Жена улыбнулась. Сейчас же  вслед  за
тем она увидела, как ее супруг с непокрытой головой, жестикулируя  худыми,
длинными руками, вихрем помчался по дороге к конторе.
   Фрау фон Праквиц подошла к телефону, покрутила ручку, спросила:
   - Это вы, господин  Пагель?  Нельзя  ли  спешно  попросить  к  телефону
господина фон Штудмана? Спасибо!.. Господин фон Штудман? Муж идет на  вас.
Он мечет  громы  и  молнии  за  то,  что  мы  скрыли  от  него  письмо  об
электричестве. Дайте ему отбушеваться вволю. Самое страшное  вынесла  я...
Ну, разумеется; очень вам  благодарна...  О  нет,  я  уже  давно  к  этому
привыкла. Итак, заранее большое спасибо.
   Она положила трубку, спросила:
   - Что тебе, Вайо?
   - Можно мне пойти на полчасика погулять?
   Фрау фон Праквиц посмотрела на часы.
   - Через десять минут ты пойдешь со мной в замок.  Мне  надо  поглядеть,
как там справляются с едой для людей.
   - Ах, вечно в замок, мама! Мне бы  так  хотелось  опять  пойти  в  лес.
Нельзя в лес? А поплавать? Я уже месяц не плавала!
   - Ты, Виолета, знаешь... - как можно суше, вопреки собственному сердцу.
   - Ох, ты так меня мучаешь! Ты так  меня  мучаешь,  мама!  Я  больше  не
выдержу! Незачем было раньше давать мне столько свободы,  если  теперь  ты
меня на привязи держишь! Как в тюрьме! Но я больше не выдержу! Я у себя  в
комнате с ума сойду! Иногда мне снится, будто все стены на меня валятся. А
потом гляжу на шнур от занавесей и соображаю, выдержит ли он. А потом  мне
хочется выпрыгнуть в окно. Мне хочется разбить стекло, мне хочется,  чтобы
потекла кровь, только бы почувствовать, что я живу... Вы все кажетесь  мне
привидениями, и сама я себе кажусь привидением, будто мы и не живем  вовсе
- но я больше не  хочу.  Я  что-нибудь  выкину,  мне  все  равно,  что  ни
выкинуть, я ни на что не посмотрю...
   - Ай, Вайо, Вайо! - вздохнула мать. - Если бы ты только сказала правду!
Нам, думаешь, легко? Но пока ты лжешь, мы не можем иначе...
   - Ты! Только ты это говоришь! Папа тоже сказал, что ты слишком  строга!
И папа верит, что я говорю  правду,  что  это  был  не  чужой  мужчина,  а
лесничий Книбуш. Все верят - одна ты не веришь. Ты всеми здесь командовать
хочешь, папа тоже говорит...
   - Ну, собирайся, - устало сказала  мать.  -  Я  посмотрю,  может  быть,
пойдем потом вместе на часок в лес.
   - Не хочу я в лес вместе с тобой! Я не нуждаюсь в надсмотрщике... Я  не
хочу вести умные разговоры... Я не позволю тебе держать меня  взаперти!  Я
ненавижу тебя! Глядеть на тебя не хочу! Ах, я не могу, не могу больше...
   И вот опять, опять на нее нашло, она кричала, подавляя, заглушая криком
рыдания, но в конце концов они пересилили  и  вырвались  наружу,  сломили,
свалили ее - превратили в жалкое, бьющееся в судорогах существо,  кричащее
и стонущее.
   Фрау фон Праквиц смотрела на дочь. У нее было мужественное сердце,  она
не плакала  хотя  бы  уже  потому,  что  плакали  другие.  Ее  переполняла
безграничная жалость к бедной, сбившейся с пути,  беспомощной  девочке.  И
вместе с тем она думала: "И все-таки ты лжешь! Если  бы  ты  не  оберегала
какую-то тайну, ты не стала бы так упорствовать".
   Она позвонила. Услышав шаги лакея, она открыла дверь и сказала:
   - Не входите, Губерт. Пошлите Армгард или Лотту -  барышне  дурно...  А
потом принесите мне из аптечки гофманские капли.
   Закрывая тихонько дверь, фрау фон Праквиц печально улыбнулась. Во время
разговора с лакеем Редером она прислушивалась к стонам и плачу.  Пока  она
отдавала  лакею  распоряжение,  плач  заметно  утих,  а  когда  заказывала
ненавистные гофманские капли, он совсем почти замолк.
   "Тебе плохо, дитя мое, - подумала фрау фон Праквиц. - Но  должно  быть,
не так уж плохо, если ты интересуешься, что с тобой будет  дальше.  Ничего
не поделаешь, надо стоять на своем, пока одна из нас не пойдет на уступки.
Будем надеяться, что уступишь ты"!


   2. УВОЛЬНЕНИЕ ПАГЕЛЯ

   Ротмистр бурей влетел в контору.
   - Алло! - сказал фон Штудман. -  Вот  это  называется  спешить  как  на
пожар! Люди прибыли?
   - На людей мне начхать! - крикнул  ротмистр,  подогревший  свою  ярость
быстрым бегом. - Где письмо? Дай сюда письмо!
   - Незачем так кричать!  -  холодно  сказал  Штудман.  -  Я  по-прежнему
прекрасно слышу. Что за письмо?
   - Час от часу не легче! - еще громче раскричался ротмистр.  -  От  меня
скрывают мои письма, и  я  же  не  имею  права  слова  сказать?  Я  требую
письмо...
   - Господин Пагель, будьте  так  любезны,  закройте,  пожалуйста,  окна.
Совершенно необязательно, чтобы все в Нейлоэ слышали, как мы здесь...
   - Пагель, не закрывайте окон! Вы служите  у  меня,  поняли?!  Я  требую
наконец письмо - ведь оно трех-четырех-пятинедельной давности...
   - Ах, так ты, Праквиц, имеешь в виду то письмо...
   - Значит, от меня скрывают и другие письма?!  У  тебя  секреты  с  моей
женой, Штудман!
   Тут молодой легкомысленный Пагель прыснул со смеха.
   Ротмистр  обмер.  Сперва  он   не   понял.   Молодой   человек   посмел
расхохотаться! В конторе стало так тихо, что кажется, если бы зудел комар,
его было бы слышно.
   Ротмистр шагнул по направлению к Пагелю.
   - Вы смеетесь? Вы смеетесь, господин Пагель, когда я из себя выхожу?
   - Простите,  господин  ротмистр...  просто  очень  смешно  вышло...  Я,
господин ротмистр, не  над  вами...  Очень  уж  смешно  вышло...  Будто  у
господина фон Штудмана секреты с вашей супругой.
   - Так... Так! - Праквиц  смерил  его  ледяным  взглядом...  -  Господин
Пагель, вы уволены. Можете сказать Гартигу, чтобы он отвез вас на  станцию
к трехчасовому поезду! - И громче: - Прошу  без  возражений!  Ступайте  из
конторы! У меня здесь деловой разговор.
   Побледнев, но вполне владея собой, вышел Пагель из конторы.
   Фон Штудман прислонился к несгораемому  шкафу;  сердито  наморщив  лоб,
смотрел он в окно. Ротмистр искоса поглядывал на него.
   - Что за наглый юноша! - попробовал  он  закинуть  удочку,  но  Штудман
никак на это не реагировал. - Прошу отдать мне наконец  письмо,  -  сказал
ротмистр.
   - Я уже возвратил  письмо  господину  фон  Тешову,  -  холодно  доложил
Штудман. - Мне  удалось  убедить  господина  тайного  советника,  что  его
требования неосновательны. Он попросил вернуть ему  письмо,  считать,  что
его не было...
   - Я думаю! - горько рассмеялся ротмистр. - Старый хитрец  провел  тебя,
Штудман! Он себя скомпрометировал, а ты возвращаешь  ему  компрометирующий
его документ. Восхитительно!
   - Уладить дело с господином фон Тешовым было не так  просто,  -  сказал
Штудман. -  Как  всегда,  с  формально-юридической  точки  зрения  он  мог
сослаться на этот злосчастный арендный договор. В конце концов его убедили
соображения о могущих возникнуть толках, ваши родственные связи...
   - Родственные связи! Я убежден, Штудман, что он тебя одурачил.
   - Это как тебе угодно, он,  по-видимому,  очень  привязан  к  дочери  и
внучке. И как он мог меня одурачить, ведь все же осталось по-старому?
   - Не важно, - упрямо заявил ротмистр. -  Я  должен  был  сам  прочитать
письмо.
   - Я полагал, что я на это уполномочен. Раз ты просил ограждать тебя  от
всех неприятностей...
   - Когда я это говорил?
   - А тогда, когда поймали на поле воров с поличным...
   - Штудман! Если я не хочу  возиться  с  мелкими  кражами,  это  еще  не
значит, что ты имеешь право скрывать от меня письма!
   - Хорошо, - сказал фон Штудман, - этого  больше  не  повторится.  -  Он
стоял, прислонившись к несгораемому шкафу, холодный, несколько сдержанный,
но все же любезный. - Я только что наблюдал за стряпней в  прачечной.  Как
будто все налажено. Бакс и в самом деле расторопная девушка.
   - Погоди, с арестантами еще  неприятностей  не  оберешься.  Ни  в  коем
случае не следовало соглашаться! Но когда все на тебя наседают!  В  десять
раз лучше было бы взять тех берлинских работников! Тогда  не  пришлось  бы
превращать казарму для косцов в тюрьму. Чего  это  стоило!  А  теперь  еще
наглые требования этих берлинских молодчиков! На вот, почитай!
   И он вытащил из кармана письмо, передал его Штудману.  Тот  прочитал  с
невозмутимым видом, вернул Праквицу и сказал:
   - Этого следовало ожидать!
   - Этого следовало ожидать? - чуть не во весь голос крикнул ротмистр.  -
Ты находишь, что так и должно быть! За какой-то жалкий сброд, до  которого
мне и пальцем притронуться противно,  этот  франт  требует  семьсот  марок
золотом. И ты находишь, что так и должно быть? Штудман, прошу тебя...
   - Счет ведь приложен: по десяти марок золотом с человека за комиссию  -
всего шестьсот марок, шестьдесят часов простоя по  марке  за  час,  прочие
расходы сорок марок...
   - Но ведь ты же их видел, Штудман, разве это работники!  Семьсот  марок
золотом за старую ботанизирку и грудного  младенца.  Нет,  Штудман,  этому
франту надо послать ругательное письмо!
   - Хорошо, что прикажешь написать?
   - Ну, это ты лучше моего знаешь, Штудман!
   - Отклонить его требования?
   - Разумеется!
   - Полностью?
   - Целиком и полностью! Ни пфеннига этому франту не выплачу!
   - Будет сделано, - сказал Штудман.
   - Но ты со мной согласен? - спросил ротмистр, почувствовав, что Штудман
чем-то недоволен.
   - Я согласен? Нет, Праквиц,  ни  капли  не  согласен.  Ты  без  всякого
сомнения проиграешь дело!
   - Проиграю дело... Но, Штудман, разве же это работники,  разве  же  это
сельскохозяйственные рабочие...
   - Позволь, Праквиц...
   - Нет, ты позволь, Штудман...
   - Пожалуйста...
   Ротмистр фон Праквиц был очень сердит на  своего  друга  фон  Штудмана,
когда тот все же убедил его, что надо попытаться прийти к соглашению.
   - Все это таких денег стоит... - вздохнул он.
   - К сожалению, мне придется попросить у тебя  сегодня  еще  денег...  -
сказал Штудман. Он наклонился над блокнотом  и  быстро  набрасывал  цифры,
бесконечные цифры со множеством нулей.
   - Как денег? Ничего срочного нет. Со счетами  время  терпит,  -  сказал
ротмистр, снова раздражаясь.
   - Ты уволил Пагеля, следовательно, тебе  придется  уплатить  немедленно
долг чести, - сказал Штудман; казалось, он весь ушел  в  вычисления.  -  Я
сейчас подсчитал, по вчерашнему курсу  доллара  это  составляет  девяносто
семь миллиардов двести миллионов марок. Можно уж сказать сто миллиардов...
   - Сто миллиардов! - воскликнул ротмистр в ужасе. - Сто миллиардов! И ты
так просто говоришь: "Праквиц,  мне  придется  попросить  у  тебя  сегодня
денег"... - Он не мог продолжать, так  как  совершенно  не  владел  собой.
Затем уже другим тоном: - Штудман! Друг! Старый приятель!  У  меня  теперь
всегда такое чувство, точно ты на меня за что-то сердишься...
   - Я на тебя  сержусь?  Сейчас  скорее  было  похоже,  что  ты  на  меня
сердишься!
   Ротмистр не обратил внимания на его слова.
   - Ты будто нарочно мне палки в колеса вставляешь!
   - Я... тебе... палки в колеса вставляю?
   - Но, Штудман, подумай спокойно: где же мне  взять  денег?  Только  что
безумные траты на перестройку казармы, затем этот берлинский прощелыга  со
своими семьюстами марками золотом, ведь по-твоему выходит, что ему я  тоже
должен сколько-то заплатить, а теперь вот Пагель... Милый мой  Штудман,  я
ведь не мешок с деньгами! Клянусь тебе, у меня нет  станка  для  печатания
бумажек, у меня куры золотых яиц не несут, что, я тебе  рожу  деньги,  что
ли, - а ты пристаешь ко мне с такими чудовищными требованиями! Я  тебя  не
понимаю...
   - Праквиц! - перебил его Штудман. -  Садись  сейчас  же  за  письменный
стол. Так, сидишь удобно? Прекрасно, подожди минуту. Сейчас я тебе  что-то
покажу! Мне только надо заглянуть в комнату к Пагелю...
   - Да что это значит?! - спросил ротмистр, совершенно сбитый с толку.
   Но Штудман уже исчез в комнате Пагеля.  Ротмистр  слышал,  как  он  там
возится. "Что он еще выдумал? - соображал он. - Нет, я  встану!  Серьезный
деловой разговор, а он какую-то ерунду затеял".
   - Сиди, сиди! - крикнул Штудман, спеша к нему. - Сейчас я  тебе  что-то
покажу! Что это?..
   Немного растерявшись, ротмистр сказал:
   - Зеркало для бритья! Надо полагать, пагелевское. Но что...
   - Стой, Праквиц! Кто там в зеркале?
   - Ну я. - Ротмистр и в самом деле смотрел на себя. Как все мужчины,  он
провел пальцем по подбородку и прислушался  к  легкому  шуршанию  небритой
бороды. Затем поправил галстук. - Но...
   - А кто такой этот "я"? Кто ты такой?
   - Но скажи же, наконец, Штудман...
   - Если ты этого еще не знаешь, я тебе, Праквиц, так и  быть  скажу:  из
зеркала  смотрит  на  тебя  самый  неопытный,  самый   ребячливый,   самый
несведущий в делах и людях человек.
   -  Я  бы  тебя  попросил,  Штудман,  -  сказал  ротмистр   с   чувством
оскорбленного достоинства. - Я нисколько не  собираюсь  преуменьшать  твои
заслуги, но как-никак я и до тебя отлично управлял Нейлоэ...
   - Посмотри на него! - с увлечением продолжал Штудман. - Чтобы ты, упаси
бог, не обиделся (честное слово, Праквиц, не будь я твоим истинным другом,
я бы сейчас же сложил  свои  пожитки  и  прощай!),  назовем  этого  самого
господина - господин Двойник. Господин Двойник в  первую  очередь  едет  в
Берлин, чтобы нанять людей. Попадает в  игорный  притон.  Вопреки  советам
друга играет. Проигравшись в пух  и  прах,  занимает  у  некоего  молодого
человека около двух тысяч золотых марок и  проигрывает  их  тоже.  Молодой
человек  поступает  на   службу   к   господину   Двойнику;   он   человек
благовоспитанный, о деньгах не  напоминает,  хотя  деньги  ему,  вероятно,
очень нужны, так как с каждым днем он курит все  худшие  сигареты.  И  вот
господин Двойник выставляет молодого человека за дверь  и  еще  недоволен,
что должен ему заплатить.
   - Но ведь он смеялся надо  мной,  Штудман!  Штудман!  Спрячь  хоть  это
проклятое зеркало!
   -  Господин  Двойник,  -  безжалостно  продолжает  Штудман,  подставляя
зеркало под нос отворачивающемуся ротмистру. - Господин Двойник нанимает в
Берлине людей, он ясно заявляет комиссионеру:  безразлично,  какие  они  с
виду, безразлично, чему они обучены!  Но  затем,  когда  господин  Двойник
видит этих людей, он приходит в ужас, и с полным основанием. Однако вместо
того, чтобы попытаться  прийти  с  комиссионером  к  соглашению,  господин
Двойник уклоняется от объяснений, бежит от врага, боится принять бой...
   - Штудман!
   -  И  упрекает  весь  свет,  кроме  себя  самого,  за  то,  что  должен
расплачиваться!
   - Я же тебя не упрекаю, Штудман! Я  только  спрашиваю,  где  мне  взять
деньги!
   - Но все это мелочи. - И Штудман положил зеркало.  -  Самое  серьезное,
самое неприятное еще впереди.
   - Господи, Штудман! Нет, только, пожалуйста, не сейчас! Поверь мне, для
одного утра неприятностей более чем достаточно. Кроме того,  сейчас  здесь
будут люди...
   - На людей нам, по твоему же выражению, начхать!  -  решительно  сказал
теперь уже Штудман. - А сейчас, Праквиц, изволь слушать! Как  ни  вертись,
это ничему не поможет, нельзя  бродить  по  свету  как  слепая  курица.  -
Штудман подошел к окну и крикнул: - Фрау фон Праквиц, можно вас  попросить
на минутку сюда?
   Фрау фон Праквиц нерешительно посмотрела  сначала  на  Вайо,  потом  на
Штудмана:
   - Это очень важно?
   - Жена здесь совершенно ни к чему,  -  запротестовал  ротмистр.  -  Она
вообще ничего в делах не понимает.
   - Больше тебя понимает! - шепнул в ответ Штудман. - Ах, Пагель, вы тут?
Слушайте, займитесь-ка немножко фройляйн Вайо.  Вы  очень  любезны.  Итак,
будьте добры, фрау фон Праквиц!
   С некоторой неохотой, с некоторым колебанием  направилась  фрау  Эва  к
конторе. С порога она еще раз оглянулась на оставленную ею пару.
   - Куда вам угодно, фройляйн? - спросил Пагель.
   - Давайте пройдемся немного здесь под окнами.
   Фрау фон Праквиц вошла в контору.


   3. ПАГЕЛЬ ЦЕЛУЕТ ВАЙО

   - Может быть, вам угодно взглянуть на грандиозную стряпню  в  замке?  -
спросил Пагель. - Там сейчас работа ключом кипит!
   - Ах, туда я потом пойду с мамой! А кто стряпает?
   - Фройляйн Бакс и фройляйн Ковалевская.
   - Ну, Аманда - это я понимаю. А вот как это Зофи не  считает  для  себя
зазорным стряпать на арестантов!
   - В наши дни всякий старается немножко подработать.
   - Только, по-видимому, не вы, раз  вы  в  рабочее  время  слоняетесь  с
сигаретой в зубах, - раздраженно сказала Виолета.
   - Вам мешает? - спросил Пагель и вынул сигарету изо рта.
   - Нисколечко. Я сама охотно курю. Потом, когда они там в конторе о  нас
позабудут, мы потихоньку смоемся в парк. Тогда вы угостите меня.
   - Можно и сейчас туда пойти! Или вы думаете, ваша матушка считает  меня
столь опасным человеком, что не отпустит вас со мной в парк?
   - Вы - опасный человек? - Вайо рассмеялась. - Нет, но  я  под  домашним
арестом.
   - Значит, вам разрешается гулять только с мамашей?
   - Какой вы догадливый! - насмешливо воскликнула она. - Уже  три  недели
все только и говорят о том, что я под домашним арестом,  наконец-то  и  до
вас дошло!
   Но  раздражительность  фройляйн  Виолеты  не  произвела  на  Пагеля  ни
малейшего впечатления. Он весело улыбнулся.
   - А спросить, почему вы под домашним арестом, нельзя? - осведомился он.
- Сильно напроказили?
   - Не будьте  нескромным!  -  сказала  Вайо  очень  пренебрежительно.  -
Порядочный человек всегда скромен.
   - Я, верно, никогда не буду порядочным человеком, -  грустно  признался
Пагель и, улыбнувшись про себя, провел рукой по карману. - Как  по-вашему,
пожалуй, там в конторе  беседуют  достаточно  оживленно,  и  мы  могли  бы
смотаться в парк и покурить.
   - Постойте, - сказала Вайо.  Она  прислушалась.  Из  конторы  доносился
голос  Штудмана,  спокойный,  но  весьма  настойчивый.   Затем   заговорил
ротмистр, он горячо против чего-то протестовал,  на  что-то  жаловался,  а
теперь начала говорить фрау фон Праквиц очень твердо,  очень  ясно,  очень
многословно.
   - Мама вдохновилась! Валяйте в парк!
   Они обогнули кусты сирени и золотого дождя,  затем  медленно  пошли  по
широкой дорожке в парк.
   - Так, теперь им нас не видно. Теперь можете угостить  меня  сигаретой.
Черт возьми, да вы курите сногсшибательную марку - сколько они стоят?
   - Сколько-то миллионов. Никак не запомню, цена  каждый  день  меняется.
Впрочем, я получаю их от одного приятеля, от некоего господина фон  Цекке,
который проживает в Гайдар-Паша. Вы знаете, где находится Гайдар-Паша?
   - Откуда мне знать? Я ведь не собираюсь в одалиски к султану.
   - Ну, само собой, нет!  Прошу  прощения...  Гайдар-Паша  расположен  на
азиатском берегу Босфора...
   - Господи, да бросьте вы вздор молоть, господин Пагель, подумаешь,  как
интересно! Почему вы, собственно,  вечно  скалите  зубы?  Как  на  вас  ни
посмотришь, всегда вы скалите зубы?
   - Да  ведь  это  же  последствие  ранения  на  фронте,  милая  барышня.
Повреждение центрального отдела nervus sympathicus. Но это  вас,  конечно,
тоже не интересует. Как трясуны трясутся, так я скалю зубы...
   - Что вы меня разыгрываете? - возмутилась она. - Я не позволю вам  меня
морочить...
   - Но, фройляйн, правда же это от ранения, полученного на фронте!  Когда
я плачу, кажется,  будто  я  смеюсь  до  слез,  -  в  какие  неприятнейшие
положения я из-за этого попадал!
   - С вами не знаешь что  думать,  -  недовольно  заявила  она.  -  Такие
мужчины, как вы, мне противны.
   - Зато я не опасен, а это уже преимущество.
   - Да, вы совсем не опасны! - презрительно заметила Вайо. - Мне очень бы
хотелось знать, что бы вы стали делать, если бы...
   - Если бы что?  Скажите  же,  пожалуйста,  скажите,  фройляйн!  Или  вы
боитесь?
   - Боюсь вас? Не будьте смешны! Я подумала, что бы вы стали делать, если
бы захотели поцеловать девушку?
   - Н-да, этого я и сам не знаю, - жалобно признался Пагель. - По  правде
говоря, я уже тысячу раз об этом думал, но я так застенчив, что...
   - Как? - спросила Вайо  и  смерила  его  взглядом.