резвым,  но  с  подбитым
глазом  и  почти  без  сознания,  вследствие  нескольких  тяжелых  ударов,
нанесенных ему по  голове.  Где  мы  нашли  вашего  друга,  господина  фон
Штудмана, вам, вероятно, известно.
   Ротмистр, все же несколько растерявшись, кивнул головой.
   - С одной стороны, - продолжал главный директор уже не столь бесцветно,
- такая преданность другу делает вам честь. С другой -  я  спрашиваю  вас:
благовоспитанный человек со здоровыми нервами будет участвовать в подобной
вакханалии?
   - Но тут были, видимо, особые обстоятельства! - воскликнул господин фон
Праквиц в отчаянии. - Иначе господин фон Штудман никогда бы...
   - Вы, лично, можете себе представить обстоятельства, при которых вы  бы
участвовали в такой оргии, господин фон?..
   - Праквиц, - подсказал Праквиц.
   - Господин фон Праквиц. Согласитесь, что мы больше не можем  держать  в
нашем деле человека, который  так  себя  скомпрометировал.  Прежде  всего,
из-за служащих...
   Кто-то постучал отрывисто и воинственно.
   Дверь распахнулась, и в комнату влетел крошечный  кривоногий  старец  с
прекрасным высоким  лбом,  сверкающими  голубыми  глазами  и  пожелтевшей,
видимо, когда-то рыжей бородой. За ним не  торопясь  следовал  приземистый
мускулистый малый в пиджаке, туго  обтягивавшем  крутые,  как  у  боксера,
плечи.
   - Не удрал? -  взвизгнул  побагровевший  старец  срывающимся  петушиным
голосом. - Где он у вас? Ради бога, не упустите его! Тюрке, примите  меры!
Пошевеливайтесь! Не выпускайте его! Бегите! Целые сутки  мечусь  по  всему
Берлину за этим прохвостом! Нет, кажется, ни одного публичного дома в этом
чертовом городе, куда бы я не сунул свой несчастный нос. Проклятие!
   Он  схватился  за  вышеупомянутый  нос  и,  отдуваясь,  обвел  взглядом
оцепеневших слушателей. Позади него  все  еще  неподвижно  стоял  силач  в
слишком тесном пиджаке, видимо, господин Тюрке.
   Первым очнулся от  оцепенения  главный  директор,  вероятно,  профессия
научила его справляться с самыми неистовыми отпрысками человеческого рода.
   - Фогель, - представился он. - Я, видимо, говорю  с  господином  тайным
советником Шреком?
   - Нет, это я говорю с вами! - заорал старец и даже выпустил  свой  нос.
Этот взрыв ярости был так внезапен, что все, за исключением  невозмутимого
Тюрке, испугались. Неукротимый, видно, нрав был у кривоногого старика! - Я
расспрашиваю вас вот уже три минуты, здесь ли еще этот мерзавец!
   - Если вы имеете в виду господина барона фон Бергена, - вновь заговорил
тускло и бесстрастно главный директор, - то он,  насколько  мне  известно,
находится в номере тридцать седьмом...
   - Тюрке! - заорал тайный советник Шрек. - Вы  слышали?  Номер  тридцать
семь! Ступайте наверх, волоките сюда этого  проклятого  лодыря  живым  или
мертвым! Да не зевайте, вы знаете его фокусы! Помните,  что  он  умудрился
запереть у себя в комнате вашего коллегу!
   - У меня не выскочит! - сердито кивнул плечистый. - Со мной бы он такой
штучки  не  выкинул,  господин  тайный  советник...   -   Он   неторопливо
протиснулся в дверь.
   -  Превосходный  санитар!  -  пробурчал  тайный  советник.  -   Никаких
сантиментов!  -  И  с  пробудившейся  вновь  озабоченностью  продолжал:  -
Надеюсь, он не удрал опять?
   - Нет, нет, - осторожно успокоил советника  директор.  -  Он  не  может
убежать.  К  сожалению,  кое-какие  происшествия...  -  И,   взглянув   на
ротмистра, добавил: - Я немедленно  все  расскажу  вам,  как  только  этот
господин...
   Со вздохом облегчения тайный советник упал в кресло. Он отер себе лоб.
   - Значит, на этот раз он не удерет. Слава господу! Так  вы  говорите  -
происшествия? Куда бы он ни попал, - всегда какие-нибудь происшествия. - И
со вздохом человека, покорившегося судьбе, продолжал: - Полиция? Прокурор?
   - Нет, нет, - поспешил успокоить его главный директор Фогель, - они  не
понадобятся. Виновный, без сомнения, извинится. - И, бросив злой взгляд на
ротмистра: - Мы возместим все убытки. Один из наших служащих, к сожалению,
настолько забылся, что позволил себе избить господина барона!
   Старец так и взвился:
   - Где он? Кто он? - И, обернувшись к ротмистру: - Это вы?
   - Он запустил ему в  голову  бутылкой  от  шампанского!  -  пожаловался
директор с вялым и ни к чему не обязывающим прискорбием в голосе.
   - Превосходно! - воскликнул старец. - Винная  бутылка  -  замечательно!
Это вы? Ваш друг? Познакомьте меня с вашим другом! Я должен  поблагодарить
его. Нельзя? Почему нельзя?
   - Вашему пациенту, видимо, удалось каким-то загадочным способом напоить
пьяным моего друга и еще нескольких служащих.
   - Ах, вот оно что, - сказал тайный советник  Шрек.  -  Значит,  обычное
свинство. - Он покорно сел. - Я все улажу, никто не должен пострадать.  Вы
вот, высокоуважаемый господин главный директор, кажется, ослеплены титулом
"барон" и прочее. Позвольте сказать вам, что этот барон - самый  вздорный,
самый развратный мальчишка, к  тому  же  садист  и  пошляк!  Да  еще  трус
вдобавок!
   - Господин тайный советник! - взмолился главный директор.
   - Так оно и есть! - загремел тайный советник. - Он воображает, что если
из-за страсти к мотовству взят под опеку и  выпутался  из  очень  скверной
истории, за которую был освобожден как псих по  пятьдесят  первой  статье,
так может вытворять все,  что  ему  угодно.  Бездельник,  ни  к  чему  нет
уважения, ни искры человеческого чувства... - Он снова вскипел.  -  Пороть
бы этого олуха и вечером и утром, в тюрьму бы его засадить или хотя  бы  в
сумасшедший дом... Там бы его от этих штучек отучили!
   - Но ведь он же находится в вашем санатории,  этот  бедный  больной!  -
продолжал умоляюще главный директор.
   - К сожалению! - возмущенно воскликнул тайный советник. - К  сожалению,
все еще!. Я навязываю его своим коллегам, как  прокисшее  вино,  да  никто
брать не хочет, хотя он и платит больше  всех!  Просто  злая  обезьяна.  Я
водворяю его обратно в мой санаторий, разумеется в изолятор, за решетку  и
крепкие двери, и он будет тих как мышь целый месяц, целых два, -  особенно
если ваш друг как следует измолотил его...
   - Четверть часа тому назад он был почти без сознания, - ввернул главный
директор.
   - Превосходно!  А  потом  в  него  опять  вселится  бес,  и  он  начнет
измываться над беззащитными больными, красть папиросы, задирать санитаров,
доводить меня и моих ассистентов до сумасшествия... И  ведь  он  вовсе  не
глуп, он чертовски хитер, и будьте уверены,  он  опять  удерет.  Мы  можем
сторожить его как угодно, он всегда найдет простака, которого околпачит...
Он занимает деньги, он ворует их...  И  я  бессилен,  -  заскрипел  зубами
старик. - Я не могу от него отделаться. Закон на его стороне:  он,  видите
ли, невменяем...
   Тайный советник вдруг как-то осунулся и постарел.
   - Вот уже сутки, как я в своей машине  гоняюсь  за  ним.  -  Он  устало
оглядел присутствующих. - Только  бы  мне  от  него  отделаться!  -  снова
простонал советник в отчаянии. - Но  тогда  он,  при  первой  возможности,
вырвется на свободу - нет, я не могу взять на себя такую  ответственность.
- Он задумался: - Испробуем все-таки последнее, расходы. Может  быть,  его
матери - у него, к сожалению, только мать, - надоест  за  него  платить...
Господин директор, могу я попросить составить счет...
   -  Да,  -  сказал  директор  нерешительно,  -   вина   выпито   немало:
шампанского, коньяку...
   - Вздор, -  обозлился  тайный  советник.  -  Детская  игра!  Подумаешь,
шампанское! Коньяк! Нет, каждый пострадавший должен требовать  возмещения.
Я слышу, он напоил десяток людей... Вашего друга, например?
   - Не думаю, чтобы мой друг... - начал фон Праквиц неуверенно.
   - Ради бога! - продолжал беситься тайный советник. - Не будьте дураком!
Простите, если я что лишнее сказал, но право же, не  будьте  дураком.  Чем
больше расходов, тем скорее можно надеяться, что мамаша этого  паршивца  в
один прекрасный день все-таки засадит его в  самый  настоящий  сумасшедший
дом. Да вы человечеству окажете услугу...
   Ротмистр взглянул на главного директора, потом на пишущую машинку с еще
вложенным в нее свидетельством об увольнении.
   -   Моего   друга,   который   был   здесь   помощником   директора   и
администратором, дирекция гостиницы решила уволить за то, что  он  напился
при исполнении служебных обязанностей... - сказал он нерешительно.
   - Превосходно! - воскликнул тайный советник, но на этот раз его прервал
главный директор.
   - К сожалению, я должен возразить господину фон Праквицу, -  заявил  он
торопливо. - Мы даем господину Штудману продолжительный отпуск, ну, скажем
- на три месяца, ну, даже на полгода. За это время господин  Штудман,  при
своих качествах, без сомнения подыщет себе другое место. Мы увольняем его,
- продолжал главный директор энергично, но тускло, -  не  потому,  что  он
напился в рабочее время; мы просим его подыскать себе  что-нибудь  другое,
ибо служащий в гостинице ни при каких обстоятельствах не должен привлекать
к себе внимание. К сожалению, господин фон Штудман  вызвал  очень  большое
внимание, когда на глазах  у  множества  служащих  и  еще  большего  числа
постояльцев полуодетый и совершенно пьяный скатился с лестницы.
   - Итак, - начал довольным тоном тайный советник, - речь должна идти  не
только о возмещении убытков за потерю  места,  но,  бесспорно,  еще  и  за
увечье. Это меня искренно радует, горизонт проясняется. Не удивлюсь,  если
этот щенок Берген наконец попадет куда следует. Где же  мне  найти  вашего
друга? У вас? Большое спасибо. Я запишу  адрес.  Вы  услышите  обо  мне  в
ближайшие два-три дня. Действительно, очень удачно. Во всяком  случае,  мы
заплатим  валютой...  Уверяю  вас,  чем  больше  расходов,  тем   лучше...
Пожалуйста, без церемоний! Вы думаете, я с ними буду стесняться?  Черта  с
два! К сожалению, их этим не проймешь!
   Ротмистр встал. Странная штука - жизнь. В самом деле: человек  свалился
с лестницы и - конец заботам. Фон  Штудман  может  поехать  в  Нейлоэ,  он
теперь человек без забот,  если  желает,  даже  в  качестве  paying  guest
[платного гостя (англ.)], и ротмистр уже не одинок.
   Он попрощался; тайный советник еще раз пожалел,  что  не  может  пожать
руку его друга и поздравить его с удачным падением.
   Когда  фон  Праквиц  уже  собирался   выйти,   дверь   отворилась,   и,
одновременно   поддерживаемое   и   влекомое   великаном   Тюрке,   вошло,
пошатываясь, какое-то огненно-красное человеческое существо; подбитый глаз
и опухшее лицо придавали ему весьма жалкий вид,  а  трусливый,  раболепный
взгляд внушал отвращение.
   - Берген! - прокукарекал тайный советник срывающимся голосом. - Берген,
подите-ка сюда!
   Трус сразу сник: жалкий и великолепный  в  своей  пижаме,  он  упал  на
колени.
   - Господин тайный советник! - взмолился он. -  Пощадите,  не  отсылайте
меня в сумасшедший дом! Я ни в чем  не  виноват.  Они  пили  шампанское  с
большим удовольствием...
   - Берген! - заявил тайный  советник.  -  Прежде  всего  у  вас  отберут
сигареты.
   - Господин тайный советник, пожалуйста, не отбирайте. Вы знаете, что  я
не выдержу. Я не могу жить без курения. Я же только выстрелил  в  потолок,
когда тот господин отказался пить...
   Фон Праквиц тихонько притворил за  собой  дверь.  Дверь  была  двойная,
обитая войлоком, и жалобы несчастного Бергена, эти детские жалобы, но  без
чистоты и невинности детства, затихли.
   "Скорее бы опять очутиться в Нейлоэ! - подумал фон  Праквиц.  -  Берлин
мне осточертел! Нет, дело не только в этой сбесившейся банкнотной  машине,
- продолжал он размышлять, глядя в глубь  опрятного  коридора  с  темными,
холеными дубовыми дверями.  -  Все  выглядит  так,  как  будто  жизнь  еще
прилична и опрятна, а на самом деле - все подточено, прогнило. Война,  что
ли, в людях до сих пор сидит? Не знаю. Во всяком случае, я ничего не  могу
понять".
   Он медленно шагал по коридору, дошел до холла, спросил, где комната его
друга. Лифт доставил его  под  самую  крышу.  На  кровати  сидел  Штудман,
подперев голову руками.
   - Какой отвратительный шум в голове, Праквиц, - сказал он, взглянув  на
вошедшего. - Найдется у тебя  полчаса,  чтобы  выйти  со  мной  на  свежий
воздух?
   - Времени у меня хоть отбавляй, - ответил ротмистр, вдруг повеселев.  -
И для тебя и для воздуха. Разреши, я тебе прежде всего завяжу галстук...


   2. МЕЙЕР УСТУПАЕТ СВОЙ УЖИН ФРАУ ГАРТИГ

   Управляющий Мейер, одурев от хмеля, повалился на  кровать  как  был:  в
забрызганных грязью башмаках, в промокшей одежде. За  открытым  окном  все
еще лил дождь. Из  коровника,  из  свинарника  доносилась  ругань.  Мейер,
хочешь не хочешь, прислушался.
   "И что у них там? - размышлял он. - Чего они? К черту,  я  хочу  спать.
Нужно уснуть, забыть; потом проснусь, и всего - как не бывало".
   Он прикрыл глаза рукой, вокруг стало темно.  До  чего  же  приятна  эта
темнота! Темнота была черна, черное - это ничто; а там, где ничто,  ничего
и не было, ничего не случилось, ничего не изгажено.
   Но темнота сереет, серое светлеет. Из светлого пятна что-то  выступает:
вон стол, вон бутылка, вон стаканы... вон письмо!
   "О господи, что же мне делать?" - спрашивает  себя  коротышка  Мейер  и
крепче прижимает руку к глазам. Опять черно.  Но  в  черноте  возникают  и
вертятся сверкающие колеса. Они пестрые и вращаются все быстрее.
   Кружится голова, тошнит.
   И вот он, приподнявшись на кровати, пялит глаза на  свою,  еще  залитую
дневным светом, комнату. Она ему отвратительна, начиная с вечно  воняющего
ведра возле умывальника до смотренных и пересмотренных  фото  голых  девиц
вокруг зеркала, которые он вырезывал из всяких журналов  и  пришпиливал  к
обоям.
   Его комната гадка ему, он сам себе гадок, как и все, что произошло; ему
хочется сделать что-то, выбраться из своего теперешнего  положения,  стать
совсем другим человеком. Но он продолжает сидеть, ссутулившись, с  опухшим
лицом, отвисшей, слюнявой нижней губой и выпученными глазами.  Сделать  он
ничего не может. Потолок над ним рушится: остается только сидеть смирно  и
ждать, а ведь у него же не было дурных целей. Хоть бы заснуть!
   Слава богу, стучат в дверь смежной с  его  комнатой  конторы,  все-таки
развлечение. Он сипло рычит: "Войдите!" -  и,  когда  постучавший  медлит,
кричит еще громче:
   - Да входи же, болван!
   Но сейчас же опять пугается: а что, если это  кто-нибудь,  кого  нельзя
называть "болваном", тайный советник или "сама", - тогда он опять  влип  -
ой-ой!
   Но это всего лишь старик приказчик Ковалевский.
   - Ну,  еще  что?  -  кричит  Мейер,  обрадовавшись  случаю  сорвать  на
ком-нибудь свою ярость.
   - Что я хотел спросить вас, господин управляющий, -  смиренно  отвечает
старик, держа шапку в руке. - Дело в том, что мы получили  из  Берлина  от
дочери телеграмму, она приезжает завтра утром с десятичасовым...
   - Так вы это хотели спросить, Ковалевский? - замечает Мейер насмешливо.
- Ну и спросил, можешь идти.
   - Вот только  насчет  багажа,  -  продолжает  старик.  -  Завтра  будут
посылать экипаж на станцию?
   - Ну еще бы, еще бы, - отвечает Мейер. - Десять экипажей  пошлют.  И  в
Остаде, и в Мейенбург, и во Франкфурт. Конечно, пошлют.
   - Я хотел только спросить, - настойчиво повторяет Ковалевский, - нельзя
ли, чтобы наш экипаж прихватил ее вещи?
   - Ах, вот что ты хотел спросить! - насмешничает Мейер. - Какой  же  ты,
однако, шикарный тип, что говоришь "наш экипаж"!
   Старик все еще не теряет надежды. Много  он  перевидал  на  своем  веку
управляющих.  Этот  хуже  всех.  Но  ведь  бедняку  приходится   сто   раз
поклониться, пока власть имущий скажет "да", и куцый Мейер тоже не  всегда
такой. А что он  любит  поиздеваться  над  человеком,  тут  уж  ничего  не
попишешь, нельзя за это сердиться.
   - Ведь я только насчет чемодана, господин инспектор,  -  просит  он.  -
Зофи-то и пешком дойдет, она любит ходить.
   - А еще больше она любит ложиться, а, Ковалевский? - хихикнул Мейер.
   Спокойно стоит перед ним старик, его лицо не дрогнет.
   - Может, кто из крестьян поедет на станцию, - рассуждает он сам с собой
вполголоса.
   Но Мейер уже удовлетворен, он немного разрядился, он дал почувствовать,
что и у него есть кое-какая власть...
   -  А  ну,  катись  теперь  отсюда,  Ковалевский,  -  заявляет  он   уже
окончательно  смилостивившись.  -  С  десятичасовым  приедут  и  жнецы,  и
ротмистр, уж местечко для твоей Зофи найдется... Пошел вон отсюда,  старый
хрен, от тебя воняет! - взрывается он опять. Пробормотав "большое спасибо"
и "будьте здоровы", приказчик уходит.
   И вот Мейер, Мейер-губан, опять  остается  наедине  с  собой  и  своими
мыслями, и настроение его сейчас же падает. "Хоть бы заснуть, - бурчит  он
снова про себя. - Последняя сволочь будет дрыхнуть, если столько вылакает,
а я вот - нет, мне, конечно, как всегда, не везет!"
   Ему приходит на ум, что, может быть, он недостаточно  выпил.  Когда  он
отчалил от гостиницы, он был пьян в лоск, но теперь все  уже  выветрилось.
Он мог бы, конечно, опять  отправиться  в  трактир,  однако  ему  лень.  И
платить бы пришлось за все, что он там позабирал, а  его  жуть  берет  при
одной мысли о счете. Да ладно, наверно, Аманда  сегодня  вечером  забежит,
можно будет послать ее еще за бутылкой водки. Хоть дело для нее  найдется,
а то он сегодня бабьего духу слышать не  может.  Он  сегодня  сыт  ими  по
горло: если бы Вайо перед ним так не изгибалась, никогда бы он  всех  этих
глупостей не натворил. Такими штучками можно мужчину с ума свести.
   Мейер неуклюже слезает с облеванной,  липкой  постели,  и,  спотыкаясь,
кружит по комнате. В голову ему лезут всякие мысли. Например  о  том,  что
лесничий посоветовал ему укладываться и поскорее убираться вон.
   Чемоданы лежат на гардеробе. У него их два, один - обыкновенная дешевая
дрянь из проклеенного картона,  другой  -  шикарный  кожаный,  который  он
прихватил с последнего места: чемодан только зря на чердаке валялся. Мейер
закидывает  голову  и,  довольный,  поглядывает  на  гардероб,  где  стоит
чемодан: он каждый раз испытывает удовольствие при мысли о  столь  дешевом
приобретении.
   Когда смотришь на чемоданы, думаешь о путешествиях. А когда  думаешь  о
путешествиях, вспоминаешь и о деньгах  на  дорогу.  Мейер  не  бросает  ни
одного взгляда в  щель  чуть  притворенной  двери,  перед  ним  сам  собой
предстает находящийся там несгораемый шкаф, грузная, выкрашенная в зеленый
цвет  махина  с  позолоченными  арабесками,   которые   с   годами   стали
грязно-желтыми.
   Обычно ключ от несгораемого шкафа хранится у ротмистра, и  при  выплате
жалованья или других расходах он сам выдает Мейеру нужную сумму.
   Разумеется, на него, Мейера, можно вполне положиться в денежных  делах,
но  ведь  ротмистр  великий  человек,  а  потому  он  относится  к  Мейеру
недоверчиво. И поделом ему, если он, при всей своей осторожности,  влипнет
хоть разок.
   Мейер плечом распахивает дверь в контору, входит, останавливается перед
несгораемым шкафом и задумчиво  смотрит  на  него.  Только  вчера  вечером
ротмистр пересчитал при нем  наличность,  даже  дважды  -  в  шкафу  лежит
толстая пачка денег, больше, чем управляющий Мейер заработает за три года.
Рассеянно нащупывает Мейер в кармане ключ от несгораемого шкафа. Но...  не
вынимает его. Но... не отпирает шкафа.
   "Как же! Нашли дурака!" - думает Мейер.
   Если он там что-то натворил, ладно, пусть выгоняют, но в тюрьму его  за
это не посадят. Вылететь - это  вздор.  Пройдет  некоторое  время,  всегда
куда-нибудь пристроишься. Ведь почему ты вылетел - этого  ни  один  хозяин
никогда не напишет в свидетельстве. А к тюрьме Мейер чувствует решительную
антипатию.
   "Деньги я спущу за неделю, за  две,  -  соображает  Мейер.  -  И  тогда
останусь на мели... не смогу никуда поступить... меня  будут  разыскивать.
Лучше не надо..."
   Однако он еще долго  стоит