Мейер? - спросил он.
   - Если бы я, болван, это помнил!  -  воскликнул  Мейер  и  ударил  себя
ладонью по лбу. - Значит, там ее нет? -  Пагель  покачал  головой.  -  Ну,
тогда двинемся сюда.
   Мейер как будто не сомневается в том, что Вольфганг пойдет  за  ним,  и
это отчасти рассеивает сомнения Пагеля, заподозрившего в Мейере  сообщника
сбежавших арестантов.
   Теперь Мейер спокойно шагает рядом с Пагелем и держится довольно прямо.
Он все время что-то бормочет, видно, доволен, что нашел слушателя.
   - Меня, видите ли, что-то ноги не  слушаются!  Вспрыснули  с  приятелем
одно дельце; собственно, он мне не приятель, да думает, что приятель.  Ну,
чем бы дитя ни тешилось... А потом я вылез здесь,  позабыл  уже,  как  оно
называется, где-то здесь, я еще набреду. У меня  замечательная  память  на
местность...
   - Правильно!
   - Теперь подымемся налево, по этой  просеке.  Как  вас  зовут,  я  тоже
позабыл, в жизни со столькими  людьми  сталкиваешься,  в  последнее  время
особенно, ведь во всякую работу надо втянуться, но на имена у меня  память
хорошая, это и полковник говорит...
   - Что за полковник? Разве вы теперь на военной службе?
   Ясный, подозрительный, совершенно трезвый взгляд устремлен  на  Пагеля.
"Он не так нализался, как представляется, - думает  Пагель.  -  Надо  быть
начеку!"
   Но в следующее мгновение Мейер уже опять смеется, он готов к отпору.
   - А вы разве на военной  службе?  Так  чего  же  вы  хозяина  "господин
ротмистр" называете?  Купил  себе,  стервец,  шикарный  автомобиль,  видел
сегодня во Франкфурте, как он гонял, когда испытывал машину. Помирать, так
с шиком!.. Ну, а как наша милочка Вайо поживает?
   - Здесь вашей машины тоже как будто нет.
   - Чего гримасу скорчили, смехота да и только! Определенно  тоже  шиш  с
маслом получили. Все еще лейтенант на первом месте? Господи боже мой,  что
за девочка! Ух, верно, сладко такую любить. - И  совсем  другим  тоном,  с
угрозой: - Ну, теперь шиш с маслом получит  господин  лейтенант,  да,  ему
теперь солоно придется! Не мешает ему  вымыться  почище,  его  определенно
пристрелят!
   -  Вы,  само  собой,  безумно  ревнивы,  господин  Мейер?   -   любезно
осведомляется Пагель. - Это вы, должно быть, из-за  лейтенанта  и  кричали
тогда ночью? Снятую вами копию письма я, между прочим, нашел  в  комплекте
"Областных ведомостей".
   - А-а, ту дурацкую  копию!  Подумаешь,  важность!  Такими  мелочами  мы
больше не занимаемся. Теперь большими делами заворачиваем!  Н-да,  в  этом
провинциальные юнцы вроде вас ничего не смыслят. Вам и не снилось, сколько
я денег загребаю!
   - Да это же сразу видно, господин Мейер!
   - Правда? Вот -  кольца,  все  настоящие,  драгоценные  камни.  У  меня
знакомый есть, так он мне их за полцены уступает.  Я  же  за  все  валютой
плачу...
   Опять он сразу оборвал свою речь, опять тот же затаенный подозрительный
взгляд исподлобья. Но Пагель пропустил мимо ушей это предательское  слово,
Пагель шел по другому следу.
   - А это не опасно, господин Мейер, при таких драгоценностях  и  деньгах
разгуливать одному по лесу? Как бы чего не случилось.
   - Чего там, - презрительно ухмыляется Мейер. - Что со мной случится! Со
мной никогда ничего не случается. В каких я только  не  бывал  переделках,
вам, братец вы мой, и во сне не приснится, и ничего не случилось. Здесь, -
говорит он и несколько раз топает ногой о землю, -  здесь,  в  этом  самом
лесу шел за мной следом человек, целые четверть часа,  приставив  пистолет
мне к башке, - и хотел меня пристрелить. Ну и что - пристрелил?
   - Да, попали  в  переделку!  -  нервно  смеется  Пагель.  -  Просто  не
верится... Должно быть, он все-таки не всерьез...
   - Он-то? Нет, он всерьез! Штучка-то у  него  была  заряжена,  и  только
потому он меня не сразу чикнул,  что  хотел  зайти  подальше,  в  местечко
поукромнее. Чтобы мой труп не так быстро нашли...
   От этих слов веет чем-то темным, жутким. Пагель  исподтишка  глядит  на
Мейера; может,  все  это  и  неправда,  но  этот  недоросток  уверен,  что
правда... угрожающе шевелит он губами...
   - Только он, собака, у меня не уйдет! Я натерпелся страху, а он  в  сто
раз больше натерпится! Я ушел, а он не уйдет...
   - Знаете, господин Мейер, - холодно говорит Пагель, - если, не дай бог,
найдут господина лейтенанта убитым, будьте спокойны, я не теряя ни  минуты
сообщу в полицию.
   Мейер оборачивается и мрачно смотрит  на  Пагеля.  Но  вдруг  лицо  его
меняется, мясистые пухлые губы растягиваются в ухмылку, в  совиных  глазах
насмешка:
   - Уж не думаете ли вы, что я такой дурак и буду в него стрелять? А если
промахнусь, и он, собака, меня пристрелит? Хороша  месть!  Нет,  приятель,
Мейер не подкачает! Натерпится он, собака, у меня страху, я его  затравлю,
обесчещу, все ему в лицо плюнут - и тогда,  когда  не  будет  ему  другого
выхода, он сам себя прикончит, собака. Именно так - не иначе!
   Он торжествующе смотрит на Пагеля, дрожит  от  радости,  хмеля  как  не
бывало,  пожалуй,  алкоголь  только  сильней  распалил  его  жажду  мести,
развязал ему язык, и он выложил то, что обычно  держал  про  себя.  Пагель
смотрит на него. Он старается скрыть свое омерзение;  он  ясно  чувствует,
что за всей этой болтовней кроется многое, что  не  мешало  бы  разузнать.
Надо действовать с умом, выведать все у него, у этого Мейера.
   Но молодость Вольфганга  берет  верх,  отвращение  молодости  ко  всему
нездоровому, к пороку и преступлению.
   - Ну и сволочь же вы! - говорит он презрительно и поворачивается, чтобы
уйти.
   - Ну, а если даже и сволочь? - вызывающе заявляет Мейер. - Вам-то  что?
Сам я себя сделал, что ли? Сами вы  себя  сделали,  что  ли?  Хотел  бы  я
посмотреть, на что бы вы были похожи, если бы вас  вечно  топтали  ногами,
ровно грязь какую, а со мной именно так и обращались.  Вы  ведь  маменькин
сынок,  сразу  видно,  в  гимназии  учились  и  все   такое   прочее   как
полагается...
   Он немножко успокоился.
   - А вы думаете, в  гимназии  из  свиньи  порядочного  человека  делают?
Многим как раз в грязи-то и нравится, - говорит Пагель.
   Мейер с минуту сердито смотрит на него, потом смеется:
   - Знаете что, стоит ли ссориться? Я так думаю: живешь мало, а в  могиле
лежишь долго, так надо постараться хоть немножко, но хорошо пожить. Ну,  а
для хорошей жизни нужны деньги, а всякой мрази  честным  трудом  денег  не
нажить...
   - Вот вы и наживаете нечестным... Я только не понимаю, господин  Мейер,
чего вы так привязались к лейтенанту. Ну пустит он себе пулю в лоб, вы  же
на этом денег не заработаете?
   Хотя Пагель сказал это самым беспечным тоном,  все  же  опять  мелькнул
подозрительный, быстрый взгляд. Но  на  этот  раз  Мейер  не  ответил.  Он
свернул на новую просеку и проворчал:
   - Черт меня  побери,  куда  только  проклятая  машина  запропастилась?!
Определенно, я совсем спятил... На одном месте мы, что ли, кружим?
   Он опять сердито посмотрел на Пагеля и пробормотал:
   - Можете не провожать меня. Помощи от вас все равно никакой.
   - Я боюсь, как бы с вами чего не случилось, - вежливо сказал Пагель.  -
Дорогие кольца, много денег...
   - Со мной ничего не случится, я вам уже  говорил.  Кому  здесь  в  лесу
кольца нужны?
   - Арестантам! - спокойно отвечает Пагель и не сводит глаз с Мейера.
   Но Мейер не вздрогнул, по Мейеру ничего не заметно.
   - Арестантам? Каким таким арестантам?
   - Нашим, из нашей уборочной команды, - говорит Пагель, он уже  убежден,
что его подозрения ошибочны. (Но что же тогда делает Мейер-губан  здесь  в
лесу?) Сегодня утром у нас из уборочной команды сбежало пять арестантов.
   - Черт меня побери! - вскрикивает Мейер, и страх его неподделен. -  Они
здесь, в лесу? Вы, приятель, шутите - вы же сами тут прогуливаетесь...
   - Какое там прогуливаюсь! - И Пагель вытаскивает наполовину пистолет из
кармана. - Кроме того, я ищу жандармов.  Их  полсотни  прочесывают  сейчас
весь лес.
   -  Нечего  сказать,  удружили.  -  Мейер   останавливается   в   полной
растерянности. - Пять каторжников и пятьдесят жандармов -  и  я  со  своим
драндулетом в этой каше! Как бы это в глаза  не  бросилось...  Господин...
приятель, через три минуты я во что бы  то  ни  стало  должен  найти  свою
машину! Как же это называется? Вспомнил! Черный лог - знаете, где это?
   У Пагеля такое впечатление, будто Мейер все время помнил это  название,
только говорить не  хотел.  Да  и  сейчас  еще  Мейер  глядит  на  него  с
недоверием. Но почему, собственно? Это такое же  обозначение  части  леса,
как и любое другое.
   - Я там еще не был, - говорит он. - Но на карте  видел.  Это  у  самого
Бирнбаума, а мы идем по направлению к Нейлоэ.
   - Ну и болван же я! - Мейер ударяет себя кулаком по голове.  -  Ну  так
шагайте, приятель, как вас зовут-то?
   - Пагель.
   - Вы тоже глядите в оба, хотя здесь, на песке, дождевой  червяк  и  тот
след от машины найдет! Так далеко? А мы правильно идем?
   - Да,  да,  -  успокаивает  его  Пагель.  -  Но  почему  вы  вдруг  так
разволновались? Я думал, с вами ничего не случается!
   - Хотел бы я  на  вас  посмотреть,  приятель!  Если  у  меня  это  дело
сорвется!.. Будь я проклят! Мне, конечно, как всегда,  не  везет!  Чертово
винище!..
   - Что сорвется?
   - А вам какое дело?
   - Хотелось бы знать.
   - Ну и спрашивайте у Умной Матильды в почтовом ящике вашей газеты!
   - Видите ли, еще далеко не известно, пойдем ли мы сейчас в Черный лог.
   Мейер остановился, с ненавистью глядит он в лицо Пагеля.  Ух,  стукнуть
бы его! Но он одумался.
   - Что вам хотелось бы знать? - ворчливо спросил он.
   - Почему вы вдруг заторопились?
   Мейер подумал, буркнул:
   - Меня во Франкфурте дела дожидаются.
   - Они вас и пять минут тому  назад  дожидались,  однако  вы  совсем  не
торопились.
   - А вам было бы приятно, если бы арестанты  увели  вашу  новую  машину?
Даже если это  не  такой  шикарный  "хорх",  как  у  ротмистра,  а  только
"оппель".
   - Когда я о жандармах заговорил, вы тоже испугались!
   - Нет!
   - Испугались!
   - Ну так вот: у меня еще прав нет... Да и вообще я не люблю встречаться
с полицией.
   - Из-за ваших дел?
   - Ну да! Что уж там! Я понемножку спекулирую.
   Пагель испытующе глядит на несуразного человечка. Возможно, это и  так,
но вернее, что и не так, - этот франт врет.
   - А зачем вы к нам в лес попали? - спрашивает он.
   Но Мейер хитер. Этого вопроса он давно ожидал.  В  душе  он  проклинает
свою пьяную, мстительную болтовню о лейтенанте. Однако он уверен в победе,
ведь Пагель не вздрогнул при упоминании о Черном  логе  -  значит,  Пагель
ничего не знает.
   - Зачем я  к  вам  в  лес  попал?  -  переспрашивает  он.  -  Вам  это,
собственно, не надо бы знать...  ну  да  ладно,  только  держите  язык  за
зубами. Я привез вам вашего лесничего, вашего Книбуша. Дрыхнет,  пьяный  в
стельку, у меня в машине.
   - Ведь лесничий поехал во Франкфурт на слушание дела?
   - Правильно! В точку попали! - Мейер выкарабкался. - Только  теперь  на
самом деле идемте в Черный лог. Ваш лесничий был  вызван  в  суд  по  делу
Беймера, и ваш ротмистр, ведь он великий человек,  хотел  ему  помочь,  но
затем великий человек сбежал, чтобы купить машину...
   - А слушание дела?
   - Не состоялось! За отсутствием истца! Беймер-то сегодня стрекача  дал.
Выходит, сегодня все стрекача дают. Я тоже стрекача дам. Сейчас же.  Урра!
А вот и автомобильный след. Что я вам  говорил!  Пройдемте  еще  несколько
шагов, полюбуйтесь на вашего Книбуша, чтобы не думали, что я вру...
   - А почему вы в самый конец леса  поехали,  если  собирались  доставить
Книбуша домой? И как вы потеряли машину?
   - Вы, приятель, не знаете, что значит нализаться! Верно,  сами  никогда
вдрызг не напивались? В таком пьяном виде нельзя  через  деревню  ехать  -
настолько пьяны мы все же не были. Вот и объехали кругом.  Ну,  а  как  мы
сюда в лес попали,  тут  мне  и  понадобилось.  Пришлось  вылезти,  Книбуш
дрыхнет, я кое-как выбрался из машины в канаву, за  куст,  -  верно,  тоже
заснул потом. Ну, а проснулся, - ничего не пойму. Пустился  напрямик,  тут
на вас и наткнулся. Гоп-ля! Вот и моя машина!
   Ну конечно, у него машина далеко не такая  шикарная,  как  у  Праквица,
самый обычный "оппель". Но в данный  момент  это  менее  всего  интересует
Пагеля. Это очень небольшой автомобиль с низкой посадкой.
   Все же та поза, в которой спит лесничий,  очень  неудобна  -  голова  в
лесу, ноги в машине.
   Пагелю хотелось бы задать  господину  Мейеру  еще  несколько  вопросов,
например, откуда он знает название  "Черный  лог".  Но  у  Мейера  на  все
найдется ответ, другое дело - скажет он правду или  соврет,  его  ведь  не
разберешь, так переплелись в нем правда и вранье. В  общем,  должно  быть,
то, что он рассказывает, более или менее верно, а если и не  совсем  верно
(ведь о таинственном лейтенанте Мейер умалчивает, а Пагель чувствует,  что
тот обязательно играет здесь какую-то роль), то вытягивать правду из  него
слишком долго. Прежде всего надо доставить лесничего домой и уложить его в
постель. Семидесятилетнему  старику  совсем  не  полезно  лежать  в  таком
положении, лицо у него побагровело.
   -  В  машину  его,  в  машину!  -  командует  Пагель,  так  как   Мейер
выволакивает старика из машины.
   - Как в машину? Я уезжаю. Я спешу. Не в машину, а из машины!
   - А я говорю - в машину! Верно, это вы Книбуша напоили, теперь вы его и
домой доставляйте.
   - И не подумаю! Я спешу. Да и в Нейлоэ показываться не хочу.
   - И незачем! Можете до самого лесничества лесом  ехать.  Никто  вас  не
увидит.
   - А если меня по дороге сцапают? Или жандармы, или  арестанты?  Нет,  я
еду!
   - Господин Мейер, не делайте глупостей! - предостерегает  Пагель.  -  Я
вас не отпущу, скорей прострелю шины!
   Мейер в ярости смотрит на руку с револьвером.
   - Беритесь, что ли! - ворчит он. - А вашу игрушку спрячьте. У-ух,  туда
его, в угол! Э, все равно сейчас же свалится, как ни посади. Главное  дело
дверку закрыть. Не пойму, отчего это с Нейлоэ мне всегда не везет, - вдруг
разозлился Мейер. - Что бы с Нейлоэ ни затеял, всегда сорвется. Но я  свое
возьму. Я вам, голубчики, еще боком выйду!
   - Уже, уже боком вышли, господин Мейер, да еще как! - говорит Пагель и,
довольный, усаживается около Мейера. Его забавляет,  что  этот  недоросток
так злится из-за машины. - Я бы не советовал громко гудеть, в конце концов
арестанты могут сообразить,  что  в  машине  удобнее  всего  добраться  до
Берлина. Так, теперь левее возьмите... Фу, черт, что это такое?
   Большая синяя с белым машина дает гудок на  повороте,  прямо  перед  их
носом.
   - Ротмистров "хорх"! - шепчет Мейер и жмется к самым деревьям.
   Большая машина еще раз громко гудит и проносится мимо.
   - Ротмистр и прелестная Вайо! - ухмыляется Мейер, продолжая свой  путь.
- Ну, нас они не узнали. Я сейчас  же  закрыл  лицо  рукой.  Видно,  опять
машину испытывают. Забавляйтесь себе на здоровье, скоро вашему великолепию
конец.
   - Почему же, господин Мейер?  -  насмешливо  спрашивает  Пагель.  -  Вы
думаете, ротмистр вылетит в трубу, раз вы у него больше не служите?
   Но Мейер не отвечает. Он шофер еще неопытный, неровная, песчаная лесная
дорога требует от него сосредоточенности и внимания.
   Наконец они добираются до лесничества, выгружают лесничего,  укладывают
его в постель. Жена в  большом  кресле  ворчит  себе  под  нос,  что  мужа
привезли домой в пьяном виде, что положили его не на ту  постель,  что  не
раздели...
   - Итак, господин Мейер! - говорит Пагель. Мейер уже сидит в автомобиле.
Пагель внимательно смотрит ему в лицо, затем  протягивает  руку.  -  Итак,
счастливого пути!
   Мейер смотрит на Пагеля, Мейер смотрит на протянутую руку.
   - Знаете что, приятель, - говорит  он.  -  Вашего  имени  я  так  и  не
запомнил! Знаете что, я вам руки не подам, обойдется.  Вы  ведь  считаете,
что я свинья свиньей... Но не такая уж я свинья, чтобы сейчас пожать  вашу
руку. Ну, пока!
   Мейер с шумом захлопывает дверку. Пагель, ничего не понимая, смотрит на
него. Мейер еще раз кивает из окна, и кажется, что  кивает  совсем  другой
Мейер, печальный, страдающий. Машина уезжает.
   Пагель минутку глядит ему вслед. "Жалкая свинья, - думает он. -  Жалкая
свинья".
   И Пагель считает, что оба слова подходят: и "жалкая" и "свинья".
   Затем он возвращается в имение, не зная,  говорить  ли,  что  говорить,
кому говорить.
   Он еще будет над этим размышлять - не слишком ли долго?



ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОТЕРЯННАЯ И ПОКИНУТАЯ


   1. ШТУДМАН УЕЗЖАЕТ, ФРАУ ЭВА ОЧЕНЬ ОДИНОКА

   Забрезжило утро  тридцатого  сентября,  унылое  и  мглистое,  в  Нейлоэ
буйствовал ветер, все круша на  своем  пути.  И  не  только  ветер  крушил
Нейлоэ. В этот день развеялось многое: любовь,  ненависть,  предательство,
ревность, корысть. Многое было развеяно -  людей  разметало,  как  осенние
листья.
   А ведь еще не наступило первое октября, роковой день!
   Раньше всех проснулся господин фон Штудман, прозвенел  будильник,  было
еще темно, ветер носился вокруг дома. Господин  фон  Штудман  был  из  тех
людей, которые просто и естественно выполняют  задуманное:  без  сожаления
расстался он с теплой постелью и окунулся в серое морозное  утро.  Сегодня
задумано достать деньги на уплату аренды, и он их достанет, хотя и сдается
ему, что пойдут они на другое.
   Штудман тщательно побрился. Перед поездкой в  город  он  всегда  брился
дважды; теперь ему пришло в голову, что и в Нейлоэ можно  бриться  дважды,
для фрау Эвы...
   Но он тотчас же отверг эту мысль. Не школьник  он,  не  донжуан.  И  не
павлин, распускающий хвост.
   Немного спустя Штудман был уже в  конторе.  На  столе  лежала  записка:
"Прошу перед отъездом разбудить меня, надо кое-что сказать вам. Пагель".
   Штудман удивленно пожал плечами. Что  важного  может  сообщить  Пагель?
Осторожно приоткрыл он дверь из конторы в комнату Пагеля. В щель проникает
свет лампы: Пагель лежит на боку и  спокойно  спит.  Широкая  прядь  волос
падает на лоб, касаясь закрытого века, каждый отдельный волос  блестит  на
свету, как тончайшая золотая нить. Лицо ясное, будто улыбающееся. В памяти
Штудмана неожиданно всплывает несколько слов - не стихи ли? - должно быть,
отзвук школьных лет: "Для счастья родился, ничего  не  добился,  умер  как
все".
   Штудман находит, что важное сообщение Пагеля не может быть  важным.  Он
отмечает, что теперь только четыре и не  вредно  будет  молодому  человеку
поспать еще часа полтора. Осторожно прикрывает он дверь конторы. Ему  ведь
надо во что бы то ни  стало  ехать  утренним  поездом  во  Франкфурт,  так
пожелала фрау Эва. Тут уж и самое  важное  сообщение  ничего  изменить  не
может, а может лишь помешать.
   В контору вошла Минна-монашка, сильно заспанная, одетая еще неряшливее,
чем  всегда.  Как  неаппетитно  она  подает  кофе!  У   Штудмана,   весьма
чувствительного к аккуратной сервировке со времени службы в гостинице, так
и вертится на языке крепкое словцо, но он вовремя  его  проглатывает.  Кто
разбирается в обстановке, тому ясно, что о выговоре скоро станет  известно
на кухне виллы и из кухни будет передано фрау фон Праквиц, а  Штудману  не
хочется прибавлять забот фрау Эве.
   Слышно, как хрустит гравий под колесами экипажа: подъехал кучер Гартиг.
Штудман отказывается от кофе и гренков.  Он  закуривает  сигару,  надевает
плащ и выходит из дома.
   На дворе кучер Гартиг что-то кричит с  козел  жандарму,  продрогшему  и
сердитому  после  бесплодного  ночного  бдения.  Штудман   здоровается   и
спрашивает, что нового.
   Нового ничего, караулили всю ночь, но толку не больше, чем от вчерашней
облавы в лесу. Беглецов и след простыл. Все  это  ни  к  чему,  надо  было
браться за дело совсем с  другого  конца.  Озябший,  раздраженный  жандарм
излагает свои соображения.
   - Слушайте,  господин  старший  надзиратель,  мне  надо  на