обиль остановился у конторы.
   - Так дайте мне чек! - крикнула она нетерпеливо. -  Боже  мой,  что  за
канитель! Мне нужны деньги!
   - У нас нет текущего счета ни в банке, ни  в  сберегательной  кассе,  -
возразил Пагель. - Я, к сожалению, не могу выписать чека.
   - Но мне необходимы деньги! Не можете же вы оставить  меня  без  денег!
Как вы думаете?
   - Я посмотрю, нельзя ли будет  завтра  что-нибудь  продать.  Завтра  я,
пожалуй, смогу дать вам немного денег, не слишком много...
   - Но мне нужно много! И сегодня же! - гневно воскликнула она.
   Пагель с минуту помолчал. Затем спросил непринужденно:
   - Господа уезжают?
   - Я не уезжаю! Кто вам сказал? Уж не шпионите ли вы за мной? Я запрещаю
вам!
   - Чемоданы... - объяснил Пагель и указал на задок автомобиля.
   Наступило долгое молчание, и затем фрау Эва сказала  совершенно  другим
голосом:
   - Дорогой господин  Пагель,  каким  образом  вы  намерены  достать  мне
деньги?
   - Прошу у вас десять минут для разговора.
   - Нам с вами не о чем разговаривать!  Мы  вернемся  завтра,  в  крайнем
случае послезавтра. Знаете что, господин Пагель, дайте мне чек и  пометьте
его вперед - завтра или послезавтра  вы  что-нибудь  продадите  и  внесете
деньги в банк, а я предъявлю чек в конце недели.
   - Ведь вы хотели вернуться не позже, чем послезавтра? Когда я  поступал
сюда, между мною и господином ротмистром не был заключен контракт -  я  не
обязан заранее предупреждать, что бросаю службу. Завтра я тоже  уезжаю  из
Нейлоэ.
   - Ахим! Подожди здесь в машине! Оскар, выключите фары. Господин Пагель,
помогите мне выйти из машины!
   Она шла впереди. Войдя в контору, она обернулась и  сверкнула  на  него
глазами. О, она была очень хороша в гневе.
   - Вы хотите дезертировать, господин  Пагель?  Хотите  покинуть  меня  в
беде, после всего того, что мы вместе пережили?
   - Ничего мы вместе не пережили, - мрачно сказал Пагель. - Когда я нужен
был вам, вы меня звали. А если я был не нужен, вы тут же забывали обо мне.
Никогда вас не интересовало, весело мне или грустно.
   - Я так часто радовалась вам, господин Пагель! - взмолилась  она.  -  В
своем горе я думала: здесь, возле  тебя,  есть  человек,  на  которого  ты
можешь всецело положиться. Честный, порядочный...
   - Благодарю вас, фрау фон Праквиц! - с легким поклоном сказал Пагель. -
Но стоило прийти Зофи Ковалевской и поведать вам о  моих  шашнях,  как  вы
тотчас же поверили, что честный, порядочный человек завел шашни.
   - Господин Пагель, почему вы такой недобрый? Что я вам сделала? Ну  да,
я женщина. Такая же, как все женщины. Я прислушиваюсь к сплетням,  у  меня
нет твердого суждения об окружающих. Но если я и бываю  несправедлива,  то
признаю свою вину. Хорошо, я прошу у вас прощения, господин Пагель.
   - Не нужно мне ваших извинений! - с отчаянием воскликнул Пагель. - Ради
бога, не унижайтесь передо мной! Я вовсе не хочу ставить  вас  на  колени!
Все это ни к чему. В первый раз, с тех пор как мы знакомы, вы думаете  обо
мне, о моих чувствах, вам хотелось бы задобрить меня... Почему? Потому что
я вам нужен! Потому что один только я могу достать деньги,  которые  нужны
вам для бегства из Нейлоэ.
   - И это вы называете не унижать? Это вы называете не ставить на колени?
- крикнула она. - Да, господин Пагель, мы бежим... Нейлоэ нам  ненавистно,
Нейлоэ принесло нам одно лишь несчастье... Надо во  что  бы  то  ни  стало
бежать,  иначе  я  погибну,  как  мой  муж!  Я  дрожу  от  страха   каждое
мгновение...  Что  еще  случится?  Стоит  кому-нибудь  во   дворе   громко
вскрикнуть, у меня подкашиваются ноги. Что еще стряслось? - думаю я.  Нет,
нет, бежать! И вы должны достать денег, господин Пагель. Вы не  допустите,
чтобы я погибла здесь!
   - Так ведь и мне надо бежать, - сказал Пагель. - Мне жизнь уже стала не
мила. Я тоже дошел до точки. Позвольте мне завтра ехать, фрау фон Праквиц.
Что мне здесь делать?
   Она не слушала. Ею владела одна только мысль.
   - Мне нужны деньги! - с отчаянием крикнула она.
   - В кассе ни гроша.  И  я  не  выпишу  непокрытых  чеков,  это  слишком
рискованная операция. Я никоим образом не смогу  вам  достать  в  два  дня
такую сумму, которая обеспечила бы вам долгое пребывание вдали от  Нейлоэ.
Денег стало мало с тех пор, как печатный станок перестал  работать.  Новых
бумажек, рентных марок, почти нет в обращении. Если бы я даже  остался  на
несколько дней, я и то не мог бы исполнить ваше желание.
   - Но мне нужны деньги! - настаивала она с  непоколебимым  упорством.  -
Боже  мой,  всегда  находились  деньги,  когда  они   действительно   были
необходимы! Подумайте, господин  Пагель,  надо  во  что  бы  то  ни  стало
раздобыть деньги. Не могу же я пропадать только потому, что нельзя достать
какие-то несчастные марки!
   "Много людей погибают от того, что нет каких-то  несчастных  марок",  -
подумал Пагель, но не сказал вслух.  Не  имело  смысла  говорить  подобные
вещи, они до нее не доходили. Вместо этого он сказал:
   - Фрау фон Праквиц, у вас богатый брат в Бирнбауме,  через  полчаса  вы
будете там, он, наверное, придет вам на помощь!
   - Мне просить денег у брата?! - сердито крикнула она. -  Мне  унижаться
перед братом? Никогда! Ни за что!
   Пагель сделал быстрое гневное движение.
   - А передо мною вы можете унижаться, да? - крикнул он с негодованием. -
Перед рабом королева раздевается донага, да? Раб - не человек, не так ли?
   Испуганная этим  взрывом  возмущения,  она  отступила  назад,  бледная,
дрожащая.
   - Вот здесь! - крикнул Пагель, показывая на дверь. - Вот здесь, в  моей
постели, умер вчера вечером лесничий  Книбуш,  служа  вам,  сударыня!  Вы,
должно быть, знали его с детских лет; с тех пор, как  вы  мыслите,  с  тех
пор, как вы говорите, человек этот работал ради  вас  и  ваших  несчастных
марок, он изнывал от страха, он мучился, - спросили вы хоть  раз,  что  он
выстрадал, как он умер, как томился?  Хоть  словечко  об  этом  проронили?
Нейлоэ стало для вас адом! А думали вы, каким  адом  оно  было  для  этого
старика - ведь он-то сбежать отсюда не мог - он и не сбежал! Он приполз на
четвереньках, он до последней минуты выполнял свой долг...
   Она стояла бледная,  вся  дрожа,  у  стены.  Смотрела  на  него  широко
раскрытыми глазами...
   - Я  дезертир?  Я  трус?  -  все  яростнее  кричал  он  и  все  сильней
чувствовал, что нервы сдают. Он и не хотел и все же должен, должен был все
высказать, наконец-то высказать.
   - Что вы знаете о трусости и о мужестве? Я тоже  считал,  что  знаю.  Я
думал, что быть смелым  -  значит  стоять  прямо,  когда  рвется  граната,
принести, как собачка поноску, осколок гранаты... Теперь я знаю,  что  это
глупость и пустое удальство; быть смелым - значит терпеть, когда уже  мочи
нет терпеть. Смелым был вот этот старый трус, который здесь умер.
   Он бросил на нее быстрый светлый взгляд. Он сказал:
   - Но должно быть что-то большое, ради чего стоит  быть  смелым.  Должно
быть какое-то знамя, за которое стоит бороться. Где ваше знамя,  фрау  фон
Праквиц? Вы бежите первая!
   Настало долгое, унылое, тяжкое  молчание.  Пагель  медленно  подошел  к
письменному столу, он сел, он уперся головой на руку.
   Ну, хорошо, он заговорил, все,  что  накопилось  за  последние  недели,
высказано, - а что дальше?
   Женщина отделилась от стены, она тихонько подошла, легко  положила  ему
руку на плечо.
   - Господин Пагель! - тихо сказала она. - Господин  Пагель,  -  все  это
верно, я эгоистичная, трусливая, легкомысленная женщина, - не знаю, сейчас
ли только я стала такой, но я такая, вы правы. Но  ведь  вы-то  не  такой,
господин Пагель, ведь вы другой, не правда ли?
   Она ждала долго, но он не отвечал. Плечо под ее рукой не шевельнулось.
   - Будьте же еще раз тем, чем вы были до сих пор: юным, самоотверженным,
- не для меня, господин Пагель, у меня действительно нет знамени для  вас.
Но я надеюсь, что вы останетесь в Нейлоэ до тех пор, пока не вернутся  мои
родители. Я прошу вас перебраться на виллу. Господин  Пагель,  я  все  еще
надеюсь, что Виолета в один прекрасный день постучится в  ту  дверь...  Не
уезжайте! Пусть усадьба не будет совсем одинокой, когда она вернется...
   Снова продолжительная тишина. Но уже другая  тишина,  полная  ожидания.
Фрау фон Праквиц сняла руку с его плеча,  она  сделала  шаг  к  двери.  Он
молчал. Она сделала второй, третий шаг, она взялась за ручку двери - тогда
Пагель спросил:
   - Когда приедет ваш отец?
   - У меня с собой письмо к отцу. Я еще сегодня опущу его во  Франкфурте.
Я думаю, отец сейчас же  вернется,  как  только  узнает,  что  мы  уехали.
Значит, через три-четыре дня.
   - До тех пор я побуду, - заявил Пагель.
   - Благодарю вас. Я это знала.
   Но она не уходила, она медлила, она ждала...
   Он пошел ей навстречу. Он устал от всяких околичностей.
   - Насчет денег, - сказал он коротко. - В кассе у меня около ста рентных
марок, вы их получите. В ближайшие дни я продам все, что можно продать,  -
вы уже решили, где будете жить?
   - В Берлине.
   - Где именно?
   - На первых порах в гостинице.
   - В той, где служил Штудман? В гостинице  "Регина"?  -  спросил  он.  -
Деньги я буду переводить по телеграфу  ежедневно...  Какая  приблизительно
сумма, вам нужна?
   - Ах, всего две-три тысячи марок - только для начала.
   Он не дрогнул.
   - Вы ведь знаете, я не вправе продавать инвентарь: это запрещено,  и  я
буду за это отвечать. Вы подпишете, фрау фон Праквиц,  заявление,  которое
оградит меня перед вашим отцом. Вы подтвердите, что все незаконные  сделки
по  продаже  инвентаря  совершены  по  вашему  распоряжению.  Вы,   далее,
подтвердите, что осведомлены о неточном, а иногда и  неправильном  ведении
книг, словом, что все мои мероприятия одобрены вами...
   - Вы очень суровы со мной, господин Пагель, -  сказала  она.  -  Вы  не
доверяете мне?
   - Ваш отец, может статься, скажет, что я утаил какую-нибудь сумму,  что
я подделал счета. Ах, боже мой!  -  крикнул  он  нетерпеливо.  -  Что  тут
толковать? Да, я не доверяю вам! Я потерял всякое доверие.
   - Напишите текст заявления, - сказала она.
   Пока он отстукивал письмо, фрау Эва ходила взад  и  вперед,  машинально
брала в руки то одно, то другое, - с задумчивым видом и без единой мысли в
голове, чувствуя облегчение от того, что он исполнил ее желание.
   Вдруг она что-то вспомнила, она  быстро  оборачивается  к  нему,  хочет
что-то сказать...
   Но при виде его холодного, сумрачного лица слова  застревают  у  нее  в
горле. Она садится за письменный стол, макает перо  в  чернила,  она  тоже
пишет, на ее лице улыбка. Что-то пришло ей в голову, нет, она не эгоистка,
он не прав - ведь вот она думает о нем, хочет порадовать его.
   Бегло  прочитывает  она  заявление,   которое   только   что   находила
унизительным, равнодушно подписывает. Затем берет в руки записку...
   - Вот, господин Пагель, у меня есть еще кое-что для вас. Вы  видите,  я
ничего не забываю. Когда это  возможно,  я  все  устраиваю.  До  свиданья,
господин Пагель, и еще раз большое спасибо. - Она уходит.
   Пагель стоит посреди конторы. Он уставился на дверь,  он  уставился  на
зажатую в руке бумажку. Никогда еще, кажется ему,  не  выглядел  он  таким
дураком.
   В руках у него расписка, на которой фрау  Эва  фон  Праквиц,  от  имени
своего и мужа, подтверждает,  что  она  получила  у  господина  Вольфганга
Пагеля заем в две тысячи золотых марок, две тысячи - прописью...
   Пагель кажется себе очень смешным.
   Он в бешенстве комкает расписку.
   Но нет, он одумался. Тщательно расправил ее. Сложил вместе с заявлением
и спрятал в бумажник.
   "Ценные сувениры!" - ухмыляется Пагель.
   Он почти весел.


   5. ТЕШОВ-МЛАДШИЙ РАЗМЕЧТАЛСЯ О НАСЛЕДСТВЕ

   Все, что юный Вольфганг Пагель завоевал за четыре месяца своей работы в
Нейлоэ, - дружба, уважение, - все было сразу утрачено за четыре  последних
дня его пребывания в имении. Долго еще после этого говорили в деревне, что
Мейер-губан на что был подлец, но такого  бессовестного  пройдохи,  такого
ханжи, как Пагель, свет не видывал! Ни стыда, ни совести! Ворует у всех на
глазах - среди бела дня!
   - Не буду обращать на них внимания, - решительно сказал Пагель  вечером
второго дня Аманде Бакс. - Но порой я готов сквозь землю провалиться! Этот
старый болван Ковалевский,  узнав,  что  я  продал  мяснику  пять  свиней,
набрался духу сказать мне: "Это  вы  напрасно,  господин  Пагель.  А  если
узнает жандарм!"
   - Уж вы бы лучше хорошенько разозлились, дали бы себе волю,  -  сказала
Аманда Бакс. - Чего ради вы были всегда добры и хороши ко всем? Вот вам  и
спасибо. Меня тоже сегодня спрашивали в деревне, как мне спится в  постели
барыни, и не стану ли я носить барынины платья...
   - Ну и люди! - с досадой  бранится  Пагель.  -  Всякой  пакости  готовы
поверить. Ни минуты не сомневаются, что я продаю скот за спиной  хозяев  и
кладу деньги в карман и что мы только по своей наглости,  без  разрешения,
водворились на вилле. Неужели ни одному дьяволу не придет  в  голову,  что
так распорядились хозяева? Не могу же я совать каждой бабе  под  нос  свою
доверенность!
   - А они и не хотят иначе судить,  -  с  торжеством  сказала  Аманда.  -
Подумаешь, невидаль какая - делать то, что велела вам барыня. Но  если  вы
среди бела дня растаскали половину имения - это находка, тут  есть  о  чем
посудачить.
   - Аманда! Аманда! - возвестил Пагель тоном пророка. - Чует мое  сердце!
Когда приедет старик тайный советник и посмотрит, что я здесь натворил,  а
его супруга послушает, что  болтают  бабы  -  не  знаю,  защитит  ли  меня
бумажонка, которая лежит в моем портфеле. Боюсь, очень боюсь: придется мне
вылететь из Нейлоэ под шум и гром бури.
   - Да ведь вам не  привыкать  стать,  господин  Пагель,  -  утешала  его
Аманда. - Ведь всегда так бывало, что больше всех доставалось вам,  -  что
же тут нового!
   - Правильно, - сказал Пагель. - Она сегодня дважды звонила из  Берлина,
почему нет денег? Говорит, что ей нужно еще много денег. Похоже,  что  она
собирается купить магазин - хотя мне трудно представить себе магазин,  где
за прилавком будет стоять фрау фон Праквиц.  Ох,  придется  мне  набраться
духу и спустить завтра молотилку - а уж что тогда скажет старик...
   Но сначала на сцену выступил некто другой: на следующий день в  усадьбу
прикатил на велосипеде местный  жандарм,  как  раз  в  тот  момент,  когда
продавалась молотилка. Он был так смущенно вежлив и фальшиво любезен,  что
насчет его дурных намерений нечего  было  и  сомневаться.  Пагелю  поэтому
нетрудно было вести себя с ним очень нелюбезно, и когда жандарм,  наконец,
попросил, чтобы ему сообщили адрес хозяев, Пагель наотрез отказался.
   - Господа фон Праквиц не желают, чтобы их беспокоили. Я - их доверенное
лицо. Если вы имеете, что сказать им - скажите мне.
   Но этого-то жандарм и не  хотел.  Так  он  и  уехал  ни  с  чем,  очень
рассерженный.
   А Пагель продолжал торговаться с  покупателем  молотилки.  Хороша  была
машина, но торговец, приехавший из ближайшего городка, не  хотел  дать  за
нее и десятой части ее действительной стоимости: во-первых, денег в те дни
было совсем мало, во-вторых, во всей округе уже  толковали,  что  какой-то
сумасшедший разбазаривает Нейлоэ.
   - Погодите-ка, вы, - вдруг  раздался  негодующий  голос.  -  Вы  хотите
продать молотилку?
   - А вы хотите купить ее? - спросил Пагель и с любопытством взглянул  на
человека в брезентовом плаще и в крагах. Он  догадывался,  кто  это.  Ведь
сзади стояла гоночная машина, о которой в свое время так много говорили.
   - Позвольте, - возмутился приезжий. - Я сын господина тайного советника
фон Тешова!
   - Значит, вы и есть братец  фрау  фон  Праквиц,  -  с  довольным  видом
установил Пагель и снова обратился к покупателю машины. - Так  скажите  же
наконец разумное слово, господин Бертрам, или ящик остается здесь!
   - Конечно, ящик остается здесь! - с гневом воскликнул наследник. - Если
вы хоть слово скажете, господин Бертрам, я никогда больше не стану вести с
вами никаких дел.
   Покупатель с опаской переводил  взгляд  с  одного  на  другого.  Пагель
только улыбался.
   - Да, если так... - смущенно пробормотал господин  Бертрам  и  исчез  с
гумна.
   - Восемьсот рентных марок ухнуло!  -  с  сожалением  сказал  Пагель.  -
Восемьсот марок я бы из него выжал. Ваша сестра будет очень сожалеть.
   - Черта с два будет она сожалеть! - крикнул брат. - Восемьсот марок  за
почти что новенькую "шютте-ланц", которая и сейчас стоит свои шесть  тысяч
- вот так, как она есть. Да вы...
   - Надеюсь, вы не на меня кричите,  господин  фон  Тешов,  -  дружелюбно
сказал Пагель. - Иначе я не дам вам  объяснений,  ради  которых  вы,  надо
думать, явились, а вынужден буду прогнать вас со двора.
   - Меня - со двора моего отца! - сказал ошеломленный сын, уставившись на
Пагеля. Но в глазах Пагеля было нечто, заставившее его сказать  спокойнее:
- Ну, где тут можно поговорить об этом ящике? -  И  с  угрозой:  -  Только
дурачить себя я не позволю, господин...
   - ...Пагель, - помог ему Вольфганг, хотя  никакой  помощи  от  него  не
желали, и направился впереди посетителя к конторе.


   - Ну, если так! - сказал господин фон Тешов-младший, еще  раз  пробежав
оба документа, доверенность и заявление. - С вами, значит, все в  порядке,
и я прошу у вас извинения, но сестра и зять, вероятно, с  ума  сошли.  Мой
отец никогда не простит  им  того,  что  они  здесь  натворили.  Зачем  им
понадобилось столько денег? На первые недели  хватило  бы  нескольких  сот
марок, а затем Эва уж как-нибудь договорилась бы с отцом. Совсем без гроша
он бы ее не оставил.
   - Насколько я понял вчера вашу сестру, - осторожно начал Пагель,  -  мы
тут говорили с ней по телефону, она, кажется, намерена купить магазин.
   - Магазин! - воскликнул наследник имения. - Что же, Эва хочет стать  за
прилавок?
   - Не знаю. Но, по-видимому, она желает  собрать  для  начала  небольшой
капиталец. Мне, конечно, ясно - то,  что  я  сейчас  делаю  для  фрау  фон
Праквиц, не поощряется  законом.  Однако  она  твердо  решила  никогда  не
возвращаться в Нейлоэ. Она до известной степени отказывается от своей доли
наследства, и я  полагал  поэтому,  что  такое  небольшое  отступление  от
привычных норм можно извинить.
   - Вы думаете, - с оживлением воскликнул господин фон  Тешов-младший,  -
она откажется от Нейлоэ?
   - Я думаю - да. После всего пережитого.
   - Понимаю, - сказал господин фон Тешов. - Да, очень  печально.  О  моей
племяннице Виолете ничего не слышно?
   - Нет, - ответил Пагель.
   - Да, да, - сказал господин фон Тешов задумчиво. - Да, да.
   Он встал.
   - Итак, еще раз прошу прощения. Ложная тревога - мне тут бог весть чего
наговорили. Я, между нами говоря, с вами совершенно согласен. Постарайтесь
выколотить для моей сестры порядочную сумму. Семь бед -  один  ответ:  мой
отец так или иначе  разбушуется,  будет  здесь  молотилка  или  не  будет.
Восемьсот марок, - продолжал он, размышляя вслух. - Я тоже мог бы взять ее
за эту цену. Но нет, к сожалению, это не  пройдет.  -  И  громче:  -  Вам,
конечно, ясно, господин Пагель, что я не стану защищать сестру перед отцом
- ее поведение, во всяком случае, не корректно.
   Почти  не  скрывая  своего  негодования,   смотрел   Пагель   в   глаза
собеседника. Ему казалось, что никогда  еще  не  слышал  он  ничего  более
омерзительного, чем вопрос: "О моей племяннице Виолете ничего не  слышно?"
- который вырвался у господина фон Тешова-младшего, когда ему стало  ясно,
какое большое наследство, пожалуй, достанется ему.
   Но господин фон  Тешов-младший  не  замечал  этого  омерзения.  Он  был
слишком занят, чтобы обращать внимание на молодого человека.
   - Ну, так смотрите, постарайтесь еще что-нибудь выколотить, - сказал он
рассеянно. - Отец, думается, приедет только через три-четыре дня.
   - Ладно, - сказал Пагель.
   -