покосился в сторону лесничего, но старик  даже  не  шевельнулся.
Голова его неподвижно покоилась на подушке.
   - Я пойду, господин Книбуш, - сказал он, - вот письмо. Спасибо, я,  как
сказано, буду молчать.
   - Заприте дверь снаружи, - ответил лесничий, -  ключ  торчит  в  замке.
Если придет доктор, я отопру другим. Уж я услышу. Не засну.
   - Пенье вам, должно быть, мешает? - спросил Пагель.
   - Пенье? Какое пенье? Ах, моей жены? Нет, не мешает, я его не слышу.  Я
все думаю... Когда будете выходить, выключите, пожалуйста, свет, нам  свет
не нужен.
   - О чем вы думаете, господин Книбуш?  -  спросил  Пагель,  взглянув  на
лесничего, который лежал в кровати, не шевелясь, с закрытыми глазами.
   - Да так, размечтался, -  сказал  лесничий,  наслаждаясь  покоем.  -  Я
думаю,  например:  не  сделай  я  в  жизни  того-то  и  того-то,  или   не
повстречайся с тем-то и тем-то, как бы все сложилось?  Да  только  трудная
это штука...
   - Да, трудная...
   - Я, например, думаю, если бы этот негодяй Беймер не наехал на  меня  в
лощине, как бы тогда все обернулось? Ведь это же могло быть, не правда ли,
господин Пагель, надо было мне только идти побыстрее. В лощине было темно,
а выберись я из нее пораньше, он бы издали меня заметил и удрал.
   - И что же тогда изменилось бы, господин Книбуш?
   - Да все, все! - воскликнул лесничий. - Если бы Беймер тогда не  наехал
на меня, не пришлось бы мне явиться во Франкфурт, в суд, а не  было  бы  у
меня во Франкфурте суда, я бы опять-таки не повстречался с Мейером,  и  он
бы не выдал склад оружия...
   Пагель решительным жестом положил свои  руки  на  сухие,  костлявые,  в
старческих пятнах, руки лесничего.
   - Я бы на вашем месте думал о чем-нибудь  другом,  господин  Книбуш,  -
предложил он. - Помечтайте, например, как это будет, когда страховая касса
начнет выплачивать вам пенсию. Ведь, возможно, и  в  самом  деле  настанут
другие времена, будут другие деньги. Вот и тайный советник пишет об  этом,
вы же читали. И еще я бы думал, как устроить свою жизнь.  Есть  же  у  вас
какое-нибудь любимое занятие.
   - Пчелы, - тихо промолвил лесничий.
   - Вот и превосходно, пчелы - замечательная штука,  о  пчелах,  говорят,
написаны целые книги. Самое подходящее занятие.
   - Да, недурно бы, - согласился лесничий. И вдруг он в первый раз за все
время широко открыл глаза и сказал: - Но вы все еще не понимаете, почему я
думаю о другом, господин Пагель. Если все зависит от  того,  что  на  меня
наехал Беймер, а таких случаев я могу насчитать в своей жизни сотни, то я,
значит, ни в чем не повинен. И мне, значит, нечего казниться, а?
   Пагель задумчиво взглянул на старого Книбуша,  который  снова  умолк  и
закрыл глаза. В углу возле окна, уставившись в ночной  мрак,  пела  псалмы
старуха, один за другим, тихим, тонким голосом, словно в комнате никого не
было.
   - Ну, отдохните немножко, пока придет доктор, - внезапно сказал Пагель.
- Я сейчас же ему позвоню.
   - Но почему  же  вы  мне  не  отвечаете,  господин  Пагель?  -  жалобно
воскликнул старик, приподнявшись в постели и  уставив  на  Пагеля  круглые
светлые глазки. - Разве я неправильно говорю? Если бы Беймер не налетел на
меня со своим велосипедом, все было бы иначе!
   - Вас мучает совесть, и вы хотите себя оправдать, не так  ли,  господин
Книбуш? - задумчиво спросил Пагель.  -  Но  ведь  оправдательный  приговор
хорош, когда чувствуешь себя ни в чем решительно не повинным. Я  бы  лучше
помечтал о пчелах. Спокойной ночи.
   И Пагель быстро вышел из комнаты, погасил свет, открыл наружную  дверь,
и вот он стоит на дворе. Уже стемнело, но, пожалуй, он еще застанет  людей
за копкой картофеля.


   6. ПАГЕЛЬ ПРИУНЫЛ

   Картофельные бурты находились минутах в пяти от усадьбы, на перекрестке
трех проселочных дорог. С двух сторон они примыкали к лесной  опушке.  Эта
поляна, удобная для подвоза и хранения картофеля  и  защищенная  лесом  от
ледяных восточных и северных ветров, служила той же цели и в прошлые годы.
Но  теперь  на  исходе  осени  это   местоположение   оказалось   опасным.
Удаленность от жилья благоприятствовала ворам, а близость  леса  облегчала
им бегство.
   У Пагеля были вечные хлопоты с этим картофелем. Каждое утро то там,  то
здесь обнаруживали яму в земляном настиле, которым картофель  был  защищен
от зимних морозов. Здесь было уже свыше десяти  тысяч  центнеров  -  кража
трех или пяти центнеров не имела большого значения, если бы не  постоянная
работа по засыпке отверстий, а главное - опасность, что  из-за  такой  ямы
замерзнет бурт в пятьсот центнеров. Не раз уже досадовал  Пагель,  что  по
недомыслию согласился на предложение рабочих ссыпать картофель  на  старом
привычном месте. Человек более опытный предусмотрел бы трудности,  которые
породил в этом году общий голод. Пагель был  убежден,  что  все  население
Альтлоэ работало бы на уборке картофеля, будь он сложен прямо на дворе под
постоянным надзором. А сейчас была возможность без больших  хлопот  и  без
риска запасти  себе  ночью  то,  что  иначе  пришлось  бы  добывать  ценой
многодневной тяжелой работы на холоде. И  трудно  было  даже  винить  этих
людей: у них не было самого необходимого, они часто  голодали,  они  брали
крупицу от изобилия - подумаешь, какая беда!
   Озабоченный, задумчивый бродил Пагель в темноте между длинными, вышиной
почти в рост человека, насыпями. Рабочие, конечно, уже ушли, а  воров  еще
не было: зря он ехал, старался.
   Но нет, совсем не зря: он сразу же наступил на забытую лопату, вряд  ли
ей пошла бы на пользу ночная сырость. Он  подобрал  ее,  чтобы  отнести  в
чулан, где хранился инструмент. Но минуту спустя наткнулся на две  лопаты,
торчавшие в груде картофеля. Он прихватил и их с собой. Но  тут  же  нашел
вилы и снова лопату - немыслимо было самому все это тащить в усадьбу.
   Обескураженный Пагель сел на  кучу  соломы,  вдруг  совершенно  потеряв
мужество. Часто бывает, что  человек  долго  и  стойко  выносит  множество
неприятностей,  и  вдруг  какой-нибудь  пустяк  может  подкосить  его.  За
последние недели Пагель перенес много  тяжелого,  не  теряя  бодрости,  но
мысль, что он  хлопочет,  надсаживается  с  утра  до  ночи,  а  между  тем
нерадивость, лень, распущенность  растут,  мысль,  что  с  десяток  лопат,
заступов, вил в эту ночь покроется ржавчиной, подкосила его.
   Он сидел на куче соломы, подперев  голову  руками;  темнота  сгущалась.
Позади него таинственно  шумел  лес,  с  деревьев  непрерывно  капало.  Он
продрог. Будь он сейчас бодрее, свежее, энергичнее, он пошел бы в усадьбу,
отчитал бы виновных и погнал бы их сюда, - пусть сами волокут  домой  свой
инструмент. Но сегодня у него не было для этого сил: при  мысли,  что  ему
придется выслушать  в  ответ  угрюмо-враждебные  возгласы,  он  готов  был
заплакать, он чувствовал себя вялым, как выжатый лимон.  Неподвижно  сидел
он, не ощущая в себе ничего, кроме серой бесконечной пустоты, у него  даже
не было сил закурить.
   Так просидел он долго. В голове зашевелились мысли, нерадостные  мысли,
тревожные. Он думал о только что  прочитанном  письме  тайного  советника.
"Это начало конца, - решил он. - Нет, это конец, совсем конец".


   Тайный советник, которого несчастья дочери обратили в  бегство,  теперь
взялся за ум. Его ум - это были его деньги:  он  вспомнил  о  неуплаченной
аренде и захотел получить то, что ему  причиталось.  Но  так  как  он  был
уверен, что денег не получит, то решил избавиться от арендатора. И  он  не
только запретил всем, имевшим отношение к его зятю или  работавшим  у  его
дочери, входить в лес, не только запретил пользоваться  лесными  дорогами,
так что придется тратить целые часы, чтобы окольными путями добираться  до
дальних участков, нет, он еще поручил лесничему зорко следить за  сделками
конторы. В случае  продажи  ржи,  картофеля,  скота  лесничий  должен  был
немедленно телефонировать адвокату старого барина, который тут же  наложит
запрет на поступившие суммы.
   Теперь оказалось, что с коммерческой точки  зрения  Штудман  был  прав,
настаивая на том, чтобы старый  Элиас  второго  октября  отвез  деньги  за
аренду в Берлин, старик тогда унялся бы!
   - В моем теперешнем положении отец мой будет чинить мне  трудности?!  -
возмутилась  фрау  Эва.  -  Нет,  господин  Штудман!  Аренда  подождет   -
автомобиль же нужен мне сейчас, нужен постоянно. Нет, я плачу за машину.
   Между далеким отцом и близким шофером Фингером, требовавшим  уплаты  за
автомобиль под угрозой, что он тотчас же вернется с ним во Франкфурт, если
взноса не будет, фрау Эва фон Праквиц сделала выбор в пользу Фингера.
   - Не лучше ли каждый раз брать машину напрокат? - предложил Штудман.
   - Никогда не бывает свободной машины, когда она нужна, - с раздражением
ответила фрау Эва. - Нет, господин фон Штудман, вы  очень  добросовестный,
очень дельный коммерсант, но  вы  забываете,  что  я  должна  искать  свою
дочь...
   Штудман побледнел. Он закусил губу и ни слова не сказал о  том,  какого
он мнения об этих поездках по окрестностям в поисках Вайо. Он покорился.
   - Как вам будет  угодно,  -  сказал  он.  -  Я,  значит,  оплачу  счет.
Остальных денег хватит еще с избытком на уплату трех четвертей аренды...
   - Не говорите мне больше об аренде! Ведь я сказала вам, что мой отец...
в моем теперешнем положении... Неужели вы не понимаете? -  почти  крикнула
фрау фон Праквиц. В эти дни  она  была  так  несдержанна,  так  бесконечно
раздражительна! Доставалось от нее и Пагелю, если он тотчас же не прибегал
на ее зов, бросив все дела. Но к нему она относилась не так враждебно, как
к Штудману. Это казалось необъяснимым  -  разве  она  не  питала  когда-то
слабости к Штудману? Но, может быть, именно из  этой  слабости  и  выросла
враждебность? Теперь она была только матерью, а мать, ради своих  любовных
дел забросившая дочь, разве не заслуживает презрения?
   Она сказала спокойнее:
   - Я просила бы вас сейчас же внести всю сумму за машину,  господин  фон
Штудман.  Я  хочу  свободно  располагать  ею.  Договоритесь  с  господином
Фингером и его фирмой. И рассчитайте его. Как шофер он  мне  не  нужен,  у
меня есть на примете другой, более подходящий.
   Штудман, белый как полотно, только поклонился.
   - Извините, что я была несколько резка, господин фон Штудман, - сказала
фрау Эва и протянула ему руку. - Не очень-то мне сладко, но я предпочла бы
об этом не говорить.
   Господин фон Штудман так и не понял, какого усилия ей стоила  даже  эта
маленькая уступка. Он машинально взял ее руку, он сказал, заикаясь:
   - Могу ли я разрешить себе еще один вопрос?
   - Пожалуйста, господин фон Штудман.
   - Мне нужно хотя  бы  приблизительно  знать,  на  каких  условиях  была
заключена  сделка  с  фирмой  господина  Фингера,  раз  я  должен  с   ним
рассчитаться.
   - Это мне неизвестно, - сказала она безразличным тоном и отняла руку. -
Действуйте, как сочтете правильным, я возражать не буду. Ах, господин  фон
Штудман! - вдруг крикнула она, чуть ли не плача. - И вы тоже меня мучаете?
Бесчувственный вы человек!
   Она почти выбежала из конторы. Штудман сделал резкое движение в сторону
Пагеля, но все же промолчал. С минуту он ходил взад и вперед  по  конторе,
затем сел у письменного стола, снял часы с цепочки и положил перед  собой.
Пагель снова начал стучать на машинке, во время  этого  спора  он  не  мог
покинуть контору, фрау Эва все время стояла у двери, словно собираясь  как
можно скорее уйти.
   Штудман молча сидел у письменного стола. Он  смотрел  не  отрываясь  на
часы. Спустя очень короткое время, должно быть, все было высчитано  минута
в минуту, он включил телефон, соединявший контору с виллой, снял трубку  с
аппарата, покрутил ручку, затем резким  жестом  сделал  знак  Пагелю:  тот
перестал стучать на машинке.
   Штудман казался ужасно несчастным и растерянным. Тот, кто увидел бы его
в это мгновение, с трубкой в руке, в ожидании ответа из виллы,  не  назвал
бы его  бесчувственным.  Это  был,  пожалуй,  человек  со  странностями  и
причудами; долгая жизнь на положении отпетого холостяка приучила  его  так
сковывать свои чувства и желания, что он уже и сам не мог освободиться  от
этих оков. Но Пагель видел, как он дрожал и запинался от  волнения,  когда
просил по телефону фрау Эву принять его по неотложному личному делу.
   Пагель рывком встал и вышел в свою комнату.
   Бедняга Штудман - он, верно, так и не решился высказать ей то, что было
у него на сердце. И только теперь, с запозданием, он понял, как должен был
поступить: говорить с ней как человек, а не как коммерсант.
   Что-то уж очень скоро Штудман постучался и попросил  Пагеля  немедленно
пойти на виллу и рассчитаться с шофером Фингером.
   - Фрау фон Праквиц хочет сейчас же  ехать,  вероятно,  и  вам  придется
поехать с ней  во  Франкфурт,  договориться  с  фирмой.  Нет,  пожалуйста,
Пагель, я не хотел бы делать этого сам. Фрау фон  Праквиц  примет  меня  в
шесть часов.
   И Пагелю пришлось ехать во  Франкфурт,  захватив  саквояж  с  деньгами.
Шофер Фингер не был уполномочен получить сполна всю сумму за автомобиль.
   Пагель  поместился  рядом  с  шофером,  в  глубине  машины   сидела   в
одиночестве фрау Эва. Но она не откинулась  на  спинку,  не  расположилась
удобно на просторных  кожаных  подушках,  она  сидела  прямая  на  краешке
сиденья,  прижавшись  бледным  лицом  к  стеклу.  Время  от  времени   она
восклицала:
   - Стой!
   Затем неизвестно почему  выходила  где-нибудь  на  перекрестке,  делала
несколько шагов в сторону от  дороги,  внимательно  смотрела  на  землю  и
возвращалась.
   - Дальше! Не спешите!
   Вот она снова вышла из машины - она заметила клочок бумаги на  обочине,
побежала за ним, развернула,  задумчиво  осмотрела.  Уже  по  безнадежному
жесту, каким она развернула бумажку, видно было, что она не ожидала  найти
на ней весть от дочери. Затем она снова уселась.
   - Не спешите!
   Вновь и вновь доносился ее возглас:
   - Не спешите  же!  Не  спешите!  Дайте  мне  возможность  рассматривать
встречных.
   Мотор нетерпеливо  ворчал,  мощная  машина  ползла  по  дорогам,  делая
двадцать километров в час.
   - Не так быстро!
   - Пятнадцать километров... И так  все  время,  -  шептал  шофер.  -  Ей
безразлично, куда я еду, лишь бы выйти, кинуться туда, сюда, поглядеть  во
все стороны. Будто этот тип поджидает ее здесь, в окрестностях.
   - Да не спешите - остановитесь!
   Она выходит, она скрывается в сторожке на краю шоссе.
   - Только в городах мне разрешается ехать быстро, - рассказывает  шофер,
- там она не выглядывает из окна,  ей,  вероятно,  кажется,  что  те  двое
уединились в лесу или в поле. Ну, я рад, что сегодня этому конец.
   - Не жалко вам ее? - спросил Пагель у корректного образцового шофера.
   - Жалко?.. Конечно, жалко, - ответил шофер. - Но в конце концов у  меня
"хорх", шестьдесят лошадиных сил, а  не  детская  колясочка.  Вы  думаете,
шоферу весело так нудно плестись?
   Фрау фон Праквиц вернулась из сторожки.
   - Помедленнее! - сказала она.
   Пагелю хотелось бы  поторопить  шофера.  Надо  успеть  расплатиться  за
машину  до  двенадцати  часов.  Штудман  строго-настрого  наказал  ему  не
забывать об этом. В двенадцать выйдет новый курс доллара... Но  Пагель  не
сказал ни слова ни шоферу, ни фрау фон Праквиц.
   Только к трем часам приехали они в город и рассчитались. Курс  долларов
был триста двадцать миллиардов, а вчера двести сорок два. На это ушла  вся
аренда. Остался даже небольшой должок...
   - Неважно, - предупредительно  сказали  им  в  магазине.  -  Это  такой
пустяк, можете заплатить когда вам будет угодно.
   Пагель знал, что Штудман будет очень огорчен. Он надеялся,  что  Пагель
еще привезет с собой большую сумму для расплаты  с  рабочими.  Еще  больше
огорчится  Штудман  от  того,  что  свидание,  назначенное  на  шесть,  не
состоится. Фрау фон Праквиц оставила Пагеля в  кафе,  она  отправилась  за
новым шофером. Прошло несколько часов, прежде чем она  вернулась;  большая
красивая машина сиротливо стояла на улице.
   Наконец, было уже почти темно, она пришла с новым шофером.
   - Это Оскар, господин Пагель, - сказала она и устало села к столику.  -
Оскар, сын экономки, служившей у  папы.  Я  вспомнила  о  нем;  он  кончил
автомобильные курсы.
   - У меня есть и шоферское свидетельство, - сказал Оскар и тоже присел к
столу.
   Оскар был парень лет двадцати, с огромными руками,  его  лицо  казалось
вылепленным из куска  сырого  теста.  По-видимому,  это  был  добродушный,
несколько простоватый малый.
   Фрау фон Праквиц поспешно пила кофе, чашку за чашкой. Но ничего не ела.
   - Поешь как следует, Оскар. У нас впереди еще долгая дорога.
   - Надо бы и вам чего-нибудь съесть, фрау фон Праквиц.
   - Нет, благодарю, господин Пагель, Оскар знал Виолету. Он  поможет  мне
найти ее. Сколько лет было Виолете, Оскар, когда ты уехал из Нейлоэ и стал
учиться?
   - Восемь.
   - По крайней мере он будет ездить как мне нужно, не правда ли, Оскар?
   - Конечно, фрау  фон  Праквиц.  Ехать  не  торопясь  и  вглядываться  в
прохожих. Уж я понял. Ведь я прочел об этом в газете...
   Фрау фон Праквиц на минуту закрыла глаза.  Затем  с  особым  выражением
сказала Пагелю:
   - Я видела, как неохотно  выполнял  Фингер  мои  распоряжения.  Все  вы
теперь выполняете их через силу - вы тоже, господин Пагель!
   Он сделал движение.
   Она сказала:
   - Дайте же мне поступать так, как я хочу.  Ведь  я  потеряла  дочь,  не
правда ли? Умные советы надо было давать раньше,  а  теперь  какой  в  них
толк?
   Пагель молчал.
   В путь тронулись после шести. Было уже совсем темно. Зачем они  поехали
в Нейлоэ не прямиком, а сделали крюк, проделав лишний десяток миль, зачем,
несмотря на темноту, двигались со скоростью не больше двадцати  километров
в час, зачем надо было останавливаться даже ночью,  а  фрау  Эве  войти  в
какой-то неведомый лес, - все это Вольфганг попросту отказывался понимать.
   Быть может, ей хотелось побыть одной, быть может, она стояла в  темноте
и ждала, чтобы треск мотора замолк в ее ушах, чтобы снова раздалось биение
ее сердца, быть может, она думала, что, ощутив собственное "я", она почует
и дочь, которая некогда была частью этого "я"?
   Или она стояла во мраке, с закрытыми глазами в темном кольце  мрака,  и
ждала луча света, чтобы увидеть, как они идут через лес,  он  и  она?  Как
представляет она себе их, без вести сгинувших? Быть может, ей видится, что
он идет впереди, с опущенной головой, уродливый, серый,  с  плотно  сжатым
тонкогубым ртом, а дочь бредет на полшага сзади, с  закрытыми  глазами,  -
спит, как в последний раз, когда ее видела мать? Или ей чудится,  что  они
странствуют без приюта по чужой  холодной  земле,  ни  одна  гостеприимная
дверь не раскрывается перед ними, ни одно дружеское слово не  долетает  до
них?..
   Лишь недавно Пагель рассказал ей, что  все  произошло  иначе,  чем  она
думала, что незачем  искать  тайного  любовника,  что  лакей  с  глупой  и
надменной рожей - тот враг, который так ограбил ее.
   - Этого быть не может! Никогда я этому не поверю! - воскликнула она.
   Так мало времени прошло, и она уже верила этому. Она уже знала это, она
уже видела обоих - ей казалось, что они всегда должны  быть  вместе,  идут
без слов, прикованные друг к другу одной и той же адской мукой. Разве  она
не видела обоих так ясно, что, казалось,  различает  его  серые  бутсы  на
шероховатой резиновой  подошве,  -  так  ясно,  что  она  искала  на  всех
тропинках следы этих подошв. Разве она не представляла  себе  Виолету  так
отчетливо, что видела на ней грязный  серый  мужской  плащ,  накинутый  на
платье, - кое-как застегнутое, оттого что он надел его на спящую.
   Ах, эти господа - полиция, прокуратура, - они только притворяются,  что
заняты важным делом, звонят, посылают курьеров, хотят знать  то  одно,  то
другое, измерить длину ботинок! Никогда им  н