день  -  и  тогда
радуйся! Она еще не поняла (и, вероятно, никогда не  поймет),  что  жизнь,
что каждый день задает человеку урок, от которого никто его освободить  не
может.
   Вверху, в окне конторы, мелькает белая тень.
   Верный страж Аманда тревожится о нем.
   - Все в порядке, Аманда, - вполголоса  говорит  Пагель,  подняв  голову
кверху. - Зофи напрасно  старалась.  Спите,  согрейтесь,  а  завтра  утром
разбудите меня в половине шестого, но только приходите со стаканом кофе.
   - Покойной ночи, господин Пагель, - доносится сверху.


   9. РОТМИСТР ЗАГОВОРИЛ

   Вот что происходит на следующее утро у виллы.
   Фрау фон Праквиц уже сидит в машине, она отдает распоряжение Оскару,  -
но тут открывается парадная дверь. Выходит ротмистр в сопровождении своего
санитара.
   Ротмистр неуверенно, спотыкаясь, подходит к автомобилю.  Санитар  Шуман
останавливается вверху, на лестнице.
   С трудом, точно виноватый ребенок, опустив глаза, ротмистр спрашивает:
   - Нельзя ли и мне поехать с тобой, Эва? Прошу тебя!
   Фрау Эва изумлена, она не знает что ответить. Она бросает недоумевающий
взгляд на санитара. Господин Шуман выразительно кивает головой.
   - Но, Ахим! - воскликнула фрау фон Праквиц. - Не слишком ли это  трудно
для тебя?
   Он качает головой, глядит на нее. Глаза полны слез, губы дрожат.
   - О Ахим! - крикнула она. - Ахим, как я счастлива! Погоди,  придут  еще
хорошие дни. И для нас, стариков.  Да  не  стой  же,  садись  возле  меня.
Господин Шуман, помогите же господину ротмистру  сесть  в  машину!  Оскар,
достань еще одеяло, то, знаешь, меховое! Господин Шуман, сейчас же идите к
господину Пагелю и расскажите ему, пусть порадуется!.. О Ахим...
   Наконец машина отъезжает.
   Ротмистр извиняющимся жестом показывает на свое горло.
   - Прости, Эва, - говорит он тихо и с  трудом.  -  Я  еще  не  могу  как
следует говорить. Я не вполне понимаю, но...
   - Зачем же тебе говорить, Ахим? - отвечает она и берет его руку. -  Раз
мы с тобой вместе, все переносится легче, не правда ли?
   Он выразительно кивает.



ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ НЕ ОСТАЕТСЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ


   1. ПОЛНОЕ БЕЗДЕНЕЖЬЕ В НЕЙЛОЭ

   Конец ноября, скоро и декабрь; год кончается холодными буранами, мокрым
и  грязным  снегом.  Последние  рабочие,  копавшие   картофель,   сбежали.
Неубранным остался большой участок, десять тысяч центнеров картофеля, если
не больше. Сюда  Вольфганг  Пагель  не  любит  заглядывать,  гнев  и  стыд
охватывают его при виде гниющей на поле ботвы, при мысли о гниющих в земле
клубнях, а ведь в городе люди пропадают с голоду.
   "Много я наделал ошибок, - думает он. - Но откуда, черт возьми,  мог  я
знать? Никто не говорил мне, а  у  меня  всегда  было  столько  хлопот  на
сегодняшний  день,  что  я  не  мог  заглядывать  в  завтрашний.  Надо  бы
отправлять картошку прямо с поля  на  вокзал,  тогда  у  нас  водилось  бы
немного денег, их  нам  вечно  не  хватает.  Теперь  эти  деньги  лежат  в
картофеле, которому угрожают мороз и воры. Продать его можно будет  только
весной, а кто будет тогда хозяйничать здесь?"
   Молотилка поет и гудит - она слишком шумлива, слишком обращает на  себя
внимание. Во Франкфурте есть человек, который однажды дал Штудману  вперед
целую кучу обесцененных денег, на  эти  деньги  был  куплен  автомобиль  -
теперь купец требует свой товар. Времена меняются, в Берлине, по-видимому,
перестал работать печатный станок, марка больше  падать  не  будет:  когда
курс американского доллара достиг 4200 миллиардов, марка перестала падать.
Может быть, она остановится на этом уровне - впрочем, не все ли равно?
   Молотилка гудит и поет  -  иногда  она  снабжает  рожью  франкфуртского
купца, иногда купец остается ни с  чем  -  его  опережает  другой.  Тайный
советник фон Тешов покинул прекрасный город Ниццу на Лазурном  берегу,  он
живет в приятном городе Дрездене, точнее говоря  в  Лошвице,  в  санатории
"Белый  олень".  Может  быть,  он  хочет  похудеть,  может  быть,  у  него
разливается желчь при мысли о Нейлоэ. Или  у  старой  барыни  расстроились
нервы...
   Однако его посланцы часто посещают Нейлоэ.  Это  судебные  исполнители.
Знакомой фигурой стал для Вольфганга и веселый адвокат  с  красным  лицом,
изрезанным шрамами, с  редкими  светлыми  волосами.  Отец  в  Дрездене  не
зевает, у него безошибочный нюх и хороший аппетит. К тому же он  заручился
судебным решением. О, все в наилучшем порядке! Он снова перехватил  триста
центнеров ржи, целый вагон, предназначенный для франкфуртского купца...
   Пагель сидит у пишущей машинки, всего только половина девятого утра, он
выстукивает письмо, которое надо сейчас же отослать на почту.
   "Уважаемый господин такой-то! К сожалению,  должен  вам  сообщить,  что
погруженный  в  ваш  адрес  вагон  ржи  (Баден,  326485,  15  тонн)  перед
отправлением был конфискован на здешней погрузочной станции небезызвестным
вам вторым кредитором господина фон  Праквица.  Прошу  вас  потерпеть  еще
несколько дней, я постараюсь возможно скорее  отправить  вам  другой.  Тем
временем прошу вас подумать, не согласитесь ли вы забирать предназначенный
для вас хлеб непосредственно с молотилки грузовиком. Как  я  уже  объяснил
вам при личном свидании, что дело тут не  в  недостатке  доброй  воли  или
возможности..."
   А что говорят на это хозяева, владельцы виллы?
   Они ничего не говорят!
   Ротмистр вообще предпочитает не говорить, он тихонько сидит возле жены.
А фрау Эва отвечает на его вопросы кивком.
   -  Поступайте  по  своему  усмотрению,  господин   Пагель.   Вам   дана
доверенность...
   - Но ваш отец...
   - Ах, папа! Он не так уж плохо к  нам  относится.  Увидите,  когда  все
вконец запутается, отец приедет, наведет порядок -  и  будет  сиять:  вот,
мол, какой я умный! Не правда ли, Ахим, папа всегда так делал?
   Ротмистр кивает в знак согласия, он улыбается.
   - Но у меня нет денег, чтобы расплатиться с людьми, - возопил Пагель.
   - Да продайте же что-нибудь, продайте коров,  продайте  лошадей.  Зачем
нам нужны лошади - теперь, в начале  зимы,  когда  работы  кончились?!  Не
правда ли, Ахим, зимой ведь лошади не нужны?
   Нет. Ротмистр согласен. Зимой лошади не нужны.
   - Арендный договор запрещает продавать живой инвентарь. Живой и мертвый
инвентарь, фрау фон Праквиц, принадлежит не вам, он принадлежит  господину
тайному советнику.
   - Что это вы, уж  не  Штудманом  ли  себя  воображаете?  Вы  опять  про
арендный договор? Дорогой господин Пагель, не создавайте  нам  трудностей!
Для того вам и дана  доверенность!  Ведь  всего-то  осталось  каких-нибудь
несколько дней...
   Пагель вопросительно смотрит на фрау фон Праквиц.
   - Да, - говорит она с внезапной горячностью. - Я  убеждена,  что  скоро
наши поездки увенчаются успехом...
   Пагель уходит.
   Пагель добывает деньги и расплачивается с  людьми.  Пагелю  не  удается
добыть деньги, и тогда он дает людям рожь или картофель, поросенка, масло,
гуся...
   Пагель сидит за пишущей машинкой и выстукивает письмо:
   "У нас еще не обмолочено около четырех тысяч центнеров хлеба".
   "Правда это или ложь? - думает Пагель. - Сам  не  знаю.  Уже  несколько
недель, как я не записываю в книги поступающее зерно, я совсем  запутался,
потерял всякое представление... - Он вздыхает.  -  Если  кто-нибудь  после
меня займется этой лавочкой,  он  сочтет  меня  преступно  легкомысленным.
Концы с концами не сходятся... Когда тайный советник  увидит...  -  Пагель
вздыхает. - Ах, жизнь не тешит, не радует меня.  Даже  мысль  о  Петре  не
радует. Если я в самом деле когда-нибудь  приеду  к  ней,  я  уверен,  что
разревусь, до того у меня сдали нервы. Но нельзя же теперь удрать!  Нельзя
же их покинуть! Они не достанут даже горючего для этой проклятой машины!"
   Он снова вздыхает.
   - Вы уж третий раз вздыхаете, господин Пагель, - говорит сидящая у окна
Аманда Бакс. - А ведь только половина девятого. Как же вы проживете день?
   - Об этом и я себя иной раз спрашиваю,  Аманда,  -  отвечает  Вольфганг
Пагель, благодарный ей за то, что она отвлекла его от дурных мыслей. -  Но
обычно день уж сам заботится о том, чтобы его прожили, и большей частью ни
один день не был так плох, как я боялся с утра, и ни один - так хорош, как
я с утра надеялся...
   Аманда Бакс собирается что-то ответить, она нетерпеливо  выглядывает  в
окно. Не любит она этих мудреных изречений. Но у нее вырывается крик, крик
ужаса:
   - Господин Пагель, поглядите!
   Пагель подскакивает к окну и видит...
   Он   видит   нечто,   ползком   передвигающееся   по   лужайке   парка,
человеко-животное,  ползущее  на  четвереньках...  Спереди  оно   ужасного
зловеще-красного цвета, а сзади волочится что-то длинное, коричневое...
   С минуту Пагель стоит в оцепенении.
   - Лесничий! - кричит он. - Убили лесничего! - И выбегает из комнаты.


   2. ТРУС УМИРАЕТ ГЕРОЕМ

   Вольфгангу Пагелю нетрудно было поднять  с  постели  старого  лесничего
Книбуша после того,  как  он  его  уложил.  Напрасно  доктор  беспокоился.
Человеку, который всю свою жизнь провел  на  свежем  воздухе,  тошно  было
лежать взаперти: в голове мутилось.
   - Я все боюсь, что стены свалятся мне на голову! -  жаловался  лесничий
Пагелю. - Здесь так тесно, а она не позволяет открывать окно.
   Пожалуй, не теснота, не спертый воздух, не пчелы, о которых  необходимо
было позаботиться на зиму, и не охотничья собака, которую надо было каждый
день кормить, так быстро подняли на ноги лесничего.
   Скорее всего выкурила его "она", жена. Всю жизнь прожили они бок о  бок
- и опостылели друг другу, так что уж и видеть друг друга не могли! Он  не
замечал жены, она не замечала мужа, изо дня в день они проходили один мимо
другого, не говоря ни слова. Он шел в кухню, варил себе кофе  и  намазывал
хлеб, а когда он уходил из кухни, приходила она и, сопя,  варила  кофе,  и
намазывала хлеб.
   Можно же так безнадежно, так отчаянно осточертеть друг другу. Они давно
уже вышли из стадии вражды, ненависти, отвращения, теперь они вообще  друг
для друга не существовали. Давно уже! Еще прежде, чем он открывал рот, она
уже знала, что он скажет, и он знал о ней решительно все, - что  горох  ей
вреден, что при южном ветре она не слышит на левое  ухо  и  что  минога  с
лавровым листом кажется ей  гораздо  вкуснее,  чем  минога  без  лаврового
листа.
   - Переезжайте в другую комнату, - продолжил Пагель. - В доме достаточно
комнат.
   - Но ведь моя кровать всегда стояла здесь! Не могу же я на старости лет
поставить ее в другое место. Да я ни за что не засну!
   - Тогда идите погулять, - ответил Пагель. - Доктор сказал,  что  свежий
воздух и немножко движения могут только принести вам пользу.
   - Да, он так сказал? - боязливо  спросил  лесничий.  -  Значит,  так  и
сделаю.
   Он был готов выполнить  все  предписания  врача.  Врач  дал  ему  много
хорошего: отдых  от  труда,  деньги  из  больничной  кассы,  замечательное
лекарство, дарящее беззаботный сон. И он сулил еще и многое другое:  конец
инфляции, пенсию, спокойный закат жизни.
   Итак, лесничий стал выходить на прогулку. Но и  это  оказалось  сложным
делом. В лесу, который тянулся за домом, лесничий  Книбуш  ни  за  что  не
хотел гулять. Достаточно он насмотрелся на лес в своей жизни, слишком даже
довольно. Он и вправду из-за деревьев леса не видел. Видел только деревья,
дававшие столько-то и столько-то кубометров дров, шпалы, дышла, колья... А
когда он уж забредал в лес, ему казалось, что он вовсе не болен, что он на
службе. Это все равно  что  отправить  больного  бухгалтера  для  поправки
здоровья в его контору.
   Но в сторону деревни лесничий тоже не хотел идти. Люди всю жизнь корили
его, он, мол, попросту бездельник, только и делает, что гуляет.  И  теперь
он не желал прогуливаться у них на глазах, еще скажут,  что  они  в  самом
деле были правы!
   Оставалась одна дорога - от лесничества мимо картофельных буртов  почти
прямиком в имение Нейлоэ, к усадьбе и конторе. Этой единственной дорогой и
пользовался лесничий для своих прогулок; он  проходил  по  ней  регулярно,
несколько раз в день, и с особенной регулярностью, несколько раз  в  день,
навещал он в конце своего пути контору.
   Оказывается, что лесничий на склоне дней обрел настоящего друга - и эту
веру Пагель не хотел разрушать.  Порой  он  вздыхал,  видя,  что  лесничий
явился снова, а между тем старик, сопя, садился на стул и целых полчаса не
сводил глаз с молодого человека. Не то чтобы он  мешал,  если  Пагель  был
занят,  он  не  говорил  ни  слова,  только  позволял  себе   разок-другой
восторженное восклицание. Видя, например, Пагеля за пишущей  машинкой,  он
выкрикивал что-нибудь вроде: "Нет, каково! Точно из  пулемета!  Ведь  надо
же!"
   Нет, он не мешал, но было тягостно  чувствовать  на  себе  взгляд  этих
круглых  выцветших  тюленьих  глаз,  полных   беспредельной   преданности,
восторженной дружбы. Тягостно потому, что Пагель не мог  ответить  на  это
чувство. Нет, он не особенно любил лесничего, этого старого труса - и  что
он в конце концов сделал, чтобы  заслужить  такую  дружбу?  Почти  ничего:
телефонный звонок врачу, жалкий паек, два-три коротких посещения...
   Когда это становилось невыносимо, Пагель прерывал свою работу:
   - Идемте, господин Книбуш, надо поглядеть, нет ли новых мышиных  нор  в
картофельных буртах, я немного провожу вас.
   И лесничий всегда с готовностью вставал и отправлялся с Пагелем. Ему  и
в голову не приходило, что друг  его  выпроваживает,  хочет  сплавить.  Но
после того, как  они  два-три  раза  проделали  это  путешествие,  старому
Книбушу пришло на ум, что он мог бы избавить своего друга хотя бы от  этой
работы. С этих пор, совершая свою утреннюю прогулку, по пути к конторе  он
осматривал  картофельные  бурты.  И   докладывал:   в   шестом,   седьмом,
одиннадцатом есть ямы. На северном конце, в середине, на южном конце...
   Он очень старался.
   - Да, вы вздыхаете, господин Пагель, - зло  сказала  ему  Аманда.  -  А
могли бы с спокойной совестью сказать Книбушу, что вам мешает  это  вечное
сиденье и гляденье! Ведь старик не церемонился с  людьми,  и  если  вы  не
хотите сказать, то скажу я!
   - Нет, не скажете, Аманда! - ответил Пагель  и  так  выразительно,  что
Аманда действительно ничего не сказала Книбушу.
   Сеял тонкий дождик, при полном отсутствии ветра, когда лесничий в  этот
день вышел из дому. Было не светло и не темно, даже не сумрачно, был  один
из  тех  скучных,  тоскливых  осенних  дней,  которые   своей   мертвенной
бледностью как кошмар ложатся на  сердце  молодого  человека.  Но  старого
лесничего радовала погода, он был уверен, что застанет  в  конторе  своего
молодого друга. По такой плохой погоде тот не выйдет в  поле,  а  займется
письменной работой. Лесничий нахлобучил  старую  фетровую  шляпу,  накинул
дождевик и отправился в путь.
   Он шел, сложив на животе руки, которым было тепло и  сухо  под  плащом,
медленным,  шаркающим  шагом  брел  он  по  направлению  к  усадьбе.  Если
подумать, никогда еще не жилось ему так хорошо, а от хорошей  жизни  и  на
душе было легко. Ему  даже  не  приходилось  бояться  возвращения  тайного
советника. По почину Пагеля доктор написал господину фон Тешову, и  старый
хозяин ответил своему старому лесничему не в сердитом, а в самом дружеском
тоне: пусть  Книбуш  постарается  стать  на  ноги,  чтобы  обучить  своего
преемника всему, что он знал о повадках дичи, уловках лесного управления и
плутнях местных жителей, а о службе пусть больше не тревожится!
   Ничего-то старый барин не знал! Лесничий вообще  ни  о  чем  больше  не
тревожился. А тем  более  о  лесе;  но,  может  быть,  он  досадовал  хоть
немножко, находя ямы в картофельных буртах?  Ведь  они  причиняли  столько
забот и хлопот его лучшему, единственному другу Пагелю!  Да,  конечно;  но
лесничего Книбуша радовали эти ямы, ибо если есть ямы, значит есть  о  чем
доложить другу, можно быть ему полезным!
   Весьма довольный, старик обходил картофельные  бурты  сначала  с  одной
стороны, а потом с другой. Но, к сожалению, он, как и  ожидал,  ничего  не
нашел: в эту чертову погоду у людей нет охоты даже воровать. Одежды нет  с
самой войны, и мужчинам не хочется промочить  единственный  серый  китель,
привезенный с фронта.
   По-видимому, сегодня не о чем будет докладывать Пагелю, и это  досадно.
Наконец Книбуш дошел до седьмого, последнего бурта. И  на  другой  стороне
его, обращенной к лесу, отыскал-таки желанную нору,  и  еще  какую,  здесь
выгребли по меньшей мере шесть или восемь центнеров картофеля!
   Лесничий мог бы этому порадоваться и пойти  с  докладом  к  Пагелю,  но
вместо этого он стал задумчиво оглядывать  протоптанную  дорожку,  которая
вела от ямы к картофельной куче прямо в сосновый заказник. Земля  размокла
от дождя, и ясно видно было, что картофель не свален в ручную тележку и не
отвезен по шоссе в деревню. Свежие следы говорили, что картофель сложен  в
заказнике, и, должно быть, все еще лежит там.


   Лесничего  мучило  старческое,  зудящее,  как   чесотка,   любопытство;
лесничего подгоняло чутье охотника; если всю свою жизнь выслеживаешь дичь,
то на старости лет не пройдешь равнодушно мимо следа. Лесничего  разбирала
охота доложить своему другу Пагелю нечто из ряда вон выходящее.
   Ни на минуту не приходила ему в голову мысль, что идти по  этому  следу
опасно для жизни. Те, кто ворует картофель, безобидные люди. Такие хищения
караются штрафом,  который  взимается  обесцененными  бумажными  деньгами.
Пойманный вор не очень-то беспокоится о суде. Если лесничий колебался,  то
лишь памятуя свое твердое  решение  ни  о  чем  больше  не  хлопотать,  не
тревожиться. Но ему хотелось оказать услугу Пагелю, и лесничий  крадущимся
шагом пошел навстречу своей судьбе.
   Нечего было  опасаться  и  того,  что  сквозь  сосновую  чащу  придется
пролезать с трудом, с шумом и треском. За эти годы  люди  порядочно  здесь
похозяйничали. Они  наворовали  столько  хворосту  и  дров,  что  заказник
основательно  поредел,  и  в   нем   можно   было   разгуливать   так   же
беспрепятственно, как в просторном строевом лесу.
   И лесничий очень быстро пришел на то место,  где  возвышался  маленький
холмик картофеля. "Профессор Вольтман", - установил он сорт  картофеля.  -
Хочет, должно быть, откормить им своих свиней!"
   Тут лесничий что-то почувствовал. Почувствовал, что он здесь  не  один,
почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял глаза и увидел  под  соснами
человека, который сидел, расстегнув брюки, на корточках, спокойно  смотрел
на лесничего и справлял свою надобность.
   - Вот так так! Что вы тут делаете? - удивился лесничий.
   - Оправляюсь, - ответил человек с любезной ухмылкой.
   - Вижу, - весело отозвался лесничий. Э, будет что порассказать  Пагелю!
- Так это вы украли картошку?
   - Конечно, - заявил человек, неторопливо делая свое дело.
   - Но кто же вы такой? Что-то я вас не помню! - недоумевал лесничий. Ему
казалось, что он знает наперечет  все  население  на  двадцать  километров
вокруг, но этого он безусловно еще не видел.
   - Посмотрите на меня  хорошенько,  -  сказал  тот.  Он  встал  и  начал
спокойно застегивать штаны. - Уж вы меня узнаете.
   Весь разговор велся в таком добродушном тоне,  так  весело  -  да  ведь
кража  картофеля  и  в  самом  деле   не   была   каким-нибудь   серьезным
преступлением,  -  что   лесничий   рассматривал   незнакомца   в   полном
спокойствии. Он все еще стоял, пряча руки под плащом, сложив их на животе,
и смотрел, как приближается к нему незнакомец. В нем  не  шевельнулось  ни
малейшего чувства тревоги. Зато он  все  сильнее  удивлялся.  Этот  модный
костюм с гольфами, серый в серую полоску, был ему прекрасно знаком!
   - Да ведь на вас костюм ротмистра! - крикнул ошеломленный Книбуш.
   -  Все-то  вы  замечаете,  господин  лесничий,  -   ухмыляясь,   сказал
незнакомец. - Не правда ли, он очень мне идет?