тра свою ладонь с  высыпанной  на
нее  солью  к  носу  больной.  И  увидела,  странно   взволнованная,   как
преобразилось лицо этой мученицы.
   - Поближе! - прошептала та, сердито взглянув на нее. - Поднеси к самому
носу! - Она глубоко вдохнула в себя соль. - О, как хорошо!
   Ее искаженное  лицо  с  резкими  чертами  разгладилось,  веки  спокойно
опустились, почти прикрыв глаза. Там,  где  вместо  щек  чернели  впадины,
плоть снова мягко округлилась.  Глубокие  морщины  в  углах  рта  исчезли,
потрескавшиеся пересохшие губы порозовели, дыхание стало ровным...
   - О, какое блаженство!
   "Да ведь это простая соль",  -  подумала  Петра,  она  была  потрясена.
Обыкновенная поваренная соль, но Стервятница верит, и к  ней  возвращается
молодость! И  мысли  Петры  внезапно  перекинулись  к  Вольфгангу  Пагелю,
которого она весь вечер - зачем скрывать - ждала с минуты на минуту. Каким
он представляется другим людям? "Это ведь простая соль!.."
   - Ну, сейчас держитесь! - вполголоса сказал надзиратель.
   Лицо Стервятницы, находившиеся в такой близости от лица Петры,  которая
продолжала стоять на коленях, вдруг жутко изменилось. Рот  раскрылся,  как
черная глубокая яма, глаза выкатились из орбит, полные ярости и страха.
   - Негодяи! Свиньи! - закричала она. - Это не кока!  Вы  обманули  меня!
О...о...о!
   Все ее тело изогнулось, она вздернула голову. От  усилий,  которые  она
делала, чтобы освободиться, лицо побагровело, посинело.
   - Пустите меня! - закричала она. - Я покажу вам!
   Петра отскочила - такую ненависть, такое отчаяние увидела  она  в  этом
лице, только что совсем спокойном.
   - Без паники, девушка, - сказал надзиратель, - увязана ты крепко. А  ты
присмотри за ней, синий халат, ты ведь тут самая разумная! Пусть  спокойно
лежит на полу, не развязывай ее,  что  бы  она  вам  ни  наворачивала.  Но
смотри, как бы она себе голову об каменный пол не  разбила,  она  может...
Если будет уж очень орать, - положи ей на  рот  мокрое  полотенце,  только
так, чтобы не задохнулась...
   - Унесите же ее отсюда! - гневно сказала Петра. - Не буду я стеречь ее.
Я не тюремщица! Я не могу мучить людей!
   - Не дури, девочка, - спокойно отозвался надзиратель.  -  Разве  мы  ее
мучим? Порок ее мучит, кокаин мучит. Разве мы ее приучили нюхать?
   - Ее в больницу надо отправить, - все еще сердито сказала Петра.
   - А ты думаешь, ей там дадут кокаину? - снова  спросил  надзиратель.  -
Отвыкать она должна и тут и везде. Разве она  сейчас  человек?  Ты  только
погляди на нее, девочка!
   Стервятница действительно мало была похожа на человека: она то  дрожала
и неистовствовала, причем лицо ее выражало ярость и ненависть, то начинала
отчаянно рыдать, то умоляла, как молит ребенок, полный веры,  что  тот,  к
кому он обращается, всемогущ.
   - Пойду в лазарет, может, раздобуду снотворное, - задумчиво  проговорил
рыжеусый. - Только не знаю, есть ли там у кого-нибудь  ключ  от  аптечного
шкафчика? Ну и времена, скажу я тебе... Значит, обещать не обещаю...
   - Можешь несколько раз дать соли, - вмешался второй. - Она  еще  десять
раз поверит. Уж таков человек. Ну, спокойной ночи.
   Дверь захлопнулась. Громко звякнул ключ в замке. Скрипнул засов.  Петра
опустилась на корточки возле больной. Та  вертела  головою  из  стороны  в
сторону, беспрерывно, с закрытыми глазами, все быстрее, быстрее...
   - Снежок... - шептала она. - Снежок, снежок! Хороший снежок!
   "Она еще десять раз поверит... - уныло повторяла про себя Петра.  -  Уж
таков человек". А потом: "Он прав: таков человек. Но я больше не хочу быть
такой. Ни за что!"
   Она взглянула на дверь. Глазок поблескивал, точно злой глаз.
   "Вольфганг уже не придет, - решительно сказала она себе. -  Он  поверил
тому, что они ему наплели. Но и я больше не хочу ждать его".


   5. ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК СОСТАВЛЯЕТ РАСЧЕТ

   В Нейлоэ, в "замке" у стариков фон  Тешов,  ужинали  ровно  в  семь.  В
половине восьмого вставали из-за  стола,  и  служанкам  оставалось  только
перемыть посуду и убрать кухню, что они  и  заканчивали  самое  позднее  в
восемь. На этом особенно настаивала  старая  барыня:  "И  прислуга  должна
когда-нибудь иметь отдых!"
   Правда, в четверть девятого еще читалась вечерняя молитва, на  которую,
чисто умытые, должны были являться все обитатели замка. Конечно, включая и
старого барина. Однако, к досаде его супруги, неизменно  оказывалось,  что
именно в это время ему необходимо написать срочнейшее письмо.
   - Нет, сегодня я, право же, не могу, Белинда! Я же и без того  в  угоду
тебе выслушиваю все, чем пастор Лених еженедельно  пичкает  нас  со  своей
кафедры. Звучит оно хорошо и  мило,  но,  признаюсь,  Белинда,  мне  лично
трудно себе представить такую картину. И, по-моему, тебе тоже.  Стоит  мне
вообразить, как мы будем когда-нибудь летать по небу  в  ангельском  виде,
ты, Белинда,  и  я  -  в  белых  рубашках,  как  на  картинках  в  большой
иллюстрированной Библии...
   - Опять ты издеваешься, Хорст-Гейнц!
   - Избави боже, ничуть! И как я вижу там своего  старика  Элиаса,  и  он
тоже этак порхает вокруг и вечно поет, а сам шепчет мне: "Ну и  повезло  ж
тебе, тайный советник, если бы я  рассказал  господу  богу  про  все  твои
пакости и про то, какие ты иногда ведешь греховные речи..."
   - Верно, Хорст-Гейнц, совершенно верно!
   - И все это - как равный с равным, прямо на "ты"... и все  мы  в  таких
ночных сорочках, и летим сонмами, вроде гусиных стай... Да,  прости  меня,
Белинда, но это именно гусиные стаи. Должны-то быть - лебединые, но лебедь
и гусь - примерно одно и то же.
   - Знаешь что, ступай-ка ты наверх, Хорст-Гейнц,  и  пиши  свое  срочное
письмо. Я ведь понимаю, ты просто смеешься, и вовсе  не  над  религией,  а
надо мной. Но это ничего, я готова нести свой  крест,  так  даже  лучше...
Если б ты смеялся над религией, ты был бы осужден на веки вечные,  а  если
смеешься надо мной, это просто невежливо. Но я прощаю тебе, мы ведь женаты
сорок два года, и к тому, что мой супруг невежлив, я уже привыкла!
   И старая барыня, шурша юбками, удалилась в молитвенный  зал,  а  старый
барин остался стоять на площадке лестницы и, смеясь, подумал:  "Ох,  черт,
опять головомойка - и основательная. А все-таки она права,  и  надо  будет
разок сходить на эту ее  вечернюю  службу,  ну,  завтра  или  послезавтра.
Как-никак это развлекает ее, нужно же хоть иногда что-то делать для  своей
жены, пусть даже ты и женат сорок два года. Если бы только, всякий раз как
она расчувствуется, на нее не нападала икота! Вот точно так же при игре на
бильярде - не выношу, когда кто-нибудь скиксует, и то же самое не  выношу,
когда икают - все время жду: сейчас  опять  икнет...  Ну,  а  теперь  надо
заняться кое-какими подсчетами, я убежден, что мой  зятек  платит  мне  за
электроэнергию гораздо меньше, чем нужно..."
   Тут тайный советник поднялся наверх, в кабинет, и через две-три  минуты
уже закурил гавану и, окутанный облаками  дыма,  погрузился  в  упомянутые
спорные расчеты: хоть он и старый весельчак, но обойти его не  так  легко.
Его расчеты были тем более спорными, что он с  их  помощью  хотел  прижать
зятя.
   Он  находил,  что  зять  платит  ему  за  все,  в  том   числе   и   за
электроэнергию, слишком мало; а зять полагал, что  слишком  много.  Нейлоэ
получало  ток  не  от  междугородней  электростанции,  а  от   собственной
установки.
   Сверхсовременный дизель-мотор стоял вместе с аккумуляторами  в  подвале
замка; и так как он стоял именно там, то хотя и обслуживал главным образом
зятя, но не был сдан ему в аренду, - старик оставил мотор  себе,  невзирая
на то, что жег в своей хибарке  всего  "три  коптилки".  Условились  очень
просто:   каждый   должен   был   погашать   стоимость    электроустановки
пропорционально расходованию электроэнергии.
   Но даже самые ясные условия не помогут там, где двое  не  выносят  друг
друга. Старик фон Тешов считал, что его зять не сельский хозяин,  а  барин
без штанов, который хочет приятно жить  за  счет  тестя.  А  ротмистр  фон
Праквиц считал, что его тесть - завистник и скупердяй, к тому же -  больше
"плебей", чем это допустимо! Старик видел, как в результате  инфляции  его
накопленный годами капитал тает  и  тает,  тем  необходимее  казалась  ему
погоня за притоком новых денег. Ротмистр же  замечал,  что  хозяйничать  с
каждым месяцем становится все труднее, чувствовал, как деньги,  получаемые
за урожай, протекают между пальцев, был этим очень озабочен и находил, что
со стороны тестя очень некрасиво  вечно  приставать  к  нему  с  какими-то
требованиями, возражениями, угрозами.
   Тайный советник фон Тешов находил, что вообще его зять живет на слишком
широкую ногу. Почему он не может курить,  как  я,  сигары?  Сосешь-сосешь,
одно удовольствие. Нет, подавай ему непременно  сигареты,  эту  дрянь,  от
которой только пальцы буреют, да и выкуриваешь их  за  две  минуты!  После
войны он явился сюда с офицерским чемоданчиком, в котором только  и  было,
что грязное белье. "Нет уж, Белинда, если кто и оплачивает  его  сигареты,
так это мы; но он, конечно, и не платит за них, он их забирает в кредит".
   - Нынче все молодые люди курят сигареты, - отвечала  Белинда,  но  этим
замечанием только бесила мужа. Жены, да и мужья  умеют  особенно  некстати
делать такие замечания.
   - Я его проучу! Да и не  так  уж  он  молод!  -  с  угрозой  восклицал,
побагровев, тайный советник. - Наш зятек еще научится своим горбом  деньги
зарабатывать!
   И вот старик сидел за письменным столом и  занимался  расчетами,  чтобы
своим горбом заработать деньги. Он высчитывал,  во  что  обошлась  бы  ему
электростанция, если бы он ставил ее теперь, при курсе доллара в 414 тысяч
марок. Эту стоимость он разложил на десять лет.
   "Дольше станция нипочем не выдержит, - а если и выдержит, все  равно  я
должен к тому времени погасить расходы".
   При подсчете вышла кругленькая сумма: если даже взимать каждый месяц по
одной двенадцатой, и то получалось весьма внушительное  число  со  многими
нулями.
   "Да, завтра утром зятек подивится, - говорил себе  тайный  советник,  -
когда прочтет радостную весть. Денег у него, конечно,  нет;  а  те  гроши,
которые остались, он, наверное, спустил в Берлине. Но я уж насяду на  него
так, что он живо отмолотится, а деньги за урожай у него отберу,  посмотрим
тогда, как он протянет зиму!"
   В сущности трудно  было  понять,  почему  старик  так  ненавидит  зятя.
Раньше, когда ротмистр еще был в армии, он служил в отдаленных гарнизонах;
потом началась война, и они при редких  встречах  неплохо  ладили  друг  с
другом. Настоящая ненависть возникла у  старика  только  с  тех  пор,  как
ротмистр стал арендовать Нейлоэ и поселился в нем, и с тех пор, как  жизнь
семейства Праквиц стала протекать на глазах у фон Тешова...
   Старый барин вовсе не был настолько глуп и упрям, он отлично видел, как
ротмистр трудится и мучится. Конечно, зять, бывший  кавалерийский  офицер,
не был настоящим хозяином и потому за многое брался  не  так,  не  с  того
конца. Конечно, он бывал  то  слишком  снисходителен,  то  слишком  резок;
конечно, он носил костюмы от очень дорогого лондонского портного, которому
посылал свою мерку, а также верхние рубашки, застегивающиеся сверху донизу
("Мерзость, точно у баб!" - хотя, разумеется, ни одна  женщина  не  носила
таких рубашек), тогда как тайный советник признавал  только  грубошерстные
костюмы и охотничьи куртки. Все это верно - и  можно  было  бы  найти  еще
десять, двадцать возражений против ротмистра. Но и каждого в отдельности и
всех вместе было еще недостаточно для такой ненависти.
   Тайный советник фон Тешов покончил с цифрами: письмо  зятю  он  напишет
потом. Он берется за "Одерцейтунг". Однако почитать ему так и не  удается,
ибо он узнает, что доллар стоит уже не 414, а 760 тысяч марок. Естественно
было бы рассердиться! Надо  было  раньше  заглянуть  в  газету.  А  теперь
начинай все сызнова. Но он не рассердился. Он даже с удовольствием  взялся
за перерасчеты - что ж, зять заплатит еще больше.
   "Я его совсем зарежу", - проносится у него в голове,  и  ручка  на  миг
повисает в воздухе, словно испугавшись этой мысли. Но он тотчас продолжает
писать и лишь  плечами  пожимает.  Глупости,  разумеется,  ему  ничуть  не
хочется разорить господина фон Праквица. Пусть только уплатит что  с  него
причитается. Большего никто не  требует.  А  там  живи  как  угодно,  носи
шелковые  сорочки  и  английские  портки,  со  злорадством  думает  тайный
советник и продолжает писать.
   По всему старому замку разнеслись то жалобные, то почти  игривые  звуки
фисгармонии. Тайный советник  фон  Тешов  кивнул  и  начал  отбивать  такт
ногами, приговаривая:
   - Живее, Белинда, живее! При таком темпе люди у тебя заснут.
   "Но ведь он не просто ротмистр фон Праквиц, он муж  нашей  единственной
дочери", - однажды сказала Белинда. Вот, вот - так  может  заявить  только
женщина, как будто этим все сказано: муж нашей единственной дочери!
   Когда старый барин идет по деревне и  видит  какую-нибудь  девушку,  он
верещит на всю улицу:
   - Эй, ты там, красотка! Поди-ка сюда,  моя  прелесть,  дай  я  на  тебя
погляжу! Да ты просто душка, - разрази меня бог! Ну и глазки!
   Он щиплет ей щечки, берет за подбородок, и  это  -  на  глазах  у  всей
деревни. И на глазах у всей деревни отправляется с ней в лавку и  покупает
ей плитку шоколада или заходит с  ней  в  пивную  и  заказывает  стаканчик
сладкого вина. Еще раз обнимает за талию, тоже не таясь, потом отпускает и
с довольной ухмылкой уходит в лес.
   Но ухмыляется он не  из-за  девушки,  хотя  она,  оробевшая  и  все  же
польщенная, в самом деле очаровательна:  на  этой  зеленой  земле  уже  не
найдется такой девушки, которой было бы дано согреть его старую кровь.  Он
ухмыляется потому, что всем им там опять втер очки. Уж,  конечно,  это  на
хвостах принесут  пастору  Лениху,  а  тот,  без  сомнения,  насплетничает
Белинде, а Белинда, несчастная курица, забегает по всему дому,  точно  она
лягушку  проглотила  -  и  никто,  ни  одна  душа,  ни  о  чем  не   будет
догадываться!
   Кроме одной - и старик это отлично знает. Она-то обо всем догадывается.
Вернее, знает. Он старается не смотреть на нее, никогда не остается с  ней
вдвоем. После первых трудных месяцев, когда это как снег на голову на него
свалилось, он даже не  делает  попыток  встретиться  с  ней.  Нет,  тайный
советник знает: никакое пламя старца уже не зажжет. Лишь изредка  вспыхнет
под пеплом мгновенная искра, - и все.
   Но когда появляется такой вот ротмистр - господин Беспорточный,  а  сам
давай-давай, так пусть знает: мы свою дочь не  для  тебя  растили!  Супруг
нашей единственной дочери! Да, пожалуйста, ну и что же? Здорово придумано!
Мы вырастили свою дочь, девушку, каких на свете не сыщешь, чтобы ты только
свое удовольствие получал? А тут и этого  нет,  частенько  проходишь  мимо
виллы и невольно слышишь: ты позволяешь себе кричать  на  Эвхен!  Нет  уж,
дорогой зятек,  мы  тебе  покажем,  почем  фунт  лиха,  и  нам  совершенно
наплевать, что у нас стоимость электроэнергии в  одиннадцать  раз  больше,
чем на франкфуртской электростанции, -  ты  все  равно  выложишь  денежки,
именно потому, что состоишь в супругах нашей дочки!
   Старик выводит цифры с злобной решимостью.  Ему  наплевать,  что  будет
скандал: чем больше скандал, тем  лучше!  И  он  опять  проделает  дыру  в
парковой ограде, чтобы гуси Белинды могли ходить в вику Праквица.  Белинда
все еще старается укрощать бури, возникающие вокруг зятя.  Но,  если  дело
коснется ее гусей, как он грозил не раз, она больше не будет укрощать  эти
бури.
   Господин коммерции советник Хорст-Гейнц фон Тешов вошел  в  раж:  самое
подходящее настроение, чтобы писать зятю. Разумеется, как в таких  случаях
полагается: холодно, кратко, официально (родственные чувства - одно,  дела
- другое!).

   "Крайне сожалею, но все  более  трудное  положение  на  денежном  рынке
вынуждает меня и т.д. и т.д. За сим прилагаю счет.  С  искренним  приветом
Ваш Х.-Г. фон Тешов".

   Точка! Готово! И с плеч долой! Завтра утром Элиас  может  первым  делом
отнести письмо. Зятек получит его тут же по возвращении из Берлина.  Он  и
так-то приедет оттуда злой с похмелья, а это его совсем доконает.
   Господин фон Тешов уже  поднимает  руку,  чтобы  позвонить  Элиасу,  но
доносящиеся снизу звуки фисгармонии напоминают ему, что час молитвы еще не
кончился. Белинда сегодня старается на  совесть.  Верно,  в  стаде  у  нее
завелась паршивая овца и нельзя лечь спать, не  принудив  ее  к  покаянию.
Значит, Элиаса позвать нельзя. А так хотелось бы, чтобы  письмо  было  уже
отослано!
   Впрочем, он, конечно же, знает, кто паршивая овца, Белинда рассказывала
ему: птичница Аманда с красными, словно лакированными щеками и толстогубый
коротышка Мейер. Они будто бы жених и невеста! Ну, брак-то  уж,  я  думаю,
позади. Сперва брак, потом помолвка! Да пусть их!
   Тайный советник слегка ухмыляется: ему  приходит  на  ум,  что  гораздо
лучше вручить управляющему Мейеру письмо для передачи зятю. Это еще больше
разозлит ротмистра. Ибо он отлично знает, что его  тесть  очень  не  прочь
покалякать с Мейером. Если он получит такое письмо через коротышку Мейера,
то, разумеется, решит, что тесть говорил с Мейером и о содержании  письма.
Но он, конечно, слишком барин и не станет расспрашивать своего служащего о
таких вещах, а это лишь усилит его раздражение.
   Старик засовывает письмо в карман куртки,  берет  трость  и  касторовую
шляпу и  медленно  спускается  по  лестнице.  Вечерняя  молитва,  кажется,
кончилась, две девушки пробегают мимо него, поднимаясь наверх.  Они  очень
веселы, ничего  похожего  на  благочестивое  настроение,  точно  во  время
молитвы произошел презабавный инцидентик. Фон Тешов уже совсем было  хотел
осведомиться, какой именно, но удержался. Если Белинда услышит, что он  на
лестнице с кем-то разговаривает, она сейчас же явится и спросит, куда  это
он направляется. Еще предложит пойти с ним - нет, лучше не надо.
   Итак, он один выходит в парк, где уже довольно темно, что ему  как  раз
на руку. Старик, конечно, отлично знает, в каком  месте  забора  пролезают
гуси его жены, он только вчера вечером приказал, по ее  просьбе,  заделать
дыру. "Но что заделано, то можно и разделать", - говорит он про себя и для
пробы раскачивает то одну планку, то  другую.  Должна  же  найтись  такая,
которую можно отодрать руками.
   Но  вдруг  ему  кажется,  что  кто-то  смотрит  на  него.   Он   быстро
оборачивается и действительно замечает возле кустов какую-то  человеческую
тень. Круглые глаза старика еще отлично видят, даже в сумерках.  "Аманда!"
- зовет он.
   Но никто не отвечает, и, вглядевшись попристальнее, он убеждается,  что
там вовсе нет никакой человеческой  тени,  это  рододендрон,  а  позади  -
жасмин. А хоть бы и Аманда, ей ведь все равно, должно быть  все  равно,  а
он, понятно, только проверял, крепко ли прибиты планки. Однако на  сегодня
старик отказывается от своей затеи и направляется  к  флигелю,  где  живет
Мейергубан.
   Правда, лучше туда не заходить - в отличие от жены, тайный советник  не
склонен созерцать то,  что  нарушает  чистоту  нравов.  Он  просто  стучит
тростью по раме раскрытого окна.
   - Эй! Господин Мейер, - кричит он, - просуньте-ка вашу уважаемую  тыкву
между занавесками!


   6. АМАНДА НА ВЕЧЕРНЕЙ МОЛИТВЕ

   Птичница Аманда Бакс охотно бы увильнула от посещения вечерней молитвы,
как делала не раз; но если ее обычно побуждала к этому мысль о предстоящей
скуке или иные планы, то сегодня ей хотелось ускользнуть потому,  что  она
отлично понимала, в кого будет  метить  барыня  своими  поучениями  насчет
молитвы и покаяния. Однако тумба Армгард и Минна-монашка не спускали  глаз
с Аманды.
   - Пойдем, Мандинг, мы тебе поможем скоренько пересчитать кур, а ты  нам
потом поможешь горшки перемыть.
   -