будь
непочтенной особой? - в свою очередь, спрашивает  мистер  Пенденнис.  Вопрос
этот поверг нашего хозяина  в  конфузное  молчание,  и  он  удалился,  чтобы
разузнать о мистере Хэррисе у Флораковых конюхов.
     Какое дело привело сюда Хайгета? Моя ли то  была  забота?  Возможно,  у
меня возникли кое-какие  подозрения,  но  стоило  ли  давать  им  волю,  или
делиться ими с кем-нибудь: не лучше ли было держать их при себе? Возвращаясь
домой, мы с Флораком и словом не обмолвились о появлении  Хайгета,  хотя  по
взглядам, которыми обменялись, каждый понял, что другой догадывается о тайне
этого несчастного джентльмена. Дорогой мы вспомнили о  герцогине  Д'Иври,  а
затем, по контрасту, разумеется, обратились к английским нравам,  ко  всяким
любовным историям, побегам в Гретна-Грин и прочему такому.
     - Чудной вы народ,  -  заявляет  Флорак,  -  для  полноты  страсти  вам
непременно необходимо бегство в почтовой карете, а потом публичный  скандал.
Если бы мы,  французы,  улаживали  подобные  дела  на  большой  дороге,  нам
потребовалась бы целая армия форейторов.
     Я промолчал. В облике Джека Белсайза было  что-то  такое,  что  рождало
мысль о несчастье и обмане, опозоренных детях и разрушенном семейном  очаге,
словом, о печальной судьбе,  уготованной  всем  участникам  и  жертвам  этой
роковой  истории.  Когда  мы  воротились  домой,  Лора  сразу  уловила   мое
беспокойство. Она даже угадала его причину  и  выпытала  ее  у  меня,  когда
вечером мы вдвоем сидели у камина в гардеробной,  распрощавшись  на  ночь  с
нашими любезными хозяевами. Припертый к стене, я поведал Лоре все, что знал:
лорд Хайгет в Ньюкоме, живет под вымышленным именем.  Но,  может  быть,  это
пустое.
     -  Пустое?!  Боже  правый!  Ужели  нельзя  как-нибудь  помешать   этому
несчастью, предотвратить преступление!
     - Наверно, уже поздно, - печально ответил ее муж, поникнув головой и не
сводя глаз с огня.
     Какое-то время она тоже молчала. Я понял,  что  помыслы  ее  там,  куда
уносятся душой все набожные женщины в минуты сомнений, скорби, боли, разлуки
и даже радости, то есть любого жизненного испытания. Стоит  им  пожелать,  и
вкруг них возникает невидимый  храм,  где  душа  их  припадает  к  алтарю  в
присутствии одного лишь великого, милосердного и  недремлющего  Советника  и
Утешителя. Самая близость смерти не устрашила бы Лору.
     Я не раз был свидетелем того, как утешала она страждущих и сносила боль
- не только свою, но даже детей и мужа - с удивительной внешней выдержкой  и
спокойствием. Но мысль об этом преступлении, которое совершается рядом и ему
нельзя помешать, - приводила ее в ужас. Она, верно, провела без сна всю ночь
и встала поутру бледная и измученная горькими думами, лишавшими ее покоя.
     В это утро она с  особой  нежностью  обнимала  своего  малютку  и  даже
всплакнула  над  ним,  называя  сотней  ласковых   имен,   подсказанных   ей
материнской любовью.
     - Разве бы я оставила  тебя,  моя  душечка!..  Бросила  бы  когда,  мое
счастье, мое сокровище!
     Несмышленый малыш прижимался к матери и, напуганный ее печальным  видом
и голосом, обнимал ее за шею и плакал. Надо  ли  говорить  о  тех  чувствах,
какие владели мужем Лоры,  когда  он  созерцал  эту  трогательную  любовь  и
великую нежность, составлявшие благословение его  жизни.  Из  всех  небесных
милостей, дарованных человеку, подобное счастье - превыше  и  полнее  всего.
Душа моя трепетала от страха, что я могу утратить его  и  остаться  сирым  в
этом пустом, холодном мире.
     Едва покончив с завтраком, Лора попросила заложить шарабан, говоря, что
ей необходимо нанести визит одной особе. Она взяла с собой малыша и няню. От
нашего  общества  она  отказалась  и  сообщила  кучеру,  куда  ехать,   лишь
очутившись  за  воротами  парка.  Я  полагал,  что  догадываюсь  о  цели  ее
путешествия. Мы с Флораком  не  говорили  об  этом.  Воспользовавшись  ясным
зимним утром, мы поехали на охоту.  В  другой  день  меня,  наверно,  немало
позабавил бы  мой  хозяин  -  его  великолепный  охотничий  костюм,  изящная
бархатная шапочка, блеск его начищенных сапог, веселые  и  бодрые  возгласы,
обращенные к собакам и людям; божба и гиканье этого Нимрода, заглушавшие лай
всей своры и шум всей охоты; но  в  то  утро  мысли  мои  были  заняты  лишь
происходившей по соседству трагедией, и я, рано возвратившись из  отъезжего,
застал жену уже дома, в Розбери.
     Лора, как я и подозревал, ездила к леди Кларе. Она  и  сама  толком  не
знала, зачем. Приехав туда, она едва ли понимала, что надобно говорить и как
выразить томившие ее мысли.
     - Я надеялась, Артур, что  какое-то  высшее  откровение  подскажет  мне
нужные слова, - шептала Лора, склонив голову мне на  плечо.  -  Когда  вчера
ночью я лежала без сна и все думала о ней, а вернее сказать  -  молилась,  я
надеялась, что найду утешение для этой бедной женщины. Знаешь, по-моему, она
в жизни не слышала доброго слова. Она так и сказала; она очень растрогалась,
поговоривши со мной немного.
     Сначала  она  была  совершенно  безучастна,  холодна   и   высокомерна;
спросила, едва я вошла, чему обязана удовольствием меня видеть:  в  сторожке
меня не пускали, говорили, будто миледи нездорова и вряд ли кого  примет.  Я
сказала леди Кларе, что хочу  показать  ей  нашего  мальчика,  что  надо  же
познакомить детей, - словом, плела всякий вздор. В ее взгляде  читалось  все
большее и большее удивление, и тут вдруг - сама не знаю как - я сказала:
     - Леди Клара, я  нынче  видела  во  сне  вас  и  ваших  малюток  и  так
растревожилась, что пришла рассказать вам об этом. -  И  действительно,  мне
приснился сон. Я вспомнила его, пока говорила с ней.
     На лице ее отразился испуг, но я продолжала рассказывать ей свой сон.
     - Я видела вас, дорогая, - сказала я, - вместе с  этими  малютками,  вы
были такая счастливая.
     - Счастливая?! - повторила  она.  Трое  детей  играли  в  зимнем  саду,
примыкавшем к ее гостиной.
     - И будто явился злой дух и отторгнул их от вас и умчал вас во мрак.  А
потом  мне  снилось,  что  вы,  одинокая  и  несчастная,  бродите  вокруг  и
заглядываете в сад, где играют ваши дети. Вы просите и умоляете,  чтобы  вас
пустили к ним, а привратник отвечает вам: "Нет, никогда!" Потом... потом мне
почудилось, будто они прошли мимо и не признали вас.
     Леди Клара тяжело вздохнула.
     - А потом мне почудилось еще, как бывает, знаете, во сне,  что  это  не
ваш, а мой малыш разлучен со мной и не признает меня, и сердце  мое  сжалось
от боли. Страшно подумать! Будем же молить господа, чтобы то был  лишь  сон.
Но еще страшнее было другое: когда не то вы, не то я  молили  о  свидании  с
ребенком, а тот человек отвечал: "Нет,  никогда!"  -  мне  привиделось,  что
прилетел ангел и унес дитя на небо. Вы просили:  "Возьмите  же  и  меня!  О,
возьмите, я так несчастна". Но ангел ответил: "Никогда, никогда!"
     Леди Клара стала бледнее смерти.
     - Как мне понимать вас? - спросила она меня.
     - О, дорогая моя, ради этих малюток, ради создателя, призывающего их  к
себе, не разлучайтесь с ними. Никогда, никогда не покидайте их! Падите к его
стопам и молите о защите.
     Я взяла ее за руки и продолжала в том же духе, Артур, а что именно, мне
не нужно и не должно повторять. Когда же я поцеловала ее,  она  была  вконец
растрогана и сказала, что я очень добра к ней, - еще никто не был так добр к
ней, - и что она - одна-одинешенька в целом свете и некому  подать  ей  руку
помощи. Она пригласила меня приехать к ней погостить, и я  согласилась.  Нам
надо поехать, мой милый. Мне кажется, тебе следует отправиться  в  Ньюком  и
повидать этого человека... увидеться с ним и предостеречь его!  -  вскричала
Лора, постепенно  одушевляясь  все  больше  и  больше.  Будем  просить  бога
вразумить и укрепить его и уберечь от этого соблазна.  Постарайся  уговорить
его оставить это бедное, слабое, испуганное и трепещущее существо;  если  он
настоящий джентльмен и мужчина, он так и поступит.
     - Ну конечно, он не  стал  бы  противиться,  душенька,  если  б  только
услышал такого адвоката, - отвечал я. Щеки  Лоры  пылали,  глаза  горели,  в
голосе звучала та глубокая, страстная нежность, которая потрясала мою  душу.
Казалось, само зло должно отступить, а дурные помыслы исчезнуть  перед  этой
безгрешной женщиной.
     -  И  почему  нет  около  нее,  бедняжки,  кого-нибудь  из  близких?  -
продолжала моя жена. - Она погибает в этом одиночестве. Наверно, муж против,
ведь он... О, я достаточно его знаю, чтобы догадываться о его образе  жизни.
Меня пробирает дрожь, Артур,  когда  я  вижу,  как  ты  подаешь  руку  этому
мерзкому, себялюбивому человеку. Вам надо порвать с ним, слышите, сэр?!
     - До или после того, как мы погостим в его доме?  -  спрашивает  мистер
Пенденнис.
     - Бедняжка, она просто ожила при  мысли,  что  к  ней  кто-то  приедет.
Побежала показывать мне комнаты, в которых  мы  будем  жить.  Это,  конечно,
очень глупо и тебе не по сердцу. Но ведь ты и там можешь писать свою книгу и
ездить сюда охотиться с нашими друзьями. И еще надо как-то  устроить,  чтобы
леди Анна Ньюком вернулась к ним жить. Сэр  Барнс  поссорился  с  матерью  в
прошлый ее приезд и выгнал ее от себя - ты только подумай!  Это  знает  даже
прислуга. Марта пересказала мне всю историю со слов здешней ключницы.  Право
же, Артур, сэр Барнс Ньюком - ужасный человек! Я рада, что с первого взгляда
почувствовала к нему отвращение.
     - И в  эту-то  людоедскую  пещеру  вы  тащите  меня  и  мое  семейство,
сударыня, - замечает ее муж. - Куда только я не пойду по вашему  приказанью!
Так кто будет укладывать мой чемодан?
     Флорак и его супруга были страшно огорчены, когда за обедом мы сообщили
им о нашем решении уехать, и куда - к их соседям  в  Ньюком!  Поистине,  это
просто необъяснимо!
     - И кой черт несет тебя на эту галеру? - спрашивает мой  хозяин,  когда
мы остаемся с ним вдвоем за стаканом вина.
     Впрочем, намерению моей жены погостить у леди  Клары  не  суждено  было
осуществиться, поскольку в тот же вечер, пока мы  еще  сидели  за  десертом,
прибыл посыльный из Ньюкома  с  запиской  к  миссис  Пенденнис  от  тамошней
хозяйки.

     "_Дражайшая и любезнейшая миссис Пенденнис, - писала леди Клара в явном
смятении и со множеством  подчеркиваний.  -  Ваш  визит  -  _невозможен_.  Я
говорила об этом с  сэром  Б.,  который  _прибыл  нынче  днем_  и,  конечно,
обращается со мной  _как  обычно_.  О,  я  так  несчастна!  Умоляю  Вас,  не
сердитесь на эту неучтивость, ведь она только избавит Вас  от  пребывания  в
столь ужасном месте! Чувствую, что _долго я этого не вынесу_. Но, что бы  ни
случилось, я всегда буду помнить Вашу доброту,  Вашу  редкостную  доброту  и
сердечность и почитать Вас до глубины души, ибо Вы - _настоящий ангел_.  Ах,
почему у меня не было раньше такого друга! Но, увы! У  меня  нет  друзей,  и
лишь его _ненавистная родня_ составляет все общество _одинокой и несчастной_
К. Н.

     P. S. Он не знает, что я пишу  Вам.  Не  удивляйтесь,  если  завтра  Вы
получите от меня другую записку,  в  _официальном  тоне_,  в  которой  будет
сообщаться, что, к _великому_ нашему сожалению,  мы  не  можем  в  настоящее
время принять у себя в Ньюкоме мистера и миссис Пенденнис.
     P. S. Какой лицемер!"

     Это письмо было вручено моей жене за обедом, и она протянула  его  мне,
выходя из комнаты вместе с другими дамами.
     Я сказал Флораку, что Ньюкомы не могут принять нас, а посему,  коли  он
не возражает, мы  еще  немножко  погостим  у  них.  Добряк  был  только  рад
возможности не расставаться с нами.
     - Жена бы до смерти тосковала по малютке, -  сказал  он.  -  Она  прямо
помешана на нем.
     К счастью, доброй старушке не  пришлось  пока  разлучаться  с  невинным
предметом своей страсти.
     Мой хозяин, как и я, хорошо знал, каковы отношения между сэром  Барнсом
и его женой. Об их ссорах говорила вся округа; одни упирали  на  его  плохое
обхождение с ней и распутство вне дома,  заявляя,  что  честным  людям  даже
знаться не тоже с таким мерзавцем. Другие же винили во  всем  леди  Клару  и
утверждали, что она - вялое, глупое, слабое и легкомысленное  существо;  она
день и ночь льет слезы; замуж за сэра Барнса  пошла,  как  известно,  только
ради его денег, а в сердце-то у нее другой. По совести  говоря,  правы  были
обе стороны. Бессердечный эгоист взял в жены девушку  ради  ее  титула;  это
слабое и недалекое создание продали ему за его деньги; и вот  союз,  который
мог бы держаться на благопристойном равнодушии, не удался и обернулся бедой,
жестокостью, взаимными попреками, горькими и одинокими слезами жены,  бранью
и проклятьями мужа, откровенными яростными стычками и даже побоями,  каковые
происходили на глазах у слуг и были на языке у всей округи. Изо дня  в  день
мы заключаем подобные браки, покупаем и продаем красоту, титулы,  богатство;
мы скрепляем эти сделки святыми обрядами в храмах,  где  супруги  дают  небу
обеты, а мы, зная, что слова эти - ложь, подтверждаем их именем Божьим.  "Я,
Барнс, обещаю любить и чтить тебя, Клара, пока смерть не разлучит нас".  "Я,
Клара, обещаю любить тебя, Барнс...", и так далее, и тому подобное.  Кто  не
слышал этой древней формулы, и сколь многие произносили ее, зная, что  лгут;
и нашелся ли когда-нибудь хоть один епископ, который  отказался  бы  осенить
эту ложь мановением  своих  батистовых  рукавов  и  произнести  "аминь"  над
головами преклонивших колени клятвопреступников?
     - А мистер Хэррис знает о приезде Ньюкома? - спросил  Флорак,  когда  я
сообщил ему эту новость. - Се scelerat de Highgate - va! {Ох уж этот негодяй
Хайгет! (франц.).}
     "А знает ли Ньюком, что  здесь  лорд  Хайгет?"  -  думал  я  про  себя,
мысленно восхищаясь простодушием и честностью своей жены и стараясь вместе с
этим чистым и  беспорочным  созданием  верить,  что  еще  не  поздно  спасти
несчастную леди Клару.
     - Надо бы предупредить мистера Хэрриса, - сказал  я  Флораку.  -  Может
быть, вы напишете ему записочку - мы отправим ее с посыльным в город.
     Сперва Флорак сказал: "Parbleu, нет!" - это  не  его  дело;  он  всегда
знал, что семейная жизнь леди Клары сложится именно  так.  В  свое  время  в
Баден-Бадене он даже предсказывал это Джеку, когда у них происходили там все
эти сцены, достаточно трагичные и одновременно комичные, ma foi.  Так  зачем
ему снова во все это впутываться?
     - Но подумайте, какой это будет позор для детей, - сказал  я,  -  какое
несчастье для двух почтенных семейств. Ради бога,  Флорак,  попробуем,  если
можно, помешать беде. - Я говорил с  жаром,  исполненный  желания,  пока  не
поздно, предотвратить катастрофу и  глубоко  тронутый  рассказом,  слышанным
перед обедом  от  невинного  существа,  которое,  в  чистоте  душевной,  уже
восстало за  справедливость  и  попыталось  спасти  несчастную,  отчаявшуюся
сестру, дрожащую на краю пропасти.
     - Если вы не напишете ему, - сказал я, начиная сердиться, - если  вашим
конюхам неохота ехать из дому на ночь глядя (таков был один из его доводов),
- то я пойду туда пешком.
     Разговор наш происходил запоздно,  когда  дамы  уже  удалились  в  свои
спальни  и  разъехались  гости,  которых  в   тот   вечер   принимали   наши
гостеприимные хозяева и в присутствии которых  я,  естественно,  не  решался
заводить речь об этом опасном предмете.
     - Parbleu! Вы ходячая добродетель, мой друг! Просто Иосиф Прекрасный! -
восклицает Флорак, пуская в воздух клубы дыма. - По всему  видно,  что  жена
прочла вам целую проповедь. Бедный мой Пенденнис! Вы  же  подкаблучник,  mon
pauvre bon! {Бедняжка! (франц.).} Одно  слово  -  примерный  муж.  Правильно
писала моя матушка: ваша супруга настоящий ангел!
     - Худо ли подчиняться женщине, если она направляет меня на добрые дела,
- ответил я и действительно помчался бы  исполнять  просьбу  моей  жены,  не
сыщись тут другого посыльного. Обычно, когда в Розбери давали обеды,  хозяин
"Королевского Герба" в Ньюкоме присылал нескольких подсобных слуг;  как  раз
для того, чтобы вызвать их и еще заказать рыбу, дичь и прочие припасы, ездил
принц де Монконтур в Ньюком в тот самый день,  когда  мы  повстречали  лорда
Хайгета,  сиречь  мистера  Хэрриса,  в  сенях  гостиницы.  Пока   происходил
вышеописанный разговор, в комнату вошел слуга и объявил:
     - Ваша светлость, Дженкинс и другой лакей отъезжают в своей  тележке  в
Ньюком, так не будет ли каких приказаний?
     - Само небо послало его, - восклицает со смехом Флорак, оборачиваясь ко
мне. - Вели Дженкинсу обождать пять  минут,  Роберт;  мне  нужно  послать  в
"Королевский Герб" записку одному джентльмену.
     Флорак тут же набросал коротенькую записочку, показал ее мне, запечатал
и адресовал мистеру Хэррису в "Королевском  Гербе".  Тележка  с  запиской  и
подсобными лакеями покатила в Ньюком.  Флорак  предложил  мне  со  спокойной
совестью лечь спать. В самом деле, это  был  наилучший  способ  предостеречь
Хайгета, к тому же записка от Флорака должна была возыметь большее действие,
нежели  мои  увещания.  Впрочем,  мне  бы  и  в  голову  никогда  не  пришло
вмешиваться во все это, если бы не настоятельная просьба одной  дамы,  чьими
советами, признаюсь, я склонен руководствоваться во всех трудных случаях.
     Лошадь мистера Дженкинса,  без  сомнения,  шла  хорошим  шагом,  как  и
положено идти морозным вечером всякой доброй лошадке, когда хозяин ее  сытно
поужинал и изрядно нагрузился вином и элем.  Помню,  во  дни  моей  холостой
жизни лошади всегда шли подо мной быстрее, если  я  возвращался  с  веселого
обеда; шампанское непонятным  образом  подбадривало  их,  а  кларет  сообщал
быстроту их копытам. Еще до полуночи письмо, адресованное  мистеру  Хэррису,
было передано в собственные руки мистера Хэрриса в "Королевском Гербе".
     Как уже сообщалось, распивочная "Герба" служила своего рода клубом  для
нескольких веселых джентльменов из  Ньюкома,  как-то:  аукционщика  Пэррота,
Тома Поттса, даровитого репортера, а ныне редактора "Индепендента", аптекаря
Вайдлера и некоторых других.
     Впервые мы познакомились с этой компанией где-то в первой  части  нашей
истории, задолго до того, как у Клайва Ньюкома  отросли  его  восхитительные
усы. Уже тогда аптекарь Вайдлер был стар и немощен, а  теперь  постарел  еще
лет на десять; конечно, у него есть разные  подручные,  один  из  которых  с
недавнего времени сделался его компаньоном, но на вывеске по-прежнему  стоит
старинное и почитаемое имя Вайдлера. Развеселый парень был этот компаньон  -
заводила "веселых бриттов", с которыми он просиживал почти что  до  петухов,
чтобы быть под рукой, если ночью в нем случится кому-нибудь нужда.
     Итак, "бритты" сидели себе, попивали, покуривали и шутили свои шутки  в
распивочной, как вдруг входит Дженкинс с запиской и, не задумываясь,  подает
ее компаньону мистера Вайдлера.
     - Из Розбери?  Верно  опять  плохо  с  принцессой,  -  говорит  лекарь,
довольный возможностью показать своим приятелям, что он пользует  принцессу.
- Не могла старушка занедужить днем! Черт возьми, что это?! - восклицает  он
и уже читает вслух: "Newcome  est  de  retour.  Bon  voyage,  mon  ami.  F."
{"Ньюком вернулся. Счастливого пути, мой друг. Ф."  (франц.).}.  -  Это  как
понимать?
     - A я полагал, вы знаете по-французски, Джек  Хэррис,  -  замечает  Том
Поттс. - Вы же без конца потчуете нас своими французскими песенками.
     - Ну конечно, я знаю французский, - отвечает его собеседник, -  но  что
это за чертовщина?
     - Хрюком вернулся с пятичасовым поездом. Я ехал с  ним  вместе,  только
его королевское высочество едва  удостоил  меня  словом.  А  со  станции  он
покатил в Брауновой пролетке. Впрочем, Браун не очень-то разбогатеет от этой
поездки, - добавляет мистер Поттс.
     - Да, но мне-то какое дело?! - восклицает Джек  Хэррис.  -  Мы  его  не
пользуем, отчего н