офессии узнала ее здесь. Да она  и  сама
подтвердила.
   - Она подтвердила?
   - Подтвердила...
   - Благодарю вас, - сказал Пагель, выпустил стул и пошел к дверям.
   - Ваши деньги, ваши бумаги! - кричит нетерпеливо секретарь.
   Пагель махнул рукой, потом, одумавшись, снова запихнул все в карманы.
   - Вы потеряете деньги, - равнодушно говорит секретарь.
   Пагель опять махнул рукой и вышел за дверь.
   Только пятью минутами  позже,  когда  уже  машинально  что-то  написал,
секретарь спохватился,  что  дал  Пагелю  неверный  или  по  меньшей  мере
вводящий в заблуждение ответ. Петра  Ледиг  подтвердила  только,  что  она
торговала собой с год тому  назад  и  лишь  от  случая  к  случаю.  Насчет
венерической болезни она и вовсе не подтвердила.
   Секретарь на минуту задумался. "Может быть, это и неплохо, - рассуждает
он. - Может быть, теперь молодой человек  на  ней  не  женится.  На  таких
девушках жениться не следует. Ни в коем случае!"
   И он снова берется за перо. Окончательно исчерпан для него случай Петры
Ледиг, последняя операция обер-вахмистра Лео Губальке.



ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГРОЗА ПРОШЛА, НО ДУХОТА ОСТАЛАСЬ


   1. ПРАКВИЦ УЛАЖИВАЕТ ИНЦИДЕНТ СО ШТУДМАНОМ

   В первые минуты  вокруг  обоих  друзей,  Праквица  и  Штудмана,  царило
смятение; но вскоре и  высшие  и  низшие  служащие  разошлись,  в  комнате
водворилась тишина.
   Администратор лежал в одном из подвальных помещений на  старом  дырявом
шезлонге и спал. Он спал свинцовым сном пьяных, его челюсть отвисла,  губы
были мокры, лицо опухло, на щеках показалась щетина, точно  Штудман  давно
не брился. Через весь лоб тянулся красный след от ушиба,  полученного  при
падении с лестницы.
   Фон Праквиц посмотрел на друга, затем окинул взглядом  подвал.  Неуютна
была эта комната,  куда  служащие  отнесли  администратора!  Электрический
каток для белья занимал ее почти целиком. В углу были нагромождены  пустые
бельевые корзины, у стены стояли две гладильные доски.
   Когда один из кельнеров просунул голову в  дверь,  -  каждый  почему-то
считал себя вправе заглядывать  сюда,  бесцеремонно  отпускать  замечания,
даже смеяться, - ротмистр фон Праквиц раздраженно спросил:
   - Ведь у господина фон Штудмана должна быть в гостинице  своя  комната?
Отчего его не отнесли туда?
   Кельнер пожал плечами и ответил, с любопытством взглянув на спящего:
   - Почем я знаю? Ведь не я его сюда приволок!
   Фон Праквиц взял себя в руки.
   - Пришлите ко мне, пожалуйста, кого-нибудь из дирекции.
   Кельнер исчез, фон Праквиц стал ждать.
   Однако никто не шел. Долгое время никто не шел. Ротмистр  откинулся  на
спинку кухонного стула, заложил ногу на ногу и зевнул. Он  устал,  раскис.
Сколько пришлось ему сегодня пережить с той минуты, как его поезд,  шедший
из Остаде, вкатился под своды Силезского вокзала! Пожалуй,  слишком  много
для скромного сельского жителя, отвыкшего от столичной суеты и волнений.
   Ротмистр закурил сигарету, может быть, она подбодрит его. Нет, никто не
идет. Ведь, наверное, и дирекции гостиницы уже известно, что администратор
и  помощник  главного  директора,  что-то   пробормотав,   на   глазах   у
переполнивших холл посетителей грохнулся с лестницы. И все-таки  никто  из
этих господ и не почешется. Ротмистр сердито  насупился.  Да,  несомненно:
что-то тут не так. Ведь это не простое падение  с  лестницы,  какое  может
случиться  с  самым  благовоспитанным  человеком,  ибо  лестница  -   вещь
коварная. Назойливость низшего  персонала,  безучастие  высшего,  а  также
дыхание спящего говорили достаточно: обер-лейтенант фон Штудман был  пьян,
пьян как стелька. И он пьян до сих пор.
   Неужели, размышлял фон Праквиц, Штудман стал  пьяницей?  Возможно.  Все
возможно в наше проклятое время. Однако ротмистр тут же отбросил  мысль  о
том, что его друг начал пить. Закоренелый пьяница не свалится с  лестницы,
нет, это может случиться только с дилетантом,  да  и  не  станет  дирекция
такой шикарной гостиницы держать у себя пьяницу.
   Нет, ротмистр фон Праквиц поднялся  и  начал  ходить  по  гладильне.  В
истории со Штудманом кроется совсем другое.  Произошло  что-то  совершенно
непредвиденное, рано или поздно все дело выяснится, а теперь ломать голову
над этим бесполезно. Весь вопрос в том, какие последствия это будет  иметь
для Штудмана. А из поведения персонала Праквиц заключил,  что  последствия
будут мало приятные. И он дал себе слово, пока друг не будет  в  состоянии
действовать  сам,  защищать  его  и,  если  понадобится,  горло  за   него
перегрызть.
   "Горло  перегрызть",  -  повторяет  про  себя   ротмистр,   чрезвычайно
довольный столь воинственной формулой.
   "Если же, - возвращается он к своим размышлениям, - все-таки ничего  не
выйдет (известно, какие они бездушные, эти денежные мешки), в конце концов
и это, пожалуй, неплохо. Может быть, мне удастся уговорить Штудмана..."
   Ротмистру вспоминается одинокий путь по Лангештрассе,  куда  он  шел  в
контору по найму жнецов. Сколько дорог, по выходе в отставку, исходил он в
одиночестве, уставив взгляд в одну воображаемую точку.  Как  хотелось  ему
иметь друга! В кадетском корпусе, на действительной  службе,  на  войне  -
всегда были у него приятели, с которыми можно было поболтать, люди с  теми
же взглядами, с теми же интересами, с теми же  понятиями  о  чести.  После
войны всему этому пришел конец, каждый теперь живет  в  одиночку:  никакой
спайки, никакой общности.
   "Нет, на положении гостя он не захочет ехать", - размышляет ротмистр, и
мысли его бегут все дальше. Зачем себя обманывать? Сегодня утром в конторе
по найму жнецов он допустил ошибку, а дав  на  Силезском  вокзале  первому
жнецу тридцать долларов, - допустил вторую ошибку.
   И в полицейском управлении он держался не совсем так, как следовало,  а
когда, час назад, после бесконечной беготни и болтовни,  чтобы  как-нибудь
покончить с этой гнусной историей, сдался на милость  агента,  насулившего
ему с три короба насчет шестидесяти рабочих,  которых  он  и  в  глаза  не
увидит до завтрашнего утра, это было тоже не очень умно.
   Он слишком вспыльчив, безрассуден, чуть что, сейчас же на стену  лезет.
Задумает что-нибудь, - вынь да положь, а  потом  вдруг  надоест,  противно
станет. Да и нечего греха таить: он многого не умеет и,  может  быть,  его
тесть, тайный советник, старик фон Тешов  прав  -  никогда  ему  не  стать
настоящим дельцом!
   Ротмистр швыряет в угол погасший окурок и  закуривает  новую  сигарету.
Правда, он обрек себя на лишения, курит эту  дрянь  вместо  своей  любимой
марки. И с женой он ссорится,  если  та  вздумает  купить  себе  две  пары
шелковых чулок. Но когда является скотопромышленник прицениться к  убойным
быкам и целый час заговаривает зубы и потом целый час так  торгуется,  что
ротмистр, наконец, выгоняет его вон, а  торговец  опять  тут  как  тут,  и
пристает, и пресмыкается, если на него заорешь, -  тогда  в  конце  концов
господин фон Праквиц, арендатор поместья, сдается. Он или размяк, или  ему
все это наскучило, опротивело, и он продает чудесных быков за бесценок,  а
тесть, узнав о продаже, втайне ликует. И, разумеется, тут же заявляет:
   - Вы меня извините, Иоахим. Я, разумеется, в ваше  хозяйство  не  лезу.
Но... у меня никогда не было столько денег, чтобы я мог выбрасывать  их  в
окно!
   Нет, можно убедить Штудмана в том, что  он  будет  для  Праквица  очень
нужным, очень полезным, просто неоценимым  помощником  в  Нейлоэ,  уже  не
говоря о дружбе. С Мейером все равно пора кончать.  Ведь  сказала  же  ему
Виолета по телефону (когда он звонил относительно  лошадей  на  завтрашнее
утро), что Мейер до сих пор не отдал распоряжения свозить  хлеб,  но  зато
спозаранку  нализался,  и  это  в  самое  рабочее  время!   Действительно,
безобразие!
   У ротмистра кровь закипает при  мысли  о  напившемся  в  рабочее  время
управляющем Мейере. "Завтра утром вышвырну в два счета! Я слишком мягок  с
этими мерзавцами! В два счета вышвырну..."
   Тут его взгляд  падает  на  спящего  друга,  и  чувство  справедливости
подсказывает ему, что ведь и Штудман напился в рабочее время.
   "Ну, Штудман, конечно, совсем другое дело, - внушает себе  ротмистр,  -
тут были, видимо, особые обстоятельства".
   Однако  почему  не  допустить,  что  и  у  Мейера  могли  быть   особые
обстоятельства? Ведь до сих пор он тоже не имел обыкновения  напиваться  в
рабочее время.
   "А все оттого,  что  я  уехал",  -  досадует  ротмистр,  но  и  это  не
объяснение, он часто уезжал и раньше, а ничего подобного не  случалось.  И
он снова теряется в предположениях - с одной стороны, случай со Штудманом,
с другой - случай с Мейером. К счастью, стучат, входит пожилой господин  в
темном костюме и  с  поклоном  представляется:  "Доктор  Цетше,  врач  при
гостинице".
   Фон Праквиц тоже называет себя:  он  друг  господина  Штудмана,  старый
однополчанин.
   - Я случайно оказался в холле, когда произошел этот несчастный случай.
   - Несчастный случай, да,  -  повторил  врач  и,  потирая  пальцем  нос,
задумчиво взглянул на ротмистра. -  Так  вы,  значит,  считаете,  что  это
несчастный случай?
   -  Человек  упал  с  лестницы,  не  правда  ли?  -   заметил   ротмистр
выжидательно.
   -  Опьянение!  -  констатировал  врач,  осмотрев  Штудмана.  -   Полное
опьянение. Отравление алкоголем. Царапина на лбу - пустяк.
   - А вы знаете... - осторожно начал ротмистр.
   - Дайте аспирина или пирамидона,  когда  проснется,  что  окажется  под
рукой, - посоветовал врач.
   - Здесь, - сказал ротмистр, окинув  взглядом  гладильню,  -  ничего  не
может оказаться под рукой. А вы не  могли  бы  содействовать  тому,  чтобы
моего друга перенесли в его комнату. Ведь он очень пострадал!
   - Еще бы не пострадать! - с негодованием воскликнул врач. - Там же  еще
шесть  человек  наверху,  тоже  вдрызг  пьяные,  и  все  -  служащие  этой
гостиницы. Оргия, возглавляемая вашим другом. И единственный ее  участник,
который остался трезв, проживающий здесь барон  фон  Берген,  избит  вашим
другом.
   -  Но  я  не  понимаю...  -  проговорил  ротмистр,  оторопев  от   этих
фантастических разоблачений.
   - И я не понимаю! - решительно заявил врач. - Да и понимать не хочу.
   - Но объясните же мне... - взмолился ротмистр.
   - Какие там еще объяснения! - отрезал врач. - Наш клиент, барон,  избит
пьяным администратором.
   - Тут были, наверно, особые  обстоятельства!  -  запальчиво  воскликнул
ротмистр. - Я знаю господина фон Штудмана давно, он всегда в самых трудных
условиях был человеком долга.
   - Не сомневаюсь, - вежливо отозвался врач и, видя  волнение  ротмистра,
начал отступать к двери.
   Уже взявшись за дверную ручку, он воскликнул, тоже с волнением:
   - Одна баба была полуголая, и это в присутствии барона!
   - Я требую,  -  решительно  заявил  ротмистр,  -  чтобы  господина  фон
Штудмана перенесли в приличное помещение!
   Он поспешил за удирающим врачом.
   - Вы ответите за это, доктор!
   - Снимаю с себя... - кричал врач через  плечо,  мчась  по  коридору,  -
снимаю с себя всякую ответственность за эту оргию и  ее  участников!  -  И
ринулся в боковой коридор.
   Ротмистр ринулся за ним:
   - Он болен, доктор!
   Но доктор уже достиг цели. С  легкостью,  неожиданной  для  своих  лет,
вскочил он в открытую кабину непрерывно движущегося лифта.
   - Он пьян! - крикнул врач, когда его ноги уже  были  на  уровне  живота
настигающего его преследователя. Фон Праквиц охотно бы принудил беглеца  к
исполнению его обязанностей, но перед ним уже вынырнула следующая кабинка,
и недобросовестный врач окончательно ускользнул от него.
   Фон Праквиц, которому, несмотря на весь  его  пыл,  ничего  не  удалось
добиться для своего друга, кроме невинного пирамидона, выругался  и  снова
направился  в  гладильню.  Однако  в  этом  лабиринте  белых  коридоров  с
совершенно одинаковыми дверями он растерялся. Гоняясь  за  врачом,  он  не
обратил внимания на те петли,  которые  делал  этот  заяц,  и  шел  теперь
наугад, сворачивая то туда, то сюда; обойдет же  он  в  конце  концов  все
коридоры и при настойчивости, конечно, отыщет  нужную  дверь;  он  отлично
помнил, что оставил ее открытой.
   Ротмистр шел и шел - белые двери, белые коридоры.  Он  чувствовал,  что
уходит от своей цели все дальше, но ведь должны же когда-нибудь  кончиться
подвальные помещения даже в самой большой гостинице!  А  вот  и  лестница.
Проходил он по лестнице?  Вверх  или  вниз?  Он  спустился  вниз,  заранее
уверенный, что идет не туда, и  наткнулся  на  пожилое  существо  женского
пола; ее глаза сурово смотрели поверх пенсне; женщина в  полном  уединении
раскладывала по шкафам белье.
   Она обернулась на звук его шагов и строго оглядела незнакомца.
   Фон Праквиц, не  ожидавший  этой  встречи,  поклонился  очень  вежливо.
Кастелянша, без единого слова, строго кивнула.
   - Скажите, пожалуйста, как мне попасть в гладильню? - решился  спросить
фон Праквиц.
   Его вежливая улыбка нисколько не смягчила  строгости  этой  особы.  Она
задумалась. Затем широко повела рукой:
   - У нас тут столько гладилен...
   Праквиц попытался описать ей свою гладильню, не упоминая о Штудмане.
   - В углу стоят бельевые корзины, - пояснил он. - Да еще шезлонг, обивка
с голубыми цветами. Довольно рваная, - добавил он без горечи.
   Она опять задумалась. Наконец обиженно ответила:
   -  Не  думаю,  чтобы  у  нас  был  неисправный  шезлонг.  Мы  тут   все
ремонтируем.
   Это были, собственно, не те сведения, какие хотел  получить  Праквиц  в
ответ на свой вопрос. Но и прежняя его профессия  и  теперешняя  постоянно
сводили его с людьми, и эта разновидность, неспособная ответить  точно  на
заданный вопрос, была ему хорошо знакома.
   Все же он предпринял еще одну попытку.
   - Ну, а где холл? - спросил он.
   - Проживающим в  гостинице  доступ  в  хозяйственные  помещения  строго
воспрещен, - отпарировала она.
   - Дура... - рассудительно начал ротмистр.
   - Что? - почти заорала она. Вся ее чопорность и выдержка сразу исчезли,
она стала похожа на взъерошенную курицу.
   - Дурно... входить туда, куда доступ строго воспрещен. И не  строго,  а
безусловно, - поправился ротмистр. - Итак, честь имею и большое спасибо!
   Он с достоинством поклонился, словно она - командирша полка, а он  юный
лейтенант. Затем отретировался. И оставил  ее  в  безусловно  взъерошенных
чувствах.
   Ротмистр уже спокойнее возобновил свои блуждания, этот маленький эпизод
развлек его. Правда, опять ничего не удалось сделать для Штудмана, как  он
вынужден был с огорчением признать: но такие минуты освежают. К тому же он
шел теперь по коврам и если  даже  все  дальше  уходил  от  Штудмана,  то,
видимо, приближался к населенным районам гостиницы.
   Вдруг он очутился перед шеренгой дверей из полированного дуба;  крепкие
двери, внушающие доверие.
   "Касса I", - прочел он. "Касса II", - прочел он. Праквиц пошел  дальше.
Последовали: "Касса выплат", "Закупочная А", "Закупочная  Б",  "Справочная
контора для служащих", "Юрисконсульт", "Врач".
   Ротмистр неодобрительно взглянул на дощечку  "Врач",  пожал  плечами  и
продолжал свой путь.
   "Секретариат".
   "Нет, кажется, выше", - решил ротмистр.
   "Директор Гассе".
   Он стал припоминать. Нет. Дальше. Дальше.
   "Директор Кайнц". "Директор Ланге". "Директор Нидерзад".
   Неотразимо, спору нет.
   Он задумался. Директор Нидерзад должен иметь в себе что-то  неотразимое
- человек, носящий такую фамилию и все же ставший директором, обязан  быть
особенно дельным.
   Но тут ротмистр вспомнил, что всю эту публику непременно надо проучить,
он двинулся дальше и правильно сделал; на следующей двери висела  дощечка:
"Главный директор Фогель".
   "Ну, этот с птичьей фамилией, у меня запоет", - сказал  себе  ротмистр,
отрывисто и решительно постучал и вошел.
   За письменным столом сидел огромный грузный человек с тусклым  лицом  и
что-то диктовал на машинку очень хорошенькой  молоденькой  секретарше.  Он
едва взглянул на ротмистра, когда тот назвал себя.
   - Пожалуйста, очень приятно... пожалуйста, садитесь... - пробормотал он
торопливо, с  безличной  и  рассеянной  вежливостью,  присущей  тем,  кого
профессия заставляет знакомиться все с новыми людьми. -  Прошу  вас,  одну
минуту...  Где  мы  остановились,  фройляйн?..  Курите,  пожалуйста,   вот
сигареты.
   Зазвонил телефон.
   Взяв трубку, директор заговорил очень тихо, однако очень внятно:
   - Фогель. Да, сам Фогель...  Приедет  его  врач?..  Как  фамилия?  Как?
Скажите по буквам. Как фамилия? Шрек? Тайный советник Шрек? Когда приедет?
Через пять минут? Отлично, проводите сейчас же ко мне... Ну, конечно,  это
мы устроим... Мне вот только нужно тут кое-что продиктовать и потом у меня
короткий разговор... - Он задумчиво и рассеянно посмотрел поверх  телефона
на ротмистра... - На три минуты... Хорошо. Значит, ни  в  коем  случае  не
наверх в тридцать седьмой, а ко мне. Спасибо.
   Трубка была поспешно, но все же осторожно водворена на место.
   - На чем мы остановились, фройляйн?
   Машинистка что-то пробормотала, главный директор снова начал диктовать.
   "Ты мне три минуты даешь, - раздраженно подумал ротмистр. - Ну, так  ты
ошибся! Я тебе покажу..."
   Нить его мыслей оборвалась. Он  услышал  некую  фамилию,  насторожился,
стал прислушиваться...
   Директор диктовал торопливо, без выражения.
   "Мы чрезвычайно сожалеем о том, что  господин  фон  Штудман,  личные  и
деловые  качества  которого  мы  за  полтора  года  его  работы  в   нашем
предприятии научились высоко ценить..."
   Главный директор перевел дух.
   - Одну минуту! - воскликнул ротмистр с живостью и встал.
   - Одну минуту! - все так же без выражения повторил директор. - Я сейчас
кончу. На чем мы остановились, фройляйн?
   - Нет, фройляйн, - запротестовал ротмистр. - Скажите...  если  я  верно
понял, вы диктуете свидетельство об увольнении для господина фон Штудмана?
Господин фон Штудман - мой друг.
   - Превосходно, - сказал директор тускло. - Значит,  вы  примете  в  нем
участие. Мы были в затруднении...
   - Господин фон Штудман лежит на  дырявом  шезлонге  в  гладильне,  -  с
горечью сказал ротмистр. - И никому до него дела нет.
   - Очень сожалею, - вежливо  согласился  директор.  -  Недосмотр,  ввиду
беспорядка,  возникшего  в  связи  с  происшествием...   Прошу   извинить.
Фройляйн, распорядитесь. Пусть господина фон Штудмана незаметно доставят в
его комнату. Незаметно, фройляйн, пожалуйста, незаметно!
   - Вы хотите вышвырнуть господина фон Штудмана! -  негодующе  воскликнул
ротмистр, кивнув на свидетельство: - Нельзя выносить приговор, не выслушав
подсудимого!
   Фройляйн позвонила.  Главный  директор  сказал  все  так  же  тускло  и
равнодушно:
   - Господина фон Штудмана сейчас же доставят в его комнату.
   - Вы не имеете права так сразу увольнять его! - крикнул фон Праквиц.
   - Мы не увольняем его, - возразил главный директор.
   Праквицу казалось, что эта серая глыба  недоступна  никакому  волнению,
никакой просьбе, никакому человеческому чувству.
   - Мы даем господину фон Штудману длительный отпуск.
   - Господин фон Штудман  не  нуждается  в  отпуске!  -  заявил  ротмистр
наугад, но запальчиво. Он уже чувствовал, как иссякает его гнев перед этой
неуязвимой, бесстрастной тусклостью.
   - Господин фон Штудман нуждается в отпуске, - настаивал тот. -  У  него
нервы не в порядке.
   - Вы осуждаете его, не выслушав! - выкрикнул ротмистр фон  Проквиц,  но
уже не так громко.
   - В номере, занимаемом бароном фон Бергеном, - начал  главный  директор
монотонно,  словно  читал  протокол,  -  обнаружены  девятнадцать  бутылок
шампанского, из них пятнадцать выпито. Четыре бутылки коньяку -  порожние.
Два боя - в состоянии полного  опьянения.  Двое  взрослых  служащих  тоже.
Полуодетая  горничная  -  тоже.  Уборщица,  работающая  поденно,  -  тоже.
Господин барон фон Берген  оказался  совершенно  т