т
пачек  табаку.  Затем  уходит  в  контору.  Заключенные  решают,  что   он
молодчина, божатся, что обдерут его как  липку.  Мы  его  еще  выдоим  как
следует, говорят они, он из тех, кого берут лаской. Все трещат  наперебой,
гвалт стоит адский. Но тут вмешиваются надзиратели,  дисциплину  ослаблять
нельзя. Они сюда не в гости приехали, работать надо!
   Открыв дверь в контору, фон  Штудман  увидел  господина  фон  Тешова  и
Пагеля, сидевших там в трогательном согласии. Оба сельских хозяина - самый
старый и  самый  молодой,  -  казалось,  отлично  спелись;  у  обоих  были
предовольные физиономии.
   - А я тут вашему  юноше  рассказываю,  что  я  жрал,  когда  мальчишкой
работал в поле, - сказал старик фон Тешов раскатистым  басом.  -  Думаете,
что ни день свиные отбивные со шпинатом? Как бы не так! Три раза в  неделю
поджаренные мучные клецки! В конце концов мы стали швырять ими в  потолок,
и они прилипали, такие были клейкие. Когда я уходил из имения, они все еще
не отклеились.
   - А что же вы действительно кушали? - спросил Штудман вежливо, особенно
вежливо,  потому  что  был  крайне  зол.  После  беседы  с  ротмистром  на
письменном  столе  еще  разбросаны  бумаги.  В  них,  правда,  нет  ничего
предосудительного, но старик хитер, ему довольно намека, чтоб догадаться о
целом военном плане.
   - Мы таскали что ни попало, не хуже ворон! -  сказал  фон  Тешов.  -  К
кладовой, к коптильне, к чулану с яблоками - к каждому замку  были  у  нас
подобраны ключи...
   -  Так  что  в  конечном  счете  свиные  отбивные   со   шпинатом   для
работодателя, пожалуй, выгоднее, - сухо заметил  фон  Штудман.  -  Пагель,
будьте так любезны, отнесите в рабочую казарму пятьдесят пачек табаку...
   - Для начала недурно! - грохочет басом тайный советник. - Еще и палец о
палец не ударили, стервецы этакие, и  уже,  пожалуйте  -  пятьдесят  пачек
табаку! Я тоже не прочь  к  вам  в  работники!  Ну,  не  буду  вам  советы
давать...
   Пагель  исчез,  любезно  помахав  тайному  советнику   рукой.   Штудман
выжидательно смотрит на господина фон Тешова,  так  как  старик  сидит  на
штудмановском месте, то есть за письменным столом, то есть как  раз  перед
раскиданными по столу письмами, - выжидательно  смотрит  он  на  владельца
Нейлоэ. Но владелец сидит где сидел. Тогда Штудман принимается собирать со
стола письма и раскладывать их по папкам.
   - Ваши бумажонки мне не мешают, - милостиво изрекает старик. -  Письма,
на которые мне не надо отвечать, мне ни капли  не  мешают.  А  вы,  видно,
любите писать?
   Штудман что-то бормочет, что при желании можно счесть за ответ,  но  не
обязательно.
   - Я всегда говорю, сельскому хозяину уметь писать не к  чему.  Немножко
читать, это пожалуйста, чтобы мог прочитать в газете цены на скот и  рожь,
но писать - к чему? Разве чтобы векселя подписывать, а? Образование -  это
выдумка красных! Ну, скажите на милость, какой сельскому работнику прок  с
того, что он научился писать? Только тот, что теперь он ничем не доволен -
вот и весь прок.
   - А раньше все были довольны? - спрашивает Штудман. Он подшил письма  к
делам и теперь курит, прислонясь к печке. Собственно говоря, ему  надо  бы
пойти по хозяйству. Но он решил набраться терпения и выведать,  что  здесь
понадобилось старику.  Потому  что  если  Штудман  его  не  выслушает,  то
выслушивать его придется ротмистру, а тогда ничего хорошего не жди.
   - Какое там! - отозвался старик. - Довольны мы  раньше  тоже  не  были.
Человек для того и на свете, чтобы скулить, это уж я вам  говорю,  дорогой
господин фон Штудман! Как только появится на свет,  так  и  заскулит,  как
молоденький щенок, а когда придет пора умирать, хрипит, как старый пес.  И
все остальное время тоже скулит, да еще как. Нет,  довольны  мы,  конечно,
тоже не были, раньше-то! Но здесь есть разница, уважаемый!  Раньше  каждый
хотел иметь больше, чем у него есть, и все; а теперь  каждому  подавай  то
же, что у другого!
   - В этом есть доля истины! - соглашается Штудман и наскоро  соображает,
что бы он хотел иметь из того, что сейчас имеют другие.  Ему  даже  что-то
приходит в голову.
   - А то как же! - Старик торжествует. Теперь он вполне  доволен.  Пагель
ему поддакивал, и господин фон Штудман  тоже  поддакивает.  Оба  они  люди
обходительные - не чета его зятю.
   - Послушайте-ка, господин фон Штудман, -  начинает  он  поэтому  вполне
миролюбиво. - Вот мы сейчас говорили, что все скулят. Ну, моя барыня  тоже
скулит. Потому-то я и здесь.
   Фон Штудман вопросительно посмотрел на него.
   - Да, дорогой господин фон Штудман, вам повезло, вы холостяк. А  каково
мне, старику!.. На этот раз ваши острожные гусары виноваты!
   - Кто?!
   - Ну, арестанты, они ведь сами себя так окрестили! Вот уже целый час, с
той самой минуты, как они пришли, она не  дает  мне  покоя.  "Хорст-Гейнц,
этого я не перенесу, в нашем любимом  Нейлоэ  -  и  вдруг  арестанты.  Как
посмотрю в окно, так и вижу их, а ведь это все убийцы и разбойники, да еще
поют - убийцам надо бы запретить петь..."
   - Насколько я слышал, они поют совершенно безобидные песни...
   - То же самое и я ей сказал, уважаемый господин фон Штудман! В точности
мои слова! Они поют даже "Дерновая скамья на матери родной могиле",  я  ей
это говорил. Да что толку? Никак у  нее  в  голове  не  укладывается,  что
убийцы могут петь. Убийцы должны всю  свою  жизнь  каяться,  вот  как  она
считает.
   - Среди них нет ни  одного  убийцы,  -  сказал  Штудман,  чуть  заметно
рассердившись. Он  понимает,  что  эта  болтовня  ведет  к  чему-то  более
серьезному. - Только  воры  и  мошенники;  все  осуждены  на  сравнительно
короткие сроки, все отличаются хорошим поведением...
   - В точности мои слова, господин фон Штудман, то  же  самое  и  я  жене
сказал! Но попробуйте втолковать что-нибудь женщине, раз она заберет  себе
что в голову! "Зачем же их в каторжной тюрьме держат, раз они не убийцы? -
говорит. - Для воров существуют обычные тюрьмы".  Не  мог  же  я  ей  весь
уголовный кодекс разжевать!
   - Ну, так как же? - спросил Штудман. - Что угодно вашей супруге?
   - А потом еще наша прачечная, - продолжал тайный  советник.  -  Ну  да,
жена сама отдала ее под кухню. А теперь ни с того ни с сего не желает.  Вы
этого не знаете. Вы холостяк. Ей, видите ли, жалко стало своих  прекрасных
баков, в которых кипятят у нас белье, а теперь варят еду для ваших гостей.
Простите, я не так выразился, ну, разумеется,  они  не  ваши  гости.  И  с
Амандой Бакс опять не по ней, недовольна, что та теперь только  наполовину
птичница. Сегодня утром будто бы яиц было уже меньше, чем вчера...
   - Но сегодня утром  куры  еще  никак  не  могли  знать,  что  ожидаются
арестанты! - с улыбкой заметил Штудман.
   - Вы совершенно правы! Ха-ха-ха! - расхохотался  старый  бородач  и  со
всего размаху ударил кулаком по письменному столу. - Обязательно надо жене
рассказать! Вот разозлится-то! Замечательно! Куры никак  не  могли  знать!
Моя жена чувствует к вам  слабость,  господин  фон  Штудман,  ну,  это  ее
вылечит! Просто превосходно!
   Фон Штудман ужасно досадовал на свой  промах.  Старик  при  всей  своей
кажущейся простоватости невероятный пройдоха. Он, нисколько не  стесняясь,
пользуется всяким слабым местом другого, стоит лишь  его  обнаружить.  Ну,
значит, надо быть осмотрительнее. И не выходить из терпения,  ведь  это-то
ему как раз и нужно.
   - Мы ни в коем случае не хотели бы, чтобы  наши  люди  были  в  тягость
вашей супруге, - говорит он вежливо. - Мы сделаем что возможно.  Прачечную
освободим. С готовкой можно будет устроиться где-нибудь в другом месте,  в
кухне, где готовят  корм  скотине,  или  на  вилле,  я  подумаю.  Бакс  мы
отпустим. В помощь Ковалевской я возьму Гартиг...
   - В помощь Зофи? - удивился старик. - Так вы еще не знаете? Ну,  должен
сказать, хорошо же вы знаете, что у вас творится. Когда я  плелся  сюда  к
вам, Зофи стояла у входа в подвал и ревела. Говорит,  ваш  надзиратель  ее
обидел, она больше готовить не будет... Я, конечно, пробовал ее урезонить,
но вы девушек знаете...
   - Во всяком случае, я вам очень  благодарен,  что  вы  ее  урезонивали,
господин тайный советник, - сказал господин фон Штудман несколько резче. -
Зофи мы тоже найдем кем заменить. Петь в казарме я запрещу, таким  образом
все ваши претензии удовлетворены, не так ли?
   - Да вы просто прелесть! - воскликнул старик,  весь  сияя.  -  Разумный
человек всегда с вами сговорится! Будь на вашем месте мой  зять!  Черта  с
два! Но... но, к сожалению, - и тайный советник огорченно покачал головой,
- это еще не все, мой дорогой господин фон Штудман.  Когда  жена  сидит  у
окна и видит арестантскую одежду... этого она вынести не может, уважаемый,
это ее волнует, она женщина старая, я обязан с ней считаться.
   - К сожалению, я не имею права переодеть их, - сказал Штудман. - Будьте
уверены, я и это сделал бы! Но ведь замок  выходит  на  четыре  стороны  -
может быть, ваша супруга выберет себе окно на другой стороне?
   - Уважаемый господин фон Штудман, - ответил тайный советник, - моя жена
просидела у этого самого окна ну, скажем, пятьдесят лет. Не можете же вы в
самом деле ожидать, что она на старости лет переселится  на  другое  место
только потому, что вы импортировали в Нейлоэ арестантов!
   - Что же прикажете нам делать? - спросил Штудман.
   - Господин фон Штудман, - сказал старик, весь сияя.  -  Отправьте  этих
людей туда, где им только и место: в острог! И чем скорей, тем лучше!
   - А урожай?! - возмущенно воскликнул Штудман.
   Тайный советник с улыбкой пожал плечами.
   - Вы не можете требовать это всерьез? - возразил Штудман,  все  еще  не
веря.
   - Вы что же, любезнейший, полагаете, что я тут в обеденную  пору  битый
час с вами болтаю для собственного удовольствия?  -  грубо  сказал  тайный
советник. - Пусть убираются вон из Нейлоэ, и сегодня же!
   Тайный советник встал с кресла; злобно сверкая глазами, смотрел  он  на
Штудмана.
   Но теперь, когда дело дошло  до  боя,  бывший  обер-лейтенант  сохранял
полное спокойствие.
   - Господин тайный советник, - сказал он. -  Ваши  претензии  запоздали.
Уже две недели как вам известно о  нашем  намерении  вызвать  арестантскую
уборочную  команду.  У  вас  не  было  никаких  возражений.  Наоборот,  вы
предоставили в наше распоряжение вашу прачечную и вашу птичницу. Тем самым
вы изъявили свое согласие...
   - Ишь ты! - усмехнулся тайный советник. -  Какой  доморощенный  адвокат
выискался! Вы хитры, да я еще хитрей! Согласно параграфу двадцать  первому
арендного договора арендатор обязан немедленно устранить все, что ущемляет
жилищные интересы  владельца.  Ваши  преступники  ущемляют  наши  жилищные
интересы. Сейчас же, как только выяснилось подобное ущемление интересов, я
обратился к вам, чтобы вы устранили помеху. Так действуйте же,  устраняйте
помеху! Пусть убираются вон отсюда.
   - Мы заявим протест! - сказал  Штудман.  -  Мы  будем  утверждать,  что
казарма, населенная польскими жнецами с женами и детьми,  гораздо  большая
помеха, чем заключенные, подчиняющиеся строгой дисциплине. Затем мы  будем
утверждать...
   - Уж не перед судом ли? - презрительно воскликнул тайный советник. - Эх
вы, умница, попробуйте только обратиться к суду! Всякое  обращение  в  суд
влечет  за  собой  нарушение  арендного  договора!  Параграф   семнадцатый
договора! Попробуйте только  обратиться  в  суд  -  я  не  прочь  получить
урожай!..
   Штудман вытер лоб. "Ох, милый мой Праквиц! - подумал он. - Был бы ты на
моем месте! Но ты даже не подозреваешь и никогда не будешь  подозревать...
- Он взглянул на письменный стол. - Этот  человек  на  все  пойдет...  Уж,
конечно,  он  прочитал  письма  с  предложениями  хлеботорговцев.   Пагель
чересчур беспечен, чересчур доверчив. Старик жаден - ему бы не  только  от
зятя отделаться, ему  теперь  в  придачу  и  урожай  подавай...  Я  должен
придумать какой-нибудь выход..."
   - Ну как, господин фон  Штудман?  -  сказал  старик,  вполне  довольный
собой. - Сельское хозяйство почище гостиницы, а? Ради  чего  вам  из  кожи
лезть? На благодарность моего зятя не  рассчитывайте.  Отошлите  людей  и,
если  вы  человек  разумный,  уезжайте  сами  тоже.  Здешнее  хозяйство  -
лопнувший пузырь, и вам его не надуть...
   Фон Штудман стоял у окна.
   - Минутку, - сказал он; он смотрел на  казарму.  Вот  из  двери  вышли:
Пагель, раз, два, три арестанта; потом надзиратель... Они пошли по дороге,
скрылись из виду; верно, отправились в сарай за инструментами...
   "И старуха там наверху их тоже видела, - подумал он. -  Тут  ничего  не
поделаешь. Выхода нет. Конечно, ему в первую голову хочется меня сплавить.
Праквица обойти легко, тот сегодня же швырнет ему в физиономию эту чертову
бумагу и подарит прекрасный урожай... Нет, нет..."
   Ему пришла в  голову  мысль,  он  сейчас  же  отбросил  ее.  И  тут  же
внимательно поглядел на казарму. Она была обращена своим красным фронтоном
к замку и флигелю. В этой стене была дверь и чердачное окно,  обе  боковые
стены прятались  за  кустами  сирени  и  бульденэжей.  Штудман  посмотрел,
прищурился. Нет, мысль неплоха, как раз то, что нужно.
   Он разом обернулся.
   - Владелец предъявляет четыре претензии? -  спросил  он.  -  Во-первых,
Бакс...
   - Правильно! - с удовольствием подтвердил тайный советник.
   - Бакс будет отпущена. Вопрос исчерпан?
   - Правильно! - усмехнулся старик.
   - От пользования прачечной мы отказываемся.
   - Все в порядке! - рассмеялся старик.
   - Пения больше не будет.
   - И прекрасно, и прекрасно! А вот четвертый зубок вам  при  всей  вашей
хитрости не вырвать, мой золотой.
   - Я не дантист. Четвертая претензия: арестантов видно из замка.
   - Правильно! - усмехнулся тайный советник.
   - Это все? - спросил Штудман.
   - Все! - рассмеялся старик.
   - Будет устранено! - Штудман не мог скрыть торжествующую нотку в  своем
голосе.
   - Да ну? - воскликнул старик оторопев. - Ведь не собираетесь же вы?..
   - Чего не собираюсь?
   - Передвинуть казарму на другое место? Не  пройдет.  Переселить  людей?
Тоже не пройдет, необходимо надежное помещение... Что же тогда...
   Старик задумался.
   - Вы меня извините, господин тайный  советник,  -  произнес  Штудман  с
такой снисходительной любезностью, на какую способен только победитель.  -
Мне  надо  немедленно  сделать  нужные   указания,   чтобы   ликвидировать
причиненное стеснение еще сегодня же вечером...
   - Хотел бы я знать... - сказал старик и без всяких возражений  позволил
Штудману выпроводить себя из конторы. - Но если  к  вечеру  все  не  будет
улажено!.. - крикнул он, опять впадая в прежний угрожающий тон.
   -  К  вечеру  все  будет  улажено,  -  весело  заявил  фон  Штудман   и
демонстративно положил ключ от конторы в карман, вместо того, чтобы сунуть
его по заведенному порядку в жестяной ящик для писем. - Прошу передать мой
нижайший поклон вашей супруге...
   Как победитель прошествовал он к усадьбе.  Тайный  советник,  оторопев,
смотрел ему вслед.


   7. КИРПИЧНЫЙ КРЕСТ И ИЗБИЕНИЕ ГУСЕЙ

   Все то время, пока  господин  фон  Штудман  вел  переговоры,  толковал,
спорил с тайным советником, пока он бегал по усадьбе, созывал людей, давал
указания, все то время,  пока  упомянутый  Штудман,  уже  перед  казармой,
инструктировал Вольфганга Пагеля и предостерегал его от общения с пожилыми
бородачами в зеленых грубошерстных костюмах, а Пагель медленно,  но  верно
оживлялся,  а  также  в  то  время,  пока  Штудман  уговаривал  и  убеждал
помощников надзирателей и старшего надзирателя, опасаясь, как  бы  они  не
обиделись, - все эти битых полдня,  в  течение  которых  Штудман  говорил,
льстил, ругался, урезонивал, потел и улыбался,  только  бы  спасти  своего
друга Праквица от преследований тестя, - иначе говоря от обеда  до  самого
кофе, - разгневанный ротмистр Иоахим фон Праквиц лежал у себя на кушетке и
дулся на своего друга фон Штудмана.
   Ротмистр негодовал на Штудмана - "тоже мне опекун"!  Ругал  Штудмана  -
"тоже мне  нянька"!  Издевался  над  Штудманом  -  "тоже  мне  всезнайка"!
Презрительно смеялся над Штудманом - "видали паникера?!".
   Зато тайный советник фон Тешов только поглядел  из  окна  замка  сквозь
занавеску на затеянную Штудманом работу, как тут же  одобрительно  закивал
головой и сказал: "Как ни верти,  а  умного  человека  всегда  видно.  Вот
такого бы мне в зятья, а не какого-то долговязого буяна..."
   Ротмистр убеждал себя, что он вконец опозорен. Жена  и  друг  наперебой
стараются его опозорить.  Жена  опозорила  его  перед  другом,  неимоверно
раздув небольшую супружескую размолвку, в  которой  он,  ротмистр,  кстати
сказать, был совершенно прав, друг же  выставил  его  перед  женой  полным
идиотом в деловом отношении. Штудман хитростью завладел всеми  делами,  да
еще взял с него слово, что он не выскажет тестю  своего  мнения!  Ротмистр
был убежден, что все опасения  Штудмана  относительно  договора  -  вздор.
Стараясь не вдаваться в частности, он пришел к выводу, что до сих пор  ему
недурно жилось в Нейлоэ, что концы с концами он сводил и что не  для  того
выписал он из Берлина  умных  господ,  чтобы  они  доказали  его  неуменье
сводить концы с концами.
   Ротмистр хотел иметь друга,  иначе  говоря  приятного  собеседника,  не
опекуна. "Опекуна над собой я не потерплю!" - мысленно кричал он.  Оттого,
что крик этот не был слышен, он  был  не  менее  яростен.  Добряк  Штудман
опасался, как бы ротмистр не  воспылал  гневом  на  своего  тестя.  Но  на
проделки  тестя,  этого  нелепого  семидесятилетнего  старца  в   коротких
штанишках, ротмистру было начхать - на друга кипел он ненавистью, на друга
разобиделся он смертельно!
   С казармой все  было  как  будто  налажено.  Обливаясь  потом,  понесся
Штудман в замок, в  прачечную.  Три  наскоро  позванные  деревенские  бабы
следовали за ним, на ходу завязывая  передники,  тихонько  клохча,  словно
наседки,  от  нетерпения  почесать  язык  насчет  того,  что   тут   опять
приключилось. Распорядившись перетащить посуду на скотный двор,  в  кухню,
где  готовили  корм,  приказав  начистить  до   блеска   тешовские   баки,
оскверненные приготовлением пищи для арестантов, фон Штудман что есть духу
помчался в деревню, к приказчику Ковалевскому,  чтобы  услышать  от  Зофи,
что, собственно, произошло. Он хотел вправить  ей  мозги,  а  может  быть,
заодно узнать, к каким, собственно, уговорам прибегал тайный советник.  Но
ему сказали, что Зофи ушла к подруге на тот  край  деревни.  Так  как  фон
Штудман все равно уже вспотел, то несколько лишних капель пота в  счет  не
шли. Штудман рысью побежал на тот край деревни.
   Старик фон Тешов видел из парка, как он бежал. "Беги, беги на здоровье!
- подумал он с удовлетворением. -  И  даже  если  ты  во  главе  небесного
воинства и всех архангелов напустишься на мою Белинду, зятя моего тебе все
равно не спасти".
   С этими словами тайный советник пошел в глубь парка, на хорошо знакомое
ему место. Сорвалось раз, удастся в другой.  Лиса  гусенка  унесла...  Кто
дважды роет другому яму, тот своего добьется.


   - Барин, барыня приказали просить кофе кушать!
   - Спасибо, Губерт. Прощу оставить меня в покое. Не хочу кофе. Я болен.


   - Ты болен, Ахим?
   - Оставь меня в покое!
   - Губерт сказал, что ты болен.
   - Я лучше знаю, что я сказал! Я не болен! Мне надоела эта вечная опека!
   - Прости, Ахим, - ты прав, ты действительно болен!
   - Господи боже мой, оставь меня  в  покое,  слышишь?  Я  не  болен!  Не
приставайте ко мне...
   Больше к нему не приставали, фрау фон Праквиц ушла.
   Он слышал, как она тихонечко разговаривала с Вайо за кофе. Говорили  бы
громко, а то поневоле лезет в голову, что о тебе говорят! Ну,  так  оно  и
есть, говорят о нем. Чего они шепчутся! Он не болен! Сказал ведь!  Господи
боже мой, его, человека, жаждущего покоя, вынуждают встать и выпить  кофе,
лишь бы настоять