кой, на коленях у которой дремал малыш, зажав в  своем  розовом
кулачке дедушкин палец.
     - Тсс! - шепнул, увидав меня, этот старый добряк  и  приложил  к  устам
палец свободной руки. - Мальчик спит. Il est bien joli quand il  dort  -  le
boy, n'est-ce pas, Marie? {Он такой хорошенький, когда спят, наш мальчик, не
правда ли, Мари? (франц.).}
     Служанка  ответила,  что  мосье,  конечно,  прав:  мальчик  прямо   как
ангелочек!
     - Этой девушке можно доверять, она очень достойная особа, - сообщил мне
полковник с превеликой серьезностью.
     Его тоже зачаровал удав;  хлыст  домашней  укротительницы  поработил  и
этого беспомощного, кроткого и  благородного  человека.  Видя  его  красивую
стариковскую голову, еще недавно так мужественно вскинутую, а теперь покорно
склоненную, я внезапно осознал, что он должен был пережить за истекший  год;
я представил себе, как тиранила его эта фурия, как он молча терпел, как  его
жестоко высмеивали, а он терзался беспомощными сожалениями, не спал ночами и
с тяжелым чувством вспоминал прошлое, и  как,  верно,  сжималось  болью  это
нежное сердце от предательских ударов и несбывшихся надежд.  Не  скрою:  вид
этого исстрадавшегося старика до того потряс мою душу, что я отвернулся,  не
в силах сдержать рыдание.
     Он вскочил на ноги и обнял меня за плечо своей  милой  дрожащей  рукой,
которую только что отнял у внука.
     - Что случилось, Артур,  мой  мальчик?!  -  спрашивал  он,  с  тревогой
заглядывая мне в лицо. - Неужто худые вести?.. Здорова ли Лора, детки?..
     Я мгновенно справился с собой, взял его под руку и, прогуливаясь с  ним
по залитой солнцем дорожке старого крепостного вала, рассказал, что  приехал
сюда с непременным наказом от Лоры привезти  его  к  нам  погостить,  а  тем
временем попробовать уладить  его  дела,  которым,  по-моему,  не  уделялось
должного внимания; может быть, удастся спасти что-нибудь  из  постигшего  их
крушения - ну хотя бы вот для этого мальчугана.
     Поначалу полковник и слышать не хотел о том, чтобы покинуть  Булонь,  -
Рози будет скучать по нем (он ведь думал, что по-прежнему ей нужен);  однако
стоило нам возвратиться в общество дам, и от всей решимости  Томаса  Ньюкома
не осталось и следа. И БОТ он согласился; тут как раз домой воротился Клайв,
и мы посвятили его в наш план, который он с радостью  поддержал.  В  тот  же
вечер я заехал за ними в коляске, чтобы отвезти их на пароход.  Их  нехитрый
багаж был уже собран в дорогу. Обе дамы при расставании не выказали  и  тени
сожаления, только Мари,  маленькая  служанка,  вынесшая  на  руках  ребенка,
залилась горькими слезами. Клайв с нежностью  поцеловал  сына,  а  полковник
вернулся с порога, чтобы  еще  раз  поцеловать  малыша,  вынул  из  галстука
маленькую золотую булавку, которую носил, и дрожащей рукой  отдал  ее  Мари,
присовокупив к этому просьбу хорошенько присматривать без него за внуком.
     - Она добрая девушка, преданная и привязчивая, Артур, -  сказал  добрый
старик, - а у меня ведь нет денег дать ей: ни единой рупии!..


        ^TГлава LXXIV,^U
     в которой Клайв начинает новую жизнь

     Наша повесть близится к  концу,  а  для  бедного  Клайва  жизнь  только
начинается. Отныне ему придется зарабатывать себе на хлеб; и вот я, наблюдая
его труды, старания и неудачи, поневоле сравнивал его профессию со своей.
     Писатели  и  люди  им  близкие,  как  известно,  любят  жаловаться   на
всевозможные  тяготы  и  мытарства,  сопряженные  с  их   профессией.   Наши
разочарования, бедность и лишения весьма убедительно, а нередко  и  правдиво
описываются теми, кто о нас пишет; однако, мне кажется,  что  в  нашем  деле
есть свои преимущества, о  которых  забывают  как  сами  сочинители,  так  и
пишущие о них, а между тем если взвесить все за и; против, то,  пожалуй,  мы
не  ценим  должным  образом  своего  положения.  У  нас  нет,  так  сказать,
мецената-покровителя: мы не сидим больше у него в прихожей; дожидаясь, чтобы
его светлость  выслал  нам  несколько  гиней  в  награду  за  наше  льстивое
посвящение. Мы сбываем свой товар книготорговцу, от которого  зависим  ровно
столько же, сколько он от печатника или поставщика бумаги. Во  всех  крупных
городах нашего отечества к нашим услугам имеются огромные  книгохранилища  с
целым штатом  библиотекарей  и  любезных  помощников  и  где  все  наилучшим
способом приспособлено дата удобства занятий. К тому  же,  наша  дело  можно
начать, не имея капитала. Какая еще из так называемых ученых профессий может
похвалиться подобной возможностью?  Врачу,  к  примеру,  надобно  не  только
потратить много денег и сил; на приобретение знаний, но  также  нанять  дом,
обставить его мебелью, обзавестись лошадьми, экипажем  и  прислугой,  прежде
чем к нему пожалует  хоть  один  приличный:  пациент.  Я  слыхал,  что  этим
джентльменам приходится ублажать богатых  вдов,  развлекать  ипохондриков  и
упражняться еще во множестве всяких фокусов - иначе врачевание  не  приносит
дохода. А сколько сотен фунтов стерлингов должен истратить адвокат до  того,
как  он  начнет  зарабатывать?   Надобно   расплатиться   за   дорогостоящее
университетское образование, снять приличную квартиру  в  Темпле,  содержать
клерка, разъезжать  по  округе  -  таковы  неизбежные  расходы,  предстоящие
стряпчему еще прежде, чем к нему явятся клиенты, придет слава  и  опытность.
Конечно, выигрыш немалый, но сколько же надо  выложить  нашему  законнику  в
надежде выиграть в этой лотерее! Литератору и не снится такой  куш,  зато  и
риску у него меньше. Будем же говорить о нашей профессии честно, без желания
вызвать сочувствие у публики.
     Художники плачутся куда реже многих наших  собратьев-литераторов,  хотя
жизнь у большинства из них, по-моему,  значительно  тяжелее;  у  них  меньше
шансов на успех, и труд их протекает в  более  зависимых  и  менее  приятных
условиях. Я самолично наблюдал, как член Королевской  Академии  мистер  Сми,
эсквайр, унижался и льстил и при этом не переставал хвастаться,  бедняга,  и
набивать себе цену с единственной целью получить заказ  на  портрет.  Я  был
свидетелем того, как видный фабрикант из  Манчестера  рассуждал  об  изящных
искусствах перед одной из картин Джей Джея и с видом  знатока  нес  какую-то
несусветную чушь. Я видел, как бедный  Томкинс  водил  по  выставке  некоего
мецената,  готовый  улыбаться  любой  шутке  богача,  и  как  в  глазах  его
засветилась робкая надежда, когда  тот  остановился  перед  его  собственным
полотном. Помню, как однажды чернокожий слуга Чипстоуна проводил меня  через
анфиладу комнат, населенную  гипсовыми  богами  и  героями,  в  великолепную
мастерскую своего хозяина,  где  тот  сидел,  тщетно  поджидая  заказчика  и
справедливо  опасаясь  прихода  домовладельца   со   счетом   за   квартиру.
Приглядевшись к тому,  в  какие  непомерные  траты  вводит  этих  господ  их
ремесло, я возблагодарил свою счастливую судьбу: мне не  надобно  заискивать
перед покровителем, входить в расходы из соображений престижа, к тому же моя
профессия не требует особых капиталовложений - здесь нужно лишь  трудолюбие,
способности да стопка бумаги.
     С рвением взявшись за новое дело, Клайв Ньюком никак  не  мог  укротить
свою гордость и плохо поддавался дрессировке. У него был природный талант, и
в результате своих довольно  отрывочных  занятий  он  приобрел  определенную
сноровку. И все же его картины уступали карандашным рисункам (услышь это мой
друг, он ни за что бы со мной не согласился), эскизы и наброски  были  лучше
законченных произведений. Сознавая такое свойство его артистической  натуры,
друзья пытались подать ему добрый совет, однако, как и положено, он  не  был
нам благодарен за это. Пришлось  немало  повоевать  с  ним,  прежде  чем  он
согласился нанять квартиру, где бы мог трудиться  над  выполнением  заказов,
которые мы для него подыскали.
     - К чему мне дорогая квартира?! - возмущается Клайв, ударяя кулаком  по
столу. - Я нищий и могу снять разве что какой-нибудь чердак.  И  потом  -  с
какой стати ты вздумал платить мне за свой  портрет  и  за  портрет  Лоры  с
детьми! На черта Уорингтону изображение его мрачной старой  рожи?  Не  нужны
вам эти портреты - вы просто хотите всучить мне деньги. С моей стороны  было
бы куда честнее сразу взять у вас эти деньги и  признать  себя  попрошайкой.
Знаешь, Пен: по-моему, единственный мой честный заработок - это  те  деньги,
которые мне платит торговец гравюрами с Лонг-Экра; он покупает  мои  рисунки
по четырнадцать шиллингов за штуку, и я могу заработать у него около двухсот
фунтов в год. Я рисую для него почтовые кареты и кавалерийские  атаки,  сэр;
публика  больше  любит  почтовые  кареты  на  темной  бумаге  -  лошадей   и
придорожные столбы надо рисовать белилами, пыль  -  светлой  охрой,  даль  -
кобальтом, а куртки на почтальоне и кучере - разумеется же,  киноварью.  Вот
так джентльмен может заработать на жизнь. А то выдумал -  портреты!  Это  же
замаскированная милостыня! Приходит Крэкторп и  еще  человек  шесть  из  его
полка - все отличные ребята - и говорят: нарисуй, мол, а потом присылают мне
по пять фунтов за портрет. А мне стыдно брать от них деньги!
     Таков был обычно  смысл  монолога,  который  произносил  Клайв  Ньюком,
расхаживая после обеда по нашей столовой; при этом он непрестанно теребил ус
и откидывал со лба длинные русые волосы, обрамлявшие его исхудалое лицо.
     Когда Клайв согласился наконец переехать в новую  квартиру,  на  дверях
которой друзья посоветовали ему повесить небольшую вывеску, туда  перебрался
и полковник, с грустью покинувший наших  детей,  к  которым  успел  искренне
привязаться за время жизни у нас и которые всегда потом встречали его приход
радостными криками, улыбками, ласками и иными проявлениями  своего  детского
гостеприимства. В день его отъезда Лора подошла к нему и поцеловала  его  со
слезами на глазах.
     - Ты знаешь, как давно мне хотелось это сделать, - призналась она потом
своему супругу.
     Трудно описать, как мило держался старик, покуда гостил в  нашем  доме,
сколько было в нем тихой благодарности, добродушия, трогательной простоты  и
заботливой предупредительности. Все  до  единого  слуги  рвались  как-нибудь
услужить ему. Горничная Лоры так же расчувствовалась при его отъезде, как  и
ее хозяйка. Когда ему несколько дней нездоровилось, наша кухарка  специально
готовила для него самые вкусные пудинги и желе, чтобы только  заставить  его
поесть. Парень, исполнявший в нашем доме обязанности камердинера и буфетчика
(ленивый и обжорливый малый, которого Марта вечно ругала за это  без  всякой
пользы), готов был мигом вскочить с места и  даже  бросить  ужин,  если  его
отправляли с поручением  к  полковнику.  Мое  сердце  исполняется  глубокого
чувства, когда я вспоминаю добрые слова старика, сказанные мне на  прощание,
и я с радостью думаю  о  том,  что  мы  доставили  некоторое  утешение  этой
измученной благородной душе.
     Пока полковник с сыном гостили у  нас,  Клайву,  разумеется,  приходили
письма от  семьи  из  Булони,  но,  как  подметила  моя  жена,  письма  эти,
по-видимому, не доставляли большой радости  нашему  другу.  Он  пробегал  их
глазами, а затем перебрасывал отцу или с мрачным видом совал в карман.
     - Понимаешь, эти письма совсем не  от  Рози,  -  признался  он  мне  со
вздохом однажды вечером, - ну да, они написаны ею, только за  единой  у  нее
все время: стоит ее маменька. Эта женщина - сущий бич нашей семьи,  Пен!  Ну
как мне от нее избавиться? Как от нее откупиться, господи помилуй! - С этими
словами он спрятал лицо в ладони, и моему  умственному  взору  представилась
картина их семейной жизни - молчаливо сносимые обиды, унизительные  попреки,
глупое тиранство.
     Повторяю, что значат так  называемые  бедствия  по  сравнению  с  этими
мелочами жизни?
     Полковник перебрался вместе с Клайвом на  новую  квартиру,  которую  мы
подыскали для молодого живописца неподалеку  от  прежнего  их  обиталища  на
Фицрой-сквер, где он некогда юношей: провел несколько счастливых лет.  Когда
к ним повалили заказчики, - а их поначалу явилось множество, ведь почти  все
прежние друзья Клайва желали  помочь  ему,  -  старик  прямо-таки  воспрянул
духом. Даже по лицу его было видно, что дела в мастерской пошли на  лад.  Он
показывал нам комнаты, в которых должны были поселиться Рози с  мальчуганом.
Он без конца рассказывал про своего внука нашим детям и их  матери,  готовой
слушать его часами.  Он  украшал  будущую  детскую  всевозможными  поделками
собственного изготовления и хорошенькими вещицами, купленными им по  дешевке
во время прогулок близ Тоттенхем-Корт-Роуд. Он искусно склеил  целый  альбом
из картинок и рисунков для забавы мальчугана. Просто  удивительно,  до  чего
этот малыш уже теперь любит картинки!  Он,  несомненно,  пойдет  талантом  в
отца. Жаль только, что у него такой непутевый старый дед, который пустил  по
ветру все их состояние.
     Даже  те  из  лондонцев,  кого  связывает  искренняя  симпатия,   редко
встречаются друг с другом. Этот город так велик, что вам до соседа и  то  не
добраться; наши служебные дела, светские обязанности и развлечения  до  того
многообразны, что истинным друзьям удается порой лишь  мимоходом  обменяться
рукопожатием. Люди живут своими заботами  и  поневоле  сосредотачиваются  на
себе, но при этом не становятся вам  чужими.  Вы  ведь  знаете,  где  вам  в
трудную минуту найти друга, да и он вполне уверен в вас. Одним словом, я  не
часто заглядывал на Хауленд-стрит, где  теперь  жил  Клайв,  и  еще  реже  в
Лемб-Корт, где в своем обветшалом жилище обитал старый мой друг Уорингтон; и
все же наши встречи были по-прежнему радостными,  и  мы  знали,  что  всегда
можем рассчитывать друг на друга. Люди часто  жалуются  на  бездушие  света;
тот, кто утверждает это  -  скорей  всего  (и  в  лучшем  случае)  повторяет
банальность, а возможно,  он  сам  бездушен  или  на  редкость  неудачлив  в
приобретении  друзей.  Конечно,  разумный  человек  не  станет  сверх   меры
обрастать ими: такова уж,  видно,  наша  природа,  что  мы  не  способны  на
подобное многолюбие. Нужно ли вам, чтобы вашу смерть оплакивала целая толпа;
сами-то вы не хотите оплакивать слишком многих? Мы не можем превратить  наше
сердце в некое подобие гарема; кто  же  в  состоянии  вынести  эти  перепады
чувств, эти бесконечные огорчения и утраты, ведь тогда наша жизнь  оказалась
бы  отягченной  непосильным  для  нее  бременем.  Словом,  каждый  несет  по
жизненному пути свою ношу, бьется и хлопочет о своих  делах  и  страдает  от
гвоздя в своем башмаке; и, однако, благодарение богу, временами мы  способны
остановиться и забыть про себя, когда слышим зов друга,  попавшего  в  беду,
или можем поддержать в пути странника, обессилевшего и несчастного.  Что  же
касается наших добрых подруг, то они, уважаемый мой читатель, совершенно  от
нас отличны и самой природой предназначены для того, чтобы  любить,  творить
добро и без устали расточать милосердие; а потому, да  будет  вам  известно,
что хотя к мистеру Пенденнису применимо было выражение "parcus suoram cultor
et infrequens" {Нерадивый и небрежный  почитатель  своих  ближних  (лат.).},
миссис Лора находила достаточно  времени  для  прогулки  из  Вестминстера  в
Блумсбери. Она постоянно навещала полковника и его сына,  которых  теперь  в
несчастье снова полюбила всем сердцем, и оба наши друга отвечали  ей  нежной
привязанностью, доставлявшей немалую радость как ей, так и им; а  супруг  ее
исполнялся гордости и благодарил небо за то, что  жена  его  вызывает  столь
возвышенные чувства. Разве же  человеку  не  дороже  любовь,  стяжаемая  его
близкими, всех похвал, возносимых ему самому? Вот она  передо  мной  -  Лора
Пенденнис, преданная, нежная и чистая  душой;  неутомимо  делает  она  людям
добро  и  раздает  свою  любовь,  и  все,  кто  узнал   ее,   провожают   ее
благословениями. Неужели, по-вашему, я бы променял счастье иметь такую  жену
на почетную возможность выпускать свои книги десятым изданием?
     Мало того, что Клайв  и  его  родитель  обрели  верного  друга  в  лице
упомянутой леди,  но  еще  и  хозяйка  их  милого  нового  жилища  оказалась
настоящим сокровищем.  В  ее  доме,  помимо  комнат,  первоначально  нанятых
мистером  Ньюкомом,  имелось  достаточно  помещения,   чтобы   с   удобством
разместить его жену, ребенка и няньку, пожелай они приехать,  а  также  была
уютная келейка для полковника наверху,  возле  детской,  куда  его  особенно
тянуло.
     - Ну, а если здесь не найдется комнаты для полковой  дамы,  как  вы  ее
называете, - что поделаешь! -  говорила  миссис  Лора,  пожимая  плечами.  -
Придется Клайву как-нибудь обойтись без нее. Ведь все-таки,  милый  Пен,  он
женат на Рози, а не на ее маменьке. И право же, будет  гораздо  лучше,  если
они заживут, как прежде, своим хозяйством.
     Невысокая  квартирная  плата,  назначенная  их  чудо-хозяйкой,   обилие
хорошей новой мебели, предложенной ею постояльцам, а  также  совещания  этой
особы с моей женой по поводу всех необходимых приобретений приводили меня  в
изумление.
     - Уж не заложила ли ты свои  бриллианты,  безрассудная  женщина,  чтобы
устроить их со всем комфортом?
     - Нет, сэр, бриллиантов я не закладывала, - отвечает миссис Лора.
     Мне оставалось только предположить (если б я и  впрямь  вздумал  ломать
над  этим  голову),  что  указанными  заботами  Клайв  обязан  исключительно
благожелательству своей домохозяйки - ибо жена мистера Пенденниса  была,  уж
во всяком случае, женщиной небогатой и в описываемое время обращалась к мужу
за деньгами не чаще обычного.
     Поначалу, несмотря на брюзжание Клайва, дела его явно шли на лад,  и  в
мастерской у него появилось столько заказчиков из числа прежних друзей,  что
я, вслед за Лорой и полковником, тоже  было  поверил,  будто  он  и  вправду
гениальный художник и его ждет прекрасное будущее. Лора полагала,  что  пора
поехать за Рози: каждая жена должна находиться при муже. Но Джей Джей, глядя
на все эти успехи, только покачивал головой.
     - Посмотрим, примет ли Академия его картины на следующую выставку и где
их повесят, - говорил Ридли.
     Надо отдать должное Клайву, сам он был еще  более  скромного  мнения  о
своем творчестве, чем Ридли.  Нам,  знавшим  обоих  друзей  с  юности,  было
трогательно наблюдать их нынешние отношения. Теперь Ридли покровительствовал
Клайву: трудолюбие  и  талант  превратили  Ридли  из  прилежного  ученика  в
прославленного живописца; но никто  из  его  многочисленных  почитателей  не
приветствовал его талант и успехи так искренне,  как  Клайв,  в  благородном
сердце которого не таилось и тени зависти, - уж кто-кто, а он умел  от  души
радоваться успехам друзей.
     Мистер Клайв по временам ездил в Булонь навестить супругу; полковник не
сопровождал сына в этих поездках и в  его  отсутствие  принимал  приглашение
миссис Пенденнис ежедневно обедать у нас.
     Но  вот  приготовления  на  Хауленд-стрит  были  закончены,   а   Клайв
по-прежнему ездил в Булонь; он, как заметила миссис Пенденнис, очевидно, все
еще не может окончательно решиться перевезти жену в Лондон.
     На это мистер Пенденнис возразил ей, что иные джентльмены  не  особенно
скучают без своих жен, а уж этой паре явно лучше жить  врозь.  Тогда  миссис
Пенденнис, топнув своей маленькой ножкой, воскликнула:
     - Постыдился бы, Артур! Как  ты  можешь  в  столь  легкомысленном  тоне
говорить о подобных вещах?! Разве он не клялся перед богом любить и  лелеять
ее и никогда не покидать ее, сэр? Это же его долг, сэр, его долг!  -  И  она
еще энергичнее топнула ножкой. - Он же взял ее на счастье и на горе, не  так
ли?
     - И полковую даму тоже, милочка? - осведомляется мистер П.
     - К чему эти шутки, сэр! Жена должна к нему  переехать.  А  для  миссис
Маккензи на Хауленд-стрит нет комнаты.
     - Ах ты, хитрая интриганка! Но у