ответила Этель. - _Он прочтет об этом в газетах_". Лорд  Геркулес,
надо полагать, своевременно вырвал эту страсть из своего сердца -  он  давно
уже сочетался браком с  Изабеллой,  дочерью  и  наследницей  небезызвестного
Грейнза, эсквайра, из  Дрейтон-Виндзора,  младшего  компаньона  процветающей
пивоваренной фирмы "Фокер и Кo".
     Тринадцати лет Этель была уже такой высокой девочкой,  что  на  голову,
если не больше, переросла своих сверстниц, да и чувствовала себя старше  их.
"Вообразимое ли дело, - думала она, -  чтобы  я  наряжала  кукол,  как  Лили
Путленд, или ходила в фартучке, как Люси Такер!" Ее не влекли их забавы. Она
не хотела гулять вместе с ними - ей все чудилось, что  на  нее  смотрят;  не
могла танцевать с  ними  в  танцклассах  и  посещать  Cours  de  Litterature
Universelle  et  de  Science  Comprehensive  {Курс  всеобщей  литературы   и
элементарный курс наук (франц.).}  модного  тогда  профессора,  ибо  девочки
меньше ее делали большие успехи. Она просто терялась от обилия преподносимых
ей сведений. В гостях, когда собирались девочки и под присмотром гувернанток
пили чаи, а потом играли в шарады и прочие игры, Этель  держалась  особняком
от сверстниц, а также от наставниц, которые в стороне от детей поверяют друг
другу свои обиды. Она возилась с самыми меньшими, с  розовощекими  малышами,
сажала их на колени и рассказывала им сотни всяких историй.  Малыши  обожали
ее - она была с ними добра и ласкова, как мать. Зато дома она была  farouche
{Дикаркой  (франц.).}  и  плохо  поддавалась  воспитанию.  Она   воевала   с
гувернантками и  побеждала  их  одну  за  другой.  Мне  приходится  нарушить
обещание и описать детство еще некоторых лиц, коим предстоит  участвовать  в
излагаемых событиях.  Писатель  сам  порой  не  ведает,  куда  направит  его
божественная муза. А ведь она, поверьте, непреклонна, как Правда. Мы  должны
говорить то, что она нам внушает, и по ее велению  то  следовать  кратчайшим
путем, то отклоняться в сторону.
     Сейчас она предписывает обратиться  к  другим  членам  занимающего  нас
семейства; так, нам придется сказать несколько слов о графе Кью, главе  того
благородного дома, из которого сэр Брайен Ньюком взял себе жену.
     Когда мы читаем в сказке, что жили-были король с королевой, и построили
они железный замок, и обнесли  его  рвом,  и  расставили  вокруг  бессчетную
стражу, а в тот замок поместили свое единственное и любимое чадо, принца или
принцессу, коим бог благословил их после долгих лет бесплодного супружества,
и что пир по случаю крестин был  испорчен  пресловутой  злой  феей,  каковая
неизменно является на подобные  торжества  без  всякого  приглашения;  когда
Принца-Красавчика запирают в железной башне,  где  он  лишен:  всего,  кроме
самой здоровой пищи, самых поучительных книг и  общества  самого  почтенного
старца, призванного докучать ему своими советами, -  нам  известно  наперед,
что настанет день - и падут щеколды и запоры,  воспитатель  забудется  сном,
подъемные мосты надо  рвом  опустятся,  и  по  ним  либо  ворвутся  в  замок
неумолимые враги его королевского  высочества,  либо  выедет  сам  наш  юный
шалопай, решивший перехитрить опекунов и поглядеть сей грешный  мир.  Старый
король с королевой тут должны войти в башню  и  увидеть,  что  покои  пусты,
дерзкий наследник удрал, слуги и стража пьяны, а престарелый наставник спит.
В сокрушении они рвут на  себе  парики,  спускают  с  лестницы  мажордома  и
прогоняют дуэнью - этого беззубого старого цербера. Бесполезно, - от  судьбы
не уйдешь. Настанет срок, и  принцесса  обязательно  спустится  из  окна  по
веревочной лестнице, а  принц  улизнет,  чтоб  предаться  грехам  молодости.
Скольких наших английских высочеств бережно пестовали  их  нежные  родители,
скольких запирали в неприступных башнях с воспитателем и целой  библиотекой,
окружали заставами и часовыми, проповедниками, старыми мамками и няньками, а
они все равно убегали от всех этих попечителей, чтобы  поразить  мир  своими
шалостями и причудами! Что за повеса был принц Гарри, сын сурового  монарха,
отнявшего корону у  Ричарда  Второго.  Он  грабил  в  Гэдсхилле,  шлялся  по
истчипским кабакам  с  полковником  Фальстафом  и  еще  худшей  компанией  и
отхлестал по щекам Главного Судью Гаскойна. А каково было почтенной королеве
Шарлотте  услышать  о  поведении  ее  Принца-Красавчика;  о  его   карточных
проигрышах, делах  с  жокеями  и  жестокости,  проявленной  по  отношению  к
Пердите! Да и кроме  примеров  из  истории  царствующего  дома,  разве  мало
подобных свидетельств предлагает нам жизнь нашей высокочтимой  аристократии?
Был такой юный лорд Уорик, пасынок  мистера  Аддисона.  Мать  его  славилась
строгостью, отчим был красноречивым моралистом, и все же поведение  молодого
джентльмена было просто скандальным. Он избивал ночных сторожей, пьянствовал
по кабакам и вообще вел себя дико и необузданно. Летопись тех  дней  пестрит
рассказами о его сумасбродствах, не  уступающих  былым  проказам  беспутного
принца и Пойнса. Мы. англичане, не слишком суровы к подобного рода шалостям.
Молодой аристократ, полный задора и сил, сорящий деньгами, охочий на  шутку,
скорый на расправу, прямодушный, красивый, беспутный и смелый, всегда  будет
пользоваться нашим расположением. Юный шалопай побеждает на скачках или дает
взбучку какому-нибудь грубияну, и толпа рукоплещет  ему.  Старцы  и  мудрецы
качают головой, но поглядывают на него с явным одобрением; даже старух, этих
суровых поборниц морали, обезоруживает его молодость, отвага  и  красота.  Я
прекрасно знаю, что Чарльз Сэрфес - непутевый, а  Том  Джонс  -  не  образец
добродетели, но, хотя на свете попадаются критиканы, вроде доктора  Джонсона
и полковника Ньюкома, почти все мы в глубине души  благосклонны  к  честному
Тому  и  надеемся,  что  Софья  будет  счастлива,  а  Том  в  конце   концов
остепенится.
     Четверть века назад молодой граф Кью появился в Лондоне,  и  скоро  уже
весь город трезвонил о подвигах его милости. В бытность свою юношей он успел
еще вкусить тех радостей, коих нынче, увы, лишена наша аристократия. Слишком
уж  возлюбили  мы  покой  и  приличия;  слишком  уж  равняет   дух   времени
существующие  у  нас  сословия,  и  общественное  здравомыслие,  перед  коим
вынуждены наконец склонить  голову  даже  самые  знатные,  налагает  слишком
строгий запрет на обычаи и увеселения предков. А в те дни воскресные  газеты
пестрели увлекательными отчетами  о  кулачных  боях.  Наставить  друг  другу
синяков почиталось в ту пору  стародавней  доблестью.  Школьники  держали  в
памяти историю этого благородного искусства, от грозных дней Бротона и Слэка
до героических времен Сэма-Голландца  и  Боевого  Петуха.  Юные  джентльмены
рвались в Моули поглядеть, как Громила пробьет башку Любимчику или как  негр
расквасит морду еврею. В  те  дни  наш  остров  оглашался  звуками  рогов  и
грохотом дилижансов. Веселое зрелище являли  собой  проезжие  дороги  доброй
старой Англии, пока паровоз не  смел  с  лица  земли  трактиры,  стоявшие  у
дороги, и рыцарей, промышлявших на ней. Путешествовать в экипаже, сидеть  на
козлах, знать в  лицо  кучеров  и  кондукторов  и  помнить  все  придорожные
гостиницы, пошутить у  стойки  с  разбитной  хозяюшкой,  потрепать  по  щеке
хорошенькую горничную - вот утехи тех, кто  еще  недавно  был  молод.  Никто
тогда не писал писем в "Таймс". "Печеное  яблочко",  я  уверен,  не  сетовал
тогда на цены, а "Жаждущий" с легким сердцем платил за выпивку. Дорога  была
общественным институтом, и ристалища тоже. Они объединяли людей,  и  те,  не
без примеси добродушного  ретроградства,  рассуждали  о  том,  какую  пользу
отечеству приносят  кулачные  бои,  путешествия  и  скачки  и  как  без  них
выродится все - и английский дух, и мужская доблесть, и лошадиная порода,  и
многое, многое другое.  Подставить  другому  синяк  под  глазом  или  самому
получить  подобное  украшение  было  обычным  делом,  ничуть  не   умалявшим
достоинство джентльмена;  а  править  развлечения  ради  тяжелым  дилижансом
считалось благородным спортом молодежи. Где вы теперь сыщете юношу,  который
возмечтал бы заменить кочегара? В Хайд-парке порой еще можно увидеть  старую
унылую колымагу четверней с одиноким кучером на козлах. Но  куда  подевались
наши быстролетные колесницы? Где ты,  стремительная  "Ртуть",  и  ты,  ветру
подобный "Вызов"? Сыскались экипажи  посильней,  побыстрей  и  оставили  вас
далеко позади. Померкли огни  ваших  фонарей,  затихла  вдали  музыка  ваших
рожков.
     На исходе сей счастливой поры вступил в жизнь лорд Кью. Известный  ныне
всей  округе  добродушный  пожилой  джентльмен,  друг  и  благодетель  своих
арендаторов, щедрый жертвователь на постройку церквей, постоянный посетитель
приходских  школ  и  автор  писем   местным   фермерам,   здравомыслящий   и
благожелательный    джентльмен,    завоевавший     столько     призов     на
сельскохозяйственных выставках и даже прочитавший в главном городе  графства
цикл лекций в весьма скромной приятной манере, это и есть  тот  сумасбродный
лорд Кью, который два с лишним десятилетия назад  держал  скаковых  лошадей,
ходил  на  кулачные  бои,  дрался  на  дуэли  и  однажды   избил   какого-то
лейб-гвардейца, резался в карты у Крокфорда и вытворял еще бог весть что.
     Его мать, женщина благочестивая, заботливо растила сына и управляла его
имением,и, пока наш юный джентльмен  пребывал  в  отрочестве,  всеми  силами
старалась уберечь его с младшим братом  от  мирских  соблазнов,  поручив  их
воспитание лучшим пастырям и наставникам.  Она  сама  зубрила  с  мальчиками
латынь, обучала их игре на фортепьяно, чем  привела  в  ярость  их  бабушку,
старую леди Кью, которая утверждала, что невестка хочет воспитать ее  внуков
слюнтяями, и примирилась с ними лишь  после  того,  как  старший  вступил  в
Крайстчерч-колледж и сумел уже к началу второго семестра достойно  там  себя
показать. Он катался в карете  цугом,  держал  охотничьих  собак,  устраивал
пирушки, высмеивал декана, запирал наставника в его комнате и приводил  мать
в ужас своим необузданным нравом. Он  покинул  университет,  весьма  недолго
погостив в этой обители знания.  А  возможно,  оксфордское  начальство  само
посоветовало ему удалиться, - не  будем  ворошить  прошлое.  Его  юный  сын,
нынешний лорд Уолем, учится сейчас в том же колледже и  отличается  отменным
прилежанием. Так стоит ли входить в излишние подробности и  вспоминать,  что
было четверть века назад,  -  ведь  шалости  отца  не  послужат  ему  добрым
примером.
     Старая леди Кью, устроившая вместе с покойной миссис Ньюком брак  между
мистером Брайеном Ньюкомом и своей дочерью, всегда презирала  зятя.  Женщина
прямая, откровенная, выражавшая вслух свое мнение  о  людях,  она  и  о  нем
высказывалась без обиняков. "Сэр Брайен Ньюком, - говорила она, - человек на
редкость глупый и респектабельный. Анна - умница, но у нее ни капли здравого
смысла.  Они  удивительно   подходят   друг   другу.   Мужчину,   способного
самостоятельно судить о вещах, она свела бы с ума своей  безалаберностью,  а
небогатого джентльмена своего круга пустила бы по миру. Вот  я  и  нашла  ей
мужа как раз но ней. Он оплачивает ее счета, не замечает  ее  бестолковости,
следит за денежными делами и  удерживает  ее  от  глупостей.  В  юности  она
мечтала выйти за кузена Тома Пойнца, своего сверстника, и когда я  сосватала
ее за мистера Ньюкома, объявила, что умрет с горя. Экий вздор! Да она бы  за
год разорила Тома  Пойнца  вчистую.  Она  столько  же  смыслит  в  ценах  на
баранину, сколько я в алгебре".
     Графиня Кью любила жить в Брайтоне, она оставалась там даже в то  время
года, когда лондонцы находят особое очарование в собственном городе. "Лондон
после пасхи невыносим, - говаривала старая  леди.  -  Люди  так  старательно
развлекаются,  точно  это  входит  в  их  обязанность.  У  половины   мужчин
начинается несварение желудка от ежедневных банкетов. Женщины озабочены лишь
тем, как поспеть за вечер на полдюжины приемов. У девиц на уме  кавалеры  да
туалеты. Невозможно побыть с  друзьями  или  спокойно  отдохнуть.  С  другой
стороны, буржуазная публика еще не наводнила Брайтон. Набережная  не  забита
шарабанами, в которых катаются маклерские жены с детьми;  можно  посидеть  в
кресле на пристани,  подышать  свежим  воздухом,  не  боясь  задохнуться  от
сигарного дыма этих мерзких лондонских приказчиков".  Вот  почему  в  списке
приезжих, публикуемом брайтонской газетой, имя леди Кью  всегда  упоминалось
среди первых.
     Единственная незамужняя дочь ее сиятельства, леди Джулия, жила вместе с
ней. Бедняжка  с  детства  страдала  болезнью  позвоночника,  на  много  лет
приковавшей ее к креслу-каталке. Всегда дома, всегда на глазах у матери, она
стала  ее  постоянной  жертвой,  ее  "подушечкой  для  булавок",   ежедневно
сносившей  сотню  уколов  ее  сарказма.  Когда  ребенка,  истязаемого  дома,
приводят к полицейскому судье и обнажают ему спину и плечи, они  оказываются
в синяках и полосах от розог; и если  бы  существовало  такое  судилище  или
такой судья, который осмотрел бы сердце несчастной калеки, он  узрел  бы  на
нем бессчетные рубцы от затянувшихся ран и  новые,  еще  кровоточащие  после
вчерашней экзекуции. Язык старой леди Кью был страшнее плети, и немало людей
испытало на себе его беспощадность. Она не была  слишком  жестокосердна,  но
знала, что искусно владеет своим бичом, и ей нравилось пускать его в ход.  А
несчастная  Джулия  оказывалась  под  рукой  всякий  раз,  когда  ее  матери
приходило на ум испробовать свои силы.
     Едва леди Кью успела устроиться в Брайтоне, как болезнь  ее  маленького
внука привела сюда и леди Анну Ньюком с детьми. В страхе леди Кью чуть  было
не сбежала обратно в Лондон, а то и за море, в Дьепп. Она никогда не  болела
корью.
     - Неужто Анна не могла повезти  ребенка  куда-нибудь  в  другое  место?
Джулия, ты ни в коем случае не должна навещать этих заразных Ньюкомов,  если
ты, конечно, не хочешь моей смерти. Впрочем, ты, наверно, как  раз  мечтаешь
об этом. Ну да, я отравляю тебе жизнь, и ты не прочь от меня избавиться.
     - Вы же видитесь с доктором X., а он каждый день  смотрит  мальчика,  -
восклицает бедная Подушечка для Булавок. - Его же вы не боитесь!
     - Вздор какой! Доктор X. приходит, чтобы полечить меня, рассказать  мне
новости, сделать комплимент, пощупать пульс, прописать какую-нибудь мерзость
или просто - получить гинею. Доктор X. обязан ходить ко  всем  и  лечить  от
любых болезней. Не хочешь же ты, чтобы я, как последняя злодейка,  запретила
ему лечить моего собственного внука. А тебе я запрещаю бывать у них. Посылай
каждый день кого-нибудь из  слуг  справиться  о  здоровье  Элфреда.  Конюха,
например... ну да, Чарльза, он в дом заходить не будет, позвонит и  подождет
за дверью. И пусть лучше звонит с черного хода - у них ведь,  наверно,  есть
черный ход, - поговорит со слугами через решетку и принесет нам  весточку  о
больном.
     Бедная  Подушечка  для  Булавок  ощутила  угрызения  совести.  Она  уже
виделась нынче  с  детьми,  когда  выезжала  на  прогулку  в  своем  кресле,
поцеловала малютку  и  подержала  за  руку  милую  Этель.  Однако  лучше  не
признаваться. Ее, как  и  многих  других  хороших  людей,  домашняя  тирания
сделала лицемеркой.
     Конюх Чарльз принес в этот день добрые  вести  о  здоровье  Элфреда,  и
доктор X. подтвердил их во время своего визита. Ребенок быстро поправляется,
аппетит у него, как у слоненка. Его кузен лорд Кью навещал его. Лорд  Кью  -
добрейший  человек.  Он  принес  мальчику  иллюстрированную  книжку  "Том  и
Джерри", и ребенок пришел в восторг от картинок.
     - Почему Кью не проведал меня? Когда он здесь появился? Джулия,  черкни
ему несколько слов и немедленно пошли за ним. Ты знала, что он здесь?
     Джулия заверяет мать, что она лишь минуту назад вычитала в  брайтонской
газете о прибытии в "Альбион" графа Кью и достопочтенного Дж. Белсайза.
     -  Они,  без  сомненья,  затеяли  какую-то  шалость!  -  с   одобрением
восклицает старая леди. - Когда  сходятся  вместе  Джордж  и  Джек  Белсайз,
непременно быть греху! А вы что об этом думаете, доктор? По лицу  вижу,  что
вы что-то знаете! Рассказывайте, рассказывайте, а я напишу  его  богомольной
маменьке, этой противной ханже.
     По лицу доктора X. и вправду  можно  было  догадаться,  что  он  что-то
знает. Он ухмыляется и говорит:
     - Да, я  видел  утром  лорда  Кью.  Он  катался  в  экипаже,  сперва  с
достопочтенным мистером Белсайзом, а потом... - Здесь он  бросает  взгляд  в
сторону леди Джулии, что должно означать:  "Не  хотел  бы  я  в  присутствии
девицы рассказывать вашему сиятельству, с кем катался лорд Кью,  после  того
как достопочтенный мистер Белсайз простился с ним и пошел играть в теннис  с
капитаном Хакстеблом".
     - Это вы из-за Джулии стесняетесь?! - восклицает старая леди. - Бог  ты
мой, да ей сорок лет, она уже всего наслушалась. Сию же минуту рассказывайте
все, что знаете о лорде Кью, доктор!
     Доктор вежливо сознается, что лорд Кью на  глазах  всего  Брайтона  два
часа подряд катал  в  своем  фаэтоне  мадам  Пучини,  знаменитую  певицу  из
Итальянской оперы.
     - Но ведь синьор Пучини тоже был в экипаже. Он сидел сзади...  рядом  с
грумом. Право же, маменька, - вмешивается, краснея, леди Джулия.
     - Джулия, vous n'etes qu'une ganache {Вы совершенная дура (франц.).}, -
говорит леди Кью, пожимая плечами и  меряя  дочь  взглядом  из-под  нависших
черных бровей.  Ее  сиятельство,  родная  сестра  покойного  и  незабвенного
маркиза Стайна, обладала немалой долей его остроумия и  проницательности,  а
также походила лицом на этого знаменитого вельможу.
     Леди Кью велит дочери взять перо и диктует:
     "Monsieur le  mauvais  sujet  {Господин  повеса  (франц.).},  человеку,
желающему в тайне от всех подышать свежим воздухом  и  избегнуть  встречи  с
родными, не следовало  останавливать  свой  выбор  на  Брайтоне,  где  имена
приезжающих печатаются в газетах. Если вы не утонули в пучи...
     - Мама! - ужасается ее секретарша.
     - ...в пучине морской, соблаговолите отобедать нынче с двумя  старухами
в половине восьмого. Можете привести с собой мистера Белсайза. Ждем  от  вас
кучу всяких рассказов.
                                              Ваша etc.
                                                                    Л. Кью".

     Джулия слово в слово, опустив лишь одну фразу, записала  продиктованное
ей матерью, и письмо было запечатано  и  отправлено  лорду  Кью,  который  и
пожаловал к обеду с Джеком Белсайзом. Джеку  Белсайзу  нравилось  обедать  у
леди Кью; он отзывался о ней как о "милейшей  и  ехиднейшей  старушенции  во
всей Англии"; ему также нравилось обедать в обществе  леди  Джулии,  которая
была, по его словам, "бедной страдалицей и лучшей женщиной во всей  Англии".
Джеку Белсайзу нравились все, и он тоже всем нравился.
     Два дня спустя молодые люди снова нанесли визит леди Кью, и на сей  раз
лорд Кью стал  рассыпаться  в  похвалах  своим  родственникам  из  семейства
Ньюкомов.
     - Надеюсь, милый, ты не от старшего в таком восторге, не от  Барнса?  -
осведомилась леди Кью.
     - Конечно, нет, чтоб ему провалиться!
     - Чтоб ему!.. Простите, леди Джулия, -  подхватывает  Джек  Белсайз.  -
Конечно, не от Барнса. Я с кем  угодно  могу  поладить,  только  не  с  этим
гаденышем Барни.
     - С кем? Как вы сказали, мистер Белсайз?
     - Гаденышем, сударыня. Хоть он вам и внук, другого слова не  подберешь.
Я никогда не слышал, чтоб он о ком-нибудь сказал  доброе  слово  или  сделал
кому-нибудь добро.
     - Благодарю вас, мистер Белсайз, - откликается старая леди.
     - А вот остальные - народ что надо. Этот малыш, у которого  только  что
была корь, - душка. А что до мисс Этель...
     - Этель молодчина, сударыня, - говорит лорд Кью, хлопая се