  чем  другие
идейные пороки эпохи.
     Сложнее было отношение Чернышевского  к  Огюсту  Конту.  Он  читал  его
впервые в 1846 г. Сначала Конт ему понравился, но вскоре он заподозрил,  "не
вздор  ли  все  это"  (I,  197).  Впрочем,  в  статье  "Июльская   монархия"
("Современник", 1860, ЭЭ 1, 2, 5) Конт назван "одним из гениальнейших  людей
нашего времени" (VII, 166). А в письме к сыновьям из Вилюйска 27 апреля 1876
г. Конт подвергся решительному осуждению:  "Есть  другая  школа,  в  которой
гадкого  нет  почти  ничего  (если  не  считать  глупостей  ее   основателя,
отвергнутых его  учениками),  но  которая  очень  смешна  для  меня.  Это  -
огюст-контизм"  (XIV,  651).  Далее  следовала  суровая  критика  Конта:   в
заключение он был назван  "запоздалым  выродком"  "Критики  чистого  разума"
Канта.
     Учение Конта пользовалось в России 1840-х/и последующих  годов  немалой
популярностью. В 1860-е годы близкие  Конту  идеи  развивал  П.  Л.  Лавров.
Следует учитывать, что при отсутствии научного материализма в  середине  XIX
в. позитивизм оказывал воздействие на радикалов - от  В.  Н.  Майкова  и  до
Писарева;  не  мог  пройти  мимо  него  и  Чернышевский.  Во  всяком  случае
современники хорошо понимали смысл этих споров  и  знали  их  адресата  (или
адресатов).
     Итак, перед нами  целый  ряд  идеологических  понятий  эпохи.  Все  эти
формулы были чужды и  даже  враждебны  правящему  классу,  но  все  же  были
цензурно приемлемы.
     Но первые два  слова  окончательного  текста  совсем  иного  характера.
Сложно  звучащие,  малораспространенные  в   обиходе   неконсеквентность   и
модерантизм  были  воскрешенными   архаизмами,   в   качестве   своеобразных
политических  эвфемизмов  эпохи  намеренно  употребленными  Чернышевским   в
контексте других, более невинных терминов.
     Модерантизм - политический  термин  эпохи  французской  революции.  Так
монтаньяры  называли  сначала  жирондистов,  а  потом   дантонистов.   Вожди
модерантизма - Демулен и Дантон - 5 апреля  1794  г.  были  гильотинированы.
Термидорианская реакция и была победой принципов модерантизма,  т.  е.  -  в
точном русском переводе - умеренности. В качестве  особой  словарной  статьи
модерантизм  и  модерантисты  введены  в   знаменитый   "Карманный   словарь
иностранных слов, вошедших в состав русского языка" Н. С. Кириллова (вып. 1,
СПб., 1845, стр. 194).
     В  более  позднее  время  это  слово  несколько  раз  было  употреблено
Чернышевским в Э 9 "Современника" за 1859  г.  в  обзоре  "Политика":  "Этих
реформаторов,  проповедующих  вражду  против  революционеров,  назовем  хоть
модерантистами, по выражению конца XVIII века  сословия, участвующие до
некоторой степени в просвещении  и  благосостоянии,  -  распадаются  на  три
партии: реакционеров, модерантистов и революционеров" (VI,  338  и  339).  В
следующих строках это слово употреблено еще три раза. Модерантистами названы
Кавур и орлеанисты. Одним словом, модерантисты - это  для  России  либералы,
постепеновцы. Русский перевод - умеренные - не раз употребит Герцен в работе
"С того берега", оно встретится в статье Добролюбова "Из Турина" (1861),  но
Чернышевский  предпочел  употребить  эвфемизм,  точнее  говоря  -  кальку  с
французского.
     Примерно то же самое и с термином консеквентность. Этимологически слово
означает последовательность (от франц. consequence). Популярная в свое время
книга  С.  С.  Г  "Философский  словарь,  или  Краткое  объяснение
философских и других научных выражений, встречающихся в  истории  философии"
(Киев,  1876,  стр.  36)  определяет  этот  термин  так:   "Консеквентностью
называется не вообще  последовательность  мыслей,  но  последовательность  в
выводах и заключениях из каких-нибудь предпосланных начал или положений".  В
этом же  значении  слово  зарегистрировано  и  в  "Словаре  русского  языка"
Академии наук в 1912 г. (т. IV, вып. 6, стлб. 1862). Слова эти  не  получили
особого распространения в русском языке, но в  1840-х  годах  встречаются  в
языке Герцена и Белинского. 22 сентября 1842 г. Герцен записывает в дневник:
"Геройство консеквентности, самоотвержение принятия последствий так  трудно,
что величайшие люди останавливались перед очевидными результатами  своих  же
принципов". {А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах,  т.  II.  М.,  1934,
стр. 229. - А. Ф. Ефремов ошибается,  считая  слово  новым  в  эпоху  1860-х
годов; см. его статью: Иноязычная лексика в языке Н. Г. Чернышевского  и  ее
обработка. - Уч. зап.  Сарат.  гос.  ун-та,  1948,  т.  XIX,  стр.  118.}  В
напечатанной  в  ноябре  того  же  года  в  "Московских  ведомостях"  статье
"Публичные  чтения  г.  Грановского"  снова  встречаем:  "Мы  породнились  с
Европой, когда феодализм, последовательный и неумолимый  в  консеквентности,
своими ногами стал себе на грудь...". {А. И. Герцен. Собр. соч.  в  тридцати
томах, т. II, стр. 113.} "Во всем нужна консеквентность", - писал  Белинский
в одной из рецензий 1845 г. {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т.  IX.  М.,
1959, стр. 337.} 6 сентября  1847  г.  он  же  писал  В.  П.  Боткину:  "Они
 люди неконсеквентные". {Там же, т. XII. М., 1956,  стр.  323.}
Этот философский термин встречается в письмах и материалах, касающихся Б. Н.
Чичерина 1850-1860-х гг., и т. д.
     Трудно сказать, помнил ли Чернышевский  эти  слова  из  статьи  Герцена
(дневник был опубликован на много лет  позже,  письма  Белинского  тоже),  -
вполне возможно,  что  он  заимствовал  это  слово  из  памяти  семинарского
преподавания, из каких-либо философских трактатов, - во всяком случае  важно
отметить, что перечень "грехов" включает  в  себя  в  равной  мере  слова  и
философского и политического смысла. Не исключено, что намеренно усложненная
философская лексика служила и для целей цензурной маскировки.
     Небывалый  успех  романа  способствовал  и  тому,  что  решительно  все
эпизоды, в том числе и споры на Островах, {В конце апреля 1856 г. у Лопухова
собралась "целая ватага молодежи" и  происходили  "ожесточенные  изобличения
взаимных неконсеквентностей" (639).} стали  хорошо  известны  современникам.
Это находит подтверждение  в  том,  что  Л.  Н.  Толстой,  в  1863-1864  гг.
задумавший злую пародию на "Что делать?", счел  необходимым  использовать  и
этот термин.
     В  комедии  "Зараженное  семейство"  26-летняя   племянница   помещика,
Катерина Матвеевна Дудкина, сбежавшая с акцизным  чиновником  и  настигнутая
близкими, изъясняясь рее время на нигилистическом жаргоне, говорит дяде: "Вы
совершенно правы, Иван Михайлович, поступок мой неконсеквентен" (действие V,
явление 7). В "Идиоте" Достоевского (действие романа, написанного в 1867 г.,
отнесено/к  концу  1860-х  годов)  28-летний  Евгений   Павлович   Радомский
иронически  обращается  к  Ипполиту  Терентьеву:  "Вы   таки   консекдентны"
(частъ-11,  глава  10).  Эти  примеры  -  лучшее  доказательство  того,  что
названный философский термин был в определенном  контексте  популярен  среди
молодежи тех лет.
     Очень значителен абзац в 8 главы третьей, посвященный новым  людям.  Он
налицо и в журнальном тексте, но с одной  характерной  купюрой.  "Шесть  лет
тому назад этих людей не видели, - три года тому назад презирали,  -  теперь
боятся, - через несколько лет будут  благословлять..."  (514).  Подчеркнутые
слова о революционном деятеле эпохи  устранены:  они  звучали  вызывающе  и,
конечно, обратили бы на себя внимание цензуры.
     Следует остановиться  на  одной  важной  детали  29  главы  третьей.  В
черновом тексте, рассказывая о Рахметове, Чернышевский замечает: "Я встречал
человек шесть таких людей" (573). В другом черновом  наброске:  "Я  встречал
только [пять], [шесть], [семь], девять человек    Двое  из  этих  людей
женщины, семеро мужчины" (724). В журнале: "Я встретил  до  сих  пор  только
восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин)" (202).
     Несомненно, что  эти  цифры  имеют  какое-то  не  до  конца  выясненное
значение в истории политической борьбы 1860-х годов.
     В письме к своему институтскому товарищу И. И. Бордюгову от  22  апреля
1859 г. Добролюбов упоминает о пяти или шести друзьях, с которыми он сидел у
одного восторженного господина: "...говорил о том, что мне теперь так дорого
и о чем с тобой мы тоже толковали". {Н. А. Добролюбов. Собр. соч.  в  девяти
томах, т. IX. М.-Л., 1964, стр. 350.}
     Пять или шесть плюс восторженный господин плюс  сам  Добролюбов  -  это
семь или восемь человек.
     В дневниковой записи Добролюбова  5  июня  1859  г.  по  поводу  статьи
Герцена "Very dangerous!!!" - снова глухое упоминание:  "Мало  нас,  если  и
семеро...", и т. д. {Там же, т. VIII, стр. 570.  -  В  подсчете  Добролюбова
ошибка: в приведенном им перечне близких людей  названо  восемь  человек,  а
если добавить ранее названного И.  М.  Сорокина  и  самого  Добролюбова,  то
получается десять.}
     В романе, написанном в 1862-1863  гг.,  снова  встречаемся  с  близкими
цифрами - пять, шесть или семь  (в  черновиках)  и  шесть  (в  окончательном
тексте). Из восьми два места заняты женщинами - подходящих кандидатов  надо,
конечно, искать в кругу М. А. Боковой (урожд. Обручевой;  по  второму  браку
Сеченовой), М. А. Богдановой (Быковой), А. П.  Блюммер  (Кравцовой),  Н.  И.
Корсики (Утиной), М. А. Коркуновой (Понятовской, потом Манассеипой)  и  ряда
других женщин, возглавивших борьбу за право  на  образование,  за  свободное
устройство своей личной жизни и  за  многое  другое,  далеко  выходившее  за
пределы только женских интересов. Недаром большая часть названных здесь имен
была связана с "Землей и волей". {См.: Л. Ф.  Пантелеев.  Воспоминания.  М.,
1958, стр. 215.}
     Как бы то ни было, настойчивое повторение приблизительно одной и той же
цифры - в пределах  от  пяти  до  десяти  -  невольно  наводит  на  мысль  о
существовании в России какого-то  ядра  подпольной  организации,  людей,  на
которых можно положиться, которые готовы принять непосредственное участие  в
борьбе.   Поименно   перечислить   этих   лиц   затруднительно   -   русское
революционно-демократическое движение конца 1850-х-начала 1860-х годов знает
гораздо больше людей, безусловно преданных  революционной  идее;  но  вполне
возможно,  что  цифры,  называемые  и  Добролюбовым  и  в  романе,   следует
воспринимать как  обозначение  центра  революционной  группы.  {Этот  вопрос
обсуждался в ряде статей: М. В. Нечкина. 1) Новые материалы о  революционной
ситуации в России (1859-1861 гг.). - Литературное  наследство,  т.  61.  М.,
1953, стр. 478-481; 2) Н. Г. Чернышевский в борьбе за сплочение сил русского
демократического движения  в  годы  революционной  ситуации  (1859-1861).  -
Вопросы истории, 1953, Э 7, стр. 69; В. Н. Шульгин. К расшифровке "Странички
из дневника" Н. А. Добролюбова. - Там же, 1964, Э 10, стр.  128-132;  С.  А.
Рейсер. Был ли  Н.  А.  Добролюбов  автором  письма  "Русского  человека"  к
Герцену? - Там же, 1955, Э 7, стр. 130-131;  М.  Т.  Пинаев.  Комментарий  к
роману Н. Г. Чернышевского "Что  делать?",  стр.  103  и  след.  -  Следует,
однако, иметь в виду, что приблизительно ту же цифру Добролюбов  называет  в
статье "Литературные мелочи прошлого года" (Современник, 1859, ЭЭ  1  и  4),
относя их к предшествующей эпохе (Белинского): "...еще  пять-шесть  человек,
умевших  довести  в  себе  отвлеченный  философский  принцип   до   реальной
жизненности и истинной глубокой страстности" (Собр. соч., т. IV, стр. 72).}
     В  тексте  "Современника"  четвертый  сон  Веры  Павловны  ( 16  главы
четвертой) имеет один пропуск - седьмой раздел заменен двумя строками  точек
(в журнале типографская небрежность - он обозначен как восьмой).
     В черновом тексте четвертый сон не разбит на разделы,  но,  сверяя  оба
текста, установить границы каждого из них нетрудно.  План  остался  в  обоих
случаях совершенно одинаков. Последовательно вычленяя один за другим разделы
этого параграфа, находим  небольшой  абзац,  отсутствующий  в  окончательном
тексте и по месту как раз приходящийся на раздел седьмой. Вот он:
     "Что она говорила, этого я  не  знаю.  Я  могу  догадываться,  что  она
говорила, - но я не знаю, - я уверен,  что  я  не  ошибаюсь  в  том,  что  я
отгадываю, - но я не знаю. Та, от которой я слышал это, слышал этот  сон,  и
которая здесь названа Верой Павловной, сказала мне:  "Я  клялась  молчать  и
молчу". - "Я знаю, все равно, все равно". - "Может быть