ть, даже увидит его. Зофи очень рада!
   Только господин Кваркус не так рад, как три женщины. Но это  не  совсем
доходит до его сознания, сейчас  он  должен  спешно  скупать  крестьянские
дворы, - напористей, чем женщины, его подгоняет марка.


   5. ЛЕСНИЧИЙ КНИБУШ УЗНАЕТ НОВОСТЬ

   Лесничий Книбуш медленным шагом идет по деревне Нейлоэ с  легавым  псом
на поводке. Никогда нельзя знать, что может  произойти,  а  люди,  как  ни
странно, обычно куда больше боятся собаки, чем человека.
   Старый Книбуш и всегда-то неохотно ходил в деревню, - лесничество лежит
на отлете, у самого леса, но  сегодня  он  идет  и  вовсе  с  досадой.  Он
оттягивал, покуда было можно, порученный ему созыв  людей  к  старосте  на
сходку, в десять. Но теперь, когда гроза уже затянула все небо  на  западе
черной непроглядной тучей - она идет, понятно, с берлинской стороны,  чего
же хорошего ждать из Берлина! - теперь приходится все-таки отправляться  в
обход. Ничего не попишешь, выполняй приказ! Ему ни с  кем  нельзя  портить
отношений.
   Деревню  Альтлоэ  Книбуш,  слава  богу,  может  обойти   стороной   (не
буквально, а фигурально - обходить ее не нужно, она тут, по правую  руку),
в Альтлоэ не проживает ни одного человека, который был бы  гож  для  таких
вот тайных военных дел.  "В  Альтлоэ  живут  сплошь  горняки  и  заводские
рабочие, стало быть спартаковцы и коммунисты,  -  понимай:  браконьеры  да
воры, таскающие свеклу с полей и дрова из лесу", - думает господин Книбуш.
   Лесничий Книбуш отлично знает, почему он сегодня  утром  не  заметил  в
лесу порубщиков - они были сплошь альтлоэвцы.  Альтлоэвцы  народ  горячий,
они открыто проповедуют что-то вроде права на воровство.  Лесничий  Книбуш
отлично знает также, почему он оставил дома  винтовку,  но  взял  с  собой
легавую: оружие только раздражает людей и делает их еще  злее.  Собака  же
может, чего доброго, разодрать штанину, а штаны куда как дороги!
   Подавленный,  медленным  шагом  пробирается  лесничий  по  деревне  под
грозовым небом, которое  делается  все  чернее.  "Я,  знаешь,  хочу  мирно
умереть в своей постели", - заявил он совсем недавно почти  парализованной
ревматизмом жене. Она кивнула головой и сказала: "Все мы под богом ходим".
   "Эх, ты!" - хотелось ему  ответить,  потому  что  бог  не  может  иметь
никакого  касательства  ко  всей  этой  безобразной  неразберихе,  в  этом
лесничий давно уверился. Но глянул на пеструю "Тайную вечерю" на  стене  и
смолчал. Такие пошли времена, что даже  собственной  жене  нельзя  сказать
всего что думаешь.
   Иначе представлял он себе свои старые годы, бедный лесничий Книбуш.  Не
случись войны и этой трижды проклятой инфляции, он  бы  давно  проживал  в
собственном домике в Мейенбурге, и не было бы ему печали ни со службой, ни
с порубщиками, занимался бы он только своими пчелами.  Но  в  наше  время,
ежели жить на стариковскую пенсию, можно с голоду  сдохнуть,  -  не  нужно
быть и великим грамотеем,  чтоб  сообразить  это.  Правда,  сберегательная
книжка лежит, как лежала, в сохранности, старательно запрятанная от  воров
между простынями в  женином  комоде,  но  итоговая  сумма,  семь  тысяч  с
небольшим, марка за маркой сколоченная за долгие  сорок  лет  службы,  так
сейчас жалка, что смотришь и плачешь слезами. Какой бы можно купить на эти
деньги домик в Мейенбурге, нарядный, как игрушка. А на  жизнь  хватало  бы
процентов по закладной: первая закладная,  хорошая  закладная  -  здесь  в
Нейлоэ на  усадьбу  старосты  Гаазе,  аккуратнейшего  плательщика,  четыре
процента годовых на капитал в десять тысяч  марок  (кое-что  досталось  по
наследству, остальное опять-таки  накоплено)  -  четыреста  марок  в  год,
приличное было бы добавление к пенсии!
   И все  пошло  прахом!  Непостижимо,  но  так:  пошло  прахом!  Усталый,
отработавший свое старик  должен  опять  бегать,  работать,  быть  начеку,
изворачиваться между провинностями людей и взысканиями хозяина. В наши дни
человек, нуждающийся в покое, ничего так не боится, как  одного:  что  его
попросят уйти на покой и что тогда спасет  их  от  голодной  смерти,  его,
старика, и старуху жену?.. Оба их сына убиты на войне, а  дочка,  выданная
за  железнодорожного  служащего  в  Ландсберге,   сама   не   знает,   как
прокормиться с детьми. Она если пишет родителям, так только когда подходит
время колоть свиней, чтоб не забыли прислать посылочку с салом.
   Итак, он, старый человек, должен плестись  дальше,  должен  угодничать,
подлащиваться, унижаться - отводить таким путем грозящую отставку. И когда
такой вот молодчик лейтенант мигнет ему глазом, он должен тотчас же  стать
навытяжку и  отвечать  покорно:  "Слушаюсь,  господин  лейтенант!"  А  как
узнаешь, хочет того хозяин или нет?
   Невеселый  получается  обход.  Мужчины,  с  которыми   лесничему   надо
поговорить, все еще в поле, хотя уже идет к шести  и  пора  задавать  корм
скоту. Они, обливаясь потом,  торопливо  пробегают  мимо  лесничего,  едва
помахав ему рукой. Им некогда, пока не разразилась гроза, нужно  свезти  с
полей все что удастся.
   Лесничему приходится передавать наказ через женщин,  а  тем,  известное
дело, рта не заткнешь: "Спятил он, что ли, - сейчас, в самую страду, когда
хлеб не убран, созывать мужиков к старосте в десять часов, на ночь  глядя?
Ему что! У него кости не болят, он знай себе разгуливает, пока другие гнут
спину на работе. Ему-то вставать завтра в шесть, а их мужьям чуть свет,  в
половине третьего! И не подумают они передавать такой вздор, пускай поищет
кого поглупее!" И уперши руки в боки: "Вот тебе и  весь  сказ!"  Лесничему
приходится уговаривать и упрашивать, и когда он, наконец, уходит со двора,
он все-таки не уверен, что наказ действительно передадут.
   А иная только злобно подожмет губы,  выслушает  молча  и  посмотрит  на
лесничего злыми сузившимися глазами. Потом повернется спиной и  пойдет,  а
лесничий слышит, как она ворчит:
   - И не стыдно - старый человек, а туда же, путается в такие дела! Мало,
что ли, народу поубивали в мировую  войну!  Лезет  старый  хрыч  в  тайные
заговоры,  когда  ему  впору  подумать  о  том,  как  бы  самому  спокойно
помереть!..
   Лесничий идет дальше, и лицо его становится все более озабоченным, даже
злобным. Он яростно что-то бормочет в белоснежную  бороду.  Должен  же  он
давать исход своей досаде, потому и привык разговаривать сам  с  собой.  У
него нет никого, с кем он мог бы  отвести  душу,  у  жены  на  все  только
изречения из Библии. Вот  и  перемалывает  он  почти  беззубыми  челюстями
бессильную злобу, и от того, что  эта  злоба  так  бессильна,  она  горька
вдвойне.
   Старик выходит на  деревенскую  площадь,  вокруг  которой  расположены:
усадьба старосты, лавка, постоялый двор, школа и пасторский дом. Тут  ему,
собственно, делать нечего: лавочник и трактирщик  чересчур  осторожны,  не
захотят они пускаться на такие дела, которые могут испортить им  отношения
хоть с одним клиентом. Регент хора  Фридеман  стар,  пастор  Лених  всегда
представляется, будто немножко не от мира сего, даром  что  отлично  умеет
считать, а староста Гаазе, наверное, знает  все  сам,  иначе  собрание  не
назначили бы именно у него.
   Тем не менее лесничий Книбуш в нерешительности останавливается  посреди
площади и не идет дальше, а поглядывает на Старостин двор. Неплохо бы  тут
же на месте взять старосту за бока и  поговорить  с  ним  о  процентах  по
закладной.  Но  не  успел  Книбуш  прийти  к  решению,  как   в   трактире
распахнулось настежь окно. Безобразная физиономия  Мейера-губана,  изрядно
раскрасневшаяся, высовывается наружу, сверкая стеклами очков.
   - Эй, Книбуш, старый болван, - кричит Мейер, - заходи сюда, чокнемся  с
тобой на прощанье по случаю моего отъезда из Нейлоэ!
   Сказать по правде, лесничему не до выпивки, к тому  же  он  знает,  что
Мейер-губан, когда выпьет, становится коварен,  как  старый  бык,  но  тут
пахнет новостями, а новости это как раз то,  перед  чем  лесничему  трудно
устоять. Ему нужно все знать, чтобы со всем сообразоваться. Итак, он зашел
в трактир, а собака со всей собачьей покорностью судьбе заползла под  стол
и приготовилась смирно пролежать, не  издавая  ни  звука,  сколько  бы  ни
пришлось - полчаса или четыре. Лесничий постучал по столу и предупредил:
   - Но денег у меня при себе нет!
   - У меня тоже нет! -  ухмыльнулся  Мейер-губан,  который  уже  порядком
заложил.  -  Потому-то  я  тебя  и  приглашаю,   Книбуш.   И   с   большим
удовольствием! Здешние все сейчас в поле, так что я  сам  достал  себе  из
буфета бутылку коньяку, а пива я тоже могу  тебе  нацедить,  если  ты  его
предпочитаешь.
   Лесничему  страшно,  как  бы  чего  не  вышло  из  такого   самочинного
самообслуживания.
   - Нет, спасибо, Мейер, я лучше пить не буду, - говорит он смущенно.
   Лицо у Мейера стало еще краснее.
   - Ах, ты думаешь, я ворую? Ах, ты полагаешь, я не заплачу  за  то,  что
взял? Этого, Книбуш, я не потерплю! А ну, скажи, где я что украл...  А  не
то!..
   "Не то" остается неразъясненным, потому что лесничий поспешил заверить,
что все в порядке и он, пожалуй, не откажется от рюмки коньяку.
   - Один коньяк не пройдет! - прокричал Мейер и, невзирая на мягкий отпор
лесничего, налил ему по всем правилам искусства стакан пива и принес  ящик
с сигарами. Себе он прихватил пачку сигарет.
   - Чокнемся, Книбуш! За то, чтоб нашим детям жить два века!
   В ответ на этот тост лесничий сдвинул косматые брови, вспомнив поневоле
двух своих убитых на войне сыновей. Но с таким человеком, как Мейер-губан,
нет смысла спорить, а потому он предпочел спросить:
   - Что же такое случилось сегодня с полудня, что ты ни с того ни с  сего
собрался в отъезд?
   Управляющий сразу помрачнел.
   - Случилась гроза, - цедит он сквозь зубы. - Подлая  берлинская  гроза,
черт бы ее побрал! Никогда у нас не бывало грозы  при  западном  ветре.  А
сегодня нате, извольте!
   - Да, через десять минут польет,  -  соглашается  Книбуш  и  смотрит  в
потемневшее окно. - Ты свозить не приказывал?.. Вся деревня свозит!
   - Вижу не хуже тебя, лошак! - обозлился Мейер. И в самом  деле,  трудно
было не видеть: как раз в эту минуту через площадь  опять  проехал  высоко
навитой воз и скрылся во дворе у Гаазе.
   - Ну, не обязательно, чтоб ротмистр тебя по такому  случаю  прогнал  со
двора, - утешает Книбуш. - Впрочем, я на твоем месте давно бы распорядился
свозить.
   - Ты на моем месте давно  бы  от  великого  ума  подавился  собственным
дерьмом! - заорал в бешенстве Мейер. Он опрокидывает стакан, затем  другой
и говорит спокойней: - Задним числом и дурак куда как умен. Что ж  ты  мне
нынче днем не сказал, что ты давно бы распорядился свозить?.. Ага!.. -  Он
надменно улыбается, зевает и снова берется за стакан. Теперь он смотрит на
лесничего,  таинственно   подмигивая   прищуренным   глазом,   и   говорит
многозначительно: - Впрочем, ротмистр прогонит меня не только из-за этого.
   - Да? - спрашивает лесничий. - Ты, кстати, не видел, староста у себя?
   - У себя, - говорит Мейер-губан. - Пришел недавно вместе с лейтенантом.
   Книбуша это не устраивает. Если лейтенант тоже там, нет смысла  идти  к
старосте и заводить с ним разговор о закладной. А  нужно  бы.  Через  пять
дней выходит срок уплаты полугодовых процентов, нельзя же допустить, чтобы
ему всучили бумажку в двести марок!
   - Ты что, оглох на оба уха, лесничий?  -  кричит  Мейер.  -  Я  у  тебя
спрашиваю, сколько лет Вайо?
   - Нашей барышне?.. Ей в мае исполнилось пятнадцать.
   -  Ай-яй-яй!  Ай-яй-яй!  -  качает  головою  Мейер.  -  Ротмистр   меня
определенно прогонит.
   - Почему же? - не понимает Книбуш, но неусыпное любопытство наушника  и
шпиона уже подстегивает его. - Ты что хочешь сказать?
   - Ах, оставь! - Мейер делает великолепный отстраняющий жест.  -  Придет
срок, узнаешь. - Он пьет и смотрит на лесничего сквозь  прищуренные  веки,
бесстыдно при этом хихикая. - Великолепная у девчонки грудь, должен я тебе
сказать, Книбуш, старый греховодник!
   - У какой девчонки?.. - оторопел лесничий. Он не хочет верить.
   - У маленькой плутовки, у Вайо! - говорит пренебрежительно Мейер-губан.
- Вкусная штучка, доложу я тебе. Как она со мною поздоровалась только что,
лежа на своем шезлонге. Там на крыше над кухней, доложу я  тебе,  в  одном
купальном костюме. А потом расстегнула вот так застежки на плечах, а потом
- нет, не будем об этом говорить, рыцарь всегда остается рыцарем!
   - Врешь ты, Мейер! - возмутился  лесничий  Книбуш.  -  Мелешь  вздор  и
только! Нализался!
   - О, конечно, я вру, - говорит Мейер-губан с наигранным равнодушием.  -
Я, конечно, пьян. Но если кто спросит тебя, Книбуш,  ты  можешь  заверить,
сославшись на меня, что у Вайо вот здесь (он показывает  на  грудь,  около
подмышки) маленькая коричневая родинка - превкусное местечко для  поцелуя,
Книбуш, скажу я тебе на ушко...
   Мейер смотрит с ожиданием на лесничего.
   Тот раздумывает вслух:
   - Что ты видел ее в купальном костюме, Мейер, я поверю.  Она  частенько
лежит так на крыше кухоньки, и старая барыня куда как злится, говорила мне
кухарка Армгард. Но чтоб барышня с тобой что-нибудь там... нет,  Мейер,  в
этом ты меня не уверишь, это  ты  рассказывай  кому-нибудь  поглупее,  чем
лесничий Книбуш!
   Лесничий осклабился с чувством собственного превосходства. Он  отставил
недопитый стакан и встал:
   - Пошли, Цезарь!
   -  Не  веришь?  -  закричал  Мейер-губан  и  тоже  вскочил.  -  Ты   не
представляешь себе, Книбуш, как женщины сходят по мне с ума. Я каждую могу
иметь, каждую! И душку Вайо...
   - Не-ет,  не-ет,  Мейер,  -  презрительно  осклабился  Книбуш,  и  этим
заявлением он навеки превращает Мейера  в  своего  смертельного  врага.  -
Какая-нибудь коровница или птичница, может, и польстится на тебя, но  наша
барышня - не-ет, Мейер, ты просто нализался...
   - Доказать тебе?! - положительно закричал Мейер. От спирта, от  ярости,
от унижения он совершенно потерял рассудок. -  Вот,  смотри  -  черным  по
белому!  Читать  умеешь,  раззява?  Вот!  Это  письмо  написала  мне  твоя
уважаемая барышня! - Он вытаскивает из кармана письмо,  вскрывает  его.  -
Читать умеешь?.. "Твоя Виолета". "Твоя"  подчеркнуто,  видишь  ты,  разиня
пучеглазая?  Вот  изволь,  читай:  "Мой  любимый!  Мой   самый   любимый!!
Единственный!!!" - Видишь восклицательные знаки? А тут... Нет, всего  тебе
читать не нужно... Вот тут  еще:  "Я  так,  я  та-ак  тебя  люблю!"  -  Он
повторяет: - "Та-ак люблю!" Ну что, любовь это  или  нет?  Что  ты  теперь
скажешь?
   Он  торжествует.  Толстые  губы  его  дрожат,  глаза   сверкают.   Лицо
раскраснелось.
   Но слова его оказали совсем иное действие, чем он рассчитывал. Лесничий
Книбуш отошел, стал в дверях трактира.
   - Нет, Мейер, -  говорит  он.  -  Этого  ты  не  должен  был  делать  -
показывать мне письмо и все мне выкладывать. Экая ты свинья, Мейер! Не-ет,
ничего я не видел, ничего не знаю, за  такое  можно  поплатиться  головой.
Не-ет, Мейер, - говорит Книбуш и с неприкрытой  враждой  смотрит  на  него
своими старыми, поблекшими глазами. - Я на твоем месте сейчас же уложил бы
чемодан и укатил бы отсюда без предупреждения  как  можно  дальше.  Потому
что, если ротмистр узнает...
   - Да что ты в самом деле панику разводишь, заяц трусливый! -  проворчал
Мейер, но все же сунул письмо обратно  в  карман.  -  Ротмистр  ничего  не
узнает. Если ты будешь держать язык за зубами...
   - Уж я-то зря язык не распускаю, -  говорит  лесничий  и  на  этот  раз
действительно не собирается сплетничать. - Тут и обжечься недолго,  а  мне
оно ни к чему. А вот ты, ты не удержишься и разболтаешь... Нет, Мейер, раз
в жизни поступи разумно, уезжай. Да поскорее... Смотри ты, ведь  и  впрямь
начинается...
   Оба они и думать забыли о погоде. Небо делалось все черней и черней. На
мгновение в трактире стало светло как днем, потом  раздался  оглушительный
треск, а теперь, шурша и грохоча, хлынуло из тысячи небесных водокачек.
   - Куда ты побежишь в такую непогоду! - вырвалось у Мейера.
   - Ничего! - бросил поспешно лесничий. - Я мигом перебегу через  площадь
к старосте. Нельзя мне тут с тобою... - И побежал.
   Мейер-губан видит, как он исчезает за густой завесой дождя. В  трактире
пахнет спиртом, прокисшим пивом, навозом. Мейер медленно  одно  за  другим
раскрывает окна. Он проходит мимо стола, за которым  только  что  сидел  с
лесничим. Тянется невольно к бутылке.
   Но когда он поднес ее ко рту, его кинуло в дрожь от  спиртного  запаха,
он с плеча швырнул бутылку, и она,  опорожняясь,  забулькала  на  середине
площади. Потом он вернулся к столу и раскурил сигарету. Затем сунул руку в
карман, вытащил письмо. Надорванный конверт вконец испорчен,  а  письмо  -
медленными, осторожными движениями полупьяного человека он кладет  его  на
стол, - а письмо сильно измято. Он пробует разгладить  складки  ладонью  и
думает устало: "Что мне делать... Что же мне делать?" Что же мне делать?"
   Он замечает, как под разглаживающей ладонью понемногу становится мокро.
Смотрит: он положил письмо в лужу коньяка, все смазалось.
   "Что же я делаю?" - думает он снова.
   Он сует размокшую бумагу обратно в карман. Потом берет  свою  трость  и
тоже  выходит  под  проливной  дождь.  Скорее  в  постель  -  выспаться  и
протрезвиться.


   6. У СТАРОСТЫ ГААЗЕ

   Старый лесничий Книбуш бежал со всех ног сквозь  хлещущий  все  сильнее
дождь, через площадь, ко двору  старосты  Гаазе.  Как  ни  обидно  старому
человеку вымокнуть до нитки, все ж это в десять раз лучше,  чем  сидеть  с
мерзавцем Мейером, с Губаном, и слушать его гнусное бахвальство!..
   Под навесом Старостина сарая Книбуш остановился: в  таком  виде  он  не
может войти к старосте в  дом.  Отдуваясь,  он  старательно  отер  лицо  и
попробовал отжать воду из намокшей, точно тряпка, бороды. Но он производил
это машинально, а сам все думал, думал, в  точности  так  же,  как  по  ту
сторону площади, в трактире, Мейергубан:  "Что  мне  делать?  Что  же  мне
делать?"
   Его удручает мысль, что  нет  у  него  никого,  перед  кем  он  мог  бы
вытряхнуть все, что на душе. Рассказать бы хоть кому-нибудь,  хоть  одному
человеку эту сумасшедшую историю, насколько стало бы легче! От  того,  что
он услышал, уже и теперь  нестерпимо  свербило  и  жгло.  Точно  ранка  на
пальце, которой все время на что-нибудь натыкаешься; точно зудящая экзема,
которую непременно нужно расчесывать - хоть до крови, а чеши.
   Из горького многолетнего опыта лесничий Книбуш знал,  как  опасна  была
для него эта все усиливающаяся разговорчивость сплетника и болтуна. Он  не
раз попадал через нее в прескверные истории,  в  неприятнейшие  передряги.
Кое-как защищенный от ливня, он жмется к дощатой стене Старостина сарая, и
непрестанно отирает лицо и бороду, и старается пересилить свою  старческую
болтливость, лишив ее пищи. О чем тут рассказывать? Это все только  пьяные
выдумки помешанного на бабах коротышки Мейера!
   Но когда  наконец  он  сладил  с  собой,  когда  уже  собрался,  совсем
успокоившись и безо всякого опасного груза на  душе,  войти  в  горницу  к
старосте Гаазе, в это самое мгновение в небе сверкнула молния: в  трактире
у  стола  стоит  управляющий  Мейер,  выдергивает   из   кармана   письмо,
надрывает... да, надрывает конверт, читает...
   Лесничий Книбуш громко и протяжно свистнул, хоть ему и сдавило  глотку.
Продрогшая от сырости и холода собака  у  его  ноги  вздрогнула  и  стоит,
подняв переднюю лапу, словно почуяла дичь.  Но  лесничий  Книбуш  опередил
свою собаку - он уже выгнал свинью, черную шкуру, проклятого кабана из его
болота, уложил ее меткой пулей в родничок: ясно, Мейер-губан наврал!
   - Иначе и быть не может, - простонал с облегчением лесничий  Книбуш.  -
Губан и наша барышня! Этого я не могу переварить.  Да  и  незачем!  Глупый
хвастун и враль, думает, я  не  разберусь!  У  меня  на  глазах  вскрывает
письмо, а у