то, что он  делает!  Перед  самим  собой!  Нет,  он  не
забудет расспросить Штудмана.
   Через три минуты пришел и Штудман. Теперь - без двадцати час -  Штудман
показался в дверях и говорит коротко:
   - Выпустите, меня, Пагель. Дайте мне ключ от конторы.  Вы  еще,  должно
быть, останетесь здесь?
   Пагель, покосившись на своего пациента, спрашивает шепотом:
   - Как вам кажется, спит ротмистр? Крепко спит?
   Штудман бросает короткий, очень неприязненный  взгляд  на  ротмистра  и
сердито замечает:
   - Конечно спит. А что?
   - Сдается мне, что он только прикидывается спящим, - шепчет Пагель.
   Штудман окидывает Пагеля недоуменным взглядом.
   - Послушайте, Пагель, сговорились вы с фрау Эвой, что ли? Не понимаю!
   - То есть как это - сговорились?
   - Да ведь фрау фон Праквиц по крайней мере раз  десять  спросила  меня,
уверен ли я, что фройляйн Вайо действительно спит? Ей все мерещится, будто
девушка давно уже проснулась и только прикидывается... Точь-в-точь как  вы
сейчас...
   Оба с минуту пристально смотрят друг на друга.
   - Ну, пойдемте вниз, Штудман, - говорит Пагель, неожиданно  улыбнувшись
своей доброй, приветливой улыбкой. -  Вы  переутомлены,  и  я  представляю
себе, что вас плохо отблагодарили за ваш тяжелый труд.
   Лицо Штудмана словно застыло, но именно поэтому Пагель  продевает  свою
руку под руку Штудмана.
   - Идемте, Штудман, я вас выпущу. Вам действительно надо в постель.
   Он медленно идет с ним вниз по лестнице.
   - Уверяю вас, это чистая случайность, что фрау Эва и я  предложили  вам
один и тот же вопрос.  Честное  слово,  Штудман...  Тут  в  доме  какая-то
странная атмосфера: дочь немного больна, да ведь дочери обычно  болеют;  а
отец  пропустил  лишний  глоток,  ну,  отцы  тоже   иногда   имеют   такое
обыкновение. Таким образом, ничего необычайного, но атмосфера  такая,  как
будто на дом напали все духи мрака...
   - Вы что-нибудь понимаете, Пагель? - с внезапным оживлением  восклицает
Штудман. Он стоит против Пагеля, он уже не сердится, но он растерян. - Мне
обрадовались как спасителю, но до того, что я сделал (а уж  как  это  было
трудно!), никому дела нет. Я спрашиваю, что случилось, узнаю обо всем и не
вижу в этом ничего страшного. Я говорю  несколько  успокоительных  слов  и
встречаю холодный отпор. Ничего не понимаю... А вы? Вы что-нибудь знаете?
   - Ничего не понимаю и ничего не знаю, - говорит Пагель с улыбкой. - Так
как это, по-видимому, успокаивает фрау Эву, я сижу у постели  ротмистра  и
стараюсь не заснуть. Вот и все.
   Штудман серьезно взглядывает на него, но в глазах  улыбающегося  Пагеля
нет и тени лукавства.
   - Ну, в таком случае, спокойной ночи,  Пагель,  -  говорит  Штудман,  -
может быть, завтра утром все выяснится...
   - Спокойной ночи, Штудман, - машинально отвечает Пагель, он знает,  что
надо сказать еще что-то, он  задумчиво  смотрит  вслед  уходящему  в  ночь
человеку, несущему тяжелый чемодан. И вдруг вспоминает.
   - Господин фон Штудман, минуточку, будьте добры! - кричит он.
   - Да? - спрашивает Штудман и еще раз оборачивается.
   Оба идут навстречу друг другу, шагах в десяти  от  входных  дверей  они
встречаются.
   - Что еще? - чуть-чуть сердито спрашивает Штудман.
   - Да, мне пришло  еще  в  голову...  -  отвечает  Пагель  рассеянно.  -
Скажите, господин фон Штудман: вы очень  устали?  Вам  хочется  сейчас  же
лечь?
   - Если я могу быть вам полезен, - отвечает  Штудман,  снова  готовый  к
услугам.
   - У меня из головы не выходит то, что вы  сказали  мне,  когда  пришли.
Помните? "Замок не освещен, но  там  какая-то  кутерьма"  -  ведь  так  вы
сказали, не правда ли? - И после маленькой паузы Пагель прибавляет: - Ведь
вам известно, что тайный советник уехал?
   - В самом деле! - говорит  озадаченный  Штудман.  -  Об  этом  я  и  не
подумал.
   - Вероятно, тут  нет  ничего  особенного,  -  успокоительно  продолжает
Пагель. - Должно быть, пирушка у слуг, уж старик Элиас позаботится,  чтобы
дело не зашло слишком  далеко:  но  я  бы  все-таки  проверил,  Штудман...
Конечно, если вы не слишком устали...
   - Да что вы, ни намека на усталость! - воодушевляется Штудман, радуясь,
что видит перед собой новую задачу. - Конечно, придется  сначала  положить
деньги в несгораемый шкаф...
   - Я бы не стал звонить, - задумчиво предлагает Пагель, - я никого бы не
позвал, так мне  думается,  Штудман.  -  И,  к  удивлению  своему,  Пагель
вспоминает, что он действительно думал об этом, сам того не ведая. -  Ведь
под вашим окном черепичная крыша, а с  крыши  вы  без  труда  попадете  на
веранду замка. По ней можно обойти почти  весь  замок  на  высоте  первого
этажа и заглянуть во все окна, оставаясь невидимкой  -  да,  я  бы  так  и
сделал, - заканчивает Пагель с некоторым ударением.
   Штудман удивленно смотрит на него.
   - Но зачем, скажите ради бога? - спрашивает он.  -  Чего  вы  ждете  от
этого? Что, вы думаете, я увижу?..
   - Послушайте, Штудман, - с внезапной серьезностью  отвечает  Пагель.  -
Ничего я не знаю и ничего не понимаю, но я сделал бы именно так.
   - Но... - протестует Штудман. - Такое подглядывание ночью...
   - Помните вы ту ночь, когда мы встретились  у  "Лютера  и  Вегнера"?  -
быстро спрашивает Пагель. - Тогда мне тоже чудилось, что это особая  ночь,
отмеченная роком, если можно так выразиться.  Почему  бы  в  конце  концов
этому не быть - такой ночи, когда все решается? Теперь у меня опять то  же
чувство. Тяжелая ночь, недобрая...
   Он вглядывается в темноту, будто может увидеть лицо ночи, злое,  что-то
затаившее. Но ничего не видно.  Он  ощущает  только  насыщенную  ветром  и
влагой тьму.
   - Вот оно как, Штудман, - вдруг говорит Пагель. -  Ну,  счастливо.  Мне
надо вернуться к ротмистру. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, Пагель, - отвечает Штудман, с удивлением глядя  вслед
Пагелю, ибо подобные мистические наития ему мало понятны. Он  слышит,  как
захлопывается и запирается входная дверь, фонарь гаснет, и он  остается  в
темноте. С легким вздохом поднимает он свой тяжелый саквояж  и  уходит  по
дороге, ведущей в контору. Надо хорошенько  посмотреть  и  послушать,  что
делается вокруг замка, прежде чем  последовать  совету  Пагеля.  Вломиться
ночью в чужие владения - кажется ему шагом весьма сомнительным.
   Пагель стоит в вестибюле виллы и вслушивается в тишину.
   Странное настроение,  охватившее  юношу,  когда  он  дремал  у  постели
больного, не покидает его. Взглянув на часы, он видит,  что  не  пробыл  с
Штудманом и пяти минут. Теперь ровно без четверти  час.  Ничего  не  могло
случиться, он глаз не спускал с парадной двери, он стоял вблизи нее: никто
не мог прокрасться. В доме тишина.
   И все же внутреннее чутье говорит ему: что-то случилось.
   Медленно, беззвучно - так медленно и беззвучно, как иногда движешься во
сне - поднимается он по лестнице. Из дверей  комнаты  Виолеты  выглядывает
бледное, испуганное лицо фрау Эвы. Он кивает ей, он тихо говорит:
   - Все в порядке!
   Идет в комнату ротмистра.
   И с первого взгляда видит: постель пуста. Постель пуста!
   Он стоит  неподвижно,  он  обводит  глазами  комнату,  -  никого.  Окна
закрыты. "Что сделал бы Марофке?" - думает он и все  еще  не  двигается  с
места. Но на этот вопрос можно дать лишь отрицательный ответ:  Марофке  не
сделал бы ничего слишком поспешного.
   В поле его зрения попадает дверь в ванную. Он раскрывает  ее,  зажигает
свет: пусто и в ванной. Пагель снова возвращается, он выходит в коридор.
   Дверь в спальню Виолеты теперь  широко  открыта,  фрау  Эва  непрерывно
ходит по комнате взад и вперед. Она тотчас же его замечает. Она подходит к
нему. Она извелась от лихорадочной тревоги.
   - Что случилось, Пагель? Что-то случилось, я вижу по вас!
   - Я хочу вскипятить себе кофе, фрау фон Праквиц, -  лжет  Пагель,  -  я
смертельно устал.
   - А муж?
   - Все в порядке, фрау фон Праквиц.
   - Я так боюсь, - говорит она лихорадочно. - Голубчик  Пагель,  судя  по
тому, что сказал доктор, ей бы надо уже проснуться,  и  она,  я  чувствую,
проснулась, но не шевелится, не отвечает на мои слова.  Она  притворяется,
что спит. О господин Пагель, что же делать? Мне так страшно!  Никогда  мне
не было так страшно...
   Она говорит с лихорадочным возбуждением, ее бледное лицо подергивается,
она ухватилась за его руку и сжимает ее, не чувствуя этого. Она просит:
   - Взгляните на Виолету, господин Пагель! Поговорите с ней. Может  быть,
Вайо вас послушает...
   Пагеля бросает в жар и в холод. Ведь ему надо  искать  ротмистра.  Чего
только не может наделать ротмистр за это время!  Но  он  послушно  идет  к
постели. Неуверенно смотрит на спящее, спокойное лицо, неуверенно говорит:
   - Кажется, спит...
   - Вы ошибаетесь! Я уверена,  что  ошибаетесь,  скажите  ей  что-нибудь.
Виолета,  Вайо,  милочка,  господин  Пагель  здесь,  хотел  бы   с   тобой
поздороваться... Смотрите, у нее дрогнули веки!
   И Пагелю так показалось. Вдруг ему приходит  в  голову  мысль  крикнуть
девушке, которая притворяется спящей: "Лейтенант здесь!"
   Эта мысль только мелькнула, он тотчас же ее отверг, разве делают  такие
вещи? Разве делают такие вещи на глазах у матери? И почему бы  наконец  не
оставить ее в покое, если она во что бы то ни стало хочет покоя?  Надо  же
искать ротмистра.
   - Нет, конечно, спит, - повторяет он успокоительно, - и  я  дал  бы  ей
отоспаться. А теперь я сварю для нас с вами кофе...
   Он еще раз улыбается фрау фон Праквиц  ободряющей  улыбкой,  он  играет
постыдную комедию; еще раз заглядывает, на глазах у неотрывно следящей  за
ним женщины,  в  пустую  спальню  ротмистра.  И  выходит,  кивая:  "Все  в
порядке".  Затем  медленно,   неторопливо,   преследуемый   ее   взглядом,
спускается по лестнице в первый этаж.
   Инстинкт ведет его правильно. Из шести дверей,  выходящих  в  сени,  он
выбирает дверь в курительную, так как сегодня во время уборки заметил, что
здесь как раз стоят две  единственные  вещи,  которые  могут  интересовать
ротмистра в его теперешнем состоянии: шкаф с ружьями и шкаф с ликерами.
   Услышав шум открываемой двери, ротмистр шарахнулся, как пойманный  вор.
Он прислоняется к столу, одной рукой держась за спинку  большого  кожаного
кресла, в другой зажав вожделенную бутылку.
   Пагель тихонько притворяет за собою дверь. Так как это  только  бутылка
водки, а не револьвер, он позволяет себе говорить шутливо.
   - Алло, господин ротмистр! - весело кричит он. - Оставьте что-нибудь  и
для меня! Я устал как пес и тоже не прочь освежиться!
   Но веселый тон не возымел действия. Ротмистр, как это  часто  бывает  с
пьяными, хорошо понимающими, что их  поведение  позорно,  ротмистр  сейчас
особенно  дорожит   своим   достоинством.   Он   замечает   лишь   дерзкую
фамильярность в тоне своего служащего, этого мальчишки. Он гневно кричит:
   - Что вам здесь надо? Что вы за мной ходите по пятам? Я  запрещаю  вам!
Сейчас же убирайтесь!
   Он кричит очень громко, но очень неясно. Почти парализованный алкоголем
и вероналом язык отказывается отчетливо произносить  слова,  ротмистр  еле
ворочает им, его голос звучит будто сквозь платок.  Это  только  разжигает
его гнев, лицо беспокойно дергается, с ненавистью смотрит он  воспаленными
глазами на своего мучителя,  этого  молокососа,  которого  он  подобрал  в
грязном болоте большого города и который теперь хочет им командовать.
   Пагель не знает, до какой степени опасен его противник, он не замечает,
что имеет  дело  с  полусумасшедшим,  от  которого  можно  ожидать  всего.
Беззаботно подходит он к ротмистру и дружески говорит:
   - Идемте, господин ротмистр, вам надо опять лечь. Вы  же  знаете,  ваша
жена не хочет, чтобы вы пили. Ну, пожалуйста, отдайте мне бутылку.
   Слова, которых ротмистр отнюдь не желает  слышать,  которые  смертельно
оскорбляют его.
   Ротмистр, колеблясь, протягивает бутылку  бывшему  юнкеру...  Но  в  ту
минуту,  когда  Пагель  собирается  взять  ее,   бутылка   поднимается   и
обрушивается на его череп с таким грохотом,  будто  распадается  на  части
весь мир.
   - Вот тебе, молодчик! - с торжеством кричит ротмистр. -  Я  научу  тебя
подчиняться!
   Пагель,  схватившись  руками  за   голову,   отступает.   Несмотря   на
оглушительную, всепоглощающую боль, ему лишь сейчас  становится  ясна  вся
громадность несчастья, свалившегося на этот дом. Становится ясно  то,  что
уже несколько  часов  назад  поняла  фрау  Эва:  не  пьяный  перед  ним  -
сумасшедший... А что касается молодой девушки...
   - Станьте как полагается, юнкер! - приказывает ротмистр.  -  Не  стойте
так небрежно перед начальником!
   Не обращая внимания на отчаянную боль, на то, что он едва может согнуть
шею в затылке, Пагель заставляет себя стать прямо, руки по швам. Боже мой!
Нельзя тревожить фрау Эву! Ведь все это  дело  двух-трех  минут,  водка  и
веронал окажут свое действие. Он успокоится,  нельзя  доводить  до  драки.
Пагель все еще дрожит, ведь подымется шум...
   - Смирно! - кричит ротмистр.
   Еще раз вспыхивает в нем воля  к  жизни,  еще  раз  позволяет  он  себе
командовать,  быть  самим  собой.  В  уста  его   вложено   слово,   слово
непререкаемой власти, требующей полного повиновения.  Сильнее,  чем  вино,
опьяняет его в последний раз ощущение власти.
   - Смирно, юнкер Пагель! Два  шага  вперед!  Равняйсь!  Смирно!  Смирно,
говорю я! Почему вы шатаетесь?
   - Что это? - спрашивает голос стоящей в дверях фрау Эвы. - Ахим, ты  не
можешь дать мне минуты покоя, зачем ты меня мучаешь?..
   Ротмистр с быстротой молнии оборачивается.
   - Я тебя мучаю? - кричит он. - Это  вы  меня  мучаете!  Оставьте  меня!
Дайте мне околеть, дайте мне напиться, ведь это же единственное, на что  я
годен! - И вдруг неожиданно мягким тоном: - Вольно, юнкер Пагель. Надеюсь,
я не слишком сильно ударил вас, это не входило в мои намерения.
   И снова бессвязнее:
   - Не знаю, что со мной, почему я это делаю. Что-то такое есть  во  мне,
оно всегда было во мне, я подавлял его, а теперь оно рвется наружу.  Никто
не может его удержать, оно рвется наружу. Но если напиться,  оно  стихнет,
оно заснет...
   Он бормочет про себя все тише и  отшвыривает  носком  лежащую  на  полу
бутылку,  из  которой  вытекла   жидкость.   Качая   головой,   он   снова
оборачивается к шкафу с ликерами.
   - Давайте понесем его, господин Пагель, - устало говорит фрау  Эва  фон
Праквиц. - Можете вы его поднять с той стороны? Мы как-нибудь  втащим  его
по лестнице. Наверху я взгляну,  что  у  вас  с  головой.  Мне  необходимо
вернуться к Виолете. Ах, оставьте его, пусть берет водку,  все  равно  все
погибло. О Пагель, если бы не Виолета, зачем бы мне  еще  жить!  Лучше  бы
улечься по примеру мужа и дочери в постель и заснуть, отогнать от себя все
заботы. Ах, скажите же, Пагель, какой во всем этом смысл, к чему  выходить
замуж, и любить мужа, и родить ребенка, если потом все  рушится,  остается
один прах. Муж и ребенок - все прах. Скажите, Пагель!
   Но Пагель не отвечает.
   Маленькая  унылая  группа  людей  ощупью,  спотыкаясь,  подымается   по
лестнице во второй этаж. Ротмистр вряд ли в твердой памяти, но бутылку  он
держит крепко. Женщина  так  лихорадочно  возбуждена,  что  несколько  раз
останавливается, совершенно забывая о ротмистре, и все говорит с  Пагелем,
ждет от него ответа...
   А наполовину  оглушенный  Пагель  слушает  ее  слова,  но  одновременно
различает еще какой-то звук, и в его измученном мозгу медленно пробивается
мысль, что он слышит нечто страшное, нечто ужасающее...
   Да, тишина в доме уже нарушена. Между обрывками речи фрау  фон  Праквиц
он слышит со второго этажа звук,  которого  еще  не  слышал  в  эту  ночь,
жуткий, ужасный звук, сухой, деревянный, бездушный.
   Хлоп-хлоп!
   И опять:
   Хлоп-хлоп-хлоп...
   И, прерывая  речь  фрау  Эвы,  Пагель  поднимает  палец  (ротмистра  он
бесцеремонно опустил на ступеньки лестницы) и,  не  отводя  от  нее  глаз,
шепчет:
   - Вот оно!
   И фрау Эва тотчас же замолкает, и поднимает голову,  и  взглядывает  на
Пагеля, и прислушивается к тому, что делается наверху, но все тихо...
   Хлоп-хлоп...
   Подбородок  фрау  Эвы  начинает  дрожать.  Ее  белое  лицо   пожелтело,
осунулось, точно от внезапной болезни, глаза медленно наполнились слезами.
   И снова доносится: хлоп...
   В то же мгновение чары спадают, и оба одновременно бросаются  вверх  по
лестнице. Они бегут по короткому коридору, врываются в спальню Виолеты...
   Спокойна комната, в свете висящей на  потоке  лампы  сверкает  белизной
постель. Но кровать пуста. Неприкрепленные створки окон хлопают  на  ветру
медленным, бездушным, деревянным звуком: хлоп-хлоп...
   И вот наступает то, чего боялся Пагель все время, чего  он  с  трепетом
ждал: крик женщины, ужасный,  нескончаемый  крик  женщины,  дробящийся  на
сотню, тысячу криков, точно адский смех, который никогда не прекратится...
Дитя человеческое, раздавленное своей мукой.
   Вновь и вновь говорит себе Пагель, укладывая фрау Эву на  диван,  гладя
ей руки, уговаривая, чтобы согреть  ее  звуком  дружеского,  человеческого
голоса, вновь и вновь говорит он себе, что это крик не  сознательный,  что
фрау Эва оглушена безумной болью. И все же в этом крике ему чудятся голоса
всех матерей, неизбежно теряющих своих детей - все  матери  теряют  детей,
рано или поздно. "Ибо мы здесь лишь мимолетные гости".
   Пагель подходит к окну, чтобы  закрыть  его  и  прекратить  невыносимое
деревянное хлопанье. При этом  он  бросает  торопливый  взгляд  на  увитую
плющом шпалеру, ему кажется, что одна из веток примята; он запирает  окно.
Пагель знает достаточно: выданный склад оружия - лейтенант - его обращение
с Виолетой. Полчаса назад у него было искушение крикнуть Виолете,  которая
прикидывалась спящей: лейтенант пришел! Он этого не сделал, а лейтенант  и
в самом деле пришел, размышляет Пагель; все понятно,  думает  он.  Но  что
сказать бесчувственной женщине?..
   И Пагель уговаривает ее, он твердит, что  девушка  в  горячечном  бреду
побежала к лесу, пусть фрау фон Праквиц на одну  минуту  пойдет  с  ним  к
телефону известить Штудмана. Тогда они поищут фройляйн  Виолету  и  найдут
ее.
   Но до фрау Эвы не доходит ни одно сердечное, разумное слово. Она лежит,
и стонет, и плачет. Он не может покинуть ее, а он один  в  доме,  ротмистр
спит на лестничной площадке, он проспит потерю дочери...
   Но вот внизу зазвонил телефон. Чего не мог сделать человеческий  голос,
то  сделал  этот  звонок:  фрау  фон  Праквиц  вскакивает,  очнувшись   от
оцепенения, и кричит:
   - Бегите к телефону! Они нашли мою Вайо!
   Она бежит с ним, она становится позади него, она берет  вторую  трубку.
Они стоят так близко друг к другу, глаза горят, они похожи на призраки, не
живые и не мертвые... Они слушают...
   Доносится только голос Штудмана, он возбужденно сообщает, что  в  замке
девицы устроили оргию вместе с бежавшими каторжниками.
   - Все до последней степени перепились, Пагель, это превосходный случай,
чтобы...
   Внезапным движением фрау Эва  вешает  трубку.  Пагель  видит,  как  она
медленно, точно в  беспамятстве,  поднимается  по  лестнице.  И  он  тихо,
торопливо говорит Штудману, что фройляйн Виолета исчезла  из  дому.  Нужны
немедленно полицейские  с  мотоциклами  и  собакой-ищейкой.  Надо  послать
двух-трех надежных женщин сюда, в дом... Дверь будет открыта.
   И он вешает трубку и широко раскрывает дверь, он  просто  оставляет  ее
открытой, распахнутой в ночь, роковую ночь:  большей  беды  уже  не  может
свалиться на этот дом. Он взбегает по лестнице, переступает через  спящего
ротмистра, не обращая на него никакого внимания, он застает фрау  Эву  фон
Праквиц на коленях у постели бежавшей дочери. Ее руки засунуты под одеяло,
она, быть может, старается вобрать в себя последнее, что ей осталось от ее
ребенка, немножко живого тепла, сохраненного постелью...
   Вольфганг Пагель безмолвно сидит возле безмолвной  женщ