пробормотал: "Сам господин инспектор
пожаловал!"
   Пагель  смотрел,  как  толстяк,  пыхтя,  слез  с  велосипеда,   который
услужливо поддержал один из надзирателей; инспектор отер пот  с  лица,  не
глядя на Марофке.
   - Господин инспектор! - умоляюще сказал Марофке, все еще держа  руку  у
козырька. - Честь имею доложить: уборочная команда  номер  пять  Нейлоэ  в
составе одного старшего надзирателя,  четырех  надзирателей,  сорока  пяти
арестантов...
   -  Где  здесь  контора  имения,  молодой  человек?  -   спросил   Слон,
неприступный и холодный. - Будьте так любезны показать мне дорогу. А  вас,
Марофке, - инспектор не глядел на Марофке,  он  с  интересом  рассматривал
стену казармы, на которой выделялся каменный  крест  чуть  более  светлого
тона... - а вас, Марофке, попрошу запомнить, что больше вам докладывать не
о чем. - Он все еще рассматривал стену и размышлял.  Потом,  неприступный,
холодный, белый-белый, мешковатый и жирный, - сказал равнодушным тоном:  -
Вы, Марофке, извольте сейчас же проверить башмаки  арестованных,  начищены
ли они согласно предписанию, по правилам ли завязаны - двумя  петлями,  не
узлом!
   Один из почтительно дожидавшихся надзирателей насмешливо хихикнул.
   Старший надзиратель  Марофке,  тщеславный  толстопузик,  побледнел,  но
отчеканил по-военному:
   - Слушаюсь, господин инспектор! - и исчез за углом казармы.
   Показывая  инспектору  дорогу,  Пагель  с  горечью   думал   о   бедном
толстопузике, которого все лягали, несмотря на  то,  что  он  больше  всех
старался, сильнее всех беспокоился. Думал он и о  том,  что  его,  Пагеля,
никто не упрекнул, что сейчас в конторе все ему улыбались, хотя он наделал
кучу ошибок. Он давал себе  слово  действительно  открыть  глаза  и,  если
только представится случай, реабилитировать Марофке. Но  он  понимал,  как
трудно  человеку  с  такой  комической  наружностью  добиться   положения,
несмотря на все его достоинства. Одних  достоинств  мало,  гораздо  важнее
иметь достойную наружность.
   - Вот это и есть контора? - ласково спросил инспектор. - Благодарю вас,
молодой человек. Вы кто?
   - Приятель господина Марофке, - отрезал Пагель.
   Но толстяка не так-то легко было пронять.
   - Я вас о профессии спрашиваю, - сказал он неизменно любезно.
   - Ученик! - в ярости ответил Пагель.
   - Ну вот, ну вот! - весь просиял толстяк. - Тогда вы  с  Марофке  пара.
Ученик! Ему тоже есть чему поучиться.
   Он взялся за ручку двери, еще раз кивнул Пагелю и исчез.
   А Вольфганг Пагель получил новый урок: нельзя давать волю своему  гневу
перед людьми, которых этот гнев радует.


   7. ВОЗВРАЩЕНИЕ РОТМИСТРА

   Полчаса спустя  уборочная  команда  N_5  выступила  из  Нейлоэ,  а  еще
четверть часа спустя и  жандармы  отправились  прочесывать  лес.  Из  окон
конторы все четверо: тайный советник, обер-лейтенант, Пагель  и  фрау  фон
Праквиц наблюдали за выступлением; да, не так вступали гусары в Нейлоэ! Ни
песен, ни веселых лиц, все шли понурившись, с ожесточенными лицами, волоча
ноги, пыля.  В  этом  глухом  топоте  было  что-то  безнадежное,  какой-то
недобрый ритм.  "Этот  мир  нам  ненавистен"  -  так  прозвучало  это  для
Вольфганга.
   Несомненно заключенные думали о сбежавших товарищах  по  несчастью,  их
переполняла жгучая зависть, когда они думали, что те  пятеро  на  свободе,
живут в лесу, а они под вооруженным конвоем возвращаются к себе в каменные
одиночки - они несут наказание за то,  что  те  убежали.  У  них  отнимают
возможность смотреть на широкие поля, в смеющиеся девичьи лица, на  зайца,
вприпрыжку бегущего по борозде - их ждет желтовато-серая пустыня  тюремных
стен, и все из-за того, что те пятеро на воле.
   Впереди колонны шел старший надзиратель Марофке: правой  рукой  он  вел
велосипед и левой рукой он вел велосипед - ему  даже  не  доверили  охраны
арестантов. Позади колонны,  грузный,  черно-белый,  насупив  взъерошенные
брови, тяжело передвигая слоновые  ноги,  шагал  инспектор,  совсем  один,
высоко подняв белое, заплывшее жиром, ко всему безучастное лицо. Во рту  у
него блестели белые крепкие зубы. На камне у края  дороги  стояла  Вайо  и
смотрела на проходившую колонну. Пагеля рассердило, что она там стоит.
   Тайный советник сказал дочери, взглянув на внучку:
   - Кстати, я бы тебе посоветовал первое время не оставаться  на  ночь  в
вилле  одним  с  вашим  растяпой  Редером.  Я  отдаю  должное  уму  нашего
жандармского офицера, но береженого бог бережет.
   - Может быть, один из вас, господа?.. - спросила  фрау  фон  Праквиц  и
посмотрела поочередно на Пагеля и на Штудмана.
   Хотя Марофке настоятельно предостерегал Пагеля от всякой игры в сыщика,
все же молодому человеку хотелось быть свободным в ближайшие  ночи,  чтобы
немножко пошарить вокруг,  прислушаться  к  разговорам  -  словом,  пошире
открыть глаза, как ему было сказано. Поэтому он,  ни  на  кого  не  глядя,
отвернулся к окну, хотя арестанты давно уже прошли и  казарма  для  жнецов
казалась пустым красным ящиком.
   - Я готов спать с вами, - сказал Штудман и ужасно покраснел.
   Старый тайный советник что-то пробурчал и тоже  отвернулся  к  окну.  У
Пагеля,  не  спускавшего  глаз  с  казармы,  дрогнули  плечи.  Неприличие,
допущенное человеком  приличным,  всегда  особенно  заметно.  Когда  такой
безупречно корректный человек, как фон Штудман,  что-нибудь  ляпнет,  всем
делается за него очень неловко.
   - Значит, решено. Спасибо, господин фон Штудман,  -  сказала  фрау  фон
Праквиц своим спокойным, сочным голосом.
   - Кучу денег ухлопаете, чтобы привести казарму  для  жнецов  в  прежний
вид, - заявил тайный советник, все еще глядя в окно. -  Все  эти  дурацкие
решетки и засовы надо убрать, дверь прорезать - и попросил бы поскорей.
   - А нельзя ли временно  оставить  здание  в  таком  виде?  -  осторожно
спросил Штудман. - Жалко разорять, а вдруг на  будущий  год  придется  все
обратно в стены вделывать.
   - На будущий год? Такая  уборочная  команда  больше  никогда  в  Нейлоэ
работать не будет, - решительно заявил тайный советник. - Довольно с меня,
Эва, страхов твоей матери. Пойти, пожалуй, ее проведать; то,  что  нагнали
столько зеленых мундиров, верно, ее успокоило! Ну  и  переполох!..  А  что
теперь с вашим картофелем станется? Все время задаю себе этот вопрос.
   Выпустив  этот  последний  снаряд,  тайный  советник  покинул  контору.
Ревнивый отец вполне отомстил и  некстати  покрасневшему  Штудману,  и  на
мгновение смутившейся дочери (хотя заметил это только  он),  и  Пагелю,  с
подчеркнутым равнодушием глядевшему в окно.
   - Верно, что станется с нашим картофелем?  -  спросила  и  фрау  Эва  и
нерешительно посмотрела на Штудмана.
   - Я думаю, тут больших затруднений не встретится,  -  поспешил  заявить
Штудман, обрадовавшись новой теме. - Безработица и голод растут.  Если  мы
объявим в городе, что нам нужны люди для уборки картофеля, что  платим  мы
не  деньгами,  а  натурой,  по  десять  -  пятнадцать  фунтов  с  центнера
выкопанного картофеля, то желающие найдутся. Правда, нам  придется  каждое
утро посылать в  город  две,  три,  четыре  подводы,  а  вечером  придется
отвозить людей обратно - но это мы наладим.
   - Хлопотно и дорого, - вздохнула хозяйка. - Ах, и чего эти арестанты...
   - Все же дешевле, чем если мы заморозим картошку. Вам,  Пагель,  уж  не
удастся изображать из себя помещика и барина. Вы целый день  не  уйдете  с
поля: будете выдавать жетоны, за каждый центнер - жетон...
   - Рад стараться, - покорно сказал Пагель и с раздражением подумал,  что
ему не придется открыть глаза и глядеть в оба.
   - Завтра мне надо будет уехать, - продолжал фон Штудман. - Заодно  я  и
это дело налажу. Дам объявление в местной газете, переговорю  и  на  бирже
труда.
   - Вы собираетесь уезжать? -  спросила  фрау  фон  Праквиц.  -  Как  раз
сейчас, когда арестанты...
   Ее это очень рассердило.
   - Всего на один день во Франкфурт, - утешил Штудман. - Сегодня же у нас
двадцать девятое.
   Фрау фон Праквиц не поняла.
   - Послезавтра нам платить аренду, сударыня! - выразительно  сказал  фон
Штудман. - Я кое-что  запродал,  но  теперь  уже  время  не  терпит,  надо
добывать деньги. Доллар стоит  на  ста  шестидесяти  миллионах  марок,  мы
должны достать огромную  сумму  денег,  во  всяком  случае  огромную  кучу
бумаги...
   - Ах, вечно  эта  аренда!  Теперь,  когда  арестанты  бегают  здесь  на
свободе! - не выдержала фрау Эва. - Разве отец напоминал?
   - Господин тайный советник ничего не говорил, но...
   - Я убеждена, отец совсем не будет доволен,  если  вы  уедете  как  раз
сейчас. Вы ведь взялись, так сказать, охранять нас... - Она улыбнулась.
   - Я бы вернулся к вечеру. Мне кажется, за  аренду  надо  внести  деньги
минута в минуту. Для меня это дело чести...
   - Но, господин фон Штудман! Папа же ничего не  потеряет,  если  получит
деньги через неделю по тому курсу,  который  будет  тогда.  Я  поговорю  с
папой...
   - Не думаю, что ваш папаша захочет разговаривать на эту тему. Вы только
что слышали, он требует немедленно привести в прежний вид рабочую казарму.
   - Каждую минуту может столько всего случиться! Право же,  господин  фон
Штудман, не оставляйте меня здесь  одну  как  раз  сейчас...  У  меня  так
неспокойно на душе... - уже не говорила, а просила фрау фон Праквиц.
   - Сударыня, - сказал Штудман почти в смущении. Минутку он  поглядел  на
молча смотревшего в окно Пагеля, но тут же забыл о нем. - Я бы так  охотно
согласился, но, поймите же, мне очень не  хотелось  бы  просить  господина
тайного советника об отсрочке арендной платы. Это для  меня  действительно
дело чести. Праквиц передал мне хозяйство, я перед ним отвечаю.  Мы  можем
уплатить, я все тщательно взвесил, для меня это значило бы опозориться.  В
делах надо быть точным, пунктуальным...
   - Опозориться!.. Надо быть точным!.. -  сердито  воскликнула  фрау  фон
Праквиц. - Говорю вам, отцу безразлично, когда мы заплатим, -  и  тише:  -
Раз мужа здесь нет. Для него ведь главное вывести из терпения мужа. Говорю
вам, как только я подумаю, что я целую ночь одна в доме с Вайо  и  глупыми
служанками и с еще более глупым Редером... До ближайшего деревенского дома
пятьсот метров... Ах, да не только это! - воскликнула она  вдруг  сердито,
раздраженно, удивленная тем,  что  узнала  совсем  другого  Штудмана,  что
всерьез столкнулась с обратной стороной педантичности и  надежности.  -  У
меня неспокойно на душе, и мне бы не хотелось быть совсем одной эти дни...
   - Но вам, право же, нечего бояться, сударыня, - сказал  Штудман  с  той
мягкой  настойчивостью,   от   которой   человеку   взволнованному   впору
взбеситься. - Жандармский офицер тоже полагает,  что  сбежавшие  арестанты
ушли из  здешних  мест.  А  договор  остается  договором,  особенно  между
родственниками. Тут надо быть пунктуальным, я в конце концов лично за  это
отвечаю. Праквиц с полным правом упрекнет меня...
   - Господин ротмистр! - сказал Пагель вполголоса, все еще стоя у окна. -
Вот он как раз въезжает во двор!
   - Кто? - спросил Штудман оторопев.
   - Муж? - воскликнула фрау фон Праквиц. -  А  я-то  думаю,  он  как  раз
охотится за пятисотым кроликом.
   - Не может быть! - сказал фон Штудман, хотя  уже  видел,  что  ротмистр
выходит из автомобиля.
   - С утра у меня сегодня неспокойно  на  душе...  -  заметила  фрау  фон
Праквиц.
   - Так я и думал! - сказал ротмистр, входя в контору, и с сияющим  видом
пожал руку всем троим, еще не оправившимся от изумления. - Опять  собрался
генеральный совет для обсуждения абсолютно неразрешимых вопросов,  которые
все в конечном счете разрешит мой друг Штудман! Замечательно!  В  точности
как я предполагал, все по-старому. Штудман, прошу тебя,  не  делай  кислой
мины. Я должен тебе передать от твоего все еще  незнакомого  друга  Шрека,
что ты по-прежнему для него  незаменим.  От  меня  проку  мало,  -  только
кроликов стрелять могу. Но, дети мои, скажите, чего ради  столько  зеленых
мундиров в Нейлоэ? Мне  попался  целый  отряд,  двинулись  в  лес.  Уж  не
собрался ли мой дорогой тесть переловить браконьеров? Да, сегодня утром  я
видел на вокзале  во  Франкфурте  беднягу  Книбуша,  он  совсем  подавлен,
сегодня слушается беймеровское дело... О старичке, видно,  тоже  никто  из
вас не позаботился, включая и моего уважаемого тестя. От этой неприятности
Книбуша можно было бы уберечь! Теперь я опять возьмусь за хозяйство! Ну, а
жандармы? У вас арестанты сбежали? Уборочная команда отозвана?
   Ротмистр расхохотался от всей души, он сел на стул,  и  чем  больше  он
смотрел на удивленные и смущенные лица присутствующих, тем больше хохотал.
   - Но, дети мои, дети мои, ради  этого  не  стоило  меня  выпроваживать,
такие глупости я бы и сам натворил! Замечательно!  Теща-то,  должно  быть,
опять скулит! А господин Пагель не принимает участия в облаве? Ну, Пагель,
был бы я вашим начальством, я бы вас моментально отправил. Это дело чести,
хоть кто-нибудь из имения должен принять участие. Не  то  скажут,  что  мы
перетрусили...
   - Слушаюсь, господин ротмистр! - сказал Пагель. - Иду. - И он вышел.
   - Ну вот! - воскликнул ротмистр сияя. - Выставил! Нечего молодому парню
стенку подпирать, в конце концов его здесь кормят, жалованье платят.  Так,
дети мои, а теперь выкладывайте все, что у вас на душе. Вы  и  представить
себе не можете, как я посвежел,  отдохнул,  окреп.  Каждый  день  сосновая
ванна и десять часов сна - эта освежает!  Ну,  Штудман,  выкладывай  самое
худшее: как арендная плата?
   - Завтра привезу деньги из Франкфурта, - сказал Штудман,  не  глядя  на
фрау Эву.
   Странно, Штудману вдруг стало  как-то  неприятно,  что  с  поездкой  во
Франкфурт вышло как хотелось ему.


   8. ПИСЬМО ТАЙНОГО СОВЕТНИКА ШРЕКА

   Когда к вечеру вернулась повозка, отвозившая молоко из поместья  Нейлоэ
в город, и кучер  сдал  почту  в  контору,  Штудман  нашел  между  прочими
письмами и письмо от тайного советника Шрека,  которое  пролило  некоторый
свет на внезапное возвращение ротмистра Иоахима фон Праквица.

   "Многоуважаемый господин фон  Штудман,  -  прочитал  Штудман  в  письме
сердитого  и  несколько  необузданного  целителя  человеческих  нервных  и
душевных заболеваний. - Одновременно с этим письмом прибудет к вам  и  ваш
друг Праквиц, моим другом он не стал. Видеть у себя господина фон Праквица
мне всегда приятно - в качестве платного пациента.  Однако,  во  избежание
недоразумений,   я   уже   сейчас   должен   вам   сказать,   что    такие
неуравновешенные,  подверженные  внезапным  переходом   от   депрессии   к
возбуждению субъекты, как господин  ротмистр  фон  Праквиц,  с  повышенной
склонностью   к   самоутверждению,   но   интеллектуально    малоразвитые,
собственно, неизлечимы - а тем более в возрасте  нашего  пациента.  Обычно
таким людям  рекомендуется  привить  любовь  к  какому-нибудь  безобидному
занятию,  вроде  коллекционирования   марок,   выращивания   черных   роз,
придумывания немецкой замены для иностранных слов, - тогда они не натворят
бед и даже могут стать вполне терпимы.
   Я довел господина фон Праквица почти  до  пятисотого  кролика  и  очень
соблазнял его поставить рекорд - дойти до тысячи, но тут ему  -  черт  его
побери! - взбрело в голову заняться лечением моих больных, потому  что  я,
видите ли, все не так делаю. Он принялся за дело со  всем  пылом  профана!
Одну русскую княгиню, которая живет у меня уже восемь лет и все эти восемь
лет думает, что она беременна и уже восемь лет ходит вокруг пруда в парке,
так как живет мыслью, что, если она обойдет за утро десять раз подряд этот
пруд, то разрешится от бремени, - так вот, эту отлично платящую  и  вполне
довольную своей жизнью пациентку в два с половиной центнера живого веса он
действительно протащил вокруг пруда десять раз, после чего она, правда, не
разрешилась от бремени, но заболела от сердечного и  нервного  шока.  Одну
очаровательную шизофреничку он попросил подарить ему локон, после чего  та
обрилась  наголо,  а  вскоре  ожидается  посещение  ее   родными.   Одного
господина,  к  сожалению   имеющего   противоестественные   склонности   и
сделавшего ему соответствующее предложение, он попробовал излечить от  его
предосудительной склонности кулаками. Известному вам  барону  фон  Бергену
он, по своей беспечности, дал возможность снова убежать, - короче  говоря,
господин фон Праквиц обошелся мне примерно в три тысячи  марок  золотом  -
сумма, которую, платят мне вышеупомянутые пациенты  ежемесячно.  И  вот  я
сказал хватит, ни дня больше! Я разъяснил ему, что с первого  октября  его
присутствие в Нейлоэ совершенно необходимо (я, разумеется,  в  курсе  всех
его огорчений), и он со мной согласился.
   Буду искренно рад, если его  возвращение  причинит  вам  много  хлопот,
глубокоуважаемый господин Штудман, тем скорее вы приедете ко мне.  Примите
и т.д. и т.д."

   - Так вот оно что! - со вздохом сказал Штудман, медленно зажег спичку и
спалил письмо на железке перед печкой. - Значит, он тут, чтобы помочь  нам
первого  октября.  Ну  да  ничего,  кажется,  он  теперь  хоть  не   такой
раздражительный. Только  бы  не  наделал  уж  слишком  больших  глупостей!
Повышенная склонность к самоутверждению, но интеллектуально малоразвит,  -
тяжело, ну, как-нибудь улажу!
   Штудман не подозревал, что ротмистр уже сделал за этот  день  несколько
непоправимых глупостей.


   9. ВЫЗОВ В СУД

   Этим утром, когда фон Праквиц в последнюю минуту вскочил в купе  поезда
Берлин - Франкфурт-на-Одере, он был весьма неприветливо встречен  словами:
"Извините, здесь все занято".
   Хотя это было явной ложью, так как из восьми мест  занято  было  только
два, а поезд уже тронулся, все же ротмистр покраснел не из-за этой лжи. Он
узнал человека, столь невежливо к нему обратившегося, пристально посмотрел
ему в лицо, сделал движение рукой, улыбнулся и сказал:
   - О нет, господин лейтенант, отсюда вам не удастся выпроводить меня так
легко, как из моего собственного леса.
   Лейтенант тоже густо покраснел  и  тоже  намекнул  в  своем  ответе  на
тогдашнее приключение:
   - Вы хотите сказать - из леса вашего тестя, господин ротмистр?
   При этом оба улыбались друг другу, у обоих  перед  глазами  стояла  как
живая  сцена  в  Черном  логе,  свисток  часового,  затем   резкий   окрик
лейтенанта. Каждый из них считал, что он  чрезвычайно  умен  и  перехитрил
другого, лейтенант потому, что скрыл от отца  свои  отношения  с  дочерью,
ротмистр потому, что, несмотря на резкость лейтенанта,  проведал  о  тайно
зарытом оружии.
   Следующие фразы  обоих  господ  были  знаменательны.  Лейтенант  сказал
беспечно-любезным тоном:
   - Ваша дочь, надеюсь, здорова?
   - Благодарю вас, - ответил ротмистр. Он подумал: "Мышей ловят на сало",
- и в свою очередь спросил: - В Черном логе все в порядке?
   - Благодарю вас, - сухо ответил лейтенант.
   Разговор оборвался. Каждый из двух мудрецов думал, что выведал то,  что
хотел; лейтенант, что дочка не проболталась, ротмистр, что оружие было еще
в лесу. Невольно оба посмотрели на третьего спутника, который погрузился в
газеты и молча сидел в углу купе. Третий спутник опустил газету  и  поднял
глаза.
   Хотя он, впрочем, так же как и лейтенант, был в  штатском,  однако  его
лицо, манера держаться, осанка - все в нем обличало  человека,  привыкшего
носить мундир. Несмотря на очень широкий пиджак, сразу было видно, что это
офицер - не будь даже у него монокля, висевшего на широкой черной ленте, и
Гогенцоллерна  в  петличке.   Господин   посмотрел   на   обоих   тяжелым,
неторопливым, всего перевидавшим и потому недоверчивым взглядом. Его  лицо
напоминало скудно прикрытый череп:  очень  белая  тонкая  кожа,  казалось,
натянута прямо на кости. Поредевшие, но  еще  белокурые  волосы  тщательно
уложены на голове длинными прядями,  и  все  же  сквозь  них  просвечивает
пергаментно-белая кожа. Особенно запоминался на