дит  к  вилле
ротмистра. Сперва он высматривает в саду, потому что охотней поговорил  бы
с Вайо в таком месте, где ее мать их не услышит, но в  саду  ее  нет.  Это
нетрудно установить, так как сад, хоть и не мал, просматривается с  одного
взгляда весь насквозь: творение барыни,  созданное  по  ее  капризу  среди
чистого поля два года тому назад и уже засыхающее.
   Ничто не могло бы лучше отобразить положение вещей в Нейлоэ и  различие
между владельцем и арендатором, чем сопоставление тешовского парка с садом
Праквица:   там   -   столетние   высокие   деревья,   в   расцвете   сил,
густолиственные, в соку, здесь - два-три десятка голых  палок  с  редкими,
уже пожелтевшими  листиками.  Там  -  широкие  лужайки  под  темно-зеленым
газоном, здесь - скудная трава, жесткая, желтая, в  безнадежной  борьбе  с
постоянно ее вытесняющими хвощами, пыреем,  кукушкиными  слезками.  Там  -
довольно большой пруд  с  лодками  и  лебедями,  здесь  -  так  называемый
бассейн, выложенный,  правда,  золенгофенским  плитняком,  но  наполненный
какой-то зеленой жижей. Там - непрерывный рост из  века  в  век;  здесь  -
нечто едва народившееся и уже отмирающее... Но все-таки ротмистр - великий
человек.
   Управляющий Мейер уже приготовился нажать звонок, когда  его  откуда-то
окликнули. На плоской крыше, пристроенной к дому кухни (самый обыкновенный
толь), стоит шезлонг и большой садовый зонт,  к  стенке  кухни  прислонена
лестница. Сверху зовут:
   - Господин Мейер!
   Мейер вытянулся в струнку:
   - Что прикажете?
   Недовольный голос сверху:
   - Зачем вы пришли? Мама  совсем  раскисла  от  жары,  хочет  спать,  не
вздумайте ее беспокоить!
   - Я только хотел спросить, барышня... Господин фон  Тешов  сказал  мне,
что господин ротмистр звонил по телефону... -  Немного  раздраженно:  -  Я
насчет коляски... Посылать мне сегодня вечером на станцию или нет?
   - Да не кричите вы так! - кричит голос сверху. -  Я  вам  не  батрачка!
Маме нужен покой, я же вам сказала!
   Мейер огорченно смотрит вверх на плоскую крышу. Очень уж высоко,  а  он
стоит внизу: он совсем не видит той, которую в  мечтах  обольстил  и  увез
венчаться, только кусок шезлонга и кусок побольше от зонта.  Собравшись  с
духом, он пробует шепотом так громко, как только может:
   - Посылать мне коляску... сегодня вечером... на станцию?..
   Пауза. Тишина. Ожидание. Потом сверху:
   - Вы что-то сказали? Насчет станции? "На вокзал так на вокзал!"
   - Хи-хи-хи! - Мейер подобострастно смеется над этим ходким  выражением.
Потом повторяет свой вопрос немного громче.
   - Кричать нельзя! - тотчас осадили его.
   Он  стоит,  он,  конечно,  превосходно  знает,  что  девчонка  над  ним
потешается. Ведь он только папин управляющий. Он  обязан  делать  что  ему
прикажут. Обязан стоять и ждать, пока  барышня  отдыхает.  Ладно,  погоди,
голубушка, в один прекрасный день тебе самой придется стоять и ждать -  не
кого иного, как меня!
   Но, по-видимому, он прождал уже достаточно долго, потому что она кличет
сверху (кстати сказать, удивительно громко для такой внимательной дочки):
   - Господин Мейер! Вы замолчали? Вы еще здесь?
   - Здесь, барышня, к вашим услугам.
   - А я уж думала,  вы  растаяли  на  солнце.  Помады  вы  на  голову  не
пожалели. Знаю, знаю, для кого вы так стараетесь!
   (И до нее уже дошло!  Ну,  да  оно  невредно  -  разжигает  у  девчонки
аппетит!)
   - Господин Мейер!
   - К вашим услугам, барышня!
   - Когда вы достаточно простоите внизу, вы, может  быть,  заметите,  что
там есть лестница, и объясните мне здесь  наверху,  что  вам,  собственно,
нужно.
   - К вашим услугам, барышня! - повторяет Мейер и  взбегает  по  лестнице
наверх.
   "К вашим услугам, барышня", -  никогда  не  повредит,  это  льстит  ей,
ничего мне не  стоит,  подчеркивает  расстояние  и  позволяет  все.  Можно
заглядывать в декольте и в то же время  с  полным  почтением  говорить  "к
вашим  услугам,  барышня";  можно  даже  говорить   это   и   одновременно
целовать...  "К   вашим   услугам,   барышня!"   -   звучит   по-рыцарски,
по-кавалерски,  молодцевато,  как  у  офицеров   в   Остаде",   -   думает
Мейер-губан.
   Он стоит в ногах ее шезлонга и послушно, но с наглым  прищуром  смотрит
на свою молодую госпожу, которая лежит  перед  ним  в  купальном  костюме,
очень коротком. Виолета фон Праквиц в свои  пятнадцать  лет  уже  довольно
полна, пожалуй, даже слишком полна  для  этого  возраста:  тяжелая  грудь,
мясистые бедра,  крутой  зад.  У  нее  мягкое  тело,  слишком  белая  кожа
анемичной девочки-подростка и к этому большие,  немного  навыкате,  как  у
матери, глаза. Они у  нее  голубые,  бледно-голубые,  сонно-голубые.  Свои
голые руки она  закинула  кверху,  милое,  невинное  дитя,  чуть  выпятила
грудь... Вид совсем недурной - красива, стерва, и...  черт  побери,  какое
тело! Так и просится, чтоб его обняли.
   Сонно и как будто похотливо она всматривается из-под  опущенных,  почти
сомкнутых век в лицо управляющего.
   - Ну, что вы так смотрите? - вызывающе спрашивает она. - На общем пляже
я тоже хожу в таком виде. Не валяйте  дурака.  -  Она  изучает  его  лицо.
Потом: - Да, увидела бы мама нас тут вдвоем...
   Он борется с собой. Солнце жжет сумасбродно жарко,  слепит  глаза,  вот
она опять растянулась. Он делает шаг...
   - Я... Вайо, о Вайо...
   - Ой-вай, ай-ай-ай! - смеется она. - Нет, нет, господин Мейер, вы лучше
станьте опять там, около лестницы. - И вдруг,  как  светская  дама:  -  Вы
смешны! Вы, верно, что-то себе вообразили? Но стоит мне крикнуть, мама тут
же подойдет к окну!
   И как только он послушно отошел:
   - Сегодня посылать на станцию не нужно. Может  быть,  завтра  утром,  к
первому поезду. Папа будет звонить еще раз.
   Превосходно  все   понимает,   стерва!   Хочет   только   порисоваться,
подразнить! Но подожди, ты у меня будешь ручной!
   - А почему вы  не  приказываете  свозить  хлеб?  -  спрашивает  молодая
девушка, та, которую он похитит, с которой тайно обвенчается.
   - Потому что сперва  нужно  вязать  снопы  и  скирдовать.  (В  довольно
сварливом тоне.)
   - Если разразится гроза  и  все  намокнет,  папа  вам  закатит  большой
скандал.
   - Если никакой грозы не будет, а я распоряжусь свозить, он тоже закатит
мне скандал.
   - Но гроза будет.
   - Этого знать наперед нельзя.
   - А я знаю.
   - Значит, вам угодно, барышня, чтоб я приказал свозить?
   - Ничего мне не угодно! - Она раскатисто  смеется,  ее  сильная  грудь,
стянутая  купальником,  почти  прыгает.  -  Чтобы  вы  потом,  если   папа
рассердится, свалили вину на меня? Нет уж, наглупили, - так  расхлебывайте
сами!
   Она смотрит на него с благосклонным превосходством. Ну и нагла же  она,
эта пятнадцатилетняя девчонка!.. А почему нагла? Потому что  она  случайно
урожденная фон Праквиц, наследница Нейлоэ  -  вот  и  позволяет  себе  что
хочет!
   - Так я могу идти, барышня? - спрашивает Мейер-губан.
   - Да. Ступайте, хлопочите по хозяйству. - Она повернулась на  бок,  еще
раз насмешливо оглядела его. Он уже уходит.
   - Эй, господин Мейер! - зовет она.
   - К вашим услугам, барышня! - Ничего не поделаешь, он иначе не может.
   - Что там, навоз вывозят, что ли?
   - Нет, барышня...
   - Почему же от вас так странно пахнет?
   Он не сразу сообразил, что она намекает на его одеколон. Сообразив  же,
он без слов, красный  от  ярости,  делает  крутой  поворот  и  скатывается
поскорей по лестнице.
   "Ох, стерва! С такой стервой нечего  церемониться!  Красные  совершенно
правы: к  стенке  всю  их  наглую  свору!  Аристократы!  Будь  они  трижды
прокляты! Наглость, бесстыднейшая  наглость...  Ничего  в  них  нет,  одно
чванство..."
   Он спустился с лестницы, повернулся,  чтобы  уйти,  его  короткие  ноги
яростно попирают землю. И тут снова раздается голос сверху, голос с  неба,
голос барышни, "милостивой госпожи":
   - Господин Мейер!
   Мейер вздрогнул. Он кипит злобой, но все же иначе  не  может,  -  кипит
злобой и отзывается:
   - К вашим услугам, барышня!
   Сверху очень немилостиво:
   - Я уже который раз вам говорю, не смейте так кричать! Мама спит!  -  И
нетерпеливо: - Подымитесь опять наверх!
   Мейер взлетает по лестнице, и внутри у него  все  клокочет  от  ярости.
"Вот еще, прыгай как ей тут вздумается, вверх-вниз, что твоя лягушка!  Ну,
погоди, как добьюсь своего, я тебя непременно брошу - с ребенком на  руках
и без гроша денег..."
   И все-таки снова руки по швам:
   - Что прикажете, барышня?..
   Виолета не думает больше о том, чтобы выставлять перед ним напоказ свое
тело, она мнется, но решение уже приняла. Она только  не  знает,  как  ему
объявить. И наконец выкладывает самым невинным тоном:
   - Мне нужно отправить письмо, господин Мейер.
   - К вашим услугам, барышня.
   Письмо, непонятно откуда  взявшись,  вдруг  оказалось  у  нее  в  руке,
продолговатый блекло-голубой конверт; насколько можно  было  разглядеть  с
того места, где стоял Мейер, надписи не было...
   - Вы идете сегодня вечером в деревню?..
   Он ошеломлен и растерян. Она сказала это просто так или  ей  что-нибудь
известно? Но нет, быть не может!
   - Не знаю, возможно. Если вам желательно, барышня, пойду непременно!
   - Вас спросят, нет ли письма. Передайте ему из рук в руки.
   - Кто спросит? Я не понимаю...
   Она вдруг рассердилась, вскипела:
   - Вам и не нужно ничего понимать. Делайте  то,  что  вам  говорят.  Вас
спросят про письмо, и вы его отдадите. Это же так просто!
   - К вашим услугам, барышня, - говорит  он.  Но  сейчас  это  прозвучало
как-то тускло, он слишком занят своими мыслями.
   - Так, - сказала она. - Вот и все, господин Мейер.
   Ему отдают конверт. Еще не верится, но вот оно, письмо, у него в руках,
оружие против нее! "Подожди, цыпочка! Теперь ты меня не проведешь!"
   Он весь подобрался:
   - Будет исполнено в наилучшем виде, барышня! - И опять слезает вниз  по
лестнице.
   - Я думаю! - вызывающе звучит вдогонку ее голос. -  Не  то  я  расскажу
дедушке и папе, кто подпалил лес.
   Голос смолкает. Мейер застыл на середине лестницы, чтоб не упустить  ни
слова.
   "Так! Вот оно что! Понятно! Ну-ну! "Кто подпалил",  -  сказала  она.  В
самую точку. Браво! Для пятнадцати лет просто великолепно. Из тебя кое-что
выйдет! Нет, можешь даже оставаться такой, как есть!"
   - Да и господин лейтенант тоже шутить не любит, - добавляет голос...  И
коротышка Мейер слышит, как она там наверху поворачивается  на  бок  своим
полным ленивым телом. Шезлонг покряхтывает. Фройляйн Виолета  фон  Праквиц
нежится там наверху, а управляющий Мейер должен тут внизу возвращаться  на
работу. Правильно - так и должно быть!
   Но Мейер, коротышка Мейер,  Мейер-губан  не  спешит  на  работу.  Очень
медленно, погруженный в мысли, он семенит по дорожке сада к своей  конуре.
Письмо лежит в боковом кармане его холщовой тужурки, и он  прижал  руку  к
гладкой поверхности конверта, чтобы все время чувствовать его.  Он  должен
чувствовать, что письмо действительно у него, что оно существует.  Письмо,
которое он сейчас прочтет.  Она  сказала  очень  немного,  эта  маленькая,
прожженная дрянь, но для него она сказала достаточно.  Вполне  достаточно!
Она,  стало   быть,   знает   лейтенанта,   этого   загадочного,   немного
обтрепанного, но весьма заносчивого  господина,  который  созывает  ночные
собрания у старосты и перед которым лесничий  Книбуш  стоит  навытяжку.  И
сегодня между двенадцатью и тремя она,  очевидно,  виделась  с  господином
лейтенантом, иначе откуда бы ей знать про пожар.
   Но, выходит, господин лейтенант кивнул так по-товарищески  управляющему
поместьем Мейеру вовсе не по той причине, что о Губане он  более  высокого
мнения, чем о старом хрыче Книбуше, а потому, что уже  тогда  знал:  Мейер
намечен в передатчики  тайных  писем!  Он  отлично  обо  всем  осведомлен,
господин лейтенант, здесь, в Нейлоэ! Длительные тайные сношения!
   "Вы с ним уже зашли довольно далеко! Могу себе представить. А  когда  я
прочту письмо - ох, и  дура  ж  ты  все-таки,  глупая,  надменная  гусыня!
Думаешь, я передам письмо и не посмотрю сперва,  что  в  нем  написано?  Я
сперва все толком разузнаю, а там видно будет, что я стану  делать.  Может
быть, все расскажу ротмистру  -  что  против  этого  какой-то  там  лесной
пожар?! Думаете, из-за него я у вас  в  руках?  Нет,  ничего  я,  пожалуй,
ротмистру не расскажу. Потому что ты еще совсем глупа и не понимаешь,  что
такой человек, как лейтенант, тебя непременно  бросит.  На  него  довольно
посмотреть, и сразу видно. А я тут как тут... да, цыпочка  моя,  для  меня
это ничего не значит. Для меня такое не помеха. Объезжать молодых  лошадок
не так уж весело и очень хлопотно; куда лучше, когда они уже обучены  всем
фокусам! Но тогда ты мне за все заплатишь, за каждое наглое,  высокомерное
слово, за каждое "к вашим услугам, барышня"... а главное, за  это  письмо!
Как их вскрывают, такие письма? Я слышал, держат над паром... но где я при
такой спешке раздобуду пар в своей норе? Да чего  там,  попробую  попросту
ножом, а порвется конверт, заменю его своим. Желтый или голубой -  там  не
посмотрят..."
   Он подошел к конторе. Не снявши даже шляпы, сел в кресло у  письменного
стола. Он кладет письмо перед собой на обтрепанное, забрызганное чернилами
зеленое сукно. Смотрит на письмо. Его прошиб  пот,  руки  и  ноги,  -  как
чужие, во рту пересохло. Он в полном изнеможении. Квохчут куры на дворе, в
коровнике бабы стучат ведрами и  подойниками.  ("Еще  чего  недоставало  -
нашли время доить!")
   Письмо лежит перед ним. Монотонно  жужжат  и  гудят  мухи,  невыносимая
духота. Он хочет взглянуть на барометр на стене  ("Может,  все-таки  будет
гроза?"), но не поднимает глаз. "А, все одно!"
   Письмо, блекло-голубой чистый прямоугольник на забрызганном  сукне!  Ее
письмо!
   Небрежно, полуиграя,  он  хватается  за  разрезальный  нож,  придвигает
поближе письмо и опять откладывает то и  другое.  Предварительно  вытирает
потные руки о тужурку.
   Потом берет разрезальный нож и  медленно,  с  наслаждением  вводит  его
тупое острие в неприметное отверстие под верхним отворотом конверта. Глаза
его  неподвижны,  на  толстых  губах  играет  довольная  усмешка.  Да,  он
вскрывает письмо. Осторожно подвигая,  приподнимая,  толкая,  нажимая,  он
отделяет небрежно заклеенный отворот. Теперь он уже видит  уголок  письма,
там есть волоконца, которые не желают ложиться ровно, точно ворсинки...  и
в то же время он видит ее, видит Вайо, какой она только что  сидела  перед
ним в шезлонге... Она потягивается, белое полное тело слегка дрожит... Она
закидывает руки за голову, под  мышками  мерцает  что-то  светлое,  что-то
курчавится...
   - Ох! - стонет Мейер-губан. - Ох!
   Он не сводит глаз с письма, он его вскрыл, но все это время он  был  не
здесь, он был за полкилометра отсюда, на плоской, разомлевшей под  солнцем
толевой крыше - телом к телу, кожей к коже, волосками к волосам...  -  Ты!
Ты!
   Волна спадает. Заиграв еще раз красками красивого живого  тела,  словно
озаренная закатом, она ушла в песок. Мейер-губан со стоном вздыхает.  "Вот
тебе и на! - удивляется он. -  Эта  каналья,  верно,  свела  меня  с  ума!
Впрочем, и жара тут делает свое дело!"
   Письмо вскрылось безупречно. Не придется даже  подмазывать  клеем,  так
небрежно фройляйн Виолета фон Праквиц залепила конверт. Итак, читаем... Но
сперва он еще раз вытирает руки о тужурку, они опять стали потными.
   Потом он в самом деле вынимает из  конверта  лист,  разворачивает  его.
Письмо не очень длинное, зато сказано в нем немало. Он читает:

   "Мой любимый! Мой самый любимый! Единственный!!! Ты только что ушел,  а
меня уже опять бешено тянет к тебе! Все тело мое трепещет, и что-то внутри
гудит так, что я все время закрываю глаза! Тогда я вижу  тебя!  Я  так,  я
так, я та-а-ак тебя люблю!! Папа сегодня не приедет  наверняка,  жду  тебя
между одиннадцатью и двенадцатью  у  пруда,  возле  Лебединого  павильона.
Смотри, чтобы глупое собрание к тому  времени  непременно  закончилось.  Я
страшно стосковалась по тебе!
   100.000.000 поцелуев и еще  гораздо  больше!  Прижимаю  тебя  к  своему
сердцу, которое стучит, как сумасшедшее, у твоей Виолеты".

   - Боже! - говорит Мейер-губан и смотрит пристально на письмо. - Она его
в самом деле любит: "Так" через три "а", и "твоя" подчеркнуто.  Желторотая
девчонка!.. Он ее обольстит и бросит. Что ж, тем лучше!
   Он снимает с письма копию на пишущей машинке, тщательно сосчитывая  при
этом нули у числа поцелуев ("Форменная инфляция, она сказалась и здесь!").
Опять заклеивает. Копию письма кладет в том "Областных ведомостей" за 1900
год, письмо же сует опять в карман тужурки. Он вполне  доволен.  И  вполне
готов к исполнению обязанностей. Смотрит на барометр: опять немного упал.
   "Неужели будет все-таки  гроза?  Может,  все-таки  распорядиться,  чтоб
начали свозить? Эх, чепуха, девчонка зря болтает!"
   Он отправляется к своей жнейке.


   7. ФРАУ ПАГЕЛЬ НАВЕЩАЕТ ФРАУ АНКЛАМ

   - Могла ли я надеяться, что ты сегодня же зайдешь ко  мне,  моя  милая,
моя бедная Матильда!
   Фрау фон Анклам, вдова генерал-майора фон Анклама, расплывшаяся старуха
семидесяти  с  лишним  лет,  в  белоснежных  буклях,  тяжело  поднялась  с
глубокого кресла, в котором спала после обеда. Она  обеими  руками  пожала
руку посетительнице и уставилась в нее  участливо  и  озабоченно  большими
карими, еще красивыми глазами. Пока  что  она  говорит  только  выспренним
тоном, как будто по случаю чьей-то смерти. Но ей знаком и другой тон,  тон
командирши полка, которая  держит  в  повиновении,  строгости  и  границах
приличия всех полковых дам.
   - Мы стареем, но бремя наше не становится легче. Наши  дети,  пока  они
маленькие, топчут ножками наши колени. А потом топчут наше сердце.
   (У фрау фон Анклам никогда не было детей. Детей она не терпела.)
   - Садись сюда на диван, Матильда. Я позвоню, фройляйн подаст нам кофе и
торт. Мне сейчас принесли торт от Гильбриха, у него  все-таки  лучше,  чем
где-либо. Но смысла нет для себя одной - сорок тысяч  марок  один  проезд,
представляешь, сорок тысяч! Просто разбой!.. Да, фройляйн,  торт  и  кофе,
покрепче, кузина получила печальное известие... Да, милая Матильда, я  все
сидела тут в своем кресле и думала об этом. Фройляйн полагает, что я сплю,
но разве мне дадут заснуть? Я слышу каждый шорох на кухне, и когда там при
мытье посуды разбивают тарелку, я тут как тут!  Твоя  Минна  тоже  столько
бьет?.. У меня еще старый  нимфенбургский  фарфор,  который  дедушка  Куно
получил от покойного государя к бриллиантовой свадьбе... Господи,  на  мой
старушечий век как-нибудь хватит, но надо же подумать и о  наследниках!  Я
его обещала Ирене, но последнее  время  опять  колеблюсь,  у  Ирены  такие
странные  взгляды  на   воспитание   детей...   прямо,   я   бы   сказала,
революционные!
   - Известие вполне достоверно, Бетти?  -  спрашивает  фрау  Пагель.  Она
сидит прямая, твердая - ни одна  даже  самая  участливая  родственница  не
разглядела бы, что она сегодня обливалась слезами.
   - Известие? Какое известие? Ах да, то известие! Но, милая Матильда,  уж
если  я,  можно  сказать,  специально  об  этом  тебе  написала!   -   Это
произносится почти по-командирски, но командирша тотчас  же  переходит  на
прежний участливый тон: -  Ну,  конечно,  достоверно,  этот  милый  юноша,
Эйтель-Фриц, заходил туда по делу. Он  читал  своими  глазами...  как  это
называется?.. извещение! Я даже не узнала, по какому делу он туда заходил.
Так  разволновалась,  что  забыла  спросить.  Но  ты  же   знаешь   нашего
Эйтель-Фрица, это такой оригинал, он ходит по самым неожиданным  местам...
Attention! La servante! [Осторожней! Прислуга! (фр.)]
   "Фройляйн" появляется с подносом, с кофейным прибором -  нимфенбургский
фарфор от дедушкиной бриллиантовой свадьбы.  Дамы  смолкают,  и  фройляйн,
пожилая женщина, серая как мышка,